***
Сокджин, оказывается, крайне принципиален в некоторых вопросах, ибо в конце недели выгоняет Юнги и Намджуна из своих покоев, оставляя лишь Хьюза, который в последнее время кажется каким-то отстранённым, аргументировав это тем, что маскарад на то и маскарад, чтобы эти двое угадали, кто из них кто, по зову сердца. Чимин разочаровывать наставника не решается, поэтому деликатно давит в себе слова о том, что не раскусить целителя с его широким разворотом плеч будет крайне сложно, как и замечание о том, что Юнги, вообще-то, уже знает цвет костюма Чимина. Но Сокджин делится новой информацией: как раз именно потому, что Юнги в курсе, во что будет одет его молодой человек (это молодой мужчина произносит с особым придыханием), он распорядился костюм изменить. И теперь Чимин смотрит на себя в зеркало, удивлённый тому, как гармонично сидят на нем дорожный ярко-синий плащ с широкими рукавами, расшитый серебряными нитями, и камзол в тон, усыпанный прозрачными тяжёлыми камнями и отороченный орнаментом в виде бледно-зелёных листьев с золотом. Сокджин, одетый в чёрные шелка с золотым кантом, протягивает юноше дорогую тяжёлую маску в тон одеждам, что фиксируется лишь на верхней половине лица, улыбается широко и подмигивает. — Но ведь эта маска не закрывает всё лицо, — бросает в нерешительности целитель. — Юнги меня узнает, — и смотрит осуждающе на чёрную маску Сокджина, что закрывает абсолютно всё. — Это нечестно. — Глупый! — восклицает наставник, закатывая глаза. — На этом балу будет множество народа, а Юнги будет искать глазами другой костюм! Мы все едем в разное время и в разных экипажах, так что ему придётся постараться! — и неожиданно лицо шатена прошивает хитрым выражением, и он говорит уже значительно тише. — Ты заметил, что Чонгук перестал испепелять Тэхёна взглядом каждый раз? Они, что, поговорили? «Да-а-а, поговорили», — думается Чимину, но юноша слово своё держит, и ни он, ни Юнги не рассказывают ни одной живой душе о забавном случае в казарме, произошедшем одним ясным утром. Но лучший друг выглядит действительно более… живым, что ли? Улыбаться чаще начал, приходит помогать с тренировками, раз за разом восхищаясь идентичностью своего образа, что каждый раз генерируется энергией без всякого участия юноши. Юнги уже несколько раз за неделю бросил задумчивое: «А почему именно Чонгук?», и если бы у целителя был ответ на этот вопрос, то всем было бы проще. Но подсознание раз за разом посылает именно образ огневика драться против него же, и боец лишь сжимает зубы, но молчит, а потом особенно яростно втрахивает в чистые чёрные простыни, вызывая оргазм за оргазмом, ставя всё больше отметин по шее, которые сейчас, перед маскарадом, Чимину приходится исцелить. — Не знаю, — пожимает блондин плечами, фиксируя на лице маску. — Может быть. Чонгук не говорил мне ничего пока что об этом, — и это чистая правда, и ему даже немного обидно: уж кому-кому, а лучшему другу тот мог поведать свои тайны. — Я-я-сно, — тянет Сокджин, плотно завязывая на светловолосом затылке чёрные ленты и явно не веря. Но подопечный лишь пожимает плечами легкомысленно, тем не менее позволив себе нахмуриться и поддаваясь лёгкому волнению. …Белый экипаж останавливается прямо в заполненном людьми дворе, и слуга в простой чёрной маске подаёт руку, помогая сойти. Вокруг — душный вечер, гомон и музыка, и юноша невольно цепляется за руку своего наставника, что здесь чувствует себя определённо комфортно, вдохнув полной грудью и бросив весёлое: «Ну, полетели!». Чимину пока нервозно, неуютно и тошно, а тугой накрахмаленный воротник душит немного, поэтому он оттягивает жестковатую ткань, сглатывает шумно и устремляется за Сокджином ко входу верной собачкой, ввинчиваясь в разномастную толпу. Женщины, одетые в яркие пышные наряды, хохочут весело, фонтан, у которого обосновался целый оркестр, шумит задорно, и всё вроде бы располагает к веселью, но маленький занудный червячок внутри не даёт расслабиться и насладиться вечером. — Ты слишком нервничаешь, — шепчет Сокджин ему на ухо и звук выходит глуховатым из-за его маски. — Будь поспокойнее и много не пей: вот тебе залог успеха. Танцуй, веселись, приглашай дам, флиртуй — сегодня тебе открыты все дороги! «Ага, до первого Юнги за поворотом», — думает мрачно, а потом едва слышно вздыхает: будь его воля, он бы с удовольствием остался лежать на чёрных простынях в этих сильных объятиях. Очевидно, влюблён настолько отчаянно и глупо, что даже мыслей о том, чтобы танцевать с кем-то другим, нет совершенно. В просторном холле людей ещё больше, и блондин ёжится зябко, услышав голос Лероя Дюпуи где-то совсем рядом: столь очевидный ловелас, как и все вокруг, настораживает, но когда широкоплечая фигура в розовых шелках врезается в него на полном ходу и обдаёт легким запахом спиртного, то юноша понимает, что вечер будет крайне весёлым, ибо в голубых глазах сквозь прорези в золотой маске на половину лица читается мгновенное узнавание. — О, — грудной голос поднимается сразу на октаву. — Кто же здесь почтил нас своим присутствием? Уж не то ли прекрасное создание, мысль о котором мешала уснуть мне всю последнюю неделю? — Возможно, Вы путаете меня с кем-то, — вымученно улыбается юноша, делая шаг назад и увеличивая между ними дистанцию. Глаза испуганно бегают по всему холлу: где-то здесь, совсем рядом, может находиться Юнги, который наверняка уже приехал и тоже ищет его. Не может не искать, чтобы держаться рядом и в отдалении незримой тенью, не привлекая внимания, но и не выпуская из виду. Сокджин, как назло, тоже куда-то исчез, очевидно, унесённый толпой дальше. — Тебя, Чимин, невозможно перепутать ни с кем, — очаровательно улыбается мастер над монетой и протягивает руку, обтянутую нежно-розовой перчаткой. — Не составишь компанию, мой очаровательный фей? — и юный целитель чертыхается внутренне от подобного фамильярного поведения в свой адрес, поэтому улыбается шире и вежливее. — Я бы с радостью, господин Дюпуи, но… — Всевышний, я же говорил тебе, душка, для тебя я просто Лерой! — восклицает мужчина, а потом наклоняется ближе, — Для тебя, по правде, я вообще могу быть кем угодно. И на подобное правда кто-то ведётся? Очевидно, что так, раз местный герой-любовник позволяет себе подобные вольности. Чимин делает ещё один шаг назад, склоняет голову в уважительном поклоне. — Я бы и с радостью, господин Дюпуи, но я потерял своих спутников, и мне кажется логичным, что рано или поздно кто-то из них вернётся за мной, поэтому я, пожалуй, дождусь их здесь. — Одному тебе наверняка будет очень скучно, — вот же привязался, собака. — Я останусь с тобой. Эй, ты! — кричит слуге, с подносом проходящему мимо. — Дай-ка нам с господином шампанского! — и, получив пару бокалов, даёт в руки Чимину один. — За нашу чудесную встречу, что, как мне видится, была предрешена самим Всевышним! — За нашу чудесную встречу, — кисло повторяет целитель, чокаясь с мастером над монетой и всей душой надеясь, что неожиданно в холл ворвётся целое поголовье лошадей и растопчет того к чёртовой бабушке. Но этого, увы, не происходит, а мужчина вновь сокращает между ними дистанцию — Чимин снова предсказуемо делает шаг назад и немного правее, дабы оттянуть и без того скорую встречу с каменной стеной ещё ненадолго. Дюпуи делает глоток, чмокает губами в блаженстве. — Великолепный напиток! Но я смотрю, ты не пьёшь! Попробуй его, — и у юноши не возникает сомнения, что его планируют накачать алкоголем в ближайшее время как барышню с тонкой душевной организацией. — Я, право, хочу сохранить здравый рассудок хотя бы до середины этого чудесного вечера, господин. — Ох, брось, что будет от одного лишь бокала?.. — начинает было мастер над монетой, но спасение приходит в лице бледно-зелёной перчатки, что ложится на его плечо со спины и вынуждает обернуться, а с губ молодого целителя вырывается вздох облегчения, ибо этот острый подбородок, смуглую кожу и квадратную улыбку он узнает из тысячи, сколько бы Тэхён ни скрывал своё милое личико за ажурной маской в тон перчаткам и громоздкой, но, определённо, модной шляпой. — Ах, Лерой-Лерой, — и низкий урчащий голос прорезается даже сквозь гомон и музыку. — Совершенно нельзя тебя оставить одного, дорогуша, сразу находишь кого-то нового, — и картинно зевает, прикрыв рот ладонью. — Ты так предсказуем и скучен. Я разочарован. — Ты не отвечал на мои письма, Тэ, — но мужчина выглядит пойманным с поличным и поэтому поджимает доселе распушившийся хвост. — Что я мог подумать?! — Глупый, глупый Лерой, — качает головой иллюзионист, и белое перо в его шляпе приходит в движение тоже. — Я проверял твои чувства — сам знаешь, в наше время никому верить нельзя. А ты проверку не прошёл. Пойдём, Чимин, — теряя к Дюпуи всякий интерес, обращается к юноше. — Сокджин там от нервов себе руки по локти сгрыз, — и, быстро вырвав бокал из пальцев молодого целителя, безапелляционно ставит на поднос проходящего мимо слуги, после чего берёт за плечо, разворачивает в сторону лестницы и легонько подталкивает. Чимин едва не бегом бежит, но вовремя останавливается, дабы дождаться Тэхёна, что смотрит на мастера над монетой с пару мгновений, бросает разочарованное «Как жаль, как жаль» и отправляется следом, прекрасный и стройный в своём новеньком светло-зелёном камзоле с золотыми пуговицами. — Спасибо, — негромко говорит юноша, когда они начинают подъём по ступеням. — Он меня там чуть не сожрал. Не знал, куда деться. — Ты помогаешь мне, я помогаю тебе, — несколько отстранённо тянет иллюзионист. — Говорят, на этом строится дружба, хотя откуда мне знать, — и, прихватив Чимина за локоть, ведёт в очередной длинный широкий коридор, полный людей и смеха. — Я сразу, ещё на заседании понял, что он постарается сцапать тебя на карнавале. Ему повезло, что вас первым заметил я, а не… — и кашляет в кулак, но блондин фыркает, услышав сдавленное «Юнги», заглушённое тканью. — Сокджин правда распереживался? — спрашивает, уже понимая, что направляются они в тронный зал, и потому аккуратно высвобождается из чужой хватки. — И да, и нет. Он испугался, когда я спросил у него, где ты. Думал, что ты идёшь за ним по пятам. Но куда в больший ужас его привёл Юнги. Ох, ты бы видел его лицо. Он даже маску с лица сорвал, чтобы Джин понял, насколько наш живой труп разозлён. А потом я ещё вспомнил, что охочий до тебя Дюпуи уже под определённым градусом, но, кажется, это был не лучший момент, чтобы это озвучивать… — и виновато разводит руками, заставив юношу фыркнуть вновь. — Но сказанного не воротить. Поэтому Юнги пошёл искать тебя на улицу, а я — в холл. Сокджин остался в тронном зале на случай, если ты всё же объявишься, — и одаривает широкой игривой улыбкой проходящих мимо барышень, что смеются польщённо. — А где Чонгук? — интересуется Чимин, подходя к двойным дверям и позволяя страже распахнуть её перед собой, увлекая в мир оглушающего вальса. — Не знаю, — ровно отвечает иллюзионист и берёт куда-то влево. — Он ехал в одном экипаже с Намджуном и Хосоком. Я вместе с Юнги. — Чимин! — и неожиданно вокруг оказывается много-много густо надушенной чёрной ткани, и на мгновение блондин даже теряется, а потом понимает, что это просто его горе-наставник нашёл, наконец, своего подопечного. — Всевышний, Чимин, я такая плохая мать! Прости меня, прости! — Ты умудрился проебать в толпе взрослого парня, — ухмыляется Тэхён и берёт с очередного подноса бокал красного. — Ребёнка бы я тебе точно не доверил. Так что, да, ты очень плохая мать, Джинни. Сокджин ноет что-то нечленораздельное, а его подопечного неожиданно на смех пробирает: на тот самый, что с тонкой ноткой истерики, особенно, когда Тэхён даёт ему бокал вина и говорит задумчиво «Интересно, а где сейчас Юнги?». Сокджин вздыхает сокрушённо и качает головой, но тут к нему подходит плотный невысокий мужчина и вовлекает в активный разговор, в тему которого юноша вникать совершенно не хочет, а потому чокается с иллюзионистом, делает глоток хмельного напитка и, пользуясь тем, что никто не прислушивается, спрашивает негромко: — Вы поговорили с Чонгуком? Тэхён вздыхает со стоном, закинув голову к потолку, а потом смотрит в упор, вскинув бровь: — Почему тебя это так интересует? — Я помогаю тебе, чтобы ты потом помог мне. На этом действительно строится дружба, — ухмыляется лекарь и делает ещё один небольшой глоток вина. — Но я не смогу оказать помощи, если не буду знать, что лечить. — Почему бы тебе не спросить у человека, с которым тебя точно связывают крепкие дружеские узы? — иллюзионист смотрит куда-то вбок, прямо на вход, и Чимин понимает: тоже ищет взглядом, робко надеется, что вот-вот войдёт, почувствует на себе выжидающий взгляд, обернётся, увидит… — Потому что Чонгук так сильно был подавлен, насколько это возможно. И, вообще, — обвиняюще указывает пальцем на собеседника. — Это ты был тем, кто бросил. И, если тебе интересно, то с тех пор, как у вас кое-что сдвинулось с мёртвой точки, он стал похож на человека больше, чем в последние месяцы. — Да? — и Тэхён даже голову резко поворачивает, едва не расплескав свой напиток. А потом вздыхает. — Нет, мы… не говорили после произошедшего. Точнее, говорили, конечно, но пересекались только на людях, поэтому… — разводит руками и залпом осушает бокал. — Поэтому так. — Тебе бы немного дожать — и всё случится, — улыбается юноша мягко. — Я чувствую. По нему видно, что он почти тебя простил, не упусти этот момент. — Учту, мой прекрасный наставник, — и треплет по щеке издевательски, но с доброй усмешкой, после чего растворяется в толпе, плавно покачивая узкими бёдрами. Чимин вздыхает, качает головой в недоумении, допивает свои жалкие остатки и, убедившись, что Сокджин всё ещё занят разговором, решает отправиться на небольшую разведку, зарёкшись самому себе, что ни в какие приключения попадать больше не будет. В голове с непривычки шумно немного, щёки, он чувствует, румянятся несколько, поэтому жизнь сейчас кажется чуточку лучше, а в душе просыпается интерес и даже азарт. Он никогда не бывал на подобных мероприятиях, но всю последнюю неделю Сокджин активно натаскивал нерадивого ученика по этикету и разжёвывал различные тонкости поведения в обществе, поэтому сейчас он чувствует себя даже уверенно (или этому всему виной выпитое, он не уверен). Намджуна он замечает практически сразу: в тёмно-красном камзоле и с роскошной маской на половину лица, тот высокой худой фигурой возвышается над доброй половиной собравшихся, и сейчас активно дискутирует с какой-то дамой в дорого выглядящем золотом платье. Лидер тоже его замечает и улыбается, узнав мгновенно: как Чимин и говорил, маска эта ни разу ничего не скрывает и не узнать его может лишь тот, кто никогда в глаза не видал. Хосока он определяет по рыжей шевелюре и тонким чертам спустя уже пару минут своей небольшой увеселительной прогулки прямо в центре зала, находя молотоносца лихо отплясывающим в ярком жёлтом одеянии, которое ему, к слову, очень идёт. Остаются лишь двое тех, кого юноша хочет видеть больше всего прямо сейчас, но что, кажется, прячутся от него намеренно: ни волнистой шевелюры Чонгука не видно на горизонте, ни непослушных иссиня-чёрных прядей Юнги, что падают на лоб. Это маленькое путешествие заводит целителя в неожиданно полупустой, освещаемый только ярким светом луны коридор с кучей дверей, наверняка закрытых. Роскошный, выложенный сине-белой плиткой и с тяжёлыми портьерами цвета лазури на высоких, под самый сводчатый потолок, окнах. Делает пару шагов к широкому мраморному карнизу, с интересом выглядывает на улицу, отмечая с восторгом великолепный сад с обилием растительности и прекрасным белым масштабным фонтаном поодаль, возможно, в самом его центре, и невольно думает о том, как радовалась бы мама такому количеству прекрасных цветов и аккуратно постриженных кустов. Ландшафт… впечатляет. Настолько, что Чимин оглядывается в поиске какой-нибудь двери, ведущей наружу, но таковой не находит и с унынием идёт по коридору дальше, когда кто-то резко кладёт ему руку на плечо и разворачивает так быстро, что только военная выучка и постоянная практика на баланс в тренировочных залах не дают грохнуться на негостеприимный холодный пол. — Какого хрена ты здесь делаешь?! — Юнги взбешён, и это видно даже через прорези в маске — опять же, на половину лица, а Чимин, вопреки здравому смыслу, ловит себя на том, что белый цвет его любовнику очень идёт, поэтому стоит молча, жрёт глазами, нагло пользуясь тем, что в коридоре есть люди, а, значит, никакой скандальной сцены ему точно никто не закатит. — Я как идиот бегаю по всему дворцу и ищу тебя, — шипит уже значительно тише. — А ты!.. — А я, — разводит руками. — Заскучал и решил пройтись. На лице бойца застывает гримаса недоумения, а потом он смотрит внимательнее, будто силясь увидеть что-то новое в уже вдоль и поперёк изученном лице, и говорит негромко: — Ты, что, пил? — Немного, — и блондин пожимает плечами рассеянно. — Нельзя было? — Можно, конечно, но… — и в кои-то веки Смертоносному Юнги действительно нечего сказать. Поэтому он просто закатывает глаза и хочет было вернуться в тронный зал, но останавливается после шёпота «Пойдём со мной». — Ты издеваешься? — бросает через плечо возмущённое. — Здесь люди, привет! — Господин Юнги! — неожиданно громко говорит Чимин и наслаждается собственным звонким голосом, разрезавшим мерный гул коридора. Люди начинают бросать взгляды. Боец поворачивается резко, на красивом лице явственно читается: «Что ты делаешь?!», но юношу это не останавливает. — Разрешите попросить Вас показать мне этот чудесный замок, я боюсь заплутать в одиночестве! — Не могу отказать, — цедит брюнет, наклонив голову к плечу. — С чего хотите начать?***
— Ты меня избегаешь, — и Чонгук, живо болтающий в данный момент с очаровательной госпожой Фон, с которой познакомился получасом ранее, вздрагивает от знакомого низкого голоса, который не стесняется говорить подобные вещи во всю мощь своих голосовых связок, кажется. Делает большие глаза, обернувшись к этому, очевидно, пропащему человеку, что на почве бесконечных алкогольных возлияний, кажется, тронулся умом. — Весь вечер и всю неделю. О, — и Тэхён смотрит на всё ещё активно жестикулирующую барышню. — За неё не переживай: она, как и все здесь сейчас, думает, что ты всё ещё с ней говоришь, — делает вид, что прислушивается. — О политике нашей славной Империи на северной границе. Если тебе любопытно, то ты поддакиваешь. Ах, да, ты же именно этим и занимался последние двадцать минут, как увидел, что я наблюдаю! Какое совпадение! — Что тебе надо? — и Чонгук, позволив новой знакомой и дальше находиться в плену иллюзии, скрещивает руки на груди, глядя упрямо на эти изысканные тонкие черты. Тэхён улыбается по-лисьи, наклоняет голову к плечу и вежливо интересуется в ответ: — Разве ты сейчас считаешь себя в праве задавать подобного рода вопросы? — и указывает подбородком на фиолетовый камзол огневика. — Чего ты добиваешься — вот этот вопрос уже куда интереснее. Лично я твой наряд рассматриваю как призыв к действию. Ничего не хочешь мне сказать? — Ничего, — и Чонгук отворачивается было, пряча покрасневшие скулы. Не хочет дальше продолжать этот дурацкий диалог, который всё равно ни к чему хорошему не приведёт, как и их последняя встреча, после которой он буквально сожрал себя за содеянное и выплюнул обратно. Их отношения, любого формата, обречены так или иначе: дружеских у них не было и не будет никогда, а что до романтических… огневик удерживает себя от усталого вздоха. Тэхён, к сожалению, не Юнги. Тэхён бежит, спасает свою шкуру, привыкший ныкаться по углам и просто собирать информацию. Он иллюзионист, не привыкший бороться с трудностями нос к носу, и, на самом деле, его настойчивость сейчас удивляет, заставляет сделать в голове ставки: на сколько его вообще хватит перед тем, как жизнь щёлкнет по носу и бывший наставник, поджав хвост, вновь убежит в свою нору? — А по-моему, хочешь, — и он чувствует руку на своём предплечье и понимает, что сдался, на самом-то деле. Уже в тот день, как впервые увидел после долгой разлуки, поднял белый флаг, просто верить отказывался, а сейчас выживает на бычьем упорстве и убеждениях, которые кажутся правильными. Но чёртов камзол же надел всё равно. — Гукки, — и Тэхён разворачивает его к себе лицом, и сквозь прорези в маске огневик видит, кажется, больше, чем должен. — Пожалуйста. — Что? — бросает сухо, но руки не отнимает. — Пойдём. Поговорим. Пожалуйста, — и смотрит побитым щенком, и, вздохнув, Чонгук вымученно кивает, понимая, что этот раунд им однозначно проигран, и поворачивается к госпоже Фон, позволяя иллюзионисту отойти в тень колонн. Та всё ещё рассуждает о действиях генерала Вольфесса в недавней облаве, но он чувствует на себе внимательный взгляд пары глаз, поэтому быстро диалог сворачивает, извинившись и с мягкой улыбкой сославшись на какое-то важное дело государственного уровня (девушку это повергает в абсолютный экстаз и она обещает дождаться). Он видит светло-зелёный наряд, мелькнувший в боковой двери, и, выждав с минуту, идёт следом, попадая в ещё один коридор с громоздкими синими портьерами и садом за окнами. Тэхён останавливается посередине, срывает с себя маску, обнажая лицо, а на вопросительный взгляд огневика, что кивает на немногочисленных людей вокруг, лишь бросает отрывистое «Нас никто не видит», после чего ныряет в первую попавшуюся дверь, дожидается, пока бывший подопечный зайдёт следом и закрывает на замок изнутри. — И о двери этой теперь никто тоже долго не вспомнит, — ухмыляется иллюзионист, а потом оборачивается и обнаруживает себя в небольшой… гостиной, наверное, Чонгук не уверен. Всё, что здесь есть — это ковёр на полу, растопленный камин, книжный шкаф да широкий диван, на подлокотник которого он присаживается нерешительно, стягивает с себя эту дурацкую маску, от которой лицо чешется, и начинает говорить первым. — Я хочу извиниться, — и Тэхён, очевидно, этого не ожидает, потому что замирает в этой дурацкой шляпе, вытягивается, глядя на огонь. — Я наговорил… и сделал очень много нехороших вещей. В ту ночь. Тебе было больно, у тебя даже кровь текла, — вздыхает и смотрит на собственные руки. — Я не хотел. Меня как будто подменили: я и не думал раньше, что на такое способен. Прости. — Мне понравилось, — раздаётся отрывистое, вынуждающее резко поднять голову. Тэхён смотрит, не мигая, прямо на него, скрестив на груди руки, и даже перо на его головном уборе, кажется, чего-то от бывшего ученика ждёт. Знать бы, чего… — Что? — выходит максимально глупо, но в голове сейчас только это. — Мне. Понравилось, — чеканит Тэхён с абсолютно нечитаемым лицом. — Но я хотел поговорить не об этом. — А о чём тогда? — в горле першит. — О нас, идиот, — и иллюзионист сокращает дистанцию между ними в два больших шага, упирается руками в чужие бёдра и заглядывает прямо в глаза, а лицо его близко-близко, настолько, что дыхание перехватывает. — Я хочу поговорить о том, что между нами происходит! — А разве между нами что-то происходит? — но смотрит жертвой в глаза этой змее, понимая, что пропадает абсолютно. И радуется в какой-то степени как зависимый, который, наконец-таки получил свою дозу наркотика. Тэхён рядом. Тэхён с ним. Сейчас. Так близко. — Я люблю тебя, — с места в карьер, не разрывая зрительного контакта. — Люблю тебя так сильно, что мне страшно. Ты — всё, что я хочу защищать. Всё, чем я хочу жить. Моя жизнь разделилась на две части: до встречи с тобой и после неё, и я жалею лишь о том, что судьба не свела нас раньше. Я люблю тебя, Гукки, и сейчас не боюсь это признать, потому что достаточно настрадался. Ты не заслуживаешь того, чтобы я сейчас снова сбежал. И… — голос иллюзиониста неожиданно срывается и вынуждает того сделать судорожный вдох. — И если ты не поверишь мне сейчас, это убьёт меня, потому что всё, что мне нужно в этой жизни, в данный момент находится передо мной. Я никогда не захочу ничего другого. Никого другого, Чонгук. Юноша смотрит прямо в эти глаза, лишившись, кажется, дара речи. Не веря тому, что это действительно происходит с ним и сейчас, и пугаясь одновременно, потому что каждое слово, оброненное сейчас Тэхёном так твёрдо и уверенно, вызывает неконтролируемый поток рыданий где-то внутри; воскрешает того самого Гукки, что злился на раздражающего наставника, убегал от иллюзорного деда с клюкой и критиковал розовый бантик на голове огромного каменного дракона. Тогда всё было через задницу, потому что у них не бывает иначе, но тогда было искренне и легко. Гукки своему наставнику верил. Огненный Чонгук, весь такой из себя жёсткий и принципиальный, Иллюзорному Тэхёну верить не хочет, но глупенький наивный Гукки, что сейчас очнулся от многомесячной комы, молит об этом и, кажется, сильнее в сто крат. — Я не прошу тебя признаваться мне в ответных чувствах, — негромко и твёрдо говорит иллюзионист. — Или поверить мне сразу же, но я прошу тебя о шансе. Ты забрал мой перстень, — и Чонгук чувствует, как впиваются в его бёдра чужие длинные пальцы. — Ты надел на себя мой цвет этим вечером. Всё ещё будешь говорить, что между нами ничего не происходит, Гукки? — и этот надрывный конец, это слишком. Это, кажется, добивает жалкие остатки Огненного Чонгука, образ которого он холил и лелеял последние месяцы, взращивал и надеялся на то, что сможет им прикрыться в случае чего. Хрен. И Чонгук срывает с этого придурка его идиотскую шляпу, впивается в губы, что отвечают сразу же, зарывается пальцами в мягкие волосы на затылке — кто бы знал, как сильно и долго он этого хотел. Тэхён, кажется, плачет снова — Чонгук чувствует влагу, что смешалась на их щеках. Или это он сам плачет, неясно. Но обхватывает ладонями нежно это лицо, осушает губами влажные дорожки, а потом снова приникает к чувственному рту, опуская руки на спину и сжимая в объятиях, крепко и надёжно, ощущая, как ломается и собирается заново, умирает и воскресает одновременно. И его прорывает: утыкается в светло-зелёную ткань на плече и чувствует, как тяжело сотрясается в рыданиях грудная клетка, и воздуха в лёгких не хватает катастрофически. Как и чувствует эти тонкие сильные руки, что прижимают плотнее, как маленького ребёнка, и лёгкий поцелуй в висок тоже не проходит незамеченным. — Теперь я с тобой, — низкое на ухо. — Я никуда не денусь, Гукки. Не брошу тебя. И Чонгука разрывает снова в настоящий животный вой, где смешались страдание и облегчение, страх перед неизвестностью и надежда на светлое будущее, желание бороться и робость. В Чонгуке сейчас слишком много всего, и эти слова — только многоточие в летописи его эмоций, добавляют масла в огонь, заставляют вжиматься в это поджарое гибкое тело в поисках опоры и поддержки, которой так не хватало. — Спасибо, Гукки, — и, через пелену всхлипов чувствует на своём затылке большую ладонь, что успокаивает. — Спасибо за шанс.***
— Тебе не кажется, что бал-маскарад подразумевает танцы в масках и принятие на грудь, а не странные прогулки по замку? — ухмыляется Юнги в очередном пустом коридоре и переплетает свои пальцы с его. Чимин смеётся чуточку пьяно, а потом смотрит счастливо-счастливо и наклоняет голову к плечу. — Тебе не кажется, что бал-маскарад — это вообще так себе затея? — С каждым днём я понимаю всё больше, насколько был прав, когда пошёл на поводу у собственных чувств, — и, воровато оглядевшись, боец притягивает его к себе и дарит нежный тягучий поцелуй, но, по мнению Чимина, слишком короткий. — Когда мы уже уедем отсюда? — интересуется юноша немного разочарованно, когда брюнет отстраняется, потрепав напоследок по голове как ребёнка. — Вы уже скоро. Я — когда я выясню, кому понадобилось нас проверять, — тянет в ответ. — Или что именно наплели Кесесу, чтобы он вдруг решил внести изменения, — и, для верности разделив между ними дистанцию ещё в шаг, Юнги продолжает неспешно идти по коридору. Чимин вздыхает устало, но осознаёт необходимость. Хочет предложить свою помощь, но понимает абсурдность подобного рода идеи: чем он может помочь в абсолютно незнакомом ему замке без каких-либо интересных знакомств или связей? Поэтому идёт рядом, изучая обстановку, любуясь картинами на стенах и искусными статуями, что понатыканы здесь на каждом углу. — Где мы вообще? — бросает блондин в тишину, поймав на себе изучающий взгляд своего партнёра. — Это место не кажется обжитым, если честно. — Оно и не обжито, — пожимает Юнги плечами, окинув целителя глазами снизу вверх и обратно. — Это третье гостевое крыло, запасное. Оно почти никогда не бывает заполнено, потому что первые два вмещают в себя около ста пятидесяти человек. Я даже не знаю, что должно произойти, чтобы здесь наконец-то кто-то обосновался. Только если замок захватят какие-нибудь бунтующие, чьё восстание спровоцирует на действия и подобного рода оккупацию большую социальную группу, но, опять же, в лоб замок не возьмёшь, тайные входы и выходы знакомы далеко не всем, и шансы к его захвату стремятся к нулю, — фыркает, но видит непонимающие глаза Чимина. — Говорю слишком сложно? — Нет, я всё понял из того, что ты сказал, — качает головой целитель. — Просто не понимаю, откуда в твоей голове такие мысли. — Иногда мы над ними не властны, — боец легкомысленно пожимает плечами, а потом улыбается криво, видя замешательство юноши. — Брось. Просто иногда мне хочется поразмыслить. Зря я, что ли, образование получал? — Ты поддерживаешь отношения с родителями? — неожиданно даже для себя спрашивает лекарь, уткнувшись взглядом в пол. — Нет, для них я являюсь позорным пятном на семейном древе, — голос Юнги сквозит удивлением. — А почему ты спрашиваешь? — и останавливается у очередного окна с широкой тяжёлой портьерой, на этот раз изумрудного цвета. — Просто захотелось узнать о тебе чуть побольше, — бросает негромко Чимин, аккуратно стягивая с себя осточертевшую за вечер маску и провоцируя бойца сделать то же самое. Тот улыбается мягко, касается щеки нежно, заглядывает прямо в глаза. — Что ты хочешь узнать? — Всё, — выдыхает юноша, с готовностью подставляясь под ласку и едва не урча от восторга и щемящего грудь чувства, которое мешает дышать. — Я родился в богатой аристократической семье, где был единственным сыном, — урчит большим котом, проводя пальцами по пухлым губам. — Мой отец был чертовски богатым владельцем рудника и сходил с ума от женского декольте, а сам по себе я всегда был человеком вольных взглядов и не задумывался о последствиях, чем часто нервировал мать, которая всё переживала, что когда-нибудь я точно впутаюсь в какой-нибудь очень страшный скандал, — и, наклонившись, брюнет оставляет на губах юноши целомудренный поцелуй. — Мне позволялось всё, что я захочу. Я никогда не любил подобные сборища как то, на котором мы присутствуем сегодня, но положение вынуждало. А в шестнадцать лет во мне пробудилась сила, и я добровольно сдался в лапы Ромильтона из северного корпуса — он самый ближний к Руалю, вопреки желаниям семьи, имя которых, разумеется, наличие сына-энергетика в благородном обществе потопило абсолютно. А я просто хотел, чтобы они остались живы, — и боец задумчиво касается пальцами чужого подбородка. — Иногда я задаюсь вопросом, что они думают обо мне, зная о моём нынешнем положении. Считают монстром? Или же, быть может, гордятся? Но это всё лирика, и правды я никогда не узнаю. — А откуда у тебя Акио? — интересуется Чимин, склонив голову и позволяя чужой руке зарыться в своих волосах. — Я читал на тебя досье в корпусном архиве, но… — Кто бы сомневался, — смеётся негромко и снова целует. — Акио был сыном телохранителя отца и в пятнадцать лет уже неплохо служил моей семье: был очень хорошим информатором. Шпионом, если удобнее. Внедрялся к его конкурентам в доверие, разнюхивал информацию. Вот, по какой причине он обладает столь изысканными манерами. Ещё он считает, что я разрушил его жизнь вместе с жизнью моих родителей и ненавидит меня всей душой, но желание хорошо жить, несмотря на служебное положение, перевесило, и когда я стал членом «золотой пятёрки», то он без промедления покинул резиденцию моей семьи, в которой она проживает сейчас, и стал моим личным слугой. Держи друга близко, как говорится, а врага — ещё ближе, — и вновь поцелуй, однако сейчас — по-настоящему и с нотками тлеющей страсти, пользуясь тем, что даже случайному прохожему за портьерой будет не видно. Чимин обхватывает руками чужую тонкую шею, откинув маску на широкий подоконник, углубляет поцелуй, чувствуя дрожь по всему телу, прижимаясь тесно и ощущая вибрацию в чужой груди, когда та сотрясается тихим рыком. — Чиминни… — прямо в губы шепчет Юнги так тихо, что слышно едва-едва. — Что ты со мной делаешь?.. — Свожу с ума? — бесстыдно улыбается целитель, а потом вовлекает бойца в новый глубокий поцелуй, откидывает голову, позволяя чужому рту пройтись по своей уже хорошо изученной им шее. Руки Юнги опускаются прямо на талию, прижимают к себе, а потом неожиданно ловко расстёгивают ремень на штанах и дёргают вниз до колена. Тот, который сводил с ума только что, ахает пристыженно, хватает за запястья в панике, смотрит испуганно. — Ю-юнги, ты это… чего?! — Не рыпайся, — бросает негромко, проводит языком по нижней губе развязно, осторожно оглаживая паховую область главного соблазнителя тысячелетия, ухмыляясь криво и давая Чимину понять, что столь вызывающие высказывания в ответ на риторические вопросы бросать больше не стоит. Чимин — он мальчик послушный. Замирает изваянием, округлив глаза в ужасе и предостережении, но кто бы на это вообще внимания обращал хоть когда-нибудь? Точно не Мин Юнги, который, матерь божья, присаживается на колени и просто… — Здесь?! — Чимину одновременно и хочется, и колется. Чимин боится упускать подобную возможность, но в голове набатом бьётся дурацкое «Нас засекут, нас обязательно засекут», что заставляет вцепиться в чёрные волосы. — Юнги, не… — и ахает тихо, прикусив ребро ладони, когда его член оказывается во власти жаркого рта: сначала боец осторожно пробует головку на вкус, а потом вбирает в себя до середины, втягивая щёки. И выпускает. — Ты что-то сказал? — смотрит хитро из-под упавшей на глаза чёлки, улыбается нехорошо, а в чёрных глазах — демоны, что устроили свой собственный бал. — Не надо? — Надо! — шипит, сжимает пальцы в чужих волосах, и боец, бросив урчащее «То-то же», возвращается к прерванному действу. Проводит языком широко, по всей длине, ощупывая каждую выступившую венку, мажет по чувствительной головке небрежно, а потом снова берёт, уже почти целиком, и целитель чувствует, как расслабляется чужое горло и сжимаются губы, понимает, что больше с ним играть не будут, а просто умело доведут до предельной точки. Целитель стонет хрипло, откинув голову, толкается на пробу и, не встречая сопротивления, почти что срывается, осторожно вторгаясь в чужую глотку до конца: Юнги давится немного, но соглашается на заданные правила игры, плотно обхватив ствол и толкая изнутри языком. Чимина предсказуемо не хватает надолго: то ли здесь играет фактор того, что сам Смертоносный Юнги сейчас делает с ним такие постыдные вещи, то ли страх быть замеченными подстёгивает, накаляя до предела каждый нерв. Но в какой-то момент он находит себя, тихо поскуливающего и толкающегося в чужой рот на самом пределе, а потом, всхлипнув, хочет отстраниться, но ему не дают: Юнги лишь плотнее сжимает губы, слегка зацепив зубами, и Чимина прошивает ярким оргазмом, заставляющим осесть задницей на подоконник и вяло сфокусировать глаза на том, что происходит внизу. А там, кажется, ему демонстрируется целое шоу. Юнги в своих прекрасных одеждах осторожно приоткрывает рот, позволяя увидеть на розовом языке концентрацию белого, а потом улыбается криво и глотает, и если несколько секунд назад Чимин кончил, то сейчас, кажется, кончился. До самого дна. …— Лерой! — спустя каких-то десять минут вид у Юнги даже в маске настолько дружелюбный, что Чимин, идущий рядом, невольно вздрагивает, пугаясь. Мастер над монетой, кажется, придерживается схожего мнения: поворачивается опасливо, глядя на бойца, что идёт к нему, широко раскинув руки для объятий, смотрит испуганным зайцем, когда оказывается в оных. — Я так соскучился за эту неделю, право слово! — Да? — и голос Дюпуи звучит недоверчиво, а голубые глаза вопросительно упираются в юного целителя, что, отстав на пару шагов, смотрит на этот цирк, не понимая конечной цели. — Ну разумеется, Лерой! Доброго тебе вечера! — и Юнги делает… что-то из ряда вон, что заставляет Чимина развернуться резко, чтобы не сдать любовника своим смехом, что таки прорывается, а именно: целует мужчину в правую щёку. Потом в левую. А потом — аккуратненько чмокает прямо в приоткрытые губы.