***
Когда наутро третьего дня за ним приходит Соичи и окидывает удивлённым взглядом, наблюдая довольный вид наказуемого, Чонгук просто разводит руками. Женщина хмурится, спрашивает, есть ли какие-то пожелания, кроме питания и он отвечает, не задумываясь ни на секунду: помыться и кожаный шнурок. Соичи определённо нужно улыбаться чуточку больше, потому что когда-нибудь её брови точно не смогут принять привычное (непривычное?) положение. На вопрос о шнурке, Гук поясняет, что ему нужно повесить талисман на шею. Помощник распорядителя окидывает новым внимательным взглядом, глаза останавливаются на правой руке, где на безымянном пальце красуется массивное кольцо с большим камнем, и — так можно вообще? — хмурится ещё больше. Говорит, что желание будет исполнено, и удаляется. Спустя, наверное, час, два стража ведут его в родные пенаты, где нагрета купальня и обещанный шнурок дожидается на кровати рядом с формой, какую все надевают на Арену, предварительно оставшись за дверью. Хорошенько поплавав, выходит и, повесив талисман на шею, одевается, чтоб напоследок спрятать его под простую белую рубашку. Один из стражей явно наблюдательнее товарища: смотрит на тонкую полосу на шее и говорит: — В бою это может сослужить Вам плохую службу. — Хочу посмотреть на того, кто сможет ко мне приблизиться ближе, чем на расстояние вытянутой руки, — самонадеянно отвечает Чонгук, идя по коридору, дабы спуститься в подземелье, что ведёт сразу на Арену. — И, в таком случае, эту самую руку ему пожать. — Вы так уверены в себе, хотя три дня сидели на воде в карцере? — вскинув брови спрашивает второй, а Чонгук вовремя сдерживает себя, дабы не хмыкнуть: пожалуй, этим ребятам не нужно знать, что три раза в день их сослуживец с подозрительно отсутствующим видом приносил ему что-нибудь сытное. Только сегодня — нет, и даже, наверное, правильно: не стоит обжираться перед боем, даже если тебе не особо нужно двигаться. Идя по сумрачному коридору, он думает. Думает о той, с кем предстоит драться, думает, как лучше поступить: выработать стратегию или же действовать по ситуации. Практика показывает, что у него с этим не очень, но о сопернице он знает только то, что сказал ему Тэхён: чертовски сильна. Пугает и интригует одновременно: в крови играет азарт, в животе змеёй скрутилось волнение, а руки подрагивают — энергия, просясь на свободу, ощутимо жжёт пальцы, требует выхода. — Какой я по счёту? — интересуется у одного из стражей, что дежурит перед камерой ожидания. — Я не видел списков. — Второй, — бросает тот, открывая тяжёлую железную дверь, и Чонгук проходит внутрь, мгновенно подбираясь и неожиданно чувствуя неуверенность. В прошлый раз рядом с ним был Чимин, что сжимал его руку своими небольшими холодными пальцами, подбадривал робкой улыбкой. А сейчас его нет, и это ощущение отсутствия наиболее остро чувствуется здесь, среди подавленных серых лиц, что сидят молча на полу, глядя прямо перед собой. Сараду, его сегодняшнего оппонента, не составляет большого труда распознать: единственная девушка из всех десяти собравшихся, она стоит, привалившись к холодной стене белокурым затылком и прикрыв большие глаза. Чонгук смотрит на неё в упор: красивая. Чертовски милая внешность с маленьким остреньким носиком, круглыми щёчками, полными губами и хрупкой фигуркой в довершение. Такой бы на балах аристократов блистать, а не вот это вот всё, и Гук чувствует ещё больший укол сожаления: вне зависимости от итога, они оба хорошенько друг друга поколотят сегодня. Сарада открывает глаза, смотрит на него, явно знает в лицо — и подходит. Улыбается робко и произносит тихо — голос у неё приятный и мелодичный: — Мне жаль, что мы встретились в таких условиях, Огненный Чонгук. «А мне-то как жаль», — думает со стоном бессилия. Девчонка чем-то напоминает ему Мию из корпуса, но у той черты лица резче, и голос визгливей. Эту же блондинку можно характеризовать лишь одним словом — милая. — Мне тоже, — отвечает также негромко. — Но мы все — рабы устоявшейся системы. — К сожалению, — шлёт ему быструю улыбку, а глаза такие грустные-грустные, что сердце сжимается. — Давай только об одном договоримся: вне зависимости от того, кто кого… — мнётся, вздыхает тяжело, отводит глаза. — Пусть это будет быстро. Пусть от нас эти мрази шоу не получат. — Согласен, — кивает, искренне поддерживая эту идею, и оба вздрагивают, когда на весь Стадион разражается зычное, уже такое знакомое: — Дамы и господа! Добро пожаловать на еженедельное состязание Арены Руаля! Вы здесь впервые? Не знаете правил? Всё очень легко — их не существует!.. … — И на Арену вызывается Сарада! — громогласно вещает всё тот же жирный мужик, которого Чонгук когда-нибудь всё же придушит аки курёнка за эту визгливую радость. Решётка поднимается и девушка, улыбнувшись ободряюще ему на прощание, покидает помещение, выходя на пыльную землю. — На счету Сарады юбилей — двадцать побед! Станет ли сегодняшний бой её новым успехом? — продолжает жирный ублюдок, хохоча. — Я не был бы на вашем месте так уверен, ведь её сегодняшний противник — Чонгук, ученик Иллюзорного Тэхёна из «золотой пятёрки»! Чонгук одержал только одну победу на Арене, и выходит уже вторую неделю подряд! Его первый бой закончился в считанные минуты безо всяких для него повреждений, а многие в императорском корпусе уже знают его как Огненного Чонгука! Неужели у нас новая восходящая звезда? Неужели «пятёрка» превратится в «шестёрку» в скором времени? Встречаем: Огненный Чонгук! Толпа разражается рёвом, бьющим по ушам. Кольцо на груди — новый талисман — будто бы жжёт кожу. Он знает, что Тэхён там, на втором этаже, смотрит неотрывно, возможно, заломив пальцы и закусив губу. Надеется. И неожиданно он понимает, что просто не может его подвести: не после того, как наставник прямым текстом сказал, что последует примеру Юнги и вмешается в бой, если увидит, что его ученику грозит беда. Чонгук не знает, как вынесет вида тэхёновой спины, исполосованной, как у бойца. И сегодня, наверное, он будет биться не только ради Чимина, но и ещё ради другого человека, резко вторгшегося в его голову без всякого на то разрешения, спутавшего все карты. Со всеми своими закидонами ставшего действительно важным. Гук сжимает кольцо сквозь ткань рубашки и выходит вперёд, почему-то больше не боясь. — Раз! — останавливается напротив Сарады, посылая извиняющийся взгляд. Она просила, чтобы это было быстро: она того получит. — Два! — девушка материализует в руках короткий меч и смотрит в ответ, и что-то в её глазах заставляет сердце сжаться от боли и тоски. Чонгук в ответ вытягивает руку и демонстрирует трибунам свой посох. — Три! И всё происходит быстро. Как они и обещали друг другу. Сарада делает первый шаг, и неожиданно из-под ног брюнета, по самой пыли, бежит огненная стена, что в секунду добирается до блондинки, беря в плен огня. Сарада кричит: громко, рыдая от боли, и это как нож по сердцу, как кусок души оторвать. Но затихает, обугленным трупом падая на землю. Толпа ревёт, ненасытная, посох привычно растворяется в пространстве, а Чонгук падает на колени, чувствуя, как режет глаза, зажимает рот рукой, глядя на то чёрное, что осталось от приятной блондинки, судорожно сжимает под рубашкой перстень с фиолетовым камнем. Чувствует горячие слёзы, стекающие по щекам, пытается подавить в себе эти рыдания. Это слишком. Это, кажется, всё-таки выше его сил, но есть ли выбор? Сараду осторожно поднимают и выносят прочь, не смотрит — куда, под радостное улюлюканье толпы и ликующее «И Огненный Чонгук демонстрирует себя новым монстром Арены, вновь оставаясь победителем без каких-либо повреждений» бесит до ужаса. Выдохнув, поднимается с колен, быстро утирает слёзы и поворачивает голову в сторону второго этажа. Первое, что видит — это Тэхён, разумеется. Вцепился в решётку, глупый, смотрит этим своим обеспокоенным лицом, потому что, кажется, всё понимает. Чонгук пытается ободряюще улыбнуться в ответ, но не выходит, и выдёргивает кольцо из-под одежды. Лицо наставника вытягивается, а потом неожиданно его прошивает какой-то странной эмоцией, отдалённо, кажется, напоминающей нежность. Чонгук скользит взглядом по лоджии: Намджун серьёзен, Хосок, встретившись с огневиком взглядом, кивает ободряюще, Юнги стоит без всякого выражения, завёрнутый в чёрный плащ и застегнувшись по самое горло. И только Сокджин светится от счастья начищенным до блеска пятаком, и, посмотрев на шестого человека, Чонгук понимает, почему. Полные губы растянуты в грустной и счастливой улыбке одновременно, и это провоцирует ямочки на пухлых щеках. Светлые волосы развеваются на лёгком сквозняке, и... Гук не может оторвать глаз. Кажется, он сейчас отключится от такой концентрации эмоций, если такое вообще возможно. На лоджии, у самых прутьев, стоит Чимин.CHAPTER VIII: THE PURPLE MASCOT
12 августа 2018 г. в 15:49
Он приходит утром и выдёргивает Чонгука из беспокойного чуткого сна на холодном полу только лишь грохотом удара закрывающейся двери о косяк. Огневик разлепляет веки (ощущения такие, будто им хорошенько вытерли полы, а всё тело предсказуемо пронзает ломотой, но это ничего, в северном корпусе и не на таком спали) и смотрит на эту разъярённую фурию, что стоит по ту сторону решётки. Фурию, разумеется, зовут Ким Тэхён — тот самый парень-кочевник, что стёр память о себе собственным родителям, оказывается.
— Ты совсем ебанулся?! — шипит, вцепившись в прутья пальцами, глаза опасно сверкают фиолетовым. Если бы Чонгук был помладше и не в такой дерьмовой ситуации, он непременно бы показал иллюзионисту язык и сказал бы что-то вроде «А вот и не достанешь!». Но он, увы, слишком серьёзно шагает по жизни, чтобы творить такой бред, а желудок уже жалко прилип к позвоночнику.
Поэтому делает то, что умеет лучше всего: задаёт вопрос из категории правильных.
— Разве карцер не предусмотрен для того, чтобы я сидел тут в одиночестве, голодал и думал над своим поведением? Не то что бы для меня твоё появление — это сюрприз, но такое внимание льстит.
Тэхён задыхается в прямом смысле этого слова. Лицо пронзает такое бешенство, что Гук невольно вжимается в стену — разумеется, незаметно — и улыбается широко.
— Ты! — указательный палец с перстнем, что расположен ближе к костяшкам, кажется, смотрит прямо ему в лоб. Да, иллюзионист настолько вжимается в решётку, что его рука без труда пролезает через прутья и оказывается внутри. Чонгук лишь вздыхает тяжело и садится на полу. — Ты еблан!
— Да-да, спасибо, — скучающе. — Я уже успел об этом подумать, пока меня сюда вели. Да, у меня не было чёткого плана и…
— У тебя не было чёткого плана, но есть наставник, у которого открытый доступ в архив, ебанат! — орёт Тэхён и в ярости сжимает и разжимает пальцы. — И если бы у тебя было хоть чуть больше мозга, ты бы мог его попросить и не сидеть в карцере на воде до самого боя! Как ты собрался драться, дебил?! Сука, подползи ближе, чтобы я мог тебя задушить!
— Я на конченого похож? — ухмыляется Гук, но ближе подползает: именно так, чтобы быть максимально близко и недоступно. Тэхён, пыхтящий и старающийся дотянуться треклятый миллиметр, выглядит комично. Чонгук широко улыбается и дует на чужую смуглую руку. — Да не бесись ты так. Я справлюсь.
— Сука, наклонись сюда, чтоб я мог приложить тебя лбом об решётку! — снова тыкает в воздух лишь указательным пальцем и жестом показывает, куда именно нужно подползти. — Это будет твоё наказание от любимого наставника! — да, пожалуй, иллюзионист действительно зол. Чонгук закатывает было глаза, а потом в его, как выяснилось, не очень умную голову приходит идея.
— Так как ты сюда попал? — интересуется, будто ни в чём ни бывало, чувствуя, что пагубное влияние не проходит мимо.
— Пара иллюзий ещё не раз даст мне преимущество перед тупорылой стражей, — рычит. — Я не шучу. Я всё ещё хочу приложить тебя, — третий тычок в пустое пространство. — Вот об эту поверхность!
— Ага, — широко улыбается Чонгук, а потом неожиданно для наставника склоняет голову к чужой руке и, пользуясь секундной растерянностью Тэхёна, проводит языком по выставленному пальцу. Иллюзионист замирает, широко раскрывает глаза, а Чонгук посылает ему хитрый взгляд из-под упавшей на глаза чёрной чёлки и аккуратно обхватывает губами, всасывает первые две фаланги, не доходя до перстня. И, кажется, Тэхён передумал заниматься рукоприкладством, потому что выдыхает рвано и смотрит, не мигая, на ученика, что стоит на коленях, лаская его палец, втягивая щёки и играя языком внутри, не разрывая зрительного контакта, тяжёлого, густого. Всасывает вместе с кольцом, аккуратно снимает зубами массивный серебряный перстень с большим фиолетовым камнем, цепляет на собственный безымянный (ибо пальцы Тэхёна куда уже его собственных), прикусывает перепонку нежно, а потом протягивает руку через решётку и кладёт ладонь на чужой пах, ощущая, как, оказывается, мало нужно для того, чтобы возбудить его наставника. Ласкает член через ткань, вызывает у иллюзиониста ещё один выдох, чувствует, как ведёт самого от собственных действий. Знал ли он, что когда-нибудь будет делать подобное? Вряд ли. С Чимином было нежно, но просто, без всякого такого, а здесь… а здесь ему хочется той прелюдии, что оставляет терпкое послевкусие и заставляет умолять о самом главном действе. Давит пальцами сильнее, прощупывает контур головки, и Тэхён то ли шипит, то ли стонет, то ли вообще всё и сразу, прижимается к прутьям сильнее, и, да — Гук выпускает чужие пальцы из плена своего рта с пошлым причмокиванием, оставляя на подбородке дорожку собственной слюны, придвигается ближе и обхватывает губами плотно и с силой естество наставника через ткань. Тэхён уже откровенно стонет, закрыв глаза, уткнувшись лбом в решётку, почти всхлипывает, толкается навстречу.
А потом Чонгук отстраняется ненамного, смотрит снизу вверх и расплывается в широкой улыбке:
— Я прощён?
— Сука! — Тэхён распахивает фиолетовые глаза, резко хватает за волосы на затылке и таки прикладывает лбом об решётку и отпускает быстро. Чонгук ойкает, шлёпается на задницу, трёт пострадавший участок лица и смотрит снизу вверх побитой собакой. — Только попробуй не выжить, — шипит Тэхён, садясь на корточки и морщась от неприятных ощущений в паху. — Я тогда твой труп трахну, понял?
— Ага, — губы опять растягиваются в дурацкой улыбке. Тэхён смотрит, не мигая, пару мгновений, а потом хватает за ворот, притягивает и целует: грубо, быстро, мокро, а решётка холодит, давит, не даёт пространства для манёвра.
А потом наставник вскакивает, выдаёт еле слышное «Блядство!» и поспешно выходит за дверь. А Чонгук улыбается снова, потому что счёт теперь однозначно — тысяча к двум. А днём, кстати, стражник с пустым выражением лица заходит в его камеру, ставит молча перед наказанным магом тарелку с обжаренной курицей и гарниром из какой-то зелени. Дожидается, пока Гук съест всё до кусочка, также молча берёт тарелку и удаляется.
Чонгук ухмыляется в пустоту.