***
— Я повёл себя отвратительно и, кажется, обидел его, — говорит грустно, спустя тысячу вопросов о самочувствии от медсестёр, их удовлетворения от ответов и последующего ухода из больничного крыла восвояси; сидя на уже полюбившемся белом диване и уныло разглядывая свои коленки. — Набросился с вопросами вместо того, чтобы просто сказать простое человеческое «спасибо» за его труд и заботу. Ведь я даже ничем не могу отплатить ему взамен. Юнги — хороший человек. — Вопрос спорный, — хмыкает Тэхён (откуда он вообще тут взялся?) со своего места в углу. — Я считаю его той ещё скотиной с хроническим недотра… да что?! — Ничего, — Чимин поднимает глаза ровно в тот момент, когда лидер закатывает глаза в немом раздражении, и ловит хитрую улыбку Сокджина, сидящего в кресле напротив. — Чимин, не переживай. Это нормальная тактика общения Юнги со всем живым. Ты поступил не совсем правильно, да, но его излишняя резкость — это не обида, а, скорее, особенность характера. Он очень вспыльчивый и нетерпеливый, на самом деле. — И долг с тебя ещё стребует, можешь не сомневаться, — почти поёт иллюзионист из угла с таким довольным выражением на лице, что, кажется, сейчас будет гадость. — Может, поможешь ему снять накопившееся за годы воздержания напряжение? — ну, точно. Поигрывает тёмными бровями многозначительно: — Ходит слух, что ты хорош в этом. И, прежде, чем Чимин успевает открыть рот, чтобы разразиться возмущённо-смущённой тирадой, на арену словесной баталии вступает его наставник, выставляя указательный палец в обвиняющем жесте: — Раз уж мы тут заговорили о делах постельных: объясни-ка лучше, какого чёрта по всему корпусу ходит слух, что малыш Гук — твой любовник, и по какой, собственно, причине, он сидит сейчас в карцере?! — Чонгук в карцере?! — восклицает Чимин, вскочив, но Сокджин уверенным жестом возвращает ученика в сидячее положение неожиданно сильной рукой и смотрит на Тэхёна строго, хмуро. — Понятия не имею, с чего такой слух вообще взялся, — надув губы и широко разводя руки, произносит тот в ответ, всем своим видом показывая, что осведомлён — как и всегда — обо всём крайне хорошо. — А в карцер он попал по своей милости. Столкнулся с нашим евнухом-отшельником в больничном крыле, тот возьми и брякни о том, что в архивах есть записи, описывающие энергетическую кому. А у Гукки мозгов не особо много, он пойди да и наведайся туда. Сервантес его там и словил за изучением наших досье, — морщит нос. — Ещё и ковёр казённый испортил, но я отмазал, конечно. Больше бесит то, что у него бой через час. — А он на голодном пайке? — шепчет Чимин, чувствуя, как холодеет спина. Чонгук сможет, конечно. Чонгук сильный. Но каких трудов ему это будет стоить? — Ага, так и дал Тэхён своему любимому птенчику с голоду помереть, — хохочет Хосок, игнорируя резко помрачневшего иллюзиониста и сидя по другую сторону от блондина. — Трёхразовое питание, лучше, чем в столовой, условия, что не королевские! Я как-то тут мимо карцера шёл вчера, а мне навстречу стражник с абсолютно пустым лицом и полной тарелкой еды. Я сначала не понял, а потом узнал знакомый почерк. Красиво сработано, — подмигивает сжавшему зубы Тэхёну, снова смеётся, а потом резко обрывает себя и смотрит на смуглые длинные пальцы. — А где твой любимый перстень? Тот, что с сапфиром? — Одолжил в безвозмездное пользование, — бросает тот кратко, а потом достаёт из кармана небольшую жестяную коробочку и вытягивает оттуда аккуратно скрученную бумажную трубочку. Леа, стоящая за спиной своего господина, подрывается поспешно, а потом подносит к трубочке одну из свечей. Иллюзионист осторожно и даже как-то изящно подпаляет сигару, а потом затягивается со вкусом. — Ты в последнее время много куришь, — замечает Сокджин. — Сложное время требует сложных решений. Сложные решения требуют долгих осмыслений. Долгие осмысления лучше смаковать с хорошим табаком, — философски и абсолютно расслабленно замечает Тэхён, с чувством выдыхая сизую струйку изо рта. — Впрочем, вам всем не кажется, что стоит уже выдвигаться на Арену? Там мой милый мальчик сегодня поджарит не мою, но столь же милую девочку. Чимин, я так понимаю, с нами в лоджию, дабы позлить простой люд ещё больше? — Правильно понимаешь, — кивает Сокджин серьёзно, а юноше кажется, что прямо здесь между этими четырьмя заложена какая-то тайна, которую знает каждый и намекает что не действием, так взглядом. Тайна, что ему недоступна. Но послушно встаёт и следует за всеми на выход. В коридоре Сокджин, пропуская Тэхёна вперёд, идёт между ним и Намджуном и начинает очередную лекцию о балансе сил, перегрузке, питании и тренировках. Дополняет, что им теперь абсолютно необходим хороший боец в качестве ассистента. Смотрит на лидера в немом вопросе, но тот лишь вздыхает, извиняется и говорит, что будет снова вынужден уехать из кампуса на пару недель, и Чимин случайно замечает обмен тоскливыми взглядами между этими двумя, а также несильное сжатие намджуновыми пальцами пальцев лекаря. В голове, кажется, новая догадка, которая, вообще-то, не его собачье дело, и лезть он в это, конечно, не будет, однако мысль любопытная. Сокджин тем временем поворачивается к Хосоку, что идёт на шаг позади, банально не поместившись в их несложном строю, но тот виновато разводит руками и отвечает, что уже согласился помочь Тэхёну с Чонгуком. — Тогда другого варианта у нас нет, — тянет Джин, коснувшись пухлых губ пальцем и вызывая у иллюзиониста, гордо шествующего впереди, гадкий смешок и краткий комментарий: «Ну-ну». — Стоять мне сегодня на коленях и умолять об одолжении. — Я видел Юнги в коридоре, когда шёл к вам, — беззаботно замечает Намджун. — Он был в хорошем настроении и может согласиться вам помочь. — Насколько бледные злые поганки вообще могут быть в хорошем настроении! — Тэхён! — Всегда Тэхён, чуть что — так сразу Тэхён… — прилетает спереди обиженное лепетание, впрочем, привычно проигнорированное всеми присутствующими и даже Чимином. Стража удивлённо вскидывает брови при виде нового лица, но расступается послушно, пускает в соседнюю дверь от той, в которую Чимин в прошлый раз вошёл рука об руку с Чонгуком неделю назад. И в которую сегодня Чонгук уже, скорее всего, успел войти в гордом одиночестве. Что он чувствует? О чём думает? Сообщили ли ему, что его лучший друг очнулся, или же тот настолько погряз в тренировках и боях, что совершенно о нём забыл? Или же нашёл себе кого-то ещё? Нет, не мог — и Чимин мотает головой, встречает вопросительный взгляд Сокджина и неловко отмахивается. Чонгук, он не такой. Чимин думает о нём каждую минуту с тех пор, как пришёл в себя: их дружба слишком проверена временем и прочна для того, чтобы просто так взять и — раз! — вычеркнуть друг друга из жизни. Упирается взглядом в фиолетовый плащ, чьи широкие полы развеваются за быстро идущим Тэхёном. Чимин не дурак, понимает, что с наставником Гука что-то не то: слишком возбуждён, слишком азартен и слишком торопится тот сегодня на Арену. Может, между этими двумя что-то наконец-то сдвинулось в пользу более тёплых отношений? — Тебе нужно будет найти себе бойца, — вклинивается в его мысли Сокджин, и Чимин вздыхает тяжело: об этом он тоже успел сегодня подумать не раз. — Чонгук?.. — интересуется робко, и отвечает ему, как ни странно, Тэхён: — Забудь, а? Чонгук не подходит. — Почему это? — насупившись, интересуется юноша, чувствуя, как поднимает голову змея неприязни к этому человеку где-то внутри. — Чиминни, как ты знаешь, боевые маги и бойцы бывают разными. Кто-то может работать в паре, кто-то же — только в одиночестве. Чонгук, как Тэхён и Хосок, он из последних. Его потенциал настолько огромен и плохо поддаётся контролю, что он скорее тебя заживо спалит, чем защитит. Он… — Сокджин закусывает губу, силясь подобрать определение, и неожиданно голосом разума выступает Хосок сзади. — Он входит в ту категорию, которая работает на массовое поражение. Как и Тэ. Как и я. Наши атаки, даже если направлены на кого-то одного, всё равно имеют высокий шанс зацепить кого-то случайно: например, мой Мо… — Ты дал молоту имя? — искренне интересуется Тэхён, даже обернувшись на ходу. — Сложно дать имена ножам, когда их десятки, но легко — если у тебя единственное и неповторимое оружие, — отвечает рыжий. — Мой Мо разрушителен не только от концентрации моей энергии и силы её удара непосредственно бойками, но также немалую роль играет то, что он в момент удара эту энергию резко высвобождает, фактически не оставляя соперникам шанса. Ножи Тэхёна… Ты же знаешь, что он управляет ими путём энергетических нитей, как марионетками? — Здесь даже не играет роль то, что у меня много ножей и траекторию каждого нужно тщательно просчитывать. Тут проблема в том, что я сам банально не успеваю за собой следить, не говоря уже о ком-то ещё. Если я просчитаюсь с ножом, он улетит, например, в меня же. Или в моего потенциального партнёра по бою. А так как они тоже напичканы моей энергией, которая тоже работает по принципу энергии в Мо, — на последнем слове Тэхён не выдерживает и всё же фыркает. — Это разрушительно и губительно для всех с учётом специфики твоей материализации. Не хотел бы я, чтобы полупрозрачный Гукки попытался надрать мне задницу. А ещё ни я, ни Хосок, не можем так хорошо контролировать свои потоки, как, допустим, тот же лидер или одна бледная гусеница… — Тэхён! — Хорошо-хорошо, Намджун, оживший мертвец. Вот, кстати, в чём, а в этом этот парень хорош. Я бы даже сказал, что его фишка — это контроль. Кистени он нечасто вообще использует. Неделю назад, скорее, хотел просто выпендриться. — Я бы, Чимин, с удовольствием предложил тебе свою помощь на Арене, — мягко улыбается лидер, поворачиваясь к юноше. — Но, к сожалению, уже и сам занят. — Это, получается?.. — почти морщится юноша, сжимаясь внутренне и уже готовясь к тому, что, видимо, всё же быть ему погребённым в пыли в ближайшем бою. — Да, это получается, что лучше всего тебе действительно подходит Юнги. Проблема в том, что он — волк-одиночка, который даже общаться толком не горит желанием, не то что вместе драться на регулярной основе, — пожав плечами, отвечает Сокджин. — Но... посмотрим. Вода камень точит. Но если он согласится быть нашим ассистентом и твоим партнёром по бою, это будет просто идеальный расклад. Ваши энергии будут очень гармонично друг друга дополнять, а так как обычно в лобовой атаке Юнги идёт первым и берёт на себя основной процент соперников, то свой личный лекарь ему попросту необходим. Надо донести ему эту идею, — Сокджин прикусывает ноготь большого пальца, уже скорее обращаясь к себе. — Всё может не выгореть даже на начальном этапе. Небольшой коридор оканчивается ещё одной дверью: широкой, кованой, искусно сделанной. И с Юнги и Акио подле неё: Тэхён чуть было на товарища не налетает на полном ходу, видимо, углубившись в собственные мысли, но тот делает быстрый и ловкий шаг в сторону, позволяя иллюзионисту споткнуться о собственные ноги и едва ли не пропахать носом камень, коим выложен пол. — Вот ты и гнида! — как-то беззлобно возмущается маг, и Юнги, вскинув бровь, даже улыбается криво. После чего окидывает взглядом остальных подошедших, и Чимин невольно напрягается, когда чёрные глаза смотрят в упор на него явно дольше положенного. «Он меня ненавидит», — мелькает в голове, и он опускает взгляд, сдаваясь. — Юнги! — Сокджин с распростёртыми объятиями несётся вперёд, едва не снося Тэхёна, а затем клещом впивается в бледную худую руку, обтянутую рукавом чёрного плаща. — Мы только что о тебе говорили! — Что ему надо? — ровным голосом интересуется боец, обращаясь к Намджуну. — То, о чём попросим тебя мы все, — загадочно и как-то странно отвечает лидер, а затем подходит к дверям и распахивает, открывая Чимину вид на большую круглую лоджию на втором этаже Арены. Юноша едва не присвистывает, глядя на низкие резные столики, ломящиеся от закусок и фруктов, мягкие даже на вид диваны и кресла с подушками. Внутри предсказуемо обнаруживаются все слуги, исключая Акио, всё ещё маячившего за спиной Юнги с маской равнодушия на красивом лице. — Зря вы столько принесли, мы ненадолго, — говорит Намджун сокрушённо, присаживаясь на трёхместный диван и утягивая за собой Сокджина. Чимин, помешкав, присаживается рядом. Юнги занимает одно из кресел, вальяжно закинув ногу на ногу и безучастно глядя прямо на боевое поле, Акио застывает за высокой спинкой сначала, а потом бесшумной тенью подходит к одному из столиков и наливает в один из бокалов тёмно-красное вино из хрустального графина, который после передаёт в длинные бледные пальцы. — Мы можем потом принести Вам всем в покои то, что вы не осилите, господин, — позитивно предлагает Пегги, и лидер обрадованно кивает, соглашаясь. Хосок со стоном падает на ещё одно кресло, хрустит всеми косточками, потом же просит Хио, свою служанку, передать ему тоже немного вина, а затем смотрит на Тэхёна, беспокойным животным ходящего туда-сюда вдоль решётки, и спрашивает: — Какой Чонгук по счёту? — Второй, — бросает иллюзионист отрывисто, останавливается на секунду, ловит услужливый взгляд Леа, а потом снова приходит в движение. — Всевышний, сядь, пожалуйста, не беси, — фыркает Юнги со своего места. — Все мы знаем, кто выйдет победителем из этого боя. — Чонгук правда стал настолько силён? — шепчет Чимин на ухо наставнику. — Он всегда был силён, Чиминни, просто сейчас уже неплохо научился управляться со своей силой, — также негромко отвечает Сокджин. — Тэхён действительно нервничает зря. Ты тоже сильный, — добавляет, окинув добрым взглядом с головы до пят. — Просто немного по-другому. — Это правда, — кивает лидер, улыбнувшись тепло и по-отечески. — Просто у тебя не было возможности практиковаться последние дни, а в вашем случае важны даже минуты. — Дамы и господа! Добро пожаловать на еженедельное состязание Арены Руаля! Вы здесь впервые? Не знаете правил? Всё очень легко — их не существует! — Когда я выступал, больше всего на свете мне хотелось придушить именно этого уёбского жирного гада, — неожиданно говорит Юнги спокойным голосом. — Он так искренне наслаждается кровавыми зрелищами, что блевать тянет. — Поддерживаю, — морщится Хосок. — Особенно меня бесит его вид, когда он объявляет, что мне нужно выйти, чтобы добить кого-то. — В смысле — добить? — удивляется Чимин, посмотрев на рыжего улыбчивого парня, который сейчас сидит, нахмурившись и в упор глядя на ведущего в дорогих шелках, что стоит на высоком помосте и купается во внимании людей с трибун. — Чаще всего один оппонент убивает другого. Иногда — они погибают вдвоём. А иногда оба выматываются настолько, что не могут нанести друг другу последнего удара, и тогда толпа голосует, кто достоин жить, — мрачно отвечает тот. — И тогда меня, для пущего эффекта, просят выйти и добить неугодного. Поэтому после боя Чонгука вы все уйдёте, но мы с Хио останемся. — Из нас всех, кроме меня, потому что я по понятным причинам вообще этого не делаю, чаще всего выходит на Арену Хосок, — поясняет Сокджин. — Ещё он уничтожает государственных предателей, смерть которых требует демонстрации. — А кто уничтожает тех, чья смерть огласки не требует? — негромко спрашивает юноша и получает немой красноречивый ответ: все, даже Тэхён, молча поворачиваются на Юнги, который, в свою очередь, смотрит на блондина в упор. — Понял, — чувствуя себя неуютно под взглядом чёрных глаз, кивает Чимин, а потом переводит взгляд на Арену, где уже бьётся первая пара несчастных: двое молодых людей-мечников. Бой длится долго и даже нудно, но в итоге один парень реагирует лучше и отсекает второму голову одним резким движением. Та катится по песку какое-то время, а затем останавливается, тело падает безвольным мешком, а толпа начинает радостно выть. — Звери, — негромко бросает Юнги сквозь этот рёв, но Чимин слышит. Слышит и поворачивает голову, даже немного удивившись такой реакции от человека, который уж точно должен был привыкнуть к подобному, но на лице бойца — ничего, холодная маска, не позволяющая заглянуть в душу. Тело быстро уносят, победивший парень, едва ли не падая, топает тяжело к решётке. Голос жирного тает в гвалте людей с трибун, но всеобщий гомон всё же прорезает, как нож масло, через некоторое время: — И на Арену вызывается Сарада! — и Чиминни впивается в собственные колени, пристально глядя на вновь поднявшуюся решётку, что выпускает маленькую стройную блондинку. Толпа гудит, девушка, глядя прямо перед собой, проходит в середину и поворачивается лицом прямо к их местам. Красивая. — На счету Сарады юбилей — двадцать побед! — мать вашу, сколько?! Тэхён замирает, смотрит вниз, в струну вытягивается, а Сокджин присвистывает, сидя рядом. — Станет ли сегодняшний бой её новым успехом? Я не был бы на вашем месте так уверен, ведь её сегодняшний противник — Чонгук, ученик Иллюзорного Тэхёна из «золотой пятёрки»! Чонгук одержал только одну победу на Арене, и выходит уже вторую неделю подряд! Его первый бой закончился в считанные минуты безо всяких для него повреждений, а многие в императорском корпусе уже знают его как Огненного Чонгука! Неужели у нас новая восходящая звезда? Неужели «пятёрка» превратится в «шестёрку» в скором времени? Встречаем: Огненный Чонгук! — толпа сходит с ума, Тэхён вцепляется в прутья двумя руками и наблюдает. Определённо, Чимин что-то пропустил. — Он победит, — кидает Юнги, как и все, немного подаваясь вперёд и пристально следя за высокой фигурой огневика, который выходит, смотрит прямо на противницу, сжимая что-то под тканью широкой рубашки, встаёт напротив. — Раз! Два! — голосит жирный, и это просто масло в огонь. Чимин чувствует холодный пот, что катится по спине градом: блондинка материализует в своих руках короткий меч. Чонгук вытягивает руку и его тёмный узловатый посох собирается из воздуха тысячью красных искр, ложится в руку как её продолжение. — Три! Это, наверное, самый короткий бой за всю историю. Сарада не успевает сделать и шага, как между ней и Чонгуком вспыхивает узкая вертикальная огненная стена, которая поглощает девушку целиком. Её крик, полный боли, прорезает уши, и боковым зрением блондин видит, как Сокджин прижимает руки к губам. Девушка рыдает, нет, воет в тишине Стадиона, а силуэт Чонгука, будто высеченный из камня и оттого совершенно недвижимый, кажется настолько маленьким на фоне этого ревущего и разрушительного пламени. Это длится не более десяти секунд, после чего пламя исчезает также быстро, как и появляется, обугленный труп ещё стоит с мгновение, а потом падает. А потом трибуны взрываются: ликующе, громко, со свистом, посох рассеивается всё теми же искрами, а сам Чонгук, так и не разжимая пальцев на груди, падает на колени, утыкается в землю лбом. — Правило первое: никогда не заговаривай с оппонентами перед самым боем, — бросает Хосок с грустью, глядя на то, как мелко сотрясаются плечи огневика. Стража быстро уносит то, что осталось от Сарады, но Чонгук всё ещё на коленях, всё ещё плачет, и что-то внутри Чимина плачет вместе с ним, и поэтому он подрывается и в два шага оказывается у новеньких прутьев, не рядом с Тэхёном, но с той стороны, где сидит Юнги, чувствует целый эмоциональный коллапс: радость, облегчение, гордость, желание защитить и просто обнять. Чонгук, он такой сильный, но такой слабый вместе с этим, что просто сердце — вынь да положь, и это невыносимо. — И Огненный Чонгук демонстрирует себя новым монстром Арены, вновь оставаясь победителем без каких-либо повреждений! — надрывается ведущий с восторгом в голосе. Чонгук поднимается на дрожащих ногах, быстро вытирает лицо, после чего оборачивается и смотрит прямо в лоджию. Чимин хочет было помахать, но неожиданно понимает, что смотрят совсем не на него. Друг пытается растянуть дрожащие губы в какой-то ободряющей улыбке, смотрит своему наставнику прямо в глаза, а потом неожиданно хватается за доселе незамеченный Чимином шнурок на шее и вытягивает из-под рубахи массивный серебряный перстень с ярким большим фиолетовым камнем. Тэхён вздрагивает, с его лицом происходит что-то невнятное, и лишь брошенное Хосоком насмешливое: «Ой, колечко с сапфиром нашлось!» проясняет ситуацию — владелец только что увидел свою безделушку на собственном ученике. Так, блять. У Чимина определённо есть не один десяток вопросов касательно событий, что произошли на неделе, но это потом, наверное, потому что друг смотрит пристально на каждого члена «пятёрки», а потом замирает. И Чимин смотрит в это вытянувшееся и побелевшее лицо, впитывает знакомые черты и улыбается. Увидел.***
— Мать твою! — Чонгук обнимает крепко, и от него пахнет огнём, пылью и потом, но Чимину плевать, и он сжимает друга в ответных тисках, прижимается изо всех сил, и силится не зареветь от облегчения. Гук все ещё в этих дурацких шмотках, грязный, всклокоченный, но такой чертовски счастливый, что душа поёт. — Я, кажется, зря попал в карцер! — Ты вообще идиот! — восклицает Чимин, несильно толкая брюнета в грудь. Засмеявшись, тот делает шаг назад, едва не наталкивается на чиминов ларь для одежды и осматривает целителя с ног до головы. — Как так можно было вообще?! О чём ты думал?! — О тебе, — глупо улыбаясь, отвечает Чонгук, а потом снова притягивает лучшего друга к себе. — Я думал о тебе каждую минуту, Чиминни. — Так, хорош врать, — сварливо отвечает блондин и отстраняется снова. — Колечко-то мне в грудь впивается сейчас. — Колечко?.. — растерянно бормочет Гук, а потом неожиданно выдаёт негромкое «О» и тушуется, снова сжимая перстень через ткань. — Это талисман. — Ага, — ухмыляясь, насмешливо соглашается Чимин. — Охотно верю. Ты же понимаешь, что у меня к тебе пара вопросов? — Между нами ничего нет, — быстро (слишком быстро!) отвечает, заставляя ухмылку перерасти в злорадный оскал. — Сто первый, у Вас сейчас покраснели даже уши, и уж кому-кому, а мне врать Вы точно не умеете: я Вас, уважаемый, насквозь вижу. Но не хочешь — не говори, — милостиво соглашается и кивает для убедительности. — Сходить и отчитаться не хочешь? — Да… — бормочет Гук, неловко оттягивая запылившийся ворот. — Сейчас, только приведу себя в порядок и поболтаю с тобой немного, — идёт к дверям в купальню было, но останавливается, потому что Чимин не имел бы права носить звание лучшего друга, если бы не кинул ему в спину насмешливое: «Ну да, перед свиданием нужно себя в порядок привести». — Между нами ничего нет! — отчаянно почти кричит огневик, уже багровея от смущения, а после негромко покашливает, чтоб пояснить: — ...мы друг с другом не проясняли этот момент, — быстро и тихо бормочет и со скоростью звука скрывается за дверью, словно уворачиваясь от ликующего ответного «Ага!». Отсмеявшись звонко, целитель идёт следом и находит друга, уже погружённого в воду чуть ли не по уши. — Ты мне теперь житья не дашь с этим, да? — спрашивает Чонгук жалобно, но расстроенным не выглядит. — Именно, — довольным котом мурчит Чимин, наблюдая, как сегодняшний герой оттирает от себя пыль и грязь. — До скрипа три, чтоб блестело! — Вот зараза, — вздыхает, закатывая глаза и провоцируя друга на ещё один приступ смеха. — Не смешно. — Разговор со мной тебе всё равно придётся отложить, так что беги к своему Тэхёну. За мной Сокджин должен Хьюза послать, вне зависимости от того, договорится он с Юнги или нет. — В смысле? — удивлённо спрашивает Чонгук. — А о чём он должен с ним договариваться? — Он хочет, чтобы Юнги помогал нам с тренировками, — блондин разводит руками. — А также, чтобы он стал моим боевым партнёром. Но это уже что-то из разряда невозможного, я считаю. — А ты сам к этому как относишься? — друг выползает из воды и встряхивается, как собака, а потом принимает из рук Чимина большой кусок ткани, чтобы вытереться. — Не знаю, — вздыхает. — Я ещё не думал об этом. Точно знаю то, что боюсь его до чёртиков, но понимаю, насколько это важно для моего обучения. Я с ним разговаривал, как очнулся. Юнги, оказывается, тот самый парень, который лежал со мной в госпитале после стычки с лешими и был свидетелем моего срыва. Оказывается, он это хорошо запомнил, а потом, как появилась возможность, воспользовался ею и вытащил нас оттуда. Это характеризует его как хорошего человека, но он почти прямым текстом дал мне понять, что на этом его добрые дела кончились. — Ну, не скажи, — задумчиво тянет Чонгук, натягивая форменный камзол. — Кто-то же послал Тэхёна встретить нас у ворот, а ещё он посылал Акио справиться о твоих успехах. — Просто проследил, что его усилия не напрасны, — отмахивается блондин. — Глупо было бы, если бы он сначала потянул за ниточки, а потом нас угробили на въезде в город. И также глупо было бы, если бы я оказался бесполезным куском дерьма. Я бы тоже так поступил. — Как знаешь, — Чонгук пожимает плечами. — Так, я пошёл. Поговорим вечером, идёт? — Идёт, — кивает Чимин, и когда за Гуком закрывается дверь, идёт в комнату и ложится на кровать, прихватив с собой учебник по человековедению в ожидании Хьюза. И чует его сердце, что встретятся они с Чонгуком теперь только на занятиях после утренней официальной побудки.***
Он стучится три раза, а потом тянет дверь на себя, открывая обзор на привычные глазу фиолетовые покои. Тэхён стоит у одного из столиков, внимательно читая какой-то пергамент, и сердце в груди Чонгука почему-то делает чёртов кульбит при виде наставника. Тот плащ уже скинул, оставшись в очередной лиловой широкой рубашке с воздушными рукавами и шёлковом тёмном жилете. На звук не поворачивает головы даже, бросает короткое лишь: — Нет, Леа, мне ничего не нужно. — Ну, почти Леа, — смущённо улыбается Чонгук, прикрывая за собой дверь, и с удовольствием отмечает, как иллюзионист вздрагивает всем телом, а потом медленно, чертовски медленно кладёт свиток на стол и поворачивает голову. И, Всевышний, на этом безупречном лице, кажется, всё: и облегчение, и нежность, и гордость за своего подопечного. Целый эмоциональный коллапс, лишающий Гука воли, заставляющий трепетать. Хочется подойти и обнять, но не решается почему-то. В голове — немигающий взгляд, что заволокла пелена похоти, во рту — вкус чужих пальцев, а грудь жжёт холодный перстень. Тогда он поддался настроению (искушению?), хотел приструнить, показать, что тоже может вести в этом негласном поединке, но сейчас, стоя вот так вот и даже толком не понимая, зачем пришёл, теряется. Тэхён же вскидывает брови, смотрит в упор, и сам даёт подсказку. — Зашёл похвастаться успехами? В голове — пошлое «взять новую вершину», но прикусывает язык и лишь неопределённо пожимает плечами и говорит, глядя куда-то в сторону: — Просто захотел тебя увидеть и поблагодарить за то, что так веришь в меня. — Бой был хорош, — произносит вкрадчиво, подходит, и до ноздрей Чонгука доходит немного тяжёлый, но притягательный запах каких-то масел. Близость пьянит. Сам Тэхён пьянит, кажется, но держит себя в руках: он так чертовски устал, чтобы снова начать препираться. — Ты был хорош, — негромко. — Реакция бесподобна, — на грани слышимости, и, блять, Гук сейчас отключится, кажется. — Мне понравилось, — почти у самого уха. — Ты большой молодец, Гукки. Моё кольцо придало тебе уверенности? — Да, — чувствует сухость во рту, гипнотизирует один из столиков, держится за это, как за спасительную соломинку. — Придало. — А ты помнишь, что я сказал тебе в конце нашей последней любопытной встречи? — опаляющим дыханием на ухо, и ноги почти подгибаются. — Что-то про то, что если я не выживу, то ты тогда трахнешь мой труп, — это, что, с его губ сорвался нервный смешок? Всё, кажется, плохо? — Я придумал этой фразе продолжение, когда ты эффектно достал из-под рубашки то, что принадлежит мне, — осторожно прикусывает мочку уха, и это просто, ну… блять. — Какое? — шепчет хрипло, чувствует себя загнанным в угол, а столик, кстати, очень красивый, наверняка столяр очень постарался над ним. — Когда ты сделал это, ты был таким красивым, — чувствует прикосновение сильных пальцев на рёбрах. — Очень, Гукки. И тогда мне пришло в голову, знаешь, что? «Он выжил», — подумалось мне. «Он выжил, а это значит, что у меня сегодня будет секс с живым человеком». Из лёгких, кажется, весь воздух вышибает — как от удара, но только хуже, потому что к ударам Чонгук привыкший уже, а вот к тому, как сердце заходится и ком встаёт в горле, ну, совсем нет. И к сильным, властным прикосновениям к подбородку тоже не привык, а потому позволяет иллюзионисту повернуть голову, заставить, наконец, посмотреть на себя, и видит это лицо так рядом, совсем близко, и это невыносимо, кажется, потому что Тэхён красив до умопомрачения, от одного его вида душа в пятки уходит, а в голове — ни одной мысли. Приличной, по крайней мере, и когда тот говорит тихо, опаляя губы своим горячим дыханием с отдушкой вина, Чонгук совсем выпадает из реального времени: — Я очень переживал за тебя, Гукки. Одним богам известно, как сильно. Я даже за себя так никогда не волновался, как за тебя с утра. И вот ты здесь, такой милый, обычный, выглядишь совершенно невинно, и даже не говоришь почти ничего, — огневик чувствует прикосновение чужих пальцев на своей щеке, и неожиданно на лице иллюзиониста простреливает мука, настолько безграничная и всеобъемлющая, что это даже пугает. — Ты совсем лишаешь меня воли сейчас. Что мне с тобой таким делать? — Всё, что пожелаешь, — эхом отдаётся от собственных губ прежде, чем брюнет успевает прикусить свой чёртов язык, а потом прислушивается к той мысли, что настойчиво бьётся на задворках сознания: а зачем прикусывать? Зачем себя сдерживать, когда здесь и без того всем всё ясно? И Тэхён делает. Впивается в губы, наконец-таки, этим своим злым, требовательным поцелуем, сминает, сносит к чёртовой матери все заботливо воздвигнутые Чонгуком преграды, прижимает к двери грубо, врывается ушатом ледяной воды в разум и в самое сердце, заставляет застонать прямо в рот, проникает языком, властвует, доминирует, и Гук плавится почему-то, как тот свечной воск, обмякает, позволяет, не разрывая поцелуя, расстегнуть свой камзол, и, более того, высвободив свои руки из плена двух тел, сам сбрасывает его на пол, а потом обнимает за шею, запутывается пальцами в тёмных прядях на затылке наставника. Глубже, чувственнее, резче, чувствует, как хозяйничают на спине чужие пальцы, что ловко высвободили из-под ремня заботливо заправленную белую рубашку и проникли под неё, ласкают спину, вжимают, вдавливают в чужое тело. Чонгук позволяет, чувствует, как тесны собственные штаны, а потом всё приходит в движение: с рыком Тэхён переходит на линию подбородка чередой мелких поцелуев-укусов, спускается к шее, где всасывает у самого кадыка кожу грубо, с силой толкает её языком и отрывается с чпокающим звуком. И огневик понимает, что красоваться на самом видном месте поутру багровой отметине с фиолетовым наливом, но не то что бы ему было не плевать. Его пометили только что, сделали своим, и это заставляет сознание тихо застонать и понадеяться на большее, жалобно заскрестись о черепную коробку и послать к губам тихое поскуливание, что вырывается почти просящим, нет, умоляющим. А ловкие даже с этими блядскими кольцами пальцы расстёгивают пуговицу за пуговицей, оголяют грудь, губы спускаются ниже, прикусывают ключицу, вырывают очередной задушенный вздох, и Чонгук откидывает голову на дверь с глухим стуком, закрывает глаза, дышит рвано, умирает и воскресает каждую секунду, а потому реагирует на просьбу не сразу, лишь слышит бормотание над самым ухом и как будто просыпается. — Что? — сипло выходит. — Там, — вскинув брови, с выражением насмешки и с чертями в фиолетовых глазах, медленно повторяет Тэхён, чьё лицо снова напротив. — За тобой есть дверь. У двери есть замок. В замок вставлен ключ. Проверни его разок по часовой стрелке, сладкий. Огневик одурело шарит по деревянной поверхности, не разрывая зрительного контакта, ладони неистово жжёт; находит ручку, под ней — выпирающий, как его член сейчас сквозь тесную ткань форменных штанов, ключ, и выполняет просьбу. Замок тихо щёлкает, на припухших губах иллюзиониста расплывается недобрая улыбка, и вот уже длинные смуглые пальцы, что переплелись с его собственными, заставляют начать двигаться. Чонгук идёт как неживая кукла, на негнущихся ногах, с пустой головой, и таким же лицом, чувствует резь в паху от каждого движения и даже испытывает облегчение, когда его вещью кидают поперёк мягкой кровати, снова впиваются требовательным поцелуем. Рука Тэхёна проскальзывает под лопатки, заставляет приподняться, а вторая срывает рубашку и комком отправляет в закат. А Чонгук находит свои ноги скрещёнными на чужой талии, и усиливает давление, заставляя наставника наконец-то оторваться от пола и упасть на мягкие перины. Но Тэхён, хоть и поддаётся провокации, всё равно остаётся над ним, держится на весу, смотрит своими бешеными глазами. — Что? — облизывая губы, спрашивает Чонгук. — Ты такой красивый, боги, — шепчет. — Самый красивый, — целует шрам нежно, а свободной рукой расстёгивает ремень на его штанах. — Самый желанный мною, — выстанывает, а потом прижимается пахом к бедру и трётся с силой, и это его лицо с приподнятой в лёгком животном оскале губой и прикушенная нижняя губа просто отключают разум. Чонгук протягивает руки, резко хватает за талию, подминает под себя (всё же расстёгнутый ремень способствует некоторому облегчению) и начинает неторопливо, смакуя, расшнуровывать чужой жилет. Отбросив его в сторону, хмыкает удовлетворённо, а Тэхён лежит, раскинув руки, и наблюдает, кажется, трясётся даже мелко и не предпринимает ни-че-го, с интересом наблюдая за тем, как его ученик, стоя на коленях между разведённых ног наставника, всё же торопливо и нервно расстёгивает чужой ремень, а потом, получив благодарный вздох, переходит к рубашке, но руки дрожат, и… — Блять, — член «пятёрки» выдыхает, цепляется руками за полы и разрывает к херам. На удивлённый взгляд шепчет: — У меня их десятки, Гукки. Могу себе позволить, — высвобождает руки и бросает на пол бесполезную тряпку, а Чонгук прижимается разгорячённым телом к мягкой коже, и целует уже сам, берёт инициативу, а иллюзионист прогибается в спине и обхватывает ногами ученика за талию; огневик прижимается пахом к его паху, не разрывая поцелуя, и трётся несильно. Тэхён стонет прямо в рот, протяжно и низко, толкается навстречу грубо, требуя больше смелости, и это уже какой-то новый вид извращения, потому что ткань всё же жмёт, но Гуку нравится очень. Нравится вот так целовать, изучать чужие рёбра, а потом легко сдавливать чужую шею до лёгкого хрипа и отпускать, казалось бы, в последний момент. Тэхён сипит, хватает ртом воздух, задыхается в поцелуе и вдыхает жадно, когда Чонгук перестаёт терзать его губы и покрывает грубыми поцелуями тонкую смуглую шею — теми самыми, которые оставляют отметины, с двух сторон сразу, настолько сильные, что вспухают и начинают наливаться пугающей краснотой через пару мгновений. Тэхён раскрепощен, раскован и открыт прямо под ним, лежит, прикрыв глаза и кусая губы, дышит носом рвано, такой горячий и желанный, что, когда Гук окидывает его взглядом, отстранившись, разум вздыхает грустно, машет рукой и выходит за пределы покоев, потому что это просто невозможно прекрасное зрелище. Руки сами находят край чужих штанов, сдергивают их вниз, обнажая возбужденный половой орган, и наставник стонет сипло, не открывая глаз и всё ещё находясь в какой-то прострации, сверкает своей уже начинающей синеть шеей. Огневик довольно отмечает красные разводы от собственных пальцев, после чего снова целует аккурат в губы, затем прикусывает кожу на подбородке, легко — истерзанную шею, вгрызается в ключицы, проводит языком по впадине под горлом и обводит им ореол правого соска. Иллюзионист вздрагивает, стонет громче, но Чонгук не акцентирует внимание на этом чувствительном участке, кусая-целуя дальше, ниже. Обрабатывает языком каждое выступавшее ребро, с удовольствием отмечает поджавшиеся мышцы живота, целует и его, и, когда размашисто и быстро лижет головку чужого члена, то почти урчит, потому что: — Твою ма-а-а-а-ть! — и это, наверное, лучшая награда, потому что этот стон уже больше похож на всхлип, а член нервно дёргается прямо на глазах, распухая и наливаясь кровью ещё больше, хотя, казалось бы, куда ещё? Головка краснеет заманчиво, вены вздуваются, и Тэхён толкается в воздух, случайно мазнув по губам ученика, снова вздрагивает и жалобно стонет, потому что Чонгук не теряется и обхватывает ствол, языком очерчивает сетку вен, и этот задушенный вскрик сейчас — лучшая услада для ушей. Иллюзионист дышит загнанно, стонет непрерывно, когда огневик плотно обхватывает губами головку, давится собственным криком, вцепляется в простыни и выгибает шею, вжимаясь затылком в простыни. Чонгук никогда этого прежде не делал, поэтому руководствуется собственными ощущениями и внимательно наблюдает за реакцией, когда берёт чуточку глубже, позволяет члену уткнуться в нёбо. На вкус — солоновато и терпко, грубо срабатывает языком, оттягивая податливую кожу, осторожно приоткрывает рот, чтобы не задеть зубами, и берёт чуть глубже, позволяет затвердевшей плоти скользнуть ближе к глотке, но чувствует рвотный позыв. Однако Чонгук всегда был человеком, который своего добивается, посему осторожно раскрывает собственную гортань на манер зевка, чуть приподнимая верхнюю стенку, не забывая при этом стимулировать чужое естество языком и наслаждаться сладкими низкими стонами. Осторожно смещает угол так, чтобы головка проходила параллельно и по корню языка, и — вуаля — та свободно проскальзывает дальше, позволяя взять в рот целиком, обхватить губами плотнее. Слюна течёт, смешиваясь с естественной смазкой, а Тэхён на определённом моменте зарывается пальцами в его волосы, оттягивая немного назад и перехватывая ситуацию, навязывает свой темп, а если точнее — просто начинает трахать в рот, вскидывая брови и хрипло выстанывая это своё дурацкое «Гукки», от которого вышеупомянутый готов мокро и постыдно кончить прямо в штаны. Но неожиданно Тэхён осторожно отстраняет его голову назад, открывает глаза, сталкивается взглядом с открытым — ученика, и заставляет выпустить свой член из плена губ, что тот послушно и делает. Иллюзионист с пару мгновений гипнотизирует ниточку из слюны и собственной смазки, берущую начало на багровой головке и идущую к вспухшему рту, после чего тихо рычит, садится, цепляется пальцами за запястья и заваливает на себя, а потом и — под. Грубо стаскивает штаны, кладёт руку на член ученика, и Гук жалобно стонет, закрыв глаза и начиная толкаться в сплетение длинных пальцев. Толкается быстро, горячо, позволяет себя целовать, обнимает руками за шею, стонет щенком, не может больше, и всё же быстро кончает прямо в чужую ладонь, жалобно всхлипнув и зарываясь носом в чужую шею, вдыхая терпкий запах пота, смешавшийся с запахами масел и тела. Открывает глаза, чувствуя, как скулы заливаются краской смущения, но видит хитрую улыбку Тэхёна, а потом тот медленно подносит пальцы к губам и лижет также широко, как Чонгук до этого — его член. А огневик неожиданно тушуется. Вцепляется пальцами в чужую кожу рук, прижимается лбом в изгиб плеча иллюзиониста, и когда тот осторожно высвобождается и разводит его ноги, открывая себе обзор абсолютно на всё, даже не сопротивляется почему-то, лишь прикрывает глаза, напрягаясь всем телом, и позволяет. Тэхён же достаёт из прикроватной тумбочки склянку масла и льёт его щедро, сначала на пальцы, потом — на гуковы бёдра. Масло прохладное, склизкое, пальцами наставник касается его заднего прохода, и, когда Чонгук напрягается всем телом, то неожиданно слышит тихое: «Гукки, открой глаза». Распахивает послушно, тонет в фиолетовых омутах, и даже, кажется, видит вспышку, когда иллюзионист, улыбаясь, наклоняет голову и говорит: «Расслабься, больно не будет». И расслабляется, потому что верит. Потому что больно действительно не будет, он знает. И когда чувствует первый густо смазанный палец внутри себя, что осторожно массирует стенки, вызывает странные ощущения, тоже не напрягается, позволяет утянуть себя в ещё один поцелуй — на этот раз восхитительно долгий и терпкий, с привкусом томления и его собственной спермы. Даже почти не чувствует, как спустя время добавляется второй палец: Тэхён массирует, растягивает тщательно, а потом добавляет третий, целует в изгиб плеча, кусает несильно. И когда Чонгук чувствует приставленную горячую головку, то не боится. В голове установкой — больно не будет. И даже когда Тэхён входит сначала наполовину, а затем и вовсе — целиком, он ничего, кроме непривычных давления и чувства наполненности, не чувствует, лишь стонет в рот, прогибается в пояснице, позволяет наставнику начать двигаться, неспешно, будто бы изучая, обрабатывать каждое движение под разными углами, не прекращая целовать — сейчас так нежно, что огневик обхватывает руками, закрыв глаза, прижимает к себе, не может найти выход щемящей нежности, поэтому всхлипывает, когда неожиданно наставник цепляет что-то такое, что отдаётся импульсами удовольствия по всему телу, заставляет член снова дёрнуться, начать наливаться кровью. Тэхён тихо фыркает в поцелуй, толкается резче, чаще, выбивает в собственный рот громкие стоны удовольствия, а из чонгуковых глаз, кажется, искры, потому что это слишком, это сводит с ума, заставляет пальцы на ногах поджаться в сладкой истоме, тереться о чужой живот в приступе нового животного желания. Иллюзионист снова издаёт короткий смешок, сжимает его член в своей ладони и начинает двигаться в одинаковом ритме — резко, грубо, оттягивая кожу и сжимая головку у её основания почти до болевых ощущений, почти заставляя зашипеть, но это настолько на грани, что просто верх какого-то дикого безумия. Каждый новый толчок идёт разрядом по телу, финишем которого — то, что сейчас наставник активно надрачивает, и, Всевышний, Чонгук снова кончает слишком быстро, и вскрикивает, кажется, настолько сладко, что тихие постанывания Тэхёна срываются почти на крик, а липкие от спермы пальцы вцепляются в тазовые косточки огневика. Что-то подсказывает: он уже на финишной прямой, и, действительно — спустя несколько толчков иллюзионист стонет как-то задушенно прямо в полуоткрытые губы, и срывается в какой-то невозможный ритм, втрахиваясь в Чонгука грубо и резко, заставляя жалобно вскрикивать снова и снова, а длинные пальцы перемещаются на его шею, сдавливают, будто в отместку, и от нехватки кислорода ощущения острее лезвия отточенного клинка, заставляют почувствовать новый прилив удовольствия в паху. — Где… мои… шестнадцать… лет? — тихо смеётся Тэхён, отпуская его горло, и Чонгук обязательно смутился бы, но уже почти сорвал связки от блаженных криков, от этой невыносимой скорости, грубости, от кружащего голову притока кислорода. И когда иллюзионист, толкнувшись как-то особенно резко, замирает внутри, тихо проскулив в его губы жалобное: «Гукки», то огневик чувствует что-то тёплое глубоко и понимает: теперь уже точно всё. Но когда Тэхён выходит, то соскальзывает ниже, обхватывает губами его член, заставляет вскрикнуть, схватить за волосы. Берёт сразу целиком, видимо, задаваясь целью просто довести юношу до предела, втягивает щёки, усиливая давление и огневику хватает всего пары-тройки движений, чтобы излиться в третий раз — аккурат в чужой рот, и подскочить было испуганно, желая извиниться, и напарывается на зрелище: иллюзионист проглатывает, облизывает губы и хитро улыбается. Блять. Чонгук откатывается на другой конец постели, тщетно скрывая покрасневшие скулы, зарывается в одеяло с носом и сопит смущённо. Наставник смеётся тихо, а потом наступает это молчание, когда похотливый дурман отпускает, а разум вздыхает облегчённо: «Ну, слава Всевышнему!» и возвращается на привычное место обитания. Брюнет цепенеет, кажется, слушая, как восстанавливается собственное сердцебиение, его пронзает тем фактом, с кем он только что занимался любовью. Не спускал пар, как с Чимином, а именно… дерьмо, он даже использовал иллюзию (Гук не дурак и понимает, к чему была та вспышка в глазах), чтобы заставить его не чувствовать ничего, кроме удовольствия, а ведь это что-то, да значит, верно? — Эй, Гукки! — раздаётся из-за спины, и огневик сверкает глазами из своего кокона и сквозь одеяло глухо бормочет: «Что?». Тэхён улыбается довольным котом, лежит поверх сбившихся в одну кучу одеял и простыней, подперев щёку кулаком, обнаженный и прекрасный, глаза снова привычно карие. — Знаешь, что? — Что? — повторяет Чонгук, высовывая кончик носа — дышать тяжело. — А я ведь тебя только что выебал! — ликующе восклицает этот ущерб, и огневик лишь стонет в бессилии и закатывает глаза, игнорируя. В конце концов, глупое сердце его мнения почему-то не спрашивало, когда делало выбор.