***
Когда подошвы сапог касаются белого пола, запыхавшийся Хьюз с порезом на скуле мгновенно переводит глаза с полупрозрачной копии Тэхёна, которую мрачно сверлил взглядом до этого, стоя в боевой стойке, и лицо слуги вытягивается, а удивление так велико, что короткий меч выпадает из ослабевших пальцев. Сокджин же начинает счастливо хлопать в ладоши и подпрыгивать на месте аки собака, дождавшаяся своего хозяина. — Всевышний, как я давно не видел на тебе этих тряпок! Тебе чертовски идёт, я уже говорил?! Чимин оборачивается последним, демонстрируя уже порядком заплывшее от полученных ударов лицо, и пучит глаза, открыв рот. Да так и стоит, в принципе, оглядывая его с кончиков чёрных ботфорт до самой головы и обратно, будто впервые в жизни видя. Потом переводит затравленный взгляд на своего наставника — и снова обратно, пробегаясь глазами по до неприличия узким, но не мешающим в бою чёрным лосинам и изучает лёгкую рубашку с серебряными вставками и длинным, плотным, но широким рукавом. — Пока я шёл из своей спальни до залов, я встретил Хосока. Он среагировал точно так же, — Юнги закатывает глаза, а потом переносит энергию в ноги и неожиданно для всех присутствующих оказывается в паре десятков сантиметров от Чимина было, но бледно-зелёный Чонгук встаёт между ними двумя, глядя исподлобья. — Любопытно. — Не то слово, — тянет Сокджин, касаясь скулы своего слуги быстрыми лёгкими движениями и заживляя порез. — Спасибо, Хьюз. Зайди к нам через пару часов. Тот приседает в поклоне, бросает басовитое: «Господа», пересекает зал и скрывается после очередного витка лестницы. Чимин смотрит ему вслед как человек, на глазах которого все шансы на спасение рассыпались в пыль, и теперь он остался с бедой в одиночестве. Юнги не может сдержать ухмылки. А потом резко обходит проекцию справа и отправляет блондина на свидание с ближайшей стеной. Чонгук мешкается всего секунду, после чего в бойца летит целый полупрозрачный огненный залп, встречаться с которым настроения нет совершенно, поэтому Юнги, добавив ещё немного энергии в стопы, отпрыгивает в сторону так далеко, что пламя растерявшегося силуэта рассыпается, даже не достигнув изначальной цели. А брюнет совершает новую быструю атаку, уже на саму проекцию, перекидывает энергетический ток в кулак и рассеивает на мелкие зелёные искры точным ударом в предполагаемое солнечное сплетение. Но не останавливается, пуская по телу лёгкий поток, подлетает к сидящему на полу мешком Чимину, вздёргивает за руку, но отпускает быстро, уворачиваясь от древка хосокова молота. — Никакой осмысленности, — фыркает насмешливо. — Чем вы тут занимались, пока этот задохлик не решил помереть? Где реакция? Почему он даже сейчас смотрит на меня, как баран — на новые ворота? — Изучением, — тянет Сокджин. — Он ещё сырой, будь с ним помягче, а? — добавляет почти умоляюще. — Это ты его соперникам на Арене скажи, — сплёвывает на пол, снова усмехнувшись, Юнги. — Ребята, это моя любимая игрушка, не ломайте, пожалуйста, раньше времени, дайте ей шанс, так? Прогресса фактически нет. Эти образы бы наверняка проявились, останься он там, где был до этого, и разберись с энергией самостоятельно, как все непривилегированные люди и поступают обычно. Ты исцелять хотя бы умеешь, лекарь? Кость срастить человеку сможешь, или тоже так, на базовом уровне, порванные от траха задницы латать да засосы залечивать мастер? — смотрит на Чимина насмешливо, и, нет, ему ни капли не жаль, и этим жалобным лицом его не взять. — Хватит ныть. Ты мужчина или кто? Вставай, блять, драться будем. Чимин, тяжело вздыхая от обиды и возмущения, поднимается на ноги, смотрит в упор, не мигая. Злится. Злость — это хорошо. Злость, она порождает тёмные стороны, заставляет действовать. Не таких, как Юнги, конечно, но таких, как вот этот вот. Поднимает на ноги, заставляет идти шаг за шагом, биться в закрытые двери снова и снова. Так что пусть злится. — Обиду затаил? — ухмыляется Юнги. — На правду не обижаются. Лучше покажи мне что-нибудь интересное, чтобы я поверил, что не зря сюда тебя припёр, — добивает. И интересное, разумеется, происходит. Чимин неожиданно скалит зубы в злой гримасе и вокруг него формируются искры: но не блёклые, а яркие, острые, злые. Формируются в новый силуэт, невысокий, щуплый, в широком бархатном плаще… — А вот это уже интригующе, — замечает боец и делает прыжок в сторону, не позволяя средних размеров шарам, принадлежащим копиям собственных кистеней, размазать его по полу бесформенной лужей. Но этот Юнги, он на то и Юнги — не медлит. Сверкает полупрозрачными глазами, совершает такой же скачок, в полёте рассеивая оружие, почти касается, и живой оригинал уворачивается с разворота, посылая в левый кулак столько энергии, что тот вспыхивает ярко-чёрным пламенем. Проекция приземляется на стройную левую ногу, резко выкидывает такую же сияющую правую, но боец подпрыгивает, снова уворачиваясь, замахивается для удара, слышит чиминов приказ: «Быстрее», и резко меняет тактику: приземляется на обе ступни, прокручивается, опасно подставляя спину, резко перекидывает силу в ноги, чтобы в долю миллисекунды оказаться около распахнувшего в удивлении глаза блондина, снова подпрыгивает, убирая большую часть энергии из правой ноги — не убивать же он сюда пришёл, в конце концов, а только сильно калечить — и, хорошенько размахнувшись, посылает прямой удар в чужой живот, отшвыривая целителя на очередную встречу со стеной под вопль Сокджина. Но времени нет: отклоняется корпусом, и кулак его точной копии, не найдя сопротивления, устремляется вперёд, вытягивая корпус оппонента прямо над ним. Энергию — в колено, руки — продуманно назад, чёткий удар в грудь, рассеивая, успешное мягкое приземление на ладони и выпрямление в исходное положение с прямой спиной. Даже дыхание не сбилось. Смотрит на Чимина, который хрипит, хватаясь за грудь, наблюдает струйку крови, текущую к подбородку, закатывает глаза: — Приходи в чувства, ну. Ты целитель или кто? Сделай с собой что-нибудь… Стоять! — это уже рычанием и обращаясь к Сокджину. — Сам. Всё сам. — Ему больно! — визжит тот, но с места не двигается — чревато. — А его на свет родили энергетиком не для того, чтобы приятно жилось, — пожимает Юнги плечами равнодушно. — В условиях реального боя ему никто не будет давать такой передышки, как я сейчас. Его просто добьют, — Чимин, всё ещё сипя, встаёт, придерживаясь за стену, но — неужели? — придерживает у живота руку, окаймлённую приятным мятным светом. С каждой секундой дышит всё легче, а потом окончательно приходит в себя. — И, вообще, Джин, за этими своими приступами телячьей нежности ты проебал главное. — Что? — хлопает глазами учитель. — Он атаковал меня, — Юнги посылает товарищу быструю улыбку. — Первым. Это похвально, Чимин. Но, увы, недостаточно. Я свободен? — наклоняет голову, якобы спрашивая разрешения. — Могу я дать вам время на осмысление произошедшего? — Спасибо, Юнги, — искренне благодарит Сокджин и даже наклоняет голову в поклоне. — Ты придёшь к нам завтра? — Если с утра, то точно нет, — он тянется, а потом ерошит отросшие волосы на затылке. — А вот вечером — возможно. Я подумаю над этим, — и, кинув на Чимина взгляд и встретив ответный — восхищённый — разворачивается и молча идёт к лестнице. — Юнги! — этот окрик останавливает его уже на первой ступеньке. Он смотрит через плечо на Чимина, что быстро идёт за ним, останавливается рядом, смотрит снизу вверх, и без того невысокий, сейчас кажется ещё ниже. — Спасибо большое. За всё, что ты сделал, — тёмные глаза блестят благодарно, открыто и искренне. Юнги уже почти улыбается, когда парнишка делает то, что делает. Обнимает крепко, уткнувшись носом куда-то в грудь, и отпускает резко, неожиданно испугавшись собственного порыва. Смотрит загнанно, будто ожидая удара, а ещё, если включить фантазию, можно услышать стук, с которым челюсть Сокджина приземляется на пол. Сам Юнги… растерян? Смотрит с пару-тройку секунд на этого дурака в необъятных шмотках цвета энергии Сокджина, похожий на какого-то сектанта. — Всегда пожалуйста, — произносит ровно и поспешно начинает подъём, удивляясь, откуда в груди появилось это странное ощущение тепла, такого, какое мать, наверное, испытывает к своему ребёнку. И, что самое интересное, почему это самое тепло заставляет улыбаться немного? Он не знает. Просто поднимается быстро по лестнице, преодолевает коридор, заходит в свои покои, мимоходом отправляя Акио восвояси. С пару минут стоит в середине комнаты, пытаясь проанализировать ощущения, приходит к выводу, что всему виной — чиминова искренность и внешняя беззащитность, после чего со спокойной душой сбрасывает одежду и проходит в купальню, где уже заготовлена ванная. Отмывшись дочиста, переодевается в привычную повседневную одежду, разумеется, чёрную, падает в кресло, с удовлетворением отмечает книгу с закладкой и бутылку вина с уже наполненным на треть бокалом, и принимается за чтение. Чтобы через некоторое время быть отвлечённым от своего любимого занятия стуком в закрытую на замок дверь. Вздохнув, поднимается, чувствует лёгкое головокружение — не заметил сам, как долакал почти всю бутылку — и идёт открывать. Чтобы на пороге увидеть Чимина. Низкого, в форменных вещах, чистого, без единой травмы, смотрящего прямо в душу своим прямым взглядом. — Чего тебе? — устало спрашивает, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди. — Юнги… — мнётся, как девственница, закусывает губу, опускает глаза в нерешительности. Спустя некоторое время брюнет начинает нетерпеливо барабанить пальцами по собственному предплечью, и целитель снова поднимает эти большие, светящиеся добром глаза. — Научи драться, а?***
— Мне кажется, он охуел, — миролюбиво и удовлетворённо говорит Юнги и закидывает в себя ещё одну стопку какого-то дерущего горло пойла, которое в сочетании с вином, кажется, будет иметь весьма печальные последствия. Он вообще не знает, как здесь оказался и почему вообще пьянствует с предводителем идиотов. Юнги не пьянствует с идиотами. Он, блять, вообще не пьянствует, лишь иногда позволяет себе бутылку-другую отличного дорогого вина в особо тяжёлые дни. Но нет: сегодня его откровенно и целенаправленно спаивают вдрызг. — Поддерживаю, поганка, — так же миролюбиво отвечает Тэхён, чьими красными от количества выпитого щеками можно освещать улицы в безлунные ночи. — Охуел, отвечаю. Просто когда Юнги рассмеялся громко и ответил Чимину категоричным «Нет», уже хорошо поддатый иллюзионист проходил мимо совершенно не вовремя. С другой стороны, в жизни Юнги он всегда ни к селу ни к городу, за исключением пары случаев, когда в кои-то веки действительно пригодился. Остановился, значит, окинул неприязненным взглядом подавленного целителя, а потом — уже более заинтересованным — его собеседника, и просто: «Ю-ю-юнги, я хочу выпить. Ю-ю-юнги, моё сердце разбито. Ю-ю-юнги, сегодня мне нужен ты и только ты». Ну, и ещё пара угроз, конечно, преимущественно в стиле: «Я выйду в окно, если ты немедленно не пойдёшь со мной». И Юнги почему-то пошёл. Кажется, в последнее время он всё чаще и чаще совершает абсолютно странные действия. — Проблемы с преподаванием? — вскинув бровь, интересуется боец скорее из вежливости, нежели из любопытства. Тэхён вяло машет рукой, мол, к чёрту всё, и наливает ещё по одной. — Что это вообще? — Понятия не имею. Мне Леа подкинула рецепт своей бабушки. Ты знал, что бабушка моей служанки была той ещё выпивохой? — заговорщицким громким шёпотом спрашивает, наклонившись и едва не опрокинув на себя запотевшую бутылку с чем-то мутным. — Нет, и мне, если честно, не очень интересно, — Юнги чувствует, как краснеют щёки, а в покоях становится душно. — Может, откроем окно? — Ты всегда можешь расстегнуть свой дурацкий жилет, — расплываясь в улыбке, подмигивает иллюзионист. — Такой тугой, не понимаю, как ты в нём ещё не задохнулся. Эй, Юнги, а давай переспим? — Не с тобой, — фыркает и опрокидывает в себя новую порцию высокоградусного нечто. И жилет расстёгивает, действительно. — А с кем? — тёмно-карие глаза загораются недобрым огнём. Тэхён подпирает подбородок ладонью. — С кем снимает накопившееся напряжение Смертоносный Юнги? — В последнее время я всё чаще слышу эту уебанскую формулировку… — тянет брюнет. — Налей ещё. — Без вопросов, — Тэхён поспешно выпивает свою порцию и немедленно наливает снова. — Ну так что? Кто она? Или, может быть, он? — Почему твой воспалённый мозг вообще выбрал меня в качестве собутыльника? — в голове шум. Надо валить, но тело растекается по креслу, а обстановка плывёт. — Потому что ты стоял рядом с абсолютным злом, снежок ты мой жёлтенький, — широко распахнув глаза, начинает пороть иллюзионист неистовую дичь. — Абсолютным! — О, так дело всё же в Чонгуке? — ухмыляется бывший аристократ и сам уже тянется к бутылке, разливает по сосудам. Тэхён вздыхает наигранно, разводит руками. — Ну давай, не томи, — под воздействием алкоголя в нём просыпается та светская дама, коих в народе именуют просто — сплетница, что потирает ручки, нюхает соли от горячих новостей и прижимает руки в перчатках к губам якобы в полном ужасе от происходящего вокруг. Юнги бывал на балах в пору расцвета своей развратности и безудержного юношества, он знает, о чём говорит. Тэхён смотрит уныло, молчит несколько долгих секунд. А потом задаёт странный вопрос: — Юнги, а когда ты был сыном богатого и самого влиятельного на весь Руаль аристократа, у тебя же случались случайные связи? Юнги смотрит. Смотрит и удивляется, потому что, да, случались, но он давно отдал титул короля беспорядочного секса человеку, что сейчас задал этот странный вопрос, считая, что потерпел абсолютное поражение в этом недостойном приличного человека поединке тех двух людей, которым всегда было плевать на то, что подумает большинство. — Предположим? — скорее спрашивает, чем утверждает, изучив вдоль и поперёк это бесспорно красивое лицо, сейчас не выражающее ничего, кроме уныния. — А как ты понимал, что это именно… на один раз? — тихо и неожиданно серьёзно спрашивает Тэхён, глядя куда-то в сторону. Не пьёт даже. — Ну, — и, пожалуй, сложно что-то ответить кроме этого. — А как ты это понимал? — Я просто приходил и брал, что хотел, а дальше по ситуации: либо на этом всё и заканчивалось, либо я давал понять, что в продолжении не заинтересован. — У меня примерно также, — ухмыляется, припоминая аж два случая из своей бурной молодости: юного барона де Квинса, который не давал проходу после одного увеселительного вечера, проведённого за карточной игрой. Кажется, тогда ему исполнилось четырнадцать, и ему впервые разрешили присоединиться. Де Квинсу было в районе девятнадцати, и именно Юнги, к стыду своему, стал инициатором их связи, прельстив молодого человека болезненной красотой, незаурядным умом, острым языком и обманчиво невинным видом. Потому что именно он, Юнги, стал тем самым, кто опрокинул на лопатки рослого барона и втрахивал его тело в перины до самого рассвета, вызывая низкие гортанные стоны из тех, что глухи оттого, как человек прикусывает ребро ладони, силясь не закричать от подступившего оргазма. Де Квинсу остаться в своей постели он, разумеется, не позволил, и тот ещё долго терзал семью Мин просьбами о встрече с «чутким душой и начитанным умом Юнги». Второй случай был интереснее и являл собой появление в его жизни год спустя вдовствующей герцогини Фанхерц, средних лет женщины, молодой душой и телом, имеющей, правда, довесок в лице двух детей, из которых старшая дочь уже готовилась к собственной свадьбе. Юнги не был окрылён этой женщиной, он вообще никогда и ни в кого не влюблялся, хотя не мог не признавать её красоты: бледнолицая, черноволосая и с упругим декольте, не утратившим лоска после двух родов и остававшимся столь же притязательным, она вселяла в его душу и разум некий трепет, какой могла вселить лишь взрослая опытная женщина в юношу, к вниманию почтенных дам с отличной репутацией не привыкшего. Он не мог назвать это романом: будучи с детства человеком с холодным рассудком, он понимал, что связь эта, инициатором которой выступил вовсе не он, абсолютно случайна и скоро изживёт себя, однако герцогиня не то что бы придерживалась другого мнения, но скорее исходила из иных доводов. Она была яркой представительницей той самой категории дам на балах, что обсуждают вся и всех, падают в ложные обмороки, но являлась человеком, чьи тайны не разглашались никогда и никем в силу отсутствия необходимых знаний об этой женщине, только за исключением тех моментов, когда она сама не желала, чтобы то или иное просочилось в круга с целью поддержать на плаву своё имя — скучно живущие люди в великосветском кругу хуже бельма на глазу. В общем, проще говоря, герцогиня предпочитала использовать сама и позволять себя обожать, а потом напоролась на Юнги, чьё рациональное мышление несколько пошатнуло её духовные скрепы. Юнги был заинтересован и в то же время не был — он всегда отличался тем, что абсолютно равнодушно относился ко всему, игнорируя прессинг отца о том, что может опорочить их доброе имя очередным скандалом. Герцогиня сама подошла к нему во время очередного раута, что было бы проявлением полнейшего бескультурия, не стой юноша на балконе в гордом одиночестве с бокалом хорошего вина, погруженный в собственные думы и чувствуя безграничную усталость в разуме от музыки, звонкого смеха вокруг — это всегда было ему чуждо, в отличие от азартных игр, за пристрастие к которым мать винила отца и которые категорически осуждала, но в которых он почти всегда выходил победителем, срывая самый сладкий куш и заставляя отца бить себя в грудь и громогласно кричать: «Это мой сын» своим зычным басом, что так завораживал дам, и который его сын унаследовал лишь отчасти, сохранив в себе лишь бархатистый тон да небывалую резковатую мелодичность. Фанхерц подошла, улыбнулась широко, отвлекла от раздумий, завязала диалог. Юнги и сейчас помнит, какими ненавязчиво-настойчивыми были те якобы случайные прикосновения, что дарила ему эта женщина: по-матерински потрепав по волосам, она нежно терзала его щёку, ненавязчиво касаясь остро очерченной линии губ, и как он, подвластный-таки доле юношеского безумия, ронял взгляд на глубокое декольте, чувствуя себя не то что бы неуютно или смущённо, но определённо не в своей тарелке. Он не помнит, как разговор перешёл на более мурлыкающие ноты с обеих сторон, зато ярко помнит тот момент, когда с рычанием задрал тяжёлый подол, едва не накинув его женщине на голову, и вторгался в её вязко текущее лоно снова и снова, снова и снова, сминая упругую грудь и едва успев выйти за пару секунд до самого финала, и испачкал тяжёлую портьеру в пустом спальном крыле замка герцога Суонн, на торжестве которого эта постыдная оплошность, собственно, и произошла. Он помнит, что в окне было видно пустующий сад, невозможно красивый и ухоженный. После этого о существовании герцогини он забыл до конца вечера, приглашая на танцы ровесниц, как того и требовали правила приличия, а под утро отчалил в родные пенаты в семейном экипаже, думая, что она, как и он сам, спишет это всё на сладкое, но недоразумение. Но госпожа Фанхерц была, кажется, с ситуацией в корне не согласна, и уже через неделю посетила их дом с дружеским визитом. Соитие произошло ещё пару или тройку раз — и всегда он, будучи собой, оставался холодным как лёд, что раздражало женщину до зубного скрежета. Но в итоге всё само сошло на нет. В общем, в этом плане Юнги чертовски везло: он не был замешан ни в одном подобном скандале, в отличие от Тэхёна, о любвеобильности которого во дворе Императора едва ли не легенды слагают и относятся к иллюзионисту с опаской и трепетом в равной степени: что-то из разряда «хочется да колется». Но, в отличие от Тэхёна, репутацию, да и в целом — жизнь Юнги и его семьи перечеркнул абсолютно другой скандал, более масштабный. — Так что с Чонгуком? — напоминает притихнувшему собутыльнику, что, кажется, засыпать начал. Иллюзионист вздрагивает — и снова этот грустный взгляд, провоцирующий закатить глаза и вздохнуть. — У нас было, — наконец, выдаёт этот король долбоёбов, и разливает снова. — Было что? — искренне не понимает боец и опрокидывает в себя новую порцию. — Серьёзно? — иллюзионист смотрит, не мигая. И до Юнги доходит. — Вы переспали? — Боги, да, — мрачно говорит, а потом берёт в руки свою стопку, гипнотизирует и опрокидывает в себя в приступе пока что неясной брюнету горести. — И? — Было великолепно, — Тэхён морщится, давится — кажется, кто-то достиг своего предела. Но не останавливается, наливает снова. — Знаешь, мертвяк, это, наверное, был мой лучший секс за последние годы. Не знаю, почему. Потому что он меня привлекает? Да, привлекает. Сильно привлекает. Он такой непокорный, — пьяно хихикает. — Но вместе с тем такой чуткий и отзывчивый. Во всех смыслах. И знаешь, что? — Что? — Юнги даже искренне становится интересно, что же за драма там такая произошла, что побудила Тэхёна выпить без всякой закуски именно с ним. — Мы полежали некоторое время, даже толком не говорили ни о чем. А потом он просто встал и ушёл. Сказал, что нужно поговорить с Чимином, обсудить с ним дела последней недели. Всю последнюю неделю он был со мной, спал в моей постели, и сейчас… ушёл к Чимину? Да что ты ржёшь?! — смотрит волком. А Юнги не может перестать смеяться, наверное, впервые за долгие месяцы — искренне, с чувством. — Да ты влюбился, не так ли? — Шутишь, что ли? — бормочет иллюзионист и роняет голову на руки. — Ни черта подобного! — Влюбился как пить дать, — ухмыляется. — Я не силён в межличностных отношениях, но не кажется ли тебе, что Чимин банально появился несколько раньше в его жизни? Всего-то на тройку лет? Он — его лучший друг, который лежал без признаков жизни неделю. Естественно, ему есть, что рассказать. А ты тут Чимина уже в категорию абсолютного зла записал, — и снова смеётся, пьяно и широко улыбаясь дёснами. — Кстати… — трёп Тэхёна уже становится совершенно невнятным. Товарищ смотрит осоловело, едва подпирая щёки ладонями. — А что он хотел от тебя? — Чтобы я научил его драться, — фыркает. — А ты? — А я отказал. — А почему? — Зачем он мне? — Ну-у… — тянет. — Юнги, ты силён как стихия. А парнишка-то вообще слаб физически. Мог бы и вмешаться… — оседает лицом на прохладную поверхность столика и бормочет: — Чисто по-человечески, пусть ты и падла, — закрывает глаза и — ну ты подумай — отключается просто мгновенно. А Юнги сидит. Сидит, скрестив руки на груди, глядя на это безвольное тело, раздумывая. Мысли текут вяло, нехотя, пьяно так, что просто пиздец. — Возможно, я и соглашусь, — выдаёт наконец, но ответа, разумеется, нет: эта пьянь уже слюну успел пустить на стеклянное покрытие, но он и не требуется. Закусив ноготь, боец углубляется в размышления, силясь взвесить все «за» и «против», и, кажется, терпит полный крах. Из задумчивости его выдёргивают абсолютно беспардонно и грубо: стуком в дверь, что открывается практически сразу, являя глазам Чонгука, который, взглядом напоровшись на Юнги, тушуется мгновенно, теряется. Но Юнги, он не дурак, даже когда очень пьяный, совсем как сейчас. Встаёт, на твёрдых ногах даже, смотрит надменно в лучших традициях. Вскидывает брови иронично и кивает на проигравшего в этом раунде Тэхёна, что спит сладко, улыбаясь чему-то: — Это твоё, кажется. Разберись, — и проходит мимо, выходит в коридор, вдыхает грудью прохладный воздух. И идёт к себе. Сейчас… сейчас только спать.