***
Вечером (разумеется, не получив от Соичи никакого приглашения, потому что только эта идиотка могла позволить себе попытку вломиться в его покои по надуманному поводу, лишь желая увидеть) приходит, конечно, предварительно получив в своё распоряжение информацию о тренировке от зашедшего к нему Хьюза, и застаёт окаймлённого светло-зелёной дымкой Чимина в медитативной позе прямо на полу, дышащего широко, глубоко и размеренно. Кидает вопросительный взгляд на стоящего неподалёку Сокджина, но тот лишь прижимает палец к губам, мол, не мешай, и Юнги прислоняется к перилам, не сводя с парнишки внимательного взгляда. В голову само собой приходит сравнение Чимина из его воспоминаний — тощего, бледного, нескладного, и Чимина нынешнего: сбросившего массу из-за энергетической комы, но при этом всё равно ощутимо раздавшегося в плечах. Детская округлость лица ушла, черты пусть и остались мягкими, выразились резкими скулами и острой линией подбородка, коснись — и порежешься. Мышцы шеи сейчас вздулись, вопреки концепту медитации о расслаблении, выдавая внутреннее напряжение. Юнги знает, почему и когда так происходит — в немой борьбе с собственным я и недюжинной силой, что давит изнутри, желая высвободиться и не находит разрешения. — Вот так, Чиминни, — когда искры вокруг начинают сверкать с двойным усердием и отделяться от носителя, устремляясь по залу, Сокджин выглядит донельзя довольным собой. — Прочувствуй свой внутренний резервуар, каждую мышцу, как бы обратись с вопросом к себе. Спроси, в чём смысл твоей энергии? На что она направлена? — Идиотский подход, — резко и громко критикует Юнги и почти наслаждается зрелищем вспыхнувших ярко и после быстро исчезнувших искр, а также растерянным выражением лиц обоих целителей. — Нет, разумеется, в нём есть толк, если над тобой не маячит еженедельная угроза жизни, — зябко потирает ладони, всё ещё чувствуя слабость. — Что, нехорошо после вчерашнего? — едко интересуется шатен, очевидно болезненно реагируя на критику своих преподавательских способностей. — Не хочешь меня ни о чём попросить? И в умную черноволосую голову приходит идея. — Тебя — нет, — хмыкает, подходит к блондину и присаживается на корточки напротив. — А услугами твоего ученика я бы с удовольствием воспользовался. Чимин, не уберёшь мне, хм, некоторую слабость? — Чимин, вылечи мне похмелье, пожалуйста, — дразнит всё ещё чувствующий себя уязвлённым Сокджин. — Мне так плохо, Чимин, Тэхён вот всё утро блевал, да так, что бедному Чонгуку пришлось заниматься с Хосоком. Вот так это должно звучать, Мин Юнги! — У тебя есть фамилия? — мгновенно реагирует юноша, задавая вопрос своим мягким, вкрадчивым голосом. — Я не знал. — У меня нет фамилии, — отрезает, а потом наклоняет голову и морщится от болезненных ощущений. — Давай, тренируйся. И Чимин даёт, так сказать. Встаёт на колени для создания нужного упора, протягивает руку с пальцами, и Юнги отмечает про себя неожиданно, какая она… маленькая. Почти детская. Милая, что ли. Касается тёплыми пальцами его лба, сначала робко, самыми кончиками, а потом прикладывает всю ладонь, будто температуру измеряет, и всё напряжение и изнурённость в теле прикрывшего глаза Юнги как будто стекается именно в этот участок, создавая облегчение. Он чувствует на губах еле слышный болезненный выдох, сорвавшийся совершенно случайно. Чувствует приятное покалывание на лбу, и даже почти разочарован, когда Чимин отнимает руку. Сидит немного, смежив веки и наслаждаясь лёгкостью исцелённого тела, а потом открывает глаза и видит чиминовы прямо напротив, светящиеся восхищением и как будто впитывающие его черты лица на память. — Ты на меня пялишься? — в тишине его голос отдаётся от стен. Сокджин фыркает за спиной, а блондин же вздрагивает крупно, отводит взгляд, после чего заливается краской и отрицательно мотает головой, всем своим видом показывая, что да, пялился. Но Юнги смешно; да, он знает, что чертовски красив, ещё со времён своей юности, и каждый из «пятёрки» проходил ту стадию восхищённых взглядов, как восхищаются обычно дорогим декором или произведением искусства, и диссонанса в голове: каким, мать вашу, образом в этом человеке столь удивительной комбинацией сошлись поразительная внешность и гнусный характер? Тэхён, например, тоже красивый и скользкий, но, в отличие от бойца, своей красотой активно пользуется. Юнги считает, что его заслуги в собственной внешности нет, да и не такая уж она восхитительная. Вон, тот же Чимин — он намного симпатичнее, милее, что ли. Встаёт с чувством облегчения даже, поддавшись порыву, руку протягивает, дабы помочь парнишке тоже подняться. Чимин, всё ещё смущённый, помощь принимает охотно, а потом смотрит куда угодно, но не на него. Любопытно и смешно немного, если честно. — Чем займёмся сегодня? — интересуется, рассматривая свои ногти. Юнги хмыкает. — Я много думал о том, что произошло вчера, и пришёл к любопытному выводу, что концепция энергии Чимина — это не просто желание защитить, а нечто более глобальное. Призрачный я атаковал меня, когда я не являлся прямой угрозой, но разозлил, а на Арене все стояли столбом, пока тот мальчишка не нападал. Возможно, стоит это как-то связать. Нельзя исключать того факта, что смысл куда глубже, чем вы привыкли считать. — И как это понимать? — бросает Сокджин, разом забыв про случайную дискредитацию, чешет затылок, упираясь в ученика задумчивым взглядом. — Может, дело в эмоциональном спектре, кто знает. Чимин разозлился на меня, постарался доказать, что способен на большее — и вышло неплохо, — ухмылка. — Я почти поверил. Но можно ли выходить за рамки учебников и опыта прошлых лет и говорить о том, что магия лекаря может быть разрушительной? Нести угрозу? — Не думаю… — тянет Чимин неожиданно, а потом смотрит на собственные ладони. — Думаю, дело в эмоциональном спектре, а энергия подчиняется моим принципам и установкам. Ты вчера меня унизил, я почувствовал себя уязвлённым. Возможно, это была не атака вовсе, а действительно желание защититься и доказать тебе, что ты неправ. И если это правда, то на Арене в одиночестве я всё также бесполезен, — тянет уныло. — Ты до сих пор никого себе не нашёл? — почти восклицает, разворачивается в его сторону. — Совсем?! — После моего чудодейственного спасения мои сослуживцы разделились на два лагеря: тех, кто считает, что меня вы все здесь по кругу пускаете, — ухмыляется криво и горько. — И тех, кто считает меня абсолютно бесполезным в бою, но желает подмазаться, дабы получить вашу благосклонность. Никто из них не выйдет со мной на Арену. И я всё ещё не знаю, кто из верхушки так жаждет моей смерти. — Утром Соичи опять огласила списки, — мрачно добавляет Сокджин. — Чонгук в них по просьбе Тэхёна, но Чимина вписывать туда я не просил, тем более, что каждый преподаватель знает, насколько он всё ещё ослаблен комой. — И поэтому вы в жопе, — констатирует Юнги очевидное. — Мне кажется, тебя приглашают на свидание, — ухмыляется Джин, мрачно поигрывая бровями. — И уже довольно долго. Она же знает, что именно ты поспособствовал переводу Чимина сюда и, видимо, ждёт тебя с разборками. — Этого не будет, — разводит брюнет руками. — Я вообще — очень неконфликтный человек и считаю, если Чимина не убьют здесь, то убили бы там… ладно-ладно, — смеётся негромко, ловя на себе возмущённые взгляды четырёх глаз. — Намджун уже занят, но у вас также остаются Хосок, Тэхён и Чонгук. Прекрасные ребята, не так ли? — Ты и сам прекрасно знаешь, что ни один из них не подходит, — чеканит Джин, глядя очень внимательно и даже как-то… с намёком? — О-о-о, я понял, — присвистывает. — Всё понял, ребята. Нет, нет и ещё раз нет. Я на это не подписывался. Я согласился помогать вам с тренировками, но не более того. Сокджин, тебе не кажется, что ты начинаешь откровенно борзеть? — Ты настолько боишься Соичи? — и Юнги вздрагивает, а потом чувствует глубочайшее удивление на своём лице, повернутом к товарищу. — Ты можешь прикрываться Императором, но все мы знаем, что ему до фонаря, чем ты занимаешься в свободное от поручений время, а если ты будешь занят, тебя на Арену ни за что не вызовут. Ну же, что тебе стоит выйти и надрать пару-тройку задниц? — смотрит этим своим щенячьим взглядом. — Ради чего мне рисковать своей репутацией? — отвечает резонно, чувствуя всепоглощающее раздражение, что затапливает, кажется, до самых кончиков пальцев. — Только затем, чтобы ты мог продолжать играть в преподавателя? — Тебе ли об этом говорить? — Чимин, кажется, сжимается в клубок, не рискуя вступать в эту словесную перепалку. — Это ты, Мин Юнги, попросил меня позаботиться о нём! Я и забочусь! Прямо сейчас забочусь, ясно тебе? Ты не можешь так просто взять, беспардонно распорядиться судьбой того, кто тебя об этом не просил, а после этого помахать рукой и сделать вид, что тебя это никак не касается! — Сокджин краснеет, злится, упирается пальцем в обтянутую чёрной тканью грудь, и Юнги видит эту пульсирующую на шее целителя нехорошую жилку. — Сокджин, — негромко произносит было Чимин. — Я могу и сам… — Чимин, замолчи! Не сможешь ты сам! Ни один целитель не сможет, будь у него хоть сто шесть образов! У тебя потенциал, который нельзя зарывать в землю, а в твоём случае — в прямом смысле! Поэтому, Юнги, — смотрит этими своими белыми глазами. — Ты обязан ему помочь. Юнги вздыхает тяжело-тяжело, смотрит взглядом в потолок раздражённо. Он очень не любит вот эти вот формулировки по типу «ты обязан» или «ты должен», но не может не признать, что слова Джина не лишены логики и большой доли здравого смысла. — Давайте уже начнём тренировку, — бросает вместо ответа, смотрит на Чимина не мигая, дожидается ответного кивка и наклоняет голову. — У тебя должен быть основной образ. Тот образ, который всегда появляется первым. Покажи мне его и попробуй сделать так, чтобы он атаковал меня. Юноша кивает удручённо, после чего глаза его вспыхивают светло-зелёным, а прямо перед бойцом быстро появляется Чонгук. Любопытно, хотя и ожидаемо. Но чего брюнет совсем не ожидает, так это того, что в него с ходу полетят полупрозрачные огненные шары, пущенные умелой рукой. Вздрогнув, но легко увернувшись, он отпрыгивает в сторону и упирается взглядом в Чимина, что стоит, склонив голову и игриво улыбаясь, и отвечает на немой вопрос сладким, делано дружелюбным голосом: — Ты же сам велел начинать, — и в руке Чонгука формируется посох, посылающий в брюнета настоящий шквал, и Юнги снова вынужден увернуться, чтобы попробовать было зайти справа в обход огневика прямиком к целителю, но дорогу преграждает стихия, заставляющая дёрнуться назад и оказаться запертым в огненных стенах, что подступают всё ближе и ближе. Юнги посылает энергию в ноги, подпрыгивает высоко и вперёд, но рёв пламени слышит сразу за собой по приземлении на пол и вновь вынужден уклоняться снова и снова, не сводя взгляд с растянутых в улыбке губ. Кажется, мальчик всё же обиделся. Вечер обещает быть интересным, и он чувствует собственную ответную улыбку, азартную и предвкушающую.***
В тот вечер Намджун выдёргивает его из полудрёмы, заходит без стука, с отпечатком мрачности и крайнего расстройства на лице. Юнги не любит, когда лидер выглядит… так. В такие моменты у него между бровей образуется глубокая складка, в глазах явственно читается затравленность, такая, как будто по его вине погибла одна сотня людей, а не был спасён только один. — Я не хочу судить, хорошо это или плохо, — выразительным взглядом смотрит на Акио, и слуга, склонившись в почтенном поклоне, поспешно покидает покои. — Хотя, наверное, всё-таки хорошо. Хорошо для него, для Сокджина, для всемирного равновесия, но очень, очень плохо для тебя, ты же это понимаешь? — Они не убьют меня только из-за того, что я не позволил уничтожить мальчишку, — фыркает Юнги. Или две бутылки вина в нём. — Даже я это понимаю. — Ты ходишь по лезвию. — Я всю жизнь это делаю. Весь мой мир когда-то рухнул от этого, ты же помнишь? Но я упорный, я не сдаюсь, — Юнги садится на чёрном диване, даёт лидеру место для того, чтобы присесть. И Намджун садится, смотрит этим своим несчастным взглядом, а потом вздыхает и, гипнотизируя дверь, задаёт простой, логичный, но такой сложный вопрос: — Почему? Юнги молчит. Не знает. Не пытался думать об этом, не готов признавать поражение перед обычной хладнокровностью своего разума, отказывается признавать то, что в тот момент, когда он увидел это грязное, пыльное лицо, что щекой прислонялось к земле и не прекращало как-то обречённо улыбаться, внутри что-то щёлкнуло. Жалость? Жажда справедливости? Он не знает. Не знает, почему выбил решётку с ноги с такой силой, что она пролетела через всю Арену, не знает, почему убил того парня, не знает, почему Чимин на его руках был таким лёгким. А теперь лежит без движения в больничном крыле и непонятно, очнётся или нет. Юнги чувствует ответственность за этого мальчишку, как бы странно это ни звучало. Казалось бы, он дал ему всё, что мог и о чём тот даже не просил: хорошие условия, мягкую постель, возможность учиться, которую тот так жаждал получить. На этом его полномочия оканчивались, но он не переставал интересоваться успехами юного целителя и даже чуточку радовался, когда узнал от Акио об этих его странных, доселе никем не виданных образах. Но понял, насколько они бесполезны на поле боя, как только увидел, как и любая материализация всех лекарей, чья магия не несёт агрессии и не терпит насилия. — Ты же знаешь, что можешь доверить мне всё, что угодно, — негромко говорит Намджун, наклонив голову и глядя проникновенно. Юнги смотрит в ответ прямо, задумчиво, пытается подобрать слова — и не может. Красноречие — это не к нему, не его эта стезя. Он красиво говорить не умеет, открыто тоже не очень получается, даже с этим человеком, предпочитает закрыться на все ставни, переваривать, осмыслять, путаться. — Поддался импульсу, — наконец, произносит без всяких эмоций этот нейтральный ответ, стеклянными глазами глядя сквозь лидера, но тот лишь делает это своё дурацкое лицо: поджимает губы, качает головой раздосадовано. — А если честно? — Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, — отрезает и наливает себе ещё вина, а потом видит длинный, бледный, едва видимый шрам на ладони Намджуна, оканчивающийся почти под самой полоской простого серебряного кольца на безымянном пальце, и переводит удивлённый взгляд на лидера. Шрам, который не сможет убрать ни один целитель мира. — Вы всё-таки это сделали? — собственный голос сквозит шоком и неприятием. — Зачем? — Зато я знаю, что он дышит. Чувствую его сердцебиение рядом со своим. Одних слов иногда недостаточно, — любовно касается пальцем другой руки своего кольца. — Если ты умрёшь, он умрёт тоже, и наоборот, ты же знаешь? — напоминает Юнги и осушает залпом. Наливает снова, пытается привести мысли в порядок. — Мы проверили. Он сможет разорвать связь окончательно или удерживать её такой какое-то время. — Всевышний, как же его сейчас бесит этот полный любви намджунов взгляд. — Так что всё в порядке, не переживай. — Зная Сокджина, если ты умрёшь, то он не захочет оставаться в этом мире в одиночестве, — хмыкает. — Он не посмеет, — твёрдо отвечает лидер. — Он знает, как я хочу, чтобы он жил. У него слишком много дел здесь, и ещё этот мальчик, Чимин… спасибо тебе за него. Он стал отдушиной для него. Я почти ревную, — улыбается по-доброму. — Не знаю, что бы сталось с Сокджином, если бы ты его не спас сегодня. Но ты не сможешь делать этого вечно, ты же знаешь? — Знаю, — почти беззвучно кидает Юнги и трёт несколько занемевшее от алкоголя лицо. — Так почему ты его спас? — Сказал же: поддался эмоциям. Не более того, Джун. — Юнги, ты никогда не поддаёшься эмоциям, и не надо мне сейчас говорить, что все когда-то случается впервые. Не с тобой. Он запал тебе в душу? Ещё тогда, в корпусе? Боец закусывает губу. Смотрит на чёрный шёлк, коим обиты стены, изучает мебель. Пытается понять мотив своего этого неожиданного поступка, пытается разобраться в себе, быть честным хотя бы перед собой. Выходит не очень. — Он просто напомнил мне меня в шестнадцать. Слабый ребёнок с открытым лицом, необученный, желающий что-то изменить в своей жизни. — Запал-таки, в общем, и все три года держался? — мягко улыбается лидер и треплет по плечу. — Никто от этого не застрахован. Даже ты. Это не плохо. — В нашей среде не место личным привязанностям, — обрубает. — Не надо на меня так осуждающе смотреть. Я глубоко уважаю и тебя, и Сокджина, и столь же глубоко осуждаю вашу связь. Я думал, что это ненадолго, если честно, но раз вы принесли Клятву Дуэта, то, кажется, находитесь во власти глупости несколько больше, чем я думал. — Мы любим друг друга, Юнги, — тепло говорит Намджун, стискивает пальцы на его плече. — Любить — не плохо. Плохо не любить. И я рад, что ты всё же оказался не чёрствым сухарём, а человеком с простыми эмоциями и переживаниями. — Неужто ты думаешь, что я влюбился в слабого слизняка только увидев его истерику?! — вскидывается коброй и даже кричит, кажется. — Серьёзно?! — Ни в коем случае, — фыркает Намджун. — Но ты позаботился о нём. Попросил Тэхёна выяснить жив ли он, попросил Сокджина взять его в ученики, сейчас за ним присматриваешь. Спас от смерти. Это говорит о твоём интересе, и твой «импульс» тоже обоснован им же. Знаешь, что я хочу тебе сказать? — Ты и без того уже много сказал, Намджун. Не хочу знать, что твой воспалённый мозг ещё может выдать, веруя в собственную правоту. — Ты в него влюбишься, — широко улыбаясь, заканчивает лидер и хлопает по спине, игнорируя вытянувшееся лицо лучшего друга. — Сейчас, когда он так рядом — точно влюбишься. И только Всевышний знает, как же я ему не завидую. Ты невозможный, а он, по рассказам Джина, слишком чуткий и чувственный, чтобы стойко вытерпеть всё то дерьмо, которое ты на него выльешь и в которое втопчешь, пока до тебя допрёт. Очень часто бывает, дорогой мой друг, что чем быстрее бежишь, тем больнее бьёт тебя по голове осознание. Поэтому лучше побыстрее прими это, как поймёшь, и не мучай бедного паренька, — и на этой прекрасной ноте поднимается и выходит за дверь, не прощаясь. Оставляя Юнги сидеть с приоткрытым ртом, пялясь вслед. …И ему бы бежать, бежать без оглядки, взять какое-нибудь сложное задание, чтобы на год на границу с маленьким шансом на выживание, и прихватить с собой какого-нибудь Тэхёна, чтобы точно в мозгу ничего не осталось, кроме злости и раздражения, но он не бежит почему-то, а, ведомый неясно чем, идёт куклой в больничное крыло поздней ночью. Смотрит на это бледное, будто отлитое из воска лицо, такое умиротворённое, красивое, милое, но бесконечно неживое. И следующей ночью тоже приходит, и следующей. Сидит рядом, изучает, думает много, пытается в себе разобраться. Один раз вообще забавно выходит, когда сталкивается нос к носу с Тэхёном, что силится передать свою энергию в безвольное тело и тихо шипит ругательства при провальной попытке. Немой диалог меж ними столь красноречив, что иллюзионист, сверкнув улыбкой, поспешно уступает место и быстро исчезает в темноте коридоров, и Юнги бы ухмыляться ему вслед, но он берёт холодную, лёгкую ладонь в свои собственные, и посылает силовые импульсы, которые предсказуемо возвращаются обратно снова и снова. Снова и снова. Снова и снова, и снова, и снова, и снова. «Это ради Сокджина», — мелькает в голове. «Давай же, ну». «Ты сможешь». И радуется ребёнком, когда самая малая часть всё же приживается, а веки, окаймленные пушистыми тёмными ресницами, ободряюще подрагивают, но поспешно тушуется, чуть ли не воровато оглядываясь: не заметил ли кто. …Поэтому не сдерживает ухмылки, когда в день икс (Чимин бьётся с магессой воды), толкнув дверь в помещение, где ожидают бойцы, видит это вытянувшееся лицо и слышит робкое: «Юнги?». И красивым жестом прижимает палец к губам, потому что: —…И на Арену вызывается Юми! На счету Юми — шесть успешных побед! Но кто же её оппонент? Помним ли мы все об ученике Цветущего Сокджина, целителе Чимине, том самом, что недавно вышел из энергетической комы, одержав победу путём вмешательства в свой бой… подождите?! — голос ведущего кажется удивлённым, и в наступившей тишине его шок слышится особо отчётливо: — Против Юми сегодня выступает действительно Чимин, но как?! Все мы знаем, что магия лекарей не несёт в себе агрессии, поэтому правила Арены допускают для них партнёра: мага или бойца! Так что, дамы и господа — встречаем! На Арене невиданное: Чимин и его боевой товарищ… Смертоносный Юнги! Решётка поднимается, толпа сходит с ума: рёв стоит такой, что уши закладывает. Юнги идёт было уверенным шагом, но останавливается, смотрит на будто приросшего к земле блондина, улыбается криво и говорит: — Ты побеждать идёшь или нет?