***
Экипаж, погруженный в молчание, трясётся на неровной кладке мостовой, но Юнги плевать. Плевать, пока Чимин жмётся к нему эти последние минуты, проводит пальцем по чёрному бархату, уютный и нежный настолько, что, кажется, немного — и сломается, будто хрупок фарфором. Тепло от тела к телу вгоняет в приятную дрёму, тяжелит веки, и брюнет всеми силами пытается не задремать, переводит взгляд на тех, кто сидит напротив: Сокджин прикорнул-таки, привалившись к дверце головой, Тэхён мрачно смотрит в окно, очевидно, обдумывая их разговор и всё тщательно взвешивая в своей голове, незаинтересованный в том, что происходит в полумраке кареты. Пальцы Чимина находят его собственные, переплетаются, сжимают легко. Юнги поворачивает голову на юного целителя, сейчас одетого в белоснежный камзол с мантией, чертовски идущий ему. Ловит взгляд внимательных глаз, аккуратно проводит пальцами свободной руки по полным губам, улыбается, когда юноша, пользуясь тем, что никто не смотрит, прикусывает нежно подушечки и выпускает быстро, кладёт голову ему на грудь, даря ещё больше тепла. Юнги никуда ехать не хочет и менять положение тела — тоже. Его абсолютно всё устраивает прямо сейчас, кроме голоса Тэхёна в голове, что голосит удивлённое: «Ради этого мальчишки?!». Брюнет вздыхает тяжело, зарывается рукой в светлые шелковистые волосы, тонко пахнущие какими-то цветами. Чимин наклоняет голову, довольный такой простой лаской, прижимается крепче и едва что не котом урчит. И в этот простой момент в голове его боевого партнёра рождается странный, возможно, беспочвенный, но такой простой ответ — да. Ради этого мальчишки он, кажется, горы свернуть готов и совсем умом тронулся. — Чиминни, — шепчет едва слышно, убедившись, что Сокджин спит достаточно крепко, а иллюзионист с головой зарылся в собственные переживания. Чимин приподнимает голову, смотрит выжидающе. — А давай ты сегодня ночью у меня останешься? — почти бесшумно выходит. Щекочет юношу под подбородком ласково, удивляясь тому, как просто, оказывается, можно дарить кому-то тепло. Целитель розовеет лицом, улыбается широко и счастливо, кивает быстро, а потом оглядывается воровато и, видя, что никто не смотрит, прижимается губами к его губам: нежно и целомудренно. — Я сейчас расплачусь от умиления, — громкий голос Сокджина, полный восторга, взрывает тишину экипажа, вынуждает вздрогнуть. — А я лично нахожу это отвратительным, — мрачно бросает Тэхён, наблюдая за другой каретой — золотой, ибо принадлежит Намджуну, что равняется с ними, и, нет, Юнги не слепой. Замечает, как в соседнем окне вздрагивает Чонгук, столкнувшись глазами с бывшим наставником, и как поспешно отводит взгляд. — Ещё потрахайтесь тут! — достаточно громко для того, чтобы было слышно в обеих каретах, восклицает Тэхён, и эта детскость заставляет брюнета возвести глаза к потолку. И, когда золотой экипаж уходит на обгон, иллюзионист заметно расслабляется, откидываясь на белые подушки. — Ты такой ребёнок, — замечает Сокджин укоризненно. — Ничего не знаю, я выразил своё мнение, мамочка, — пожимает плечами тот и вновь выглядывает в окошко. — О, почти прибыли. Минут десять осталось, так что, Чиминни, сладенький, будь так любезен, прими нормальное положение, — с губ Юнги срывается тихий предупреждающий рык. — Остынь, чёрный властелин, я не посягаю! — Тэхён, либо ты миришься с Чонгуком сегодня же, либо, кажется, огребаешь в ближайшее время, — показывает юноша зубки в ответ, мило улыбаясь. — Вот! — иллюзионист экспрессивно взмахивает руками и указывает пальцем осуждающе. — Вы своей любовью избаловали ребёнка, и теперь он не уважает старших! — Было бы, что уважать, — хмыкает негромко боец, сжимает чужие рёбра сильнее напоследок, а потом выпускает, едва не позволив вздоху разочарования сорваться с губ. Все ждут их на площади у фонтана. Юнги щурится от закатного солнца, спрыгивая на розовый камень и едва удержавшись, чтобы не подать Чимину руку для помощи. Блондин ахает при виде золотой статуи и масштабов замка, но временем на рассмотрение местных красот сегодня они не располагают. Поэтому, стоит Сокджину в его ослепительных белых одеждах ступить на землю, как экипаж трогается за их спинами, а Намджун и остальные подходят быстрым шагом. — Мы и сегодня неприличные? — ухмыляется лидер, глядя на лучшего друга в упор. — Так, насколько это возможно, — ухмыляется боец. — Что вы имеете в виду? — интересуется Чонгук, так же, как и Чимин, рассматривая местность округлившимися от восхищения глазами. — По правилам этикета мы должны будем задержаться здесь на три дня, — неожиданно отвечает Тэхён как-то сдавленно, но Юнги мысленно накидывает ему несколько очков за первые шаги к примирению. — Но с нами Юнги, а он этикет на хую вертел, совсем как Ч… — Кажется, нам пора! — громко перебивает Сокджин, хлопая в ладоши, а иллюзионист, улыбнувшись квадратной улыбкой, разводит руками в ответ на испепеляющий взгляд брюнета, как бы говоря: «Вот такое я говно». Юнги закатывает глаза, после чего устремляется к главному входу в замок, даже не удостоверившись, следуют ли за ним остальные. — Прибыла «золотая шестёрка»! — гласит стража и двери распахиваются с грохотом, являя глазам куда больше слуг, чем тогда, когда он был здесь в последний раз — и все они выстраиваются в два стройных ряда по бокам, почтенно склонившись. Но боец не смотрит, пересекает холл с чёртовым фонтаном, отмечая появившуюся здесь ещё и статую Чонгука с посохом, внимательно смотрящую на новоприбывших. А вот сам прототип, кажется, от фонтана приходит в абсолютный шок, о чём гласит красноречивое «Вау» за спиной. Но Юнги плевать, ибо он смотрит наверх, на площадку с высокими белыми резными перилами, на которой ровным рядком в ожидании выстроились все, начиная от Дюпуи и заканчивая десницей Вон. Слышит хмыканье Намджуна за своей спиной: обычное ли дело, когда весь Совет, исключая Императора, выходит встречать? Тормозит, смотрит внимательно, силясь прочесть на этих набивших оскомину лицах хоть что-то, но нет — ничего, кроме странного выражения ожидания, предельно вежливого и даже мягкого. Остальные догоняют, тоже останавливаются, он чувствует на себе эти полные недоумения взгляды, мол, что делать дальше? Ну, для начала… Этикет требует поклона, это понятно. Юнги его в гробу видал, поэтому предсказуемо оказывается единственным, кто остаётся стоять прямо.***
Возможно, Тэхён прав, и он действительно старый занудный дед, страдающий от светских приличий и необходимости их соблюдать (поэтому и не соблюдает, собственно). Но эти люди… они раздражают, когда сидят вокруг круглого стола, рассчитанного на двадцать человек, смотрят выжидающе. Все взгляды устремлены лишь на него и Намджуна, исключая, разумеется, Дюпуи, что пожирает глазами иллюзиониста, который одаривает своим вниманием всё вокруг, включая убогую вазу в углу, но не мастера над монетой. Юнги приятно удивлён: Тэхён сегодня включил мозг, снова не оправдывает ожиданий и не начинает предсказуемо флиртовать даже с ножкой от стула, силясь проверить реакцию своего бывшего подопечного. Это, разумеется, не может не радовать. — Что же мы молчим?! — разумеется, белокурая нимфа, непонятно каким образом попавшая на место распределителя бюджета государства, не выдерживает первой. — Я вижу среди вас два новых очаровательных лица, — и улыбается Чимину ослепительно. Чимину, который сидит прямо напротив него, но через три стула от Юнги, а последнего, кажется, от такого неприкрытого флирта трясти начинает, потому что Намджун больно наступает на ногу под столом и глазами сверкает предостерегающе. — Меня зовут Чимин, господин… — и юноша замирает неловко, разумеется, не запомнив с первого раза, кто из Совета есть кто. — Ох, сладкий, меня зовут Лерой Дюпуи, но для тебя я могу быть просто Лероем, — широко улыбается мастер над монетой, а Намджун снова с силой наступает Юнги на ногу. — А это Чонгук, — неожиданное спасение приходит в лице Хосока, как всегда, быстро оценившего ситуацию и взявшего всё в свои руки. — Тот самый маг огня, о котором я тебе говорил, Лерой. — Твой ученик? — с восторгом выдыхает блондин, воззреваясь на второго юношу и не замечает, как вздрагивает Тэхён на этих словах, но молчит. — Тот самый, который помог подавить восстание у берегов Западного моря… — и Дюпуи качает головой. — Сложно было, наверное, тем более, что это была твоя первая серьёзная миссия в качестве уже обученного энергетика, верно? — Лерой, ты слишком много болтаешь, — крякает скряга Рузольд, глава Церкви. — Мы здесь собрались по воле Всевышнего не для того, чтобы лясы точить. — А Император нас не посетит? — тактично спрашивает Намджун, и Вон качает головой отрицательно. — Он пожелал пообщаться с вами всеми после нашего знакомства. — Знакомство состоялось, — и Юнги бесцеремонно встаёт, упираясь ладонями в стол. — Были очень рады вас видеть, господа, но не хочется отнимать ваше время. Дело клонится к ночи, не хотелось бы возвращаться домой за полночь. — Как, вы не останетесь?! — восклицает Дюпуи, глядя на то, как остальные энергетики несмело поднимаются вслед за бойцом. И поднимается тоже. — Ах, да, вы же всегда держитесь вместе, а ты не любишь посещать нас надолго, бука, — и хочет стукнуть кулаком бойца в предплечье игриво, но замирает, остановленный лишь взглядом. — Ты обещал мне выпить! — Я никогда не даю обещаний, — парирует брюнет. — Ты отвратителен! — канючит взрослый, на секунду, человек, а потом вздыхает и переводит взгляд на Чимина, и светло-голубые глаза как будто озаряются светом. — До чего же хорошенький юноша… — шепчет. — Правда? — Не заинтересован, — лжёт Юнги, не моргнув и глазом. — Но и тебе не советую. — Почему же? — хлопает длинными ресницами в удивлении, и боец, что уже начал движение на выход вслед за остальными, вынужден обернуться через плечо и улыбнуться криво. — Мы, энергетики, крайне нестабильный народ. …Огромный тронный зал, обитый кремовым шёлком и выложенный бежевыми мраморными плитами, внушает трепет даже такому скептику, как Мин Юнги. Бывает он здесь не очень часто, посему раз за разом любуется на дорогие изыски, главной достопримечательностью которых является трон, отлитый из настоящего золота и покрытый драгоценными камнями, на котором в данный момент восседает Кесес, завёрнутый, в лучших традициях, в алую мантию. Императора нельзя назвать симпатичным: худой, с большим носом и внимательными глазами, но он предстаёт человеком харизматичным, умным и расчётливым, а эти качества, пожалуй, Юнги ценит больше всего. Нет ничего полезнее в светском обществе, чем умение себя преподать. Вот и сейчас Император встаёт при виде своих верноподданных, и каждый из энергетиков склоняется к полу в поклоне, однако, недолгом, ибо Его Величество хлопает в ладоши нетерпеливо и произносит своим глубоким грудным голосом: — Полно, ребята, стоит ли моим любимым мальчикам целовать камень как какой-нибудь рвани? Молодые люди распрямляются в то же время, и лицо Намджуна озаряется улыбкой — искренне радостной при виде человека, что его фактически усыновил, и благодарность к которому руководит лидером в первую очередь. — Доброго вечера, господин Император. Простите за столь поздний визит. — Ах, нет нужды извиняться. Я сам утром усложнил вам всем жизнь, поставив против Юнги и этого очаровательного светловолосого целителя самого Титана. Жаль его, конечно. Но! — делает паузу. — Вышло интересно, не так ли? — и десница Вон, ухмыльнувшись в тонкую бородку, подобострастно посмеивается. — Тебе понравилось, Юнги? — Разумеется, — ухмыляется криво в ответ. — Нет ничего лучше, чем возможность размять кулаки в бою с кем-то действительно стоящим. — Вот и я также подумал, — и Кесес падает обратно на толстую бежевую подушку. — Вон, друг, распорядись, чтобы каждому здесь налили вина, — и, пользуясь тем, что монарх обернулся к помощнику, Сокджин и Хосок негромко шепчут своим подопечным одну и ту же мелодию: делать вид, но не пить. — Нет нужды, — Намджун всё также смотрит верным псом на Императора, а потом оборачивается к Пегги — единственной служанке, которую они взяли с собой. — Дорогая, распорядишься? — Разумеется, господин, — девушка делает реверанс, выражая своё почтение всем присутствующим, и бесшумно скрывается за дверьми. — Может быть, пройдём в мой кабинет? — тем временем предлагает Кесес. — Нет нужды стоять здесь. Вы наверняка устали. — При всём почтении, — берёт слово Хосок, склоняя голову. — Но, Ваше Императорское Величество, сегодня мы будем вынуждены пренебречь этикетом и вернуться в корпус. Нам предстоит сложная миссия, к которой мы хотели бы начать готовиться без промедления. — Ах, вот оно что, — досадливо качает головой тот. — Что же, тогда не буду тратить время моих любимых помощников и перейду сразу к первому делу. Чонгук, Чимин, хотел бы познакомиться с вами поближе, — и оба юноши делают шаг вперёд, выбиваясь из вытянувшейся из семи человек шеренги. — Для начала, о насущном. Чонгук, каково тебе находиться в рядах «золотой шестёрки»? — Я чрезмерно горд носить эти одежды, Ваше Величество, — и брюнет преклоняет колено. — Это большая честь для меня — служить Вам и нашей славной Империи. — Я слышал, что ты не из центральной её части, — тянет Кесес задумчиво. — Расскажи о своём прошлом? Не стесняйся, я знаю, у каждого из вас, кроме, пожалуй, Юнги, действительно тяжёлая судьба. — О… — чёрные глаза быстро смотрят на Хосока, а потом огневик переводит взгляд на монарха. — Моё прошлое довольно просто, Ваше Величество. Я родился на востоке в племенном поселении, и моя мать была обыкновенной проституткой. Отца своего я не знал, он был одним из проезжающих мимо нашего дома господ. — И что же случилось с ней? — как будто не знает, будто не изучил о брюнете всё перед тем, как принять его в их ряды. Юнги подавляет в себе желание сморщиться. — Когда в тринадцать лет во мне открылся дар, Ваше Величество, она попыталась убить меня ножом, но промахнулась, — и юноша демонстрирует шрам на скуле. — Но, к моему сожалению, моя энергия сработала раньше против моей воли, и столп пламени был настолько силён, что я пробил её телом стену и сжёг нашу лачугу, едва не погибнув. На следующий день мимо нашего поселения проезжал взвод из северного корпуса, и меня сразу же передали в руки стражам порядка. — Хорошо ли жилось тебе в северном корпусе? — Сносно, — кратко отвечает Чонгук. — Не могу сказать, что у меня не было проблем, но не могу заметить, что были такие, каких невозможно было решить. — А почему же ты сменил своего наставника, мой верный подданный? — любопытствует Император, даже несколько подавшись вперёд. — Насколько я знаю, под руководством Тэхёна ты одержал победу не в одном бою, продемонстрировав себя как одного из сильнейших боевых магов в корпусе, — и Юнги слышит, как иллюзионист резко втягивает ноздрями воздух, но не смеет повернуть головы. — Мы разошлись во мнениях, Ваше Величество, — ровно отвечает Чонгук, не сводя глаз с монарха. — Поэтому я пришёл к выводу, что под чутким руководством господина Хосока я смогу дальше развивать свои таланты. — Как?! — и Кесес всплёскивает руками взволнованно. — Вы поругались?! Чонгук, душа моя, пообещай мне, что вы непременно помиритесь! Не может быть такого, чтобы члены элитного подразделения были в ссоре! — Клянусь, Ваше Величество, — и для полноты картины огневик прижимает ладонь к груди, прямо к сердцу. — Наша размолвка не столь велика, чтобы помешать Вам и Вашим стремлениям. — Оч-чень любопытно, — тянет Кесес и кивает. — Ну, а ты, Чимин? Какие тайны прошлого скрываются в твоей белокурой голове? Колено второго юноши, обтянутое белой тканью, тоже касается пола в почтении. — Моё прошлое просто, Ваше Императорское Величество, как и я сам. Мой отец — торговец и, наверное, жив до сих пор. Мать была простой крестьянкой. — И что же с ней стало? — Была убита, так как скрывала мои силы, пока я был ребёнком, — ровно отвечает блондин. — Ты, наверное, скучаешь по ней? — интересуется Император, закинув ногу на ногу и не скрывая нехорошего огня в глазах. — Да, бывает, Ваше Величество, — не отрицает целитель. — Но она нарушила закон, а за это нужно платить, — и не добавляет больше ничего, упираясь глазами в пол. — Как тебе учиться под руководством Сокджина и Юнги? В гуманном обращении второго я не уверен, — и Кесес подмигивает бойцу, который вынужден ухмыльнуться криво, давая понять, что шутку оценил. — Тяжело, Ваше Величество, но я не жалуюсь, ведь это ради моего блага и блага нашей славной Империи, — чеканит целитель. — Ах, и кто бы хоть раз дал мне честный ответ! — начинает хохотать Император, но ответом, очевидно, остаётся доволен. — Встаньте же, господа. Ваши истории очень интересны, однако… А вот и вино! — и, повернувшись, Юнги видит трёх слуг, включая Пегги, что входят в зал с подносами наперевес, уставленными выпивкой и яствами. Каждый из энергетиков берёт себе скромно и по бокалу. — Но я понимаю, что все вы здесь собрались ради того, чтобы узнать цель миссии, на которую скоро будете отправлены и результат которой, вы знаете, определит, вступит ли Чимин в ваши ряды. Он кажется мне сильным малым с его этими образами, о которых у нас ещё будет случай поговорить, верно? — и Кесес подмигивает юноше. — Оч-чень любопытный феномен. Итак, — дождавшись, пока прислуга покинет помещение, Император манит их пальцем и делает большой глоток вина, когда энергетики подходят близко. Вон же выглядит крайне заинтересованным. — Очень не хочется отправлять вас в эту опасную глушь, но кто, как не вы, сможет справиться с обрушившейся на нас трагедией? Вам придётся отправиться к лесу Барристан. От корпуса ехать примерно неделю. Там, как Намджун вам уже наверняка рассказал, обосновалась шайка опасных преступников — убийц, что похищают энергетиков, чьи силы только раскрылись, и убивают их с особой жестокостью. Мои люди не один десяток раз находили простой люд, изувеченный до неузнаваемости, подвешенный на деревьях у самой окраины, останки, распотрошённые один Всевышний знает, кем — то ли ими же, то ли тварью, что обитает в этом лесу. Сами знаете, что все боятся идти туда: слишком дремуче и опасно это место, и никому не известно, что за ужасы оно скрывает в тени своих деревьев. — Поэтому туда едем мы, — мрачно бросает Тэхён, ни к кому, в сущности, не обращаясь. — Я просто в восторге, — и залпом выпивает свой бокал. — Я могу понять твой страх, мой милый Тэ, — и Кесес переводит глаза на иллюзиониста, который выхватывает из рук Чимина его бокал и осушает также скоро. — Но я верю в вашу силу, ребята. Повторюсь: кто, как не вы? Но, в любом случае, — и Император улыбается широко. — Перед этим вам предстоит ещё одно дело, которое, надеюсь, раскрасит ваше мрачное настроение в более яркие тона: маскарад. О, Сокджин, вижу, как тебе нравится эта моя идея! — и смеётся заливисто, а целитель улыбается в ответ широко. — Этот бал-маскарад, мальчики, он только для вас, на самом деле. Я подумал: почему бы и не дать своим любимцам отдохнуть хорошо перед столь сложным заданием? И это слово — «любимцы» — оно почему-то коробит. Анализ возникает в голове сам собой: а часто ли Император так называл их до этого, и если да, то почему Юнги позволял себе не обращать на это внимания? Будто бы речь действительно о собаках, серьёзно, и, возможно, он слишком предвзято относится к Кесесу сейчас, но не может иначе, потому что, чёрт возьми, наблюдательный. И видит, как в процессе разговора Император переводит взгляд задумчивых глаз с него на Чимина обратно, и этот факт приводит в замешательство, заставляет задуматься и забить себе голову куда большими вопросами о том, что кто же, блять, крыса из них всех, и, что самое важное — что за дерьмо вылилось монарху в уши?***
— Тяжело, значит? — ухмыляется криво, позволяет себе вольность и, проведя пальцем по обнажённой коже внутренней стороны бедра, касается чужого детородного органа, обхватывает рукой плотно, заставляя Чимина выгнуться и застонать тихо, закусив ребро ладони. Толкнуться ему в руку порывисто, всхлипнуть и приглашающе развести ноги в стороны по гладкому шёлковому покрывалу постели, как бы говоря: хватит издеваться, возьми меня уже. Но этой ночью Юнги никуда не спешит. Он вообще отметил для себя ещё при дворе, что больше не будет никуда торопиться, поэтому продолжает сладкую издёвку с ухмылкой, оттягивая нежную кожу вниз и с наслаждением отмечая в свете свечи, что стоит на прикроватной тумбочке, выступившую тусклую каплю смазки на тёмной от прилившей крови головке. Медленно, неспешно. Не так, как хочет Чимин, когда выстанывает это своё: «Ю-ю-нги-и-и» с вибрацией в горле, манящее и заставляющее его собственный член едва что не ткань штанов прорвать с треском. Но Юнги, он терпелив. Он годами практиковал воздержание, и в этой сфере поднаторел не хуже монаха, действительно. — Я не гуманный? — Сейчас — точно нет, — тяжело дыша, хрипит Чимин, ускоряет ритм толчков в чужую ладонь и разочарованно стонет, когда «Ю-ю-нги-и-и» руку отнимает, позволяя возбуждению коснуться чужого напряжённого живота с мягким влажным шлепком. Отстраняется, садится на кровати, смотрит на белокожее нагое тело, распластанное на чёрных шелках, и невольно восхищается: и это действительно досталось ему? Восхитительно. Проводит по рельефному прессу, чувствует дрожь этого тела, вызванную всего лишь одним его прикосновением. Медленно, чертовски медленно обводит ореол тёмных сосков, а потом касается полных губ, слегка раздвигая их, и они мгновенно втягивают в себя тонкие пальцы, и Чимин прикрывает глаза, начинает послушно обсасывать их с таким порочным видом, будто весь вечер только и ждал, что этой возможности. Это сводит с ума, кажется: и вид этого подрагивающего в предвкушении тела, и то, как шевелится острый кадык, и эта ниточка слюны по подбородку, которую Юнги слизывает широким движением, нависая сверху и меняя пальцы на свой собственный язык, позволяет этим пухлым губам взять себя в плен; проводит пальцами по выступающим рёбрам, и этот рваный выдох и то, как нетерпеливо трутся о его бедро — это лучшая награда, кажется. Чимин, не разрывая поцелуя, тянется к шнуровке чёрного жилета, с которой быстро справляется, отшвыривает в сторону, перехватывает инициативу и отстраняется, чтобы провести языком по солоноватой шее бойца. Юнги нравится, настолько, что он позволяет себе откинуть голову с тихим рыком и посмотреть, что будет дальше. Позволяет поменяться местами, распластать себя по простыням, нависнуть над собой. Расстегивать пуговицу за пуговицей, медленно, застёжку за застёжкой, не прерывая этого терпкого зрительного контакта: глаза Чимина, где зрачок затопил радужку абсолютно, смотрят с огнём возбуждения. И вот уже блондин никуда не спешит: помогает любовнику неторопливо выпутаться из плена собственной рубашки, а потом сразу же стаскивает со стройных ног чёрные штаны и прижимается тесно, впиваясь в губы новым поцелуем, потирается членом о член. Проводит рукой по чужому животу, и теперь сам сжимает вместе оба ствола сначала, начиная поступательные движения, сладкие, тягучие, медленные. Юнги дышит тяжело, толкается грубо, призывая ускориться, но чувствует губами ухмылку. — Слишком медленно? — негромко вибрацией интересуется целитель. — Непозволительно медленно, — поправляет брюнет, зарываясь пальцами в мягкие волосы, оттягивая чужую голову назад, заставляет открыть доступ к шее, по которой проводит языком, приподнявшись, а затем всасывает кожу, привычно оставляя отметину. Чимин фыркает тихо в усмешке, а потом пальцы исчезают, а сам юноша грубовато толкает брюнета обратно на подушки, целует — глубоко, изученно, властно, спускается дорожкой поцелуев сначала к груди, после — к прессу, где кусает слегка, оттягивая кожу, а после губы жарко и тесно накрывают головку, вырывая из груди Юнги новый рваный выдох, заставляя длинные пальцы вцепиться в светлые пряди. Чимин насаживается ртом умело, глубоко и до основания, языком сильно проводя по стволу и тихо постанывая, одуряюще глядя из-под ресниц. Выпускает с чавкающим звуком, и Юнги, раскрыв глаза, гипнотизирует эту комбинацию слюны и его собственной смазки, что идёт от пухлых покрасневших губ до самой головки. Чимин смотрит глаза в глаза, открыто, прямо, но в глазах — демоны пляшут какие-то свои танцы: наконец-то он понял, что Юнги пред ним лишён всякой воли и шанса на спасение. Лишён — и наблюдает сейчас, как, облизнув губы, юноша проводит по головке широким плавным движением языка, уделив особое внимание уретре, после чего всасывает снова, но брюнет… кончается. В том смысле, что с громким рыком отталкивает от себя, валит на лопатки, предварительно схватив всё с той же тумбочки склянку с маслом, откупоривает зубами, гипнотизируя это хитрое похотливое лицо под ним. И когда Чимин, ухмыляясь и вскинув брови, приглашающе разводит ноги в стороны, в мозгу что-то перестаёт работать, кажется. Потому что смазывает едва-едва, когда толкается с рыком в это тело на всю длину, понимает, что целителю и хорошо, и больно одновременно — нужный угол он с первого раза запомнил, и осознаёт, что Чимина плавит как раз-таки от этого коктейля противоречивых эмоций, когда сознание сходит с ума и покидает голову, оставляя место лишь инстинктам и животному желанию. Юнги ухмыляется лишь, когда уже после пары-тройки резких толчков чувствует, как их животам липко и мокро. — Маленький чувствительный мальчик, — урчит в раскрытый чужой рот, ловит губами это звучное «Бля-я-ять», выстраданное на одной ноте, когда целитель прогибается в спине, ногами плотно обхватывая за поясницу, насаживаясь и скуля затравленно, когда Юнги берёт его ещё не обмякший член в руку и начинает контрастно заданному ритму медленно, но чувственно массировать. Ему нравится сводить с ума своего мальчика раз за разом и мурлыкать довольным котом, когда его чувственный боевой партнёр откликается на его действия так чисто и ясно, подобно струне. Нравится чувствовать свой собственный вкус на этих губах, подтверждающий, что юноша принадлежит лишь ему — и никому другому. Чимин почти что хрипит под натиском ощущений: ритм там, внизу, лишь наращивает скорость, и его втрахивают в простыни бесполезным куском сырого мяса, но рука на его члене двигается медленно, кропотливо и нежно, тщательно втирая каждую каплю спермы в нежную кожу, в каждую новую вздувшуюся венку. Блондин обхватывает за шею, целует глубоко, и Юнги кроет абсолютно, когда он снова ощущает терпкий привкус собственной смазки в этом жарком рту, и ритм из быстрого становится просто бешеным, когда он спускает желание с цепи. Крик Чимина, монолитный и перманентный, сводит с ума, почти оглушает в этой тишине, и брюнет ловит его губами снова, позволив длинному протяжному стону соткаться голосовыми связками, когда удовольствие доходит до самого пика, сосредотачиваясь лишь только на одном участке тела, выстреливает вязкой блёклой струёй вглубь этого хрупкого тела, сотрясая собственное, и даже находит место удивлению, когда его руку пачкают новым оргазмом, и само тело Чимина обмякает послушно в его объятиях. Юноша дышит тяжело, но скатиться с него не позволяет, цепляясь ногтями в спину. — А я думал, одновременных оргазмов не бывает, — шепчет Юнги в эти губы. — Я умею удивить, — фыркает в ответ, прижимаясь теснее, а потом заваливая бойца на бок рядом с собой. — Сейчас тоже было далеко от любви к человечеству, — бормочет негромко, а потом освещает полумрак светло-зелёными искрами на пальцах, которые заводит за спину. — Всевышний, что бы мы делали без моей силы? — Понятия не имею, — урчит Юнги, улыбаясь, и что-то в этой улыбке заставляет Чимина впиться в его лицо внимательным взглядом. — Но как минимум бы сейчас не осилили второй раунд. И снова жарко целует, притягивая к себе своего испачканного ребёнка.***
Он снова слышит это громкое: «Войдите», но толкать дверь не спешит, снова тщетно пытаясь подобрать те самые слова, которые необходимы к озвучиванию. Юнги неправ, он считает. С Чимином, наверное, простое «Я люблю тебя» решит все проблемы, это бесспорно, но только Мин не втаптывал своего любовника в грязь, смешивая с дерьмом. Не давал ему два месяца на то, чтобы обдумать и взвесить и всё равно остаться взбешённым. В конце концов, целитель того не засекал с проститутами в обнимку в коридоре, но это уже, скорее, лирика. Капля в море. Поэтому, да, Тэхён входит в красные покои, понятия не имея, о чём ему стоит начать говорить сначала: в голове много мыслей, одна бьёт по самолюбию больнее другой, но все они, образуя хаос, выливаются в великолепную пустоту. Закрывает дверь за собой плотно, а потом поворачивает голову и видит, что Чонгук замер посреди комнаты, босой, одетый в одну лишь алую рубашку и штаны, смотрит внимательно и серьёзно. Ждёт, когда иллюзионист озвучит цель своего прихода, и Тэхён бы с удовольствием ему озвучил целый спектр причин, если бы хоть одна из них имела хоть какой-то вес. Поэтому просто смотрит и говорит спокойно: — Нам нужно поговорить. Лицо огневика застывает маской — даже такая простая фраза бьёт, кажется, в самую цель, вызывает у иллюзиониста дрожь по телу. Кто бы знал, как он хочет прямо сейчас вернуть всё назад и не причинять его Гукки столько боли, а перстень, который ему вернули накануне отъезда ко двору, сейчас нещадно жжёт указательный палец. Он думал о том, чтобы никогда его не носить больше, правда, но потом пришёл к глупому сентиментальному выводу, что так он, возможно, будет ближе к бывшему подопечному хотя бы мыслями. Но, да, каждый раз, когда ложился в постель с кем-то новым, украшение снимал, понимая, что идёт на предательство. — Нам не о чем разговаривать, — ровно чеканит Чонгук, и его низкий, с хрипотцой теперь голос, шевелит в душе Тэхёна мерзкого червячка нервозности. Хочется дать заднюю, сказать «Ладушки», поднять руки в примирительном жесте, чтобы после выскользнуть за дверь маленьким бесшумным ужиком, но стоит ли этот побег всего того, что он испытал? Юнги, он всё же прав в чём-то: зачем страдать и бояться, если можно выложить как на духу и понимать после, что ты хотя бы попытался изменить ситуацию? — Ошибаешься, — негромко роняет в ответ. — Есть. — Всё, что ты мог, ты мне уже сказал без малого четыре месяца назад. Довольно большой срок для того, чтобы всё взвесить и принять ситуацию, — Тэхёну кажется или кого-то прорывает? — Ты хотел, чтобы я ушёл, и я это сделал. Так что тебе, блять, снова от меня надо?! — кричит почти, трясясь от злости. — Ты и без того меня растоптал, получил, что хотел — наши отношения теперь носят исключительно деловой характер. Уходи, пожалуйста, к чёрту. — Нет, — и ноги сами делают шаг вперёд — а сам Чонгук, напротив, делает один назад, упираясь голенями в каркас кровати. — Чонгук, ты и без меня знаешь, что рано или поздно нам нужно было поговорить… об этом. — Не вижу смысла, — как отрезает. — Как и ты в своё время не видел в том, чтобы пощадить мои чувства. Я был ребёнком, Тэхён, но сейчас я — не он. И всё ещё прошу тебя уйти. — Ты не знаешь, что мне пришлось пережить! — нервы сдают, и его вопль разбивает эту тяжёлую атмосферу, заставляет огневика вздрогнуть было, а потом снова сжаться в тугую пружину. — Я хотел тебя защитить, всеми силами, мать твою! Знаешь ли ты, придурок, — ещё шаг. — Почему я так поступил?! Как больно мне было, когда я говорил тебе те унижающие вещи?! Я хотел в ногах твоих валяться, кретин! — и гнев опаляет лицо, искажённое яростным оскалом. — Тем утром, — вдох-выдох, и выходит даже ровно дальше. — Тем утром ко мне зашла Соичи и дала понять, что знает о нашей связи. Она прямым текстом угрожала, и хуй бы с ним, если бы мне. Она угрожала тебе, Гукки! — и Чонгук снова дёргается как от удара. — Понимаешь? Тебе… И замирает сам, глядя на то, как расширяются чёрные глаза, в которых видно отблески огня из камина. Замирает, потому что чувствует что-то злое, что течёт по щекам, а когда открывает рот снова, выходит хрипло и прерывисто — и чёрт бы с ним, потому что тогда был унижен его подопечный, а сегодня настало время для наставника, который заслужил. — Она хотела превратить твою жизнь в ад и была во власти это сделать. А я не хотел для тебя такого, и решил, что уж лучше будет, если ты пострадаешь, плюнешь и пойдёшь дальше, чем будешь раз за разом окунаться в котёл, полный дерьма, зная, что это я и связь со мной являемся причиной твоих страданий. — Ты, блять, и без того превратил мою жизнь в ад! — огневик сокращает дистанцию, цепляется сильными пальцами за фиолетовую рубашку на груди и встряхивает хорошенько. — И если тебе интересно, то я прошёл все его круги, и мне нихуя не понравилось! — шипит в лицо зло, и Тэхён видит на этих щеках такие же злые слёзы как отражение собственных. — Ты был тем, кто принял решение, не спросив у меня ничего, — рычит. — Ты лишил меня права выбора. Я не идиот, Ким Тэхён, и я мог бы придумать что-нибудь. Мы могли бы, но ты решил всё сделать проще и позволить себе сбежать. И, знаешь, что? — отпускает резко, и иллюзионист едва что не падает. — Катись нахер отсюда. Я не хочу тебя видеть. — Врёшь ведь, — ухмыляться надменно и плакать в одно и то же время — это сложно, но Тэхён теперь тоже не ищет лёгких путей. Следует примеру Юнги и не бежит, и будет стоять на своём до последнего. Как он сам там сказал? «Ради этого мальчишки», кажется? Сейчас перед ним — не ребёнок совсем, но там, за чёрными омутами, скрывается всё тот же Чонгук, он видит. Его подопечный, спокойный сам по себе, но заходящийся от щелчка пальцев, приправленных фиолетовыми искрами. Поэтому Тэхён сам хватается за ткань на чужом теле, смотрит провокационно, мол, давай, скажи ещё что-нибудь столь же нелепое. — Ты ведь не хочешь, чтобы я уходил, верно, Гукки? И тактика срабатывает спусковым крючком: Чонгук замирает на мгновение, впиваясь в его лицо нечитаемым взглядом. А потом перехватывает чужое запястье, слегка наклонив голову, и улыбается — нехорошо, даже страшно. — Да, пожалуй, ты прав. Не хочу. И Тэхён летит на красные подушки мордой вниз тут же. Пытается встать, но чувствует сильные пальцы, что сжимают волосы на затылке больно, без шанса повернуть голову без слёз на глазах. — Я надеюсь, ты позволял своим сладким мальчикам играть со своей задницей? — зло шипит огневик прямо на ухо, приправляя свои слова сильным шлепком по чужой пятой точке. — Потому что если нет, то мне очень жаль. И Тэхён вырваться хочет, чувствуя, как грубо оттягивают его голову назад, а кровать проседает под дополнительным весом. Чувствуя, как к самому сокровенному прижимается что-то твёрдое, с силой, и грубо. Чувствуя, как трещит ткань его новых штанов, которые срывают с него грубо, без всякого шанса на спасение обновки в дальнейшем. Иллюзионисту такое положение дел не нравится от слова совсем, но это властное «Лежать!», брошенное откуда-то сзади хрипло и грубо, заставляет заскулить и подчиниться, а у тела, кажется, на всё происходящее совсем иное мнение, потому что, оказывается, этому человеку нужно сделать так мало для того, чтобы заставить его член уткнуться головкой в живот, а спину — прогнуться по-блядски. — Хороший мальчик, — урчанием на ухо, мочку которого прикусывают болезненно, а в рот глубоко и грубо, почти до рвотного позыва вторгаются два пальца, которые иллюзионист послушно обхватывает губами и активно сосёт, позволяя слюне обильно капать на подбородок. Он чувствует чужой крупный член меж своих ягодиц, дрожит всем телом, но не знает, от чего точно: с одной стороны, страшно до чёртиков, а с другой… Это же Гукки. Его маленький мальчик, что сейчас заставил прогнуться и подчиниться и всё же решает подогреть котёл удовольствия, положив сухую ладонь на его член и проводя по всей длине грубо и жёстко. Тэхёну больно, Тэхён скулит задушенно, брыкаться пытается, но пальцы красноречиво упираются в глотку, царапая ногтями нежную кожу внутри, вызывая очередной рвотный позыв и нелицеприятный звук из гортани. А иллюзионист, кажется, с ума сходит от этого дикого сочетания, потому что боль растворяется в неожиданном удовольствии, а когда одна рука, перепачканная в смазке, вновь хватает за волосы на затылке, заставляет уткнуться в подушки почти без права на человеческий вдох, а смазанные слюной пальцы второй вторгаются в задний проход, бегло и грубо растягивая, он почти что кончает, потому что… — О, не позволял. Тогда извини, — без намёка на сожаление, и пальцы исчезают, а парень слышит этот плевок на руку, и дёргается, жалобно мыча, но хватка на волосах с рыком усиливается, удерживая в нужном положении, а внутрь вторгается что-то огромное и твёрдое — хвала богам, медленно, но Тэхён всё равно свиньёй визжит в подушку, чувствуя горячие слёзы на щеках и тёплую кровь по бёдрам. По ощущениям — его пополам разрывают, а вся нижняя часть тела превращается в одну рваную рану, и когда Чонгук входит полностью с влажным шлепком, проводит по его опавшему члену рукой и толкается на пробу, Тэхён снова орёт, но плотная ткань предсказуемо заглушает. — Больно, да? — на ухо шепчет без капли раскаяния. — Мне тоже было, когда ты, — толчок, сопровождаемый воплем. — Разбил, — и ещё один, вызывающий молебное поскуливание. — Моё, — дыхание рваное, а в этом сосредоточении боли головка-таки упирается во что-то такое, что вызывает сдавленный вопль и заставляет член дёрнуться. — Сердце. Извращенец, — смеётся на ухо, снова проводя по начинающему крепнуть стволу. — Как здесь можно получать удовольствие?! — Если жизнь ебёт тебя в зад, то просто помоги ей найти нужный угол, — найдя в себе силы повернуть голову и даже ухмыльнуться, отвечает Тэхён, и неожиданно даже для себя стонет громко, когда Чонгук ускоряет темп, не меняя положения органа глубоко внутри. Цепляется за простыни, чувствуя, как перстни впиваются в пальцы. Прогибается в спине, чувствует, как кровь пачкает даже внутренний сгиб колена, и с шумным выдохом кончает в чужую большую ладонь, доведённый до пика то ли стимуляцией с обеих сторон, то ли самим фактом, что стена ненависти Чонгука, кажется, сломана, потому что когда огневик через пару-тройку толчков шумно кончает следом, то позволяет себе неожиданно нежно прижаться губами к мокрой от пота шее — и отпускает, выходя резко, снова заставляя шипеть змеёй. — А теперь — уходи, — мрачно бросает огневик, и, повернув голову, иллюзионист видит этот мрачный взгляд, когда брюнет, морщась, заправляет всё ещё не опавший член в штаны. — Мне насрать, как. Но я не хочу тебя видеть. — Опять врёшь, — ухмыляется сквозь слёзы боли, но честно встаёт еле-еле, не обращая внимания на смесь спермы и крови, что струится по бёдрам и капает на пол. Стонать от боли нельзя, но кто говорил, что запрещается корчить мину, что говорит: «Мне больно физически и душевно, но я сильный и я смогу», дабы оставить Чонгука с неприятным осадком от произошедшего. Поэтому улыбается грустно, самыми кончиками губ, и ставит точку в сегодняшнем вечере. — Только меня ты и хочешь видеть, мой милый Гукки, — и делает шаг, что отдаётся болью во всём теле, когда неожиданно тёплая ладонь ложится на нагую поясницу и заставляет затормозить, обернуться. Увидеть слабину в этих тёмных глазах, когда Чонгук подходит ближе и выдыхает негромко и нервно. А потом протягивает руку и снимает с тонкой руки всё тот же массивный перстень и шепчет: — Это моё. И, фыркнув, Тэхён позволяет ему эту вольность. Не подбирает вещи — слишком больно нагибаться, и, вообще, кто будет циркулировать по крылу в столь поздний час? Поэтому, на свой страх и риск, выходит в коридор обнажённым и с силой хлопает дверью. Потому что, пусть, сука, знает, что надругался, несмотря на то, что… Иллюзионисту понравилось.