Aut viam inveniam, aut faciam (Или найду дорогу, или проложу её сам)

      У этой барышни налицо — очевидный недотрах, считает Тэхён. Он хорошо разбирается в подобных проблемах, а ставить диагнозы умеет не хуже, изредка предлагая себя в качестве лечения и профилактики. Но данный пример характерно показывает случай неизлечимый, когда уже не только моча, но и всё на свете бьют в голову сильной струёй, вышибающей мозг. Свою истерику, длиною уже почти с неделю, она предсказуемо начала с Юнги, но была столь же предсказуемо послана. Или же именно это спровоцировало госпожу помощника распорядителя начать череду совершенно бесполезных посещений с беспочвенными обвинениями, непонятно. Следующим был Сокджин, которого обвинили в халатной работе с курсантами (проблема в том, ответил ей резонно целитель, что работа могла бы быть халатной, если бы вообще имела место быть, а никаких жалоб не поступает), на следующий день — Хосок, который, оказывается, не доработал прописанные часы в Архиве, Намджун отбыл в Суарабию и находится вне зоны доступа, и теперь иллюзионист молча ждёт, когда же и по какой причине Соичи придёт и к нему.       И вот, это случилось. Тэхён неспешно пьёт свой утренний чай, смакуя чувственный вкус, и читает книгу, не видя перед собой, на самом деле, ни одной строчки, а только лишь широкую белозубую улыбку, где два передних зуба чуть больше других, ту самую, о которую сердце почему-то спотыкается и начинает биться с удвоенной силой, а на губах появляется идиотская улыбка. Он не может сказать, влюбился ли в этого глупого мальчишку, что младше на четыре года, но определённо… неравнодушен, кажется, и это одновременно манит и пугает сразу по целому ряду причин. В их мире, полном крови, боли и ужаса, подобного рода привязанности могут быть одновременно спасением и настоящим проклятием, потому что нет ничего хуже, чем то, когда ты, выпутавшись из одиночества, находишь того самого человека, а потом теряешь — в битве ли или стал он жертвой интриг — это абсолютно неважно, в отличие от того, что оставаться тебе с этой болью и пустотой один на один до самого своего конца. Тэхён, он всегда относился к той категории людей, когда и хочется, но колется, и вот уже несколько лет смотрит на Намджуна с Сокджином и думает: идиоты или счастливцы? Эти двое любят друг друга столь же сильно, как и в первый день, невольно подкидывая в его голову всё больше и больше новых вопросов, настолько философски глобальных, что никогда на них не ответить. Что будет с каждым из них, если погибнет второй? Останется ли лишь оболочка бездушная или же это можно вылечить временем? И можно ли считать такого рода привязанность тем самым остатком человечности, что ещё живёт в их искалеченных душах? Кто не задаётся этими вопросами совсем, так это есть тут один, который бледный, постоянно мрачный и в чёрном. Вот этот вот свою позицию донёс всего раз, и этого хватило: никогда и ни за что. Не бывает в жизни людей подневольных никакой любви, потому что места ей нет и быть не должно, считает Мин Юнги, что спустился к ним на дно с этих своих золотых гор с замашками избалованного аристократического сыночка, но в этом никогда не признается. И в чём-то иллюзионист с товарищем всё же согласен, и если ставить на одну чашу его внутренних весов Джина и лидера, а на другую — бойца, то тот явно будет несколько тяжелей.       Но Тэхён, он склонен к выбору неожиданных вариантов, а скользкий путь — его стезя, поэтому выбирает нечто среднее. По прибытии в Руаль в тринадцать лет, его, как редкого энергетика, почти сразу же (и года в императорском корпусе не протянул) заперли в Зале Таинств ещё на пять лет, где он не видел ничего, кроме изувеченных тел, луж крови и архивов, но где выработал то необходимое умение абстрагироваться в случае чего, да и в принципе относиться ко всему с лёгкой усмешкой и равнодушием. В восемнадцать же — выпустили, и он понял, что, мать вашу, красив, и как сильно это в обществе ценится. За эти неполные два года Тэхён перетрахал столько красавиц и откровенных чудовищ, столько принцев на белых конях и без оных, что счёт пошёл на десятки, а паутина влияния растёт и растёт. Тэхён, он хитрец, он умеет пользоваться людьми, а потом оставлять их так, чтобы те благодарно смотрели вслед в ожидании второго пришествия. Иногда он приходит, когда что-то нужно, но чаще всего, конечно же, нет.       Нет, ему нравятся люди. Вообще, тип человеческого поведения в столице Империи сильно отличается от того к чему он привык в той, прошлой жизни, а в Зале Таинств и вовсе говорить разучился на несколько лет. В первый год он впитывал в себя новый опыт общения и коммуникации, следил за эмоциями, изучал людей так, как энергетиков там, в Зале, но это не мешало ему продолжать пополнять свою обширную коллекцию сексуального опыта. Даже наоборот: способствовало. Он никогда не знал, что такое привязанность, будучи человеком, что всегда ведётся на оболочку и проходит по душам, хрустя осколками сердец и разводя руками, как бы говоря «я подумаю, перепробую всех и, возможно, вернусь».       А потом случился Чонгук, шестнадцатилетний Чонгук, который цепляет своей внешностью изначально, разумеется, а потом ведёт себя так, как никто другой раньше, и комбинация природного упорства, юношеского бунтарства с острым языком берут чем-то. Тэхён чувствует небывалое извращённое воодушевление, так ему свойственное, провоцируя, скандаля, нагружая так, что любой другой уже сопли на кулак бы наматывал, но не Чонгук. Разумеется, не Чонгук, который сжимает зубы и делает, реагируя на больные уколы ответными, не менее ощутимыми. Чья широкая улыбка во время хрупких перемирий почему-то заставляет сердце пропускать удар, и иллюзионисту в какой-то момент становится страшно, и испуг этот он направляет в русло нового витка их холодной войны. Ледяной, но крайне богатой на эмоции, искристой, не истощающей, но подпитывающей, доставляющей небывалое удовлетворение. Последний раз Тэхён так себя чувствовал, когда познакомился с Юнги, как ни странно, но то было другое, тогда он нашёл острого на ум собеседника и, как бы ни прискорбно это было признавать, очень близкого друга. Но тогда его разум испытал невиданный оргазм, ведь перед ним стоял сошедший со страниц былин и легенд ледяной принц, чей интеллект — явно не для этого места. И с Чонгуком, оно всё похоже, но только в Юнги нет и не было той самой добивающей искры, которая подпаляет фитиль и грозится сжечь всё к чёртовой матери. Тэхён вообще осознал, что всё пропало, когда понял, что сравнивать ученика с кем-либо — кощунственно, потому что юноша совершенно ни на кого не похож, блистательный в своей индивидуальности и шаг за шагом завоёвывающий сердце.       В тот день, когда он увидел те поцелуи на бледной шее, свидетельствующие о страстной ночи, то сошёл с ума и сам испугался, чувствуя, как сильно клокочет внутри что-то такое, что впивается в грудную клетку мёртво, кричит изнутри яростное: «Моё!». Тэхён знает, что это за чувство такое, он о нём в книгах много читал, но сам никогда не испытывал, поэтому очень долго после этого занимается самокопанием, но к определённому выводу не приходит, конечно.       А потом этот ребёнок бесстыдно присвоил себе его любимый перстень, и почему-то иллюзионист совершенно не против, и то чувство затапливающего счастья, которое он испытал, когда Чонгук продемонстрировал свой талисман всей Арене, оно… ненормально.       Кажется, он знает далеко не так много, как привык считать до этого момента. Страх обязательств и привязанностей тупеет с каждой минутой, проведённой с ним вместе, стирается, оставляя только желание, столь многогранное, что он задыхается: здесь есть и обладание с острыми нотками нежности, и приправа того самого, когда хочется закрыть собой и выгрызть глотку любому, кто посмеет хоть глянуть косо. И ответная привязанность, что была выражена столь однозначно и красноречиво, кажется, невольно кинула в самое пекло.       Может, всё-таки он и не просто неравнодушен, кто знает. К таким, к кому просто привязанность, такого, кажется, не испытывают.       Соичи входит без стука с этим своим маячившим престарелым псом за спиной, чей нос всё ещё хранит последствия встречи с Юнги, будучи распухшим и синим. Обрывает поток сложных мыслей, заставляет поставить на столик чашечку с уже остывшим чаем и перевести взгляд на столь раздражающую персону.       — Спасибо, что постучала, — широко улыбнувшись, сверкает глазами, недвусмысленно намекая, что ей здесь не рады. — Как раз сидел и гадал, где же моя любимая госпожа помощник распорядителя, давно я её не встречал.       — Правда? — ухмыляется криво, знает ответ.       — Нет. Глаза б мои тебя ещё столько же не видели, но с какой стороны тебя это волнует вообще?       — А ты сегодня не в настроении, Тэ, — присаживается напротив, улыбается широко. Он всегда считал Соичи довольно красивой бабой, на самом деле, но этот сучий характер, который она так лелеет и оберегает, основательно портит картинку.       — Не припомню, чтобы разрешал тебе так себя называть, — сверкнув фиолетовыми искрами в глазах, отвечает. — Так какими судьбами в моей скромной обители? Ты надолго? Мне позвать Леа, чтобы она подготовила тебе спальное место? Диван подойдёт?       — Оставь свои ужимки, Ким Тэхён, — морщится она, и иллюзионист понимает: обмен любезностями кончился. — Я пришла поговорить с тобой о твоём ученике, — и иллюзионист чувствует, как холодеет внутри, но всем своим видом показывает вежливый интерес.       — Что не так с моим Гукки?       — Это уж ты мне расскажи, дорогой, — Соичи, видимо, дама не из брезгливых, поскольку берёт его чашку и делает небольшой глоток.       — Знаешь, сколько я хуёв за свою жизнь пересосал? — так же вежливо интересуется парень и наслаждается немым ужасом, выраженным в округлившихся глазах и затравленном кашле. — Дать платочек, родная?       — Нет, спасибо, — слегка хрипло отвечает она, а потом берёт быка за яйца. — Ты в курсе, что с недавних времён за связи между «пятёркой» и обычными курсантами следует наказание для обеих сторон?       Едва успевает сдержаться, чтобы не вздрогнуть испуганно. Она знает. Она знает, и это именно то, чего он боялся, потому что плевать на себя, но у Гукки тогда точно не будет спокойной жизни.       — Он мне никто, — пожимает плечами, звонит в серебряный колокольчик, таки призывая Леа не появляться, но слушать. — Всего лишь навязанный мне ученик.       — До меня дошла несколько другая информация, — и будь проклят тот, кто поспособствовал появлению на свет этому исчадию ада. — Мальчишка выбегал из вашего крыла в одном нижнем белье, а не так давно, может, с неделю назад, слуги, что проходили мимо этих покоев, слышали странные звуки. Признай, Тэхён, что ты вступил с ним в связь, и твоё наказание не будет таким жёстким, как могло бы быть.       — Во-первых, дорогая моя Соичи, эти слухи — не более, чем домыслы, и я удивлён, что такая высокопоставленная особа как ты, им веришь; во-вторых, я всегда трахал и трахаю тех, кого хочу, и почему-то ранее мне никто не угрожал расправой за любовные утехи, потому что приватная жизнь не зря так называется, — иллюзионист чувствует, как начинает закипать, но прикрывает глаза и делает над собою усилие, чтобы расслабиться хотя бы внешне.       — Твои любовные похождения ранее не доставляли бед, а сейчас накладывают тень на Императора, потому что ты являешься его приближённым и не имеешь никакого права так себя вести.       — Весь императорский двор знает, насколько я слаб до аппетитных юношеских попок, родная моя. И, если ты не забыла, для начала, ты сейчас разговариваешь с человеком, который находится вне рамок твоих полномочий, а если добавить, то и не тебе сейчас разбрасываться угрозами, ибо то, что я до сих пор не рассказал никому о твоём пристрастном отношении к Юнги, — наслаждается тем, как она вздрагивает испуганно, и мысленно накидывает себе сразу два очка: за самообладание и прицельное попадание. — Так это лишь потому, что глубоко тебя уважаю. Да, дорогая, ты же знаешь эту непреложную истину: в этом замке ничто не проходит мимо меня. Страшно? Ведь из вас двоих сухим из воды выйдет именно он, потому что ему наплевать на свою репутацию, и он никогда не давал тебе повода думать о том, что у вас сложится. Все мы знаем, госпожа моя помощник распорядителя, как принципиален наш Юнги в отношении подобного рода связей на службе. И, повторюсь: у тебя нет никаких полномочий для того, чтобы сидеть сейчас здесь, улыбаться в лицо и сладким голоском угрожать мне наказанием, — и ни тени улыбки нет на лице. Он знает, что его боятся, сильно боятся этого Иллюзорного Тэхёна, что заставит тебя наложить на себя руки, даже не пошевелив пальцем. Осведомлён, как сильно пугает этой своей вечной улыбкой. Но, что самое сладкое — прекрасно в курсе того, в какой неистовый ужас приводит, когда говорит серьёзно, а эта гниль сейчас прямым текстом угрожает не только ему, но и его Гукки, превратить жизнь которого в ад у неё есть все права.       — Ты всё ещё являешься курсантом этого заведения, Ким Тэхён, — голос помощницы распорядителя сейчас может остудить любое вулканическое жерло, но не то что бы ему было на это не плевать.       — Если я так мозолю тебе глаза, я без проблем могу съехать, но, как ты знаешь, «пятёрка» всегда держится вместе, поэтому Юнги уедет вместе со мной, а отчитываться перед Его Императорским Величеством, по какой такой причине мы не захотели здесь оставаться, будешь лично ты. Или всё дело сейчас в том, что Юнги сблизился с Чимином, помогает ему с тренировками и, как я слышал, думает вызваться быть его боевым партнёром на Арене? — она вздрагивает снова, и в душе поднимается то самое мрачное ликование, которое сжирает изнутри. — Ах, вот оно что. Тебя гложет банальная бабская ревность, а, Соичи? Знаешь, ты сейчас напоминаешь мне лягушку в кувшине молока, которая тонет и не может понять как ей выбраться, прыгает, значит, скользит, и из последних сил пытается выправить патовую ситуацию. Так вот, солнышко ты ж моё лучезарное, Юнги твоим никогда не будет, не с такими мерзкими методами. Он ненавидит людей, которые пытаются задействовать полномочия для личных целей, наверное, потому что сам регулярно так делает, тут уж не знаю. И зря ты сейчас пытаешься на меня нападать. Ты всё равно не имеешь прав на то, чтобы предъявить мне что-либо.       — Я могу превратить жизнь твоего Чонгука в ад, Тэ, — и счёт в этом поединке теперь два к одному, потому что Тэхён пугается, зная эту её сучью принципиальность.       — Превращай, — делано легко соглашается иллюзионист. — Мне всё равно плевать на него. Даже если у нас что-то и было, то это не выйдет за рамки одного раза, потому что я, знаешь ли, в этом вопросе с твоим любимым абсолютно солидарен. Никаких. Привязанностей. Сама знаешь, как это бывает, — пожимает плечами, не сводя взгляда с женщины, что поднимается с кресла, взмахнув юбками. — Зачем обрекать себя на боль, которая обязательно будет, если можно этого не делать?       — Тэхён, ты, наверное, меня не так понял, — улыбается она, обернувшись через плечо. — Высекать его по поводу и без я не буду, конечно, но, сам знаешь, при дворе столько людей, что ревниво жаждут твоего внимания. Граф Верлен, виконт Дюпуи, — прислоняет палец к тонким губам, якобы вспоминая ещё имена, — граф Ли, сэр Тельеро… у тебя неплохой послужной список, солнышко. Представляешь, что будет с твоим бесправным мальчишкой, когда эти не последние в Империи люди узнают, кто завоевал сердце их любимого Тэ? Даёшь ли ты себе отчёт в том, каково ему будет, когда он узнает, что в его горестях виноват никто иной, как его горячо любимый наставник, пылкий любовник, страстный, сильный? — и неожиданно улыбается открыто и широко, уже от самого порога. — И не надо мне врать, Тэхён, что он на один только раз. Все видят, как ты на него смотришь с лоджии, и все знают, кому принадлежит тот перстень с фиолетовым камнем, который он так любезно продемонстрировал на Арене. Пока, дорогуша, — и закрывает за собой дверь, оставив Тэхёна молча смотреть вслед с отсутствием каких-либо мыслей в голове.       — Сука! — шипит Леа, входя через боковую дверь, что ведёт в её собственную комнатушку, мгновенье спустя. — Лживая, ревнивая, завистливая…       — Леа!       — Господин, Вы не можете позволить ей просто так взять и… и уделать Вас! — восклицает она, подбегая к креслу и падая на колени. — Господин, пожалуйста! Я знаю этот взгляд, не нужно!       — Что с тобой? — Тэхён заставляет себя оторвать взгляд от закрытой двери и переводит глаза на служанку в равнодушии. Потому что внутри сейчас нет ничего, он впервые чувствует себя настолько…       Беспомощным?       — Господин, молю, — она цепляется за ткань штанов на бедре, смотрит снизу вверх преданной собакой и говорит, говорит, говорит быстро, и голос её поднимается то до крика, то наоборот снижается до самого шёпота, но всё это производит неизгладимое впечатление. — Господин, когда Вы, наконец, признались самому себе, что господин Чонгук Вам небезразличен, Вы… Вы расцвели. Больше нет этого холодного страшного равнодушия, Вы стали улыбаться искренне, совсем по-настоящему. И господин Чонгук, он так светится рядом с Вами, выглядит абсолютно счастливым! Да когда вы с ним видите друг друга, у вас такие лица, вы так улыбаетесь, что мне хочется улыбаться вместе с вами, потому что ваша радость, она настолько огромна, что освещает всё вокруг! Вы не можете сейчас просто взять и позволить этой высокомерной твари растоптать Ваши чувства… — и иллюзионист с удивлением видит на щеках бывшей разбойницы слёзы. — Растоптать Вашу… связь. Я знаю, о чём Вы сейчас думаете, господин, — шепчет. — Вы думаете о том, как защитить господина Чонгука от этой мегеры, но, поверьте, разрыв его всё равно не спасёт! Его вообще ничто не спасёт, кроме него самого, а он, пусть и юн, но он очень, очень силён, кому, как не Вам это знать! Поэтому, господин… — выдыхает прерывисто. — Мне больно, когда Вам больно. И пусть прошло не так много времени с тех пор, как вы двое… — девушка делает неопределённый взмах рукой. — Но изменения есть, и они колоссальны!       — Леа, дорогая моя Леа, — и Тэхён находит себя стоящего на коленях напротив неё и крепко обнимающего, прижимающего к себе это дрожащее, хрупкое существо. — Если бы всё было так легко, как ты говоришь, — и замолкает, потому что сказать вслух — это значит поставить себе приговор, позволить начать рассыпаться по кускам, да и просто признать. Глаза жжёт почему-то, и он не знает, что тому причина: страх за этого своего ребёнка, страх того, что ему вообще не плевать или же всё вызвано этой страшной болью в груди, которую не сможет вылечить даже Сокджин. — Но этот раунд я проиграл.

***

      На бой он приходит, потому что не прийти — это признать правоту Соичи и показать, как послушно ты сложил лапки перед её мнимыми могуществом и силой. Встаёт на привычное место у решётки, окидывает взглядом всю лоджию, но находит лишь Хосока, пожирающего виноград, Хио, что смотрит на господина с отпечатком лёгкого стыда на красивом лице, да Сокджина с его этим Хьюзом, что сидит, абсолютно расслабленный, на диване, будто бы просто в гости зашёл, и не Чимин сегодня опять выступает.       — Почему ты такой спокойный? — интересуется боец, тянет руку к новой грозди.       — Потому что всё схвачено, — блаженно отвечает целитель и неожиданно хлопает в ладоши и говорит весело. — Хьюз, Всевышнего ради, налей мне вина, сегодня мы празднуем!       — Празднуем что? — оторвавшись от винограда и предсказуемо подхватывая весёлое настроение, спрашивает Хосок.       — То, что наш Юнги — очень порядочный человек, — едко замечает Тэхён, не сводя глаз с боевого поля. — Обесчестил — значит, женился.       — Я бы возмутился, если бы не был так рад, — делая большой глоток, отвечает Джин весело. — Хьюз, родной мой, ещё! И сам выпей!       — Господин, не положено, — судя по улыбке слуги, он напоминает об этом уже не впервые за сегодняшний день. Так обычно люди смотрят на дурачков, которые сотворили очередную потешную глупость.       — В смысле? — Хосок поворачивает голову с одного товарища на другого. — Что я пропустил?       — Ничего существенного, — пожимает Тэхён плечами. — Но, думаю, именно в этот самый момент Юнги смотрит шлюхе Соичи прямо в глаза и сообщает, что теперь он официально — боевой партнёр сокджинова щенка.       — Нет, ты не испортишь мне настроения! — голосит Сокджин, снова опустошая бокал вместе с синхронным: «Что?!», что издают Леа, Хио и один боец, который, видимо, пребывает в полнейшей прострации от того простого факта, что просрал столь важную новость. — Откуда ты это всё знаешь, кстати? Юнги даже Чимину не велел говорить.       — Дорогой мой Сокджин, — Тэхён вздыхает, поворачивается и тоже смотрит на целителя как на дурачка, вторя за Хьюзом. — В этом замке…        — …ничто не проходит мимо тебя, — синхронно заканчивают члены «пятёрки».       — Когда-нибудь ты расскажешь нам, каково это — знать всё, — весело замечает Хосок, снова приступая к поеданию ягод, но Хио, закатив глаза, бесцеремонно вырывает из испачканных в соке пальцев большое тяжёлое блюдо.       — Господин, Вам будет плохо.       — Люди, которых я до недавнего времени считал своей семьёй, не рассказали мне о главном событии столетия, — бурчит тот в ответ, но послушно берёт лоскут, дабы вытереть руки. — Куда ещё хуже, дорогая моя? Так, что, Тэхён, каково это — знать всё?       Тэхён переводит взгляд на заполненные трибуны, гвалт которых долбится в уши, на пока что пустую Арену. Первоначальный шок уже прошёл, оставив место едкой горечи, что саднит горло. Чонгук сегодня бьётся вторым, можно и сесть, наверное, но глаза смотрят, изучают другую решётку, что внизу и, наконец-то, находят: Гукки подходит к самым прутьям, вжимается тесно, и ни за что бы его не увидел, не стой иллюзионист, где стоит — у самого противоположного от него края.       Но замечает, впивается своими чёрными глазами и неожиданно улыбается — так широко и счастливо, будто увидел что-то самое замечательное на свете. И эта улыбка, она не солью на рану, а ножом по сердцу, и он заставляет себя улыбнуться в ответ, но, судя по хмурой складке меж бровей подопечного, выходит очень не очень и даже в какой-то степени жалко.       — Отвратительно, Хосок, — получается совсем негромко. — Отвратительно.       …— И на Арену вызывается Огненный Чонгук, ученик Иллюзорного Тэхёна! Стоит ли говорить больше или же прозвище, что было дано простыми честными людьми, говорит само за себя? Чонгук выиграл уже два боя без единого повреждения, не позволив своему последнему оппоненту даже подойти на расстояние вытянутой руки! — голосит ведущий, которого видно с его постамента прекрасно. Тэхён сжимает зубы, цепляется за прутья в неистовстве, впирается взглядом в до боли знакомую фигуру в этом отвратительном боевом тряпье, что выходит из образовавшегося проёма в решётке, идёт неспешно, но на половине пути замедляется и, подняв голову к лоджии, смотрит. Иллюзионист не может разорвать этого зрительного контакта, просто не в силах, впитывает в себя эти мягкие юношеские черты, что тревожат душу до боли и просто лишают всякой воли. Тэхёну, честно говоря, больно от этого взгляда почти что физически, потому что взгляд у Чонгука, он такой ласковый и полный нежности прямо сейчас. В этих омутах явственно читается «я сделаю это ради тебя», и просто хочется выть волком в неистовстве, упав на колени, сжавшись в клубок. Но он стоит прямо и твёрдо, потому что не имеет абсолютно никакого права проявлять слабость: не здесь и не сейчас. Может быть, позже, в гордом одиночестве, он полезет на стену, терзаясь страхом за свои принципы, которые рушатся быстрее, чем он успевает сделать вдох, сходя с ума от боли в груди, которая при виде этого парня разрастается с новой силой, бьёт прямо по яйцам и лишает возможности мыслить. В данный момент ничто не должно помешать Чонгуку одержать свою третью победу. Хотя, конечно, будь его воля, он уже давно бы выбил эту решётку, как сделал до него один псевдоаристократ, которого Тэхён привык считать скучным, но который тогда снова смог удивить. А Чонгук тем временем, улыбнувшись немного растерянно, идёт чуть дальше, ближе к центру треклятой Арены, и становится в полоборота.       — Ты очень плохой учитель, — бросает заплетающимся языком Сокджин: — Я бы, например, крикнул: «Борись!».       — Потому что ты пьяный еблан, — не поворачивая головы, беззлобно отвечает иллюзионист, гипнотизируя фигуру своего подопечного.       — И встретим же его соперника — Бушующего Берта! Все мы знаем этого славного парня, что не раз показывал себя как прыткого и умелого бойца! Оружие Берта — секира, но, что более важно, на его счёту уже десять побед, поэтому мы можем считать его уже опытным воякой, не так ли?! — трибуны взрываются аплодисментами, когда названный боец, выше огневика раза в полтора и шире как минимум вдвое, выходит развязно на поле боя, раскинув руки и купаясь в лучах заслуженной славы. Тэхён об этом парне слышал от кого-то стороннего: ходит слух, что этот самый кадр несколько раз уличался в драках и разбое, а также в изнасилованиях хрупких девушек и смазливых юношей, интеллектом при этом едва ли превосходя дерево. Но соперник он сильный, и иллюзионист тысячу раз успеет пожалеть о том жёстком графике, в который вогнал своего ученика в попытках создать общую картинку силы и мощи, которую можно было бы предоставить Императору чуточку позже.       Берт идёт вразвалочку, встаёт аккурат напротив их лоджии, смотрит, кажется, прямо в глаза и склонив голову к плечу, а потом резко поднимает руку.       — Могу ли я, господин ведущий, держать слово перед столь славным боем? — и, блять, нет. Просто нет, ибо эта ухмылочка, обращённая уже к Гукки, не предвещает ничего хорошего, и Тэхён поспешно утирает вспотевшие ладони о ткань любимого плаща и внимает.       — Разумеется, Берт, — как-то рассеянно отзывается тот, явно ничего подобного не ожидая, но голосуя всеми руками за то, чтобы шоу имело место быть.       А детина раскидывает руки, и голос его заставляет Хосока вскочить с дивана и встать рядом с иллюзионистом, а Сокджина — быстро и даже как-то трезво выпрямиться в своём кресле.       — Дамы и господа! — зычным басом начинает это убожество с ликованием оглядывая трибуны медленным взглядом маленьких глаз и в итоге упираясь взглядом прямо в соперника. — Сегодня я, Берт, имею честь сойтись в схватке не просто со своим сослуживцем, а с самим Огненным Чонгуком, завоевавшим приз зрительских симпатий со скоростью той стихии, с которой он так легко управляется. С тем, кто является учеником самого Иллюзорного Тэхёна, самого сильного мага из «золотой пятёрки»! — толпа затихает, прислушиваясь, и неожиданно Тэхён встречает взгляд, упёртый прямо в него. — Но учеником ли?.. — народ ахает, мотая на ус новую сплетню, и эту ухмылку иллюзионист готов выбить этой мрази вместе с зубами прямо сейчас, чувствуя, как в него упирается сразу пять пар взволнованных глаз, видит боковым зрением Хосока, вскинувшего бровь и мгновенно ставшего серьёзным.       — Как эта гнида смеет? — выплёвывает, а потом устремляет разгневанный взгляд на Арену. — Если его не размажет Чонгук, это сделаю я, понятно?!       — Помолчи, — шелестит Сокджин со своего места. — Не слышно.       Тэхён смотрит на тёмный затылок, ощетинившийся как шерсть у кота. Чонгук не сводит напряжённого взгляда с соперника, большие ладони сжались в кулаки, но, слава богам, молчит. И Тэхён готов заново поверить во всех богов от которых отвернулся уже в первые дни пребывания в южном корпусе в далёком отрочестве, если острый на слово ученик будет продолжать лишь слушать и просто дождётся отсчёта, не будет накалять обстановку ещё больше и просто позволит этому псу добрехать свою прощальную песню, разумеется, вызванную ничем иным, как страхом. Не нужно быть идиотом, чтобы понять тактику Берта сейчас: тот просто старается отвлечь, заболтать, зная особенность оппонента атаковать быстро, сразу и в лоб, но можно быть шестнадцатилетним огневиком, который терпел гнусные насмешки всё это время с поразительной стойкостью и равнодушием, но сейчас, подстёгнутый прилюдным унижением, может сорваться.       «Пожалуйста, Гукки, не поддавайся на его провокации», — молит Тэхён про себя, а потом снова смотрит на здоровяка, что всё ещё не сводит пристального насмешливого взгляда вкупе со злорадной ухмылкой, разрезающей и без того несимпатичное лицо фактически надвое.       — Так ли он хорош в постели, как в метании своих огненных шаров, а, Тэхён? И он ли метает эти шары? — играет, гнида, бровями заискивающе. Хосок рычит животным где-то над ухом, но не делает ни шага, видимо, ожидая, пока у иллюзиониста лопнет терпение. Но такой радости для Берта не будет, решает тот про себя, вскинув бровь в ответном акте насмешливости и презрения. Потому что если сорвётся, то это — окончательный крах, полный провал и белый флаг Соичи в лицо, а и без того сложная жизнь Чонгука точно покатится в тартарары. В голове плюс один аргумент в пользу… разрыва? Он не может дать подходящего описания происходящему, слишком взвинчен, слишком взволнован, поэтому предпочитает просто слушать внимательно с маской вежливой любезности из той категории, которая говорит: «Мальчик, ты зарываешься». Но Берт больше не смотрит. Глядит надменно на своего соперника, и голос его эхом разносился по Арене, что потонула в могильной тишине. — За жизнью этого паренька следить интереснее, чем проживать собственную, дамы и господа! Мы, если быть до конца откровенным, всем корпусом внимательно ожидаем дальнейшего развития событий, наблюдая то перстень с фиолетовым камнем, что он демонстративно вытаскивает из-за пазухи прямо на этой самой Арене, то за сверкающим в темноте коридоров «золотой пятёрки» нижним бельём, отменного качества, кстати! — и переводит глаза на иллюзиониста снова, и Тэхён чувствует, что вот он, финальный аккорд, тот самый, что по мнению этого увальня должен раскатать по земле окончательно. Он не знает, что отображается на его собственном лице, лишь чувствует, как занемели вцепившиеся в прутья пальцы. — Что, Ким Тэхён? Тоже выбьешь решётку?       — Что он несёт?! — визжит Сокджин откуда-то сзади, но все не слышат, потому что посыл Чонгуком услышан, очевидно, не был, ибо огневик без лишних предисловий кидается на оппонента, замахнувшись, хорошенько двинув в челюсть и завалив того на спину, начинает лупить по лицу.       И вокруг начинается хаос. Ведущий кричит: «Отсчёта не было!», на поле врывается четыре матёрых стража, и Тэхёну то ли лицо руками закрыть хотя бы, чтобы не видеть этого искажённого яростью красивого лица, то ли уйти восвояси, но это выше его возможностей прямо сейчас, и всё, что остаётся — это просто стоять немым изваянием. Рослые мужчины буквально отцепляют брыкающегося Гукки с соперника, оттаскивают в сторону, делают строгое внушение и остаются поблизости на случай повторения, чтобы в нужный момент разбежаться кто куда, конечно. Ведущий кричит идиотское: «Какие страсти, кажется, это будет очень горячий бой!», машет руками, толпа воет неистово, но Тэхён, вслушиваясь в малейшие звуки, что доносятся с боевого поля, всё равно слышит это надменное бертово, приправленное очередным злым оскалом, когда тот утирает кровь с разбитых губ:       — Твоя страсть так же хороша как и ненависть?       — Поговорили о моих шарах, — выплёвывает Чонгук первые свои слова с той самой нужной долей сарказма и ненависти, которая остро необходима для того, чтобы трибуны в прямом смысле сошли с ума. — Теперь проверим твою секиру.       — Раз! — раздаётся надрывное. — Два! Три!       — Ваш первый раз был такой же горячий? — хохочет Берт, и Чонгук, мать его раком, замирает, и это становится роковой ошибкой, ибо секира появляется в сильных руках в мгновение ока, а сам детина не дремлет, нанося быстрый, но не смертельный удар в самое гуково левое плечо, пробивая насквозь, да с такой силой, что тот не имеет возможности устоять на ногах, и, блять, падает. Падает, и до ушей доносится мерзкий чавкающий звук, что режет слух, когда секира выходит из обмякшего тела, которое Берт отправляет катиться в пыль мощным пинком сапога. Чонгук хрипит задушенно, белая рубаха мгновенно и страшно пропитывается кровью, а Тэхён чувствует, как собственная сходит с лица, а ноги начинают дрожать, потому что юноша не встаёт, дышит прерывисто, видимо, потеряв ориентацию в пространстве от боли.       — А твой Тэхён, кстати, не ревнует к одному слабозадому дружку? — насмешливо произносит обмудок, закинув оружие на плечо и пиная носом обуви оппонента прямо в рёбра. Чонгук хрипит, смотрит невидящими глазами прямо в небо, видно, как пытается прийти в себя, но удар оказывается тяжелее, чем иллюзионист думал сначала, ибо кровь уже начинает протекать на самую землю под ним. — У вас та-а-акие близкие отношения, знаешь ли…       — Ты не вмешаешься?! — рявкает Сокджин уже откуда-то слева. — Мать твою, Тэхён, ты же иллюзионист!       — Я в него верю, — почти беззвучно отвечает тот и искренне надеется, что не кривит душой. Потому что, блять, знает, что будет, если вклинится, ведь этого будет достаточно для того, чтобы Соичи действительно устроила его подопечному ад на колёсах. Спасти — это подтвердить, сознаться в собственной слабости, связи, да и хуй с ним — влюблённости. Да, он, Ким Тэхён, влюблён в своего ученика и сейчас переживает так, как, казалось, ни за кого не переживал никогда, даже за Хаэ, даже за себя самого.       Отрывает глаза, не в силах смотреть, и переводит взгляд на главную лоджию, на которой неожиданно видит Юнги, что стоит подле Соичи и этого её ублюдка, с каменным лицом и нечитаемым взором буравит происходящее внизу — очевидно, как раз сообщал госпоже помощнику распорядителя о своём желании участвовать в боях в паре с Чимином. Но не это беспокоит Тэхёна прямо сейчас, потому что он ловит этот взгляд Соичи, сейчас направленный прямо на него и полный такого самодовольства, будто она своими руками в дерьмо окунула заносчивого иллюзиониста. И когда она понимает, что он тоже смотрит в ответ, то открывает свой поганый рот и беззвучно, отчётливо проговаривая каждое слово, чтобы он уж точно понял, произносит:       — Никаких привязанностей?       И это ну просто выше его сил, и его уже почти начинает трясти, когда он понимает, что Чонгук всё ещё лежит там, внизу, серого цвета, и почти что решается повторить подвиг одного местного бунтаря, тот самый, с решёткой, когда над Стадионом проносится надрывное, полное такого отчаяния, страха и боли, что, кажется, весь мир вокруг замирает:       — Гукки! — и этот крик Чимина, вжавшегося в прутья до красных отпечатков на миловидном лице, кажется, кренит весы мироздания в другую сторону, потому что происходит сразу несколько вещей.       Вещь первая: Берт всё ещё придерживается своей тактики агрессивного забалтывания и дезориентации, потому что елейно выкрикивает:       — Люди, вы слышите эти ласковые прозвища? — и, обращаясь к Чимину. — Это ты выкрикиваешь в момент наслаждения? — и Тэхён, стрельнув глазами в сторону юного целителя, видит смущение, робость и растерянность.       Вещь вторая является более существенной.       Потому что Чонгук встаёт. Медленно, мертвенно-бледный, в пропитанной красным рубашке, он поднимается тяжело, и на мгновение снова теряется, но эта секунда, выигранная Чимином, позволяет надежде в душе иллюзиониста робко зацвести.       — Кто зашевелился! — ликует боец и уже без всякой секиры награждает огневика хуком справа, очевидно, решив немного помучить. Но Тэхён видит эти глаза после удара и понимает, что это, мать вашу, вернуло его идиотского подопечного в сознание. Правда, проблема остаётся в том, что Гукки как будто действительно из мёртвых восстал: смотрит растерянно, прижимая ладонь к повреждённой щеке, а Берт уже нависает над ним для нового удара. И мозг прошивает чередой картинок, и Тэхён ловит нужную, но ничего более умного в голову не приходит, кроме как:       — Чонгук! Джози! — собственный вопль долетает, кажется, до самого Императорского дворца, но, боги, в тёмных глазах он видит осознание, а натренированное иллюзиями тело срабатывает, очевидно, раньше мозга. Скривившись от не перестающей кровоточить раны, Чонгук резко перекатывается по земле и, сгруппировавшись, ударяет ногой прямо в голень оппонента.       Проснулся, дебил.       Но это он любя, разумеется.       Берт шатается, теряет равновесие и заваливается на спину, а Чонгук, ведомый то ли адреналином, то ли вторым дыханием, то ли всем и сразу, прыгает на него котом и начинает серию быстрых и жёстких ударов по отвратительному лицу, на котором боль уже смешалась с испугом.       — То-то, сука! — хлопает в ладоши обычно дружелюбный Хосок.       Огневик продолжает мутузить, сбивая в кровь костяшки пальцев, с этим всепоглощающим выражением ненависти на красивом лице, а иллюзионисту впору и смеяться, и плакать, потому что сейчас, на той волне облегчения, что затопила его сознание, в пустоте всплывает мысль: «Боги, он красив даже сейчас», абсолютно лишняя в данный момент.       — Идиот, у тебя есть сила, воспользуйся ей! — орёт сверху, и ученик слышит, он знает, просто, видимо, не считает нужным слушать, выплёскивая на соперника всю скопившуюся за недели издёвок ненависть. Чонгук лупит наотмашь и без малейших пауз, хватает за короткие волосы на затылке, заставляет дезориентированного детину согнуться и бьёт, бьёт коленями по лицу со всей силы, игнорируя хруст лицевых костей и собственную кровь, что льётся на пальцы. А потом отшвыривает Берта на землю огромной несуразной куклой, материализует свой посох, и Тэхён понимает, что ученик задумал сотворить и заранее вздрагивает.       И не прогадывает, потому что Гукки заносит своё оружие над чужой головой и опускает острое древко прямо в чужую глазницу, насаживая на посох чужую голову как бусину на ожерелье с хрустом, от которого чувствуется рвотный позыв, и брызгами мозгов и крови во все стороны.       — И победу одерживает Огненный Чонгук! — в наступившей тишине вопит ведущий дурным голосом. — Без всякого применения магии! Нонсенс!       Толпа взрывается аплодисментами и настоящим воем. Тэхён смотрит, не мигая, на посох, рассеивающийся в воздухе красными искрами, на искалеченный труп, на Чонгука, что делает шаг, опасно качается, неожиданно сгибается пополам и выблёвывает содержимое желудка прямо на «священную» пыль Арены. А справившись с собой, стоит с пару секунд, тяжело дыша, а потом начинает медленное движение в сторону решёток, качаясь при каждом шаге и глядя лишь перед собой.       И только тогда, когда окровавленный силуэт скрывается в тени, по лоджии на втором этаже проносится вздох облегчения, а Тэхён, чувствуя на себе внимательный взгляд Соичи, отходит подальше от прутьев, где, вне зоны видимости, падает в кресло, кажется, Юнги, и просто сипит:       — Леа, вина.       Потому что нет, это ещё не самое страшное испытание, что заготовил ему сегодняшний день.

***

      То ли из-за количества выпитого, то ли из-за полнейшего равнодушия, но бой Чимина и Юнги против кого-то там отпечатывается в сознании смазанным пятном с отдельными чёткими всполохами. Ведущий кричит сначала что-то об оппоненте юного целителя, вызывает на поле брани, начинает декламировать что-то о Чимине, но обрывает себя, и всё, что запоминается, так это споткнувшийся зычный голос и удивлённый возглас о том, что в последний момент к блондину присоединяется ещё один человек в лице местной знаменитости.       Тэхён смотрит на этот бой как сквозь пальцы: к гадалке не ходи, он закончится быстро и без каких-либо усилий со стороны сокджинова ученика. Юнги привычным жестом, что уже успел намозолить глаза на общих миссиях, разбивает землю, что встаёт дыбом, образуя расселину, из которой стеной встаёт поток чёрной энергии, вынуждающий соперницу Чимина ошибочно отпрыгнуть назад и попасть в капкан сильных рук, ибо брюнет времени зря никогда не теряет и уже успевает к тому моменту зайти девушке за спину. Всё происходит быстро: Юнги, сжимая её в тисках, отталкивается от земли высоко-высоко благодаря потоку энергии, и с силой швыряет девочку на землю, о которую она предсказуемо ломается испорченной куклой, и на момент мягкого приземления бойца уже смотрит в небо мёртвыми глазами.       Поддатый мозг Тэхёна находит этот бой крайне скучным: мог и красивее сработать, право слово, и, игнорируя крики Сокджина, что в прямом смысле танцует у решётки, распевая: «Это мои мальчики!», на деревянных ногах отправляется в свои покои, лишь кивнув Леа, немо приказывая тем самым следовать за собой.       — Не желаете вздремнуть до обеда, господин? — этот вопрос, он такая формальность, и они оба это прекрасно знают. — Вы бледны.       — Всё хорошо, — негромко отзывается иллюзионист, толкая дверь в собственную комнату. — Оставь меня. Я найду тебя, как понадобишься.       — Господин… — начинает девушка, но он обрывает её взмахом руки в раздражении, морщится, сминая кожу пальцами на переносице, но она, откашлявшись, продолжает: — Вы всё же решили?..       — То, что я решил, тебя никак не касается, — грубо обрывает Тэхён, чувствуя, как дрожит телом от перенапряжения. Когда это всё кончится, он обязательно поспит.       Если сможет, конечно, потому что это моральное опустошение, что, увы, трезвит разум и заставляет мысли мелькать в голове, оно не приносит ничего, кроме горечи, хочет вырваться слабостью и даже какими-то блядскими всхлипами, но он терпит. В его распоряжении не так много времени, он знает: ровно столько, сколько потребуется Чонгуку на то, чтобы обнять Чимина крепко-накрепко, поблагодарить Юнги, почти бегом добежать до казармы, переодеться и дойти до покоев наставника за ежедневной порцией ласки, которую он не получит.       И правда: Тэхён успевает лишь переодеться, кропотливо построить линию своего поведения, дважды прогнать каждую реплику в своей голове и собрать остатки самообладания, когда дверь открывается, являя глазам его, а точнее — пока что неясный в полумраке небольшого коридорчика силуэт. Тэхёну хочется смеяться от комичности ситуации: когда-то, кажется, целую вечность назад, он сидел в этих же самых вещах на этом же кресле в ожидании и тогда ещё игривой заинтересованности во встрече с сильным и симпатичным энергетиком, размышляя, как бы быстрее затащить того в койку. Разница в том лишь, что тогда с ним был Сокджин, недоумевающий, что же в Чимине такого особенного, что Юнги за него попросил, а открывшаяся дверь пробудила в иллюзионисте животное желание заполучить хмурого, не по возрасту серьёзного мага во что бы то ни стало, как бывало всегда. Теперь же звук этот режет по сердцу, Тэхёну играть в кошки-мышки не хочется от слова совсем, а Чонгук уже через мгновение входит один, но столь же сосредоточенный и выжидающий, как и в ту самую встречу. Его мальчик, он как всегда отличается завидной наблюдательностью и интуицией, но по-юношески мягкое лицо мгновенно светлеет, стоит ему окинуть взглядом наставника, но лишь на долю секунды: видимо, в лице иллюзиониста сейчас действительно можно прочитать что-то такое, что внушает напряжение.       Чонгук садится на диван, смотрит, склонив голову к плечу и напоминая тем самым недоумевающего милого щенка, а Тэхёну глаза закрыть хочется, чтоб не видеть этого лица, но нельзя, конечно же, потому что это испортит всё на свете. В голове установкой бьётся упрямое: «Это для его безопасности, он поймёт когда-нибудь», шатко разбавляемое тонким писком надежды, что просит: «Может быть, есть ещё шанс?». Но иллюзионист за всю свою недолгую жизнь понял и принял одну особую истину: шансов не бывает. Ни у энергетиков, ни у кого из их жестокого, кровавого мира. Он не член Совета Лерой Дюпуи, что раньше был замешан в торговле «нижнего города», а потом получил помилование и поднялся выше, чем многие. Дюпуи — он простой человек, а Тэхён — немного нет. И Чонгук — тоже нет. Судьба распорядилась дерьмово. Ну, возможно, Чонгук с небывалой кроткостью стерпит все унижения и боль, что обязательно придут по его душу благодаря влиянию Соичи и его бывших любовников. Нельзя исключить того факта, что Тэхён может позволить высечь себя десятки тысяч раз ради этого душераздирающего чувства. Но одно останется всегда непреложным: у Императора возникнут вопросы. Быть членом «пятёрки» — это не просто иметь много возможностей, не репутация, не уважение и даже не сложные миссии государственного уровня. Это постоянное пренебрежение собственными правами и чувствами во имя государства, постоянный выбор в пользу его процветания, и если сейчас посмотреть Тэхёну в глаза и задать простой вопрос: «Будешь ли ты готов через месяц-другой пренебречь Чонгуком ради целей, что ставит пред собою Империя?», то ответ будет очевиден, и он просто не хочет, чтобы их порочная связь помешала юноше жить дальше спокойно, одерживать победу за победой, да, боги, спокойно трахать Чимина, поскольку это ни на что не влияет, пусть и заставляет ревность сжать глотку своими цепкими пальцами и душить всё его естество. Потому что если это продолжится, его уберут просто как мусор ненужный.       — Юнги был хорош, — бросает Чонгук в тишину, явно чувствуя себя неуютно и то и дело откидывая падающую на глаза чёлку. Пора.       — Стоит ли удивляться? — Тэхён заталкивает эмоции и переживания куда-то в глубину собственного сознания и улыбается своей квадратной улыбкой. Боги знают, как он не хочет говорить то, что придётся, и как сильно он сожалеет об этом уже прямо сейчас, но не видит иного варианта развития событий: его мальчик, малыш Гукки с его доброй, открытой улыбкой и внимательными чёрными глазами, веки которых он готов целовать нежно-нежно целую вечность без перерыва, он отличается завидной проницательностью и интуицией, и только то, что он скажет, сможет отвадить его так, чтобы точно. Так, чтобы навсегда, без шанса на восстановление города из самого пепла, так, чтобы по гордости сильно и по чувствам — убийственно. Боги знают также, как сильно Тэхён хочет сейчас упасть на колени, уткнуться своему мальчику в бедро и лишь шептать задушенно: «Прости меня, прости за то, что предстоит мне сказать», и как сильно расширяется эта пустота в груди прямо сейчас, каждую секунду, что ученик смотрит на него внимательно.       — Между нами?.. — откашливается неловко. — Между нами что-то произошло?       Вот оно, почти как по нотам. Хочется вздохнуть глубоко, собираясь с мыслями, но нельзя, абсолютно недопустимо. Тэхён сегодня, он тот самый, каким знают его при дворе. Сегодня он надевает свою привычную маску, с которой до недавнего времени лицо его срослось, казалось бы, намертво, и в которой, кажется, его похоронят, потому что снимать её смысла больше не будет.       — А между нами что-то было, Гукки? — сморщив лоб, смотрит насмешливо и даже успешно выдаёт из себя тихий смешок. — Не понимаю, о чём ты.       И нельзя, нельзя разрывать этот зрительный контакт, столь болезненный, потому что чёрные омуты раскрываются, выдавая уязвлённость их обладателя, сквозят растерянностью и непониманием. Тэхён ненавидит себя сейчас так сильно за то, что причиняет боль своему ребёнку, своему сильному, но такому хрупкому мальчику, но об этом подумать он может несколько позже, когда дверь будет прочно закрыта с той стороны.       — Но… — шелестит Чонгук негромко, ведёт недавно пробитым плечом (наверняка Чимин подлатал). — Я…       — О-о-о, — иллюзионист касается лба пальцами, великолепно отображая осознание. — Ты о сексе, да? Гукки, малыш Гукки, неужели ты так мало слышал обо мне до нашей встречи и не мог подумать о том, что наша с тобой связь, она… разова? Я удивлён. Удивлён тем, как плохо ты, оказывается, знаешь меня. Хочу прояснить, зайчик: я не держу привязанностей, — а в душе кровавым криком громко: «Прости». — Я думал, ты понял. Вроде бы мальчик неглупый, — снова заставляет себя посмеяться, прикрыв рот рукой игриво. — Я не завожу отношений, особенно с такими, как ты. Что ты можешь мне дать? Порцию сплетен среди курсантов? — на лице подопечного старательно, но тщетно скрываемый шок. — А ты не понял до сих пор, откуда я всё всегда знаю? Гукки, я думал, ты сообразительнее.       Он знает, что Чонгук не будет доказывать что-то с пеной у рта — не в его это характере. Его мальчик, он такой сильный, волевой, рассудительный, наивный до чёртиков. Кто знает, упади он сейчас на колени пред ним, выдержало бы это испытание то чёртово сердце, что неистово колотится в груди, давит на рёбра с бешеной силой? Наверное, нет. С другой стороны: будь это в характере Гука, запал бы он в душу своего дурного учителя так прочно, сильно и совсем без усилий?       — Вот как, — бросает юноша спустя пару тяжёлых секунд, что кажутся вечностью, а потом встаёт медленно, будто даёт шанс на то, чтобы извиниться. Одуматься. Смотрит внимательно, вцепившись взглядом в красивое лицо, предсказуемо не находит там ничего, кроме насмешки, и после этого, вздохнув, продолжает.— Знаешь, я был глупцом, что позволил себе думать, что ты не такой, как о тебе говорят все вокруг, — закусывает губу в задумчивости и внешне расслаблен, а руки, эти прекрасные руки подрагивают. — Был глупцом, потому что насмерть забил человека голыми руками только потому, что он отозвался о тебе нелестно при других людях. Потому что верил в тебя и в… — обрывает сам себя, отмахивается, после чего протягивает руку к шее, дёргает за шнурок и вытаскивает перстень из-под ворота. — Это твоё, — с мягкой улыбкой, такой доброй и грустной, произносит и осторожно, бесшумно кладёт украшение на низкий столик у самого кресла. — Мне жаль, господин Тэхён. Простите, что надумал себе лишнего. Разрешите идти? — по-военному спрашивает, глядя прямо в глаза.       — Вольно, — кивает Тэхён, даже не отводя взгляда. — До встречи на тренировке, Гукки.       И только после того, как мальчишка выходит и затворяет дверь за собой плотно, чувствует в глазах это адское жжение, что вырывается задушенными всхлипами из самого горла, такими громкими, что, кажется, слышно во всех уголках столицы, как загибается от боли сейчас её один из пяти главных стражей. Закусывает кулак с силой, силясь задушить эту истерику, закрывает глаза, чувствует, как слёзы текут по щекам, не принося облегчения, а в груди — одна только боль, пожирающая заживо с особым смаком и чувственно. Настолько всеобъемлющая, что не сразу понимает, что его голову кто-то обнимает осторожно и прижимает к себе, силясь успокоить, утешить, разделить на двоих. И сжимает чужую узкую талию, зарывается носом в чёрный передник, рыдает, нет, воет в голос, демонстрируя себя такого нагого душой, сотрясающегося всем телом в истерике, безудержной и неутолимой, затапливающей с головой.       Но что сходит на нет через долгое время, что Леа стоит рядом, прижимая своего господина к себе, как глупое нерадивое дитя, оставляет после себя зияющее чувство пустоты и отчаяния, той самой категории, когда эмоции начинают тупеть.       — Я не смогу его видеть, — шепчет в фиолетовые юбки. — Никогда не смогу, Леа. Это так больно.       — Я понимаю, — гладит по волосам нежно, как мама когда-то давно, тогда, когда он ещё был просто маленьким Тэхёном, что верил в мощь пустынного бога.       — Мне нужно кое-что сделать, — сипит. — Последний подарок, родная. Принесёшь мне перо и пергамент?       — Уверены, что Вас можно оставить? — смотрит взволнованно, дожидается кивка и исчезает, чтобы вернуться с искомым.       Тэхён вздыхает прерывисто. Утирает слёзы, шмыгает носом распухшим и начинает писать.       …А утром приходит в тренировочный зал и предсказуемо обнаруживает его абсолютно пустым, потому что, естественно, он не один, кто не может.