— Вам так идёт белый! — восклицает графиня Вильтон, любительница сплетен и пересудов, кокетливо прикладывая светло-голубой веер к открытой нижней части лица. — Почему Вы всегда так не ходите?
Графиня Вильтон — это его личный карт-бланш. Небольшая, прекрасно сыгранная партия, падкая на редкие кривые улыбки и отстранённых юношей; кокетка, наивно полагающая, что её главная цель в жизни — растапливать ледяные сердца, и плевать, что кожа, демонстрируемая смелым декольте, уже далеко не первой свежести и несколько проиграла под гнётом беспощадного времени. Графиня Вильтон — это уверенная в себе женщина, не лишённая, в принципе, определённого очарования, но не вызывающая ничего, кроме лёгкой усмешки, когда старается играть в юную непорочную деву, а Юнги, кто бы что ни говорил — прекрасный актёр, который может заставить думать о том, что струны его загадочной души заиграли новую, более воодушевлённую мелодию именно из-за этой женщины. Графиня Вильтон — это муж, давно и прочно зарытый глубоко в землю; это попытки наладить свою личную жизнь и самоутвердиться; это несимпатичный наследник-сын, которому от матери передалось перекати-поле в постели, плохо, но отчаянно играющий в покер, падкий на квадратные широкие улыбки и хитрые глаза из-под маски. Юнги бросает быстрый взгляд вбок, и видит худого и невысокого графа Вильтон, у которого в прямом смысле ноги дрожат от напора одного Ким Тэхёна, что стоит, красиво облокотившись на колонну, и шепчет что-то томное в покрасневшее ухо. Это забавно, считает Юнги, потому что если повернуть голову ещё немного правее, то можно заметить одного темноволосого юношу в фиолетовом, что методично пьёт бокал за бокалом, смотрит, не мигая, на обтянутую светло-зелёным шёлком спину и лишь кратко отвечает своей собеседнице в ярком розовом платье. Кажется, в конце этой ночи, будет занятный перформанс, считает Юнги, но это вовсе не колышет его сейчас. В данный момент Юнги — это настрадавшийся, но не сломленный юноша, которому жизненно необходимо сейчас внимание именно графини Вильтон. Поэтому он стягивает маску кокетливо, улыбается робко и произносит негромко, так, чтобы слышали только одни определённые уши:
— Если я буду постоянно носить белое, то мне больше нечем будет удивить вас, Мариз, — и, получив скромное «ах!», отворачивается в мнимом смущении, рыская глазами в поисках того, кого действительно хочет удивлять. Находит быстро — рядом с Сокджином, ведущего необременительную беседу с высоким мужчиной в сером камзоле, а потому снова возвращает своё внимание к собеседнице и якобы случайно мажет взглядом по глубокому декольте. Всевышний, это ради Чимина. Ради информации, которую графиня готова выложить ему как на духу, очевидно, ибо говорит с придыханием:
— Это мне, я полагаю, уже нечем удивить такого великолепного юношу как Вы, господин Юнги.
— Для Вас, графиня, я могу быть просто Юнги. Это Вы — моя госпожа, воле которой я готов служить до последней капли крови в жилах.
Женщина хихикает, вновь прикрывается веером и игриво отталкивает его руку от своего плеча, потому что он оправданно считает себя вправе коснуться оголённого участка кожи. Юнги настаивает с мягкой полуулыбкой, шепчет на ухо всякие глупости о том, как жалко его существование без должного внимания и как сильно он заинтересован в том, чтобы графиня не уделяла своё время никому, кроме одного глупо влюблённого в неё энергетика. На третьем предложении его пальцы уже гуляют по этой дрябловатой коже, не скрываемой глубоким вырезом, а сама графиня кажется готовой к тому, чтобы отдаться во власть его умелых рук.
— Почему я, господин Юнги? — шепчет томно. — Здесь так много очаровательных девушек…
— Меня не привлекают пустоголовые девицы, — рокочет он. — А умные взрослые женщины, особенно, столь привлекательные — это моя слабость.
Женщина хихикает тихо, вновь прикрывается веером. Юнги это уже начинает злить несколько, но он вновь бросает взгляд в сторону Тэхёна, которого уже лапают беззастенчиво, поэтому понимает, что сейчас отделывается малой кровью. Поэтому вновь улыбается, и почти радостно подпрыгивает на месте, когда женщина снова открывает рот и говорит заветные слова:
— Юнги, родной мой, а что сейчас происходит в императорском корпусе?
— О чём Вы, графиня? — изображает непонимание, склоняет голову к плечу якобы в удивлении.
— Как, Вы не слышали? — и глаза женщины зажигаются огнём, видным даже сквозь прорези в маске. — Ходит слух, что Император всерьёз обеспокоен!
— Чем же?
— Говорят, что кто-то из «золотой пятёрки» — да-да, именно «пятёрки» — недвусмысленно привязался к одному из этих двух очаровательных юношей: Чимгуку и Чонмину!
— Чонгуку и Чимину, — поправляет рассеянно, делая галочку в голове. — И к кому именно, мой свет?
— К тому, который беленький. Большего я не знаю, — и обвивает его талию руками.
— А кто распространяет этот слух, душа моя? — интересуется вежливо. — Столь неправдивый, осмелюсь заметить.
— Ох, мне рассказала об этом герцогиня Жевьен, а ей, кажется, сэр Карги, а ему, кажется, по секрету доверился сам господин Рузольд!
«Сука, как?!», — но на лице ничего, кроме вежливой улыбки. Юнги мурчит всякий вздор ещё с пару минут, отвлекая эту престарелую сплетницу, после чего отстраняется и, ссылаясь на то, что ему нужно со многими переговорить, но он обязательно вернётся, отчаливает ко входу в боковой коридор, на ходу поймав вопросительный взгляд иллюзиониста и быстро кивнув в сторону выхода. Тэхён ещё шепчет всякие глупости, после чего направляется следом: Юнги ждёт не больше минуты, когда тот, чертыхаясь, вваливается в коридор с выражением полнейшего омерзения на лице.
— Узнал что-нибудь? — широко улыбаясь встречным, подходит вплотную.
— Почти ничего, — отрывисто отвечает Юнги, брезгливо поморщившись: от иллюзиониста разит алкоголем так сильно, будто бочку выпил. — Как будто все здесь действительно собрались для того, чтобы повеселиться, но кому, как не тебе, знать, что так не бывает. А ты?
— Только то, что Император обеспокоен якобы возникшей связью кого-то из нас с Чимином. Думаю, наш малыш спутался с Хосоком, иначе и быть не может, — хмыкает под аккомпанемент негромкого рычания. — Может, тебе стоит на время прекратить трахать мальчишку на всех горизонтальных поверхностях? Хотя бы ради его безопасности, что ли?
— Помимо этого я узнал, что этот бред неожиданно распространяет Рузольд, — тянет боец вместо ответа. — Этого я действительно не ожидал. Но даже эта вшивая сплетня не объясняет, почему Кесес вмешался в мой последний бой: он никогда не был падок на слухи и у него хватало мозгов им не верить.
— Может, зажмёшь в углу ещё пару старух? — ухмыляется Тэхён, поигрывая бровями. — У тебя неплохо выходит. Авось и узнаешь, откуда ноги растут, — а потом спотыкается о хитрый взгляд бойца и добавляет: — К Дюпуи в койку снова не лягу, даже не проси, — предупреждает. — Мне того раза хватило.
— Не припомню, чтобы просил тебя о подобном. — боец надеется, что маска позволит тому увидеть это невинное выражение на своём лице. — У него новый объект поклонения, забыл? А Чимина я под него точно не подложу.
— А, так значит, меня можно было?! — возмущается, впрочем, не обидевшись. — Ты сукин сын, но ты же знаешь об этом, верно?
— Передам маме при встрече, — бросает Юнги и возвращается в холл, внимательно изучая знакомое до дрожи помещение. Но вокруг — ничего необычного. Всё ещё. — Я очень не хочу этого говорить, — продолжает кисло. — Но нам нужен Рузольд.
— Не можем же мы подкатить к нему яйца ни с того ни с сего, и сказать: «Эй, ты, старый хрен, ну-ка, рассказывай»? — тянет иллюзионист. — Предлагаю отловить его и напоить — тогда он сам всё выложит.
— С другой стороны, не думаю, что он располагает нужной нам информацией. Узнал от кого-то, а от кого — не помнит, просто растрепал. Он всегда так делает. Что вообще этот бесполезный карлик может нам рассказать, кроме как о грехе мужеложства и о том, как лично ты будешь гореть в аду? Я эту песню и без того слишком хорошо знаю, обосрать тебя и без него могу и не желаю тратить времени, чтобы слушать этого великого оратора ещё раз.
— Ты так говоришь, будто обо мне ходит слух, что я сплю с Чимином, — негромко произносит Тэхён. — Не думаешь о себе, подумай о нём. Насколько я знаю, тебе на него не плевать.
Юнги молчит в замешательстве. Смотрит куда-то в сторону, мысленно капитулируя перед весомой аргументацией, но нежелание говорить с Рузольдом почти что перевешивает: этот старый хрен действительно является обладателем отвратительного сварливого характера и полным отсутствием какого-либо представления о том, чем занимаются истинные верующие — падкий на глубокое декольте юных дев, он считает корнем зла одного Ким Тэхёна, который предпочитает разделять постель с мужчинами и этого абсолютно не стыдится. Самому же Юнги всегда было плевать, кого в своей постели предпочитает видеть человек, разумно считая, что это не его ума дело. Но глава Церкви придерживался другой точки зрения в этом вопросе, чувствуя необходимость знать всё и о каждом, дабы была возможность осудить прилюдно, унизить. Любимой темой для обсуждения он считает, разумеется, Тэхёна, и боец втайне подозревает, что только лишь по той причине, что иллюзионист не считает должным обращать своё внимание в
том самом смысле на столь отвратительного низкорослого пижона, коим тот и является.
— Чёрт с тобой, — сдаётся быстро. — Идём. Но знай, я не хочу общения с этим мерзким карликом.
— Почему ты так негативно относишься к людям небольшого роста? Они тоже достойны любви, ты же себе нашёл даму сердца! Не считай, что если тебе повезло вырасти на голову выше самого низкого карлика, то он перестаёт быть человеком! — улыбается своей широкой квадратной улыбкой и, потянув за рукав, ведёт обратно в тронный зал. — И где наша пташка?
— Последний раз видел рядом… — Юнги крутит головой, а потом вздыхает устало. — Вон он. Идёт к нам, — и правда: низкого пухлого Рузольда, обтянутого в алые одежды и оттого похожего на подушку, тяжело не заметить. Глава Церкви идёт самым быстрым для него шагом прямо к их скромным персонам, и даже полумаска даёт возможность оценить всю чопорность и надменность несимпатичного круглого лица.
— Это же замечательно! Не кисни, малыш Юн-Юн, я верю, что фортуна на нашей стороне сегодня. Знаешь, с недавнего времени я снова поверил в богов. Ребята исправно делают свою работу, — и, быстро повернув голову в сторону Чонгука, который обнаруживается рядом с Хосоком в окружении толпы барышень и почему-то Дюпуи, сталкивается с последним глазами и отворачивается к бойцу поспешно. — Мне кажется, малыш Лерой на меня очень зол, — добавляет заговорщицким шёпотом.
— Ты трахал его на протяжении полугода, а потом внезапно исчез. Любой бы обиделся, — и Юнги ловким отточенным движением подхватывает с подноса очередного слуги бокал шампанского, чувствуя необходимость повысить градус перед тягомотным разговором с главой Церкви. Тэхён смеётся заливисто, но смех его прерывается долгожданным появлением мерзкого пижона, выдающего себя за святого. Глава Церкви выглядит запыхавшимся от быстрой для него ходьбы, даже полные щёки покраснели от такой непомерной физической активности. Иллюзионист складывается пополам в издевательском поклоне с растянутым «господин Владыка», пряча усмешку, Юнги ограничивается простым кивком головы, памятуя о том, что именно этот человек, кажется, начал цепочку компрометирующих его персону сплетен.
— Господин Юнги, — наклоняет голову в поклоне Рузольд, а потом переводит взгляд на его собеседника. —
Вы…
— Я, я, — разводит руками Тэхён, широко улыбаясь. — А как Ваши дела, господин Рузольд? Чем обязаны видеть Ваш святой лик на столь светском мероприятии?
— Были великолепно до недавнего времени, — чеканит мужчина, важно выпятив грудь. — Долг обязывает меня присутствовать здесь, дабы ни одна заповедь Всевышнего не нарушалась!
— О, я полагаю, у Вас много работы этой ночью, — шире улыбаться уже невозможно, но иллюзионист всегда умел удивить, и когда тот понижает голос и продолжает, Юнги не сдерживается и фыркает в кулак громко. — Здесь сегодня столько разврата, господин Рузольд, Вы, наверное, с ног сбились! Один грех вокруг!
Лицо главы багровеет ещё больше, напоминая переспелый помидор — понимает издёвку, но также осознаёт, что не может сказать ничего в ответ, ибо ничего предосудительного тот не произнёс. Поэтому дышит тяжело с пару мгновений, а потом цедит:
— Иногда мне кажется, что вы, молодые господа, не относитесь ко мне с должным уважением.
— Слава Всевышнему, что это не так, — улыбается Юнги мягко, повысив голос, дабы заглушить это тэхёново провоцирующее «Вам не кажется». — Все мы с большим почтением относимся ко всем членам нашего Совета, господин Рузольд.
— Вы, господин Юнги, великолепный юноша, — качает толстяк головой в удовлетворении. — Я бы даже сказал, что Вы могли бы быть великолепным политиком, не постигни Вас такая ужасная участь — родиться энергетиком. Ваши манеры безупречны, а репутация была до недавнего времени кристально чиста. Как же Вы умудрились её запятнать?
— Не понимаю, о чём Вы толкуете, Ваше Святейшество, — делано расслабленно отвечает боец, стреляя глазами в Тэхёна, что сразу же навострил уши, делает небольшой глоток шампанского.
— Как же? Неужели Вы не слышали, что толкуют о Вас при дворе? Мол, якобы у Вас шашни с
этим вот, — и кивает в сторону ничего не подозревающего Чимина, с улыбкой ведущего светскую беседу с кем-то неподалёку. — Признаться, когда мне об этом сказали, я не поверил. Чтобы Вы, бывший наследник династии Мин, позволили себе опуститься до подобного греха! Ни за что, сказал я рассказчику и Императору, ни за что я не поверю в такую откровенную ложь!
— А кто был этим рассказчиком? — тянет иллюзионист, подхватывая очередной бокал хорошего белого с подноса слуги, что останавливается подле них в предложении, склонившись в почтительном поклоне, после чего предсказуемо растворяется в толпе. — Уму непостижимая чушь, скажу я Вам, уважаемый! То ли дело я: я-то своих похождений не скрываю от слова совсем, — и, подмигнув игриво, салютует главе Церкви нетронутым бокалом, заставляя того вновь пойти красными пятнами, настолько выразительными, что Юнги начинает опасаться, как бы того удар не хватил.
— Я всё ещё не перестаю молиться за Вашу душу, господин Тэхён, — сквозь зубы цедит толстяк, начиная трястись от праведного гнева.
Тэхён же в ответ смеётся громко, после чего протягивает главе Церкви взятый не так давно сосуд:
— Наслаждайтесь вечером и не обращайте на меня внимания, мой дорогой друг. Вы слишком много думаете, а я слишком много болтаю.
Мужчина смотрит на него с пару секунд в замешательстве, но всё же берёт бокал и делает осторожный глоток. Вздыхает удовлетворённо, смакуя вино на губах, и Тэхён косится на Юнги этим своим взглядом, в котором читается явственное «сейчас он нам всё и выдаст», и сам боец замирает в ожидании: если ему не изменяет память, Рузольду много не надо для того, чтобы язык хорошенько развязался, но он, чёрт побери, проклянёт товарища тысячу раз, если в итоге они оба уйдут ни с чем. Но пока же, да, ждёт. Ждёт, пока глава Церкви допьёт и расскажет самое интересное.
Но вот только этого не происходит.
Стекло разбивается с грохотом, мгновенно привлекающим внимание всех вокруг, а сам Рузольд синеет, хватаясь за шею. Иллюзионист вскрикивает, Юнги делает скачок вперед, тянет руки в попытке помочь, но спотыкается о кровавую пену на губах тучного мужчины, глаза которого закатываются под маской. Тэхён громко зовёт о помощи, перекрикивая взволнованный панический гомон людей, боец рвёт беззастенчиво тугую ткань воротника на чужой шее, подхватывает под руки начавшего оседать на пол главу Церкви, срывает с несимпатичного лица мешающий аксессуар, но тщетно.
Тело в его руках сковывает сильной судорогой, после чего то обмякает безвольным мешком, а глаза Рузольда с лопнувшими сосудами в белках, мажут по нему взглядом в последний раз и застывают навеки.
— Твою мать, — доносится до него ровный голос иллюзиониста сквозь девчачий визг. — Твою-то, блять, мать.
***
Если бы Кесес был испуган или взволнован, это можно было бы легко пережить: уж что-что, а успокаивать ударившихся в панику людей каждый из них научился ещё со времён пребывания в корпусах, где видели достаточно боли, истерик и слёз, а кое-кто спустя три года даже умудрился влипнуть в отношения, поддавшись такого рода порыву человеколюбия.
Но Император
взбешён. Смотрит в гробовом молчании на каждого из всех набившихся в его кабинет, вцепившись руками в стол до побелевших костяшек. Чимина рядом немного потряхивает, и Юнги, до крови закусив щёку изнутри, едва удерживается от того, чтобы не переплести свои пальцы с чужими в успокаивающем жесте. В конце концов, юноше не стоит бояться, если вдруг он не захочет открывать рта: все шишки пока всё равно летят в того, кто стоит на шаг впереди их нестройного ряда, сохраняя внешнюю невозмутимость, которую предают мелко подрагивающие пальцы, усеянные перстнями, да закушенная нижняя губа.
— Как. Он. Выглядел? — делая акцент на каждом слове, рычит монарх, глядя иллюзионисту прямо в глаза. Тэхён принимает словесные пощёчины на удивление смирно, молчит с пару мгновений, очевидно, силясь вспомнить образ слуги, что преподнёс ему проклятый бокал, а потом выдыхает в расстройстве.
— Я не запомнил, Ваше Величество.
И Кесес с рыком ударяет по столу, заставляя крупно вздрогнуть каждого присутствующего — даже Юнги, глубоко-глубоко внутри. Чимин всё же, пользуясь тем, что Намджун стоит несколько впереди, в панике впивается в белоснежный рукав, но боец одёргивает руку: не хватало ещё, чтобы у всего Совета было больше вопросов касательно их отношений.
—
Ты, — и взгляд небольших злых глаз упирается прямо в бойца. — Куда смотрел
ты?!
— Прямо на господина Рузольда, Ваше Величество. У нас был разговор, — чеканит в ответ.
— Молчать! — и Император снова грохочет ладонями о гладкую горизонтальную поверхность. — Вы хоть понимаете, что творится с людьми внизу?! Вы, оба?! На их глазах трагически погиб всеми уважаемый глава Церкви — глава того, во что все они верят! Отравлен! Убит! И двое энергетиков, между прочим, моих
личных телохранителей даже не удосужились подумать, что нечто подобное может произойти на таком масштабном мероприятии,
не позаботились о том, чтобы хоть взглянуть на того, кто даёт им выпивку! Да вам обоим можно было даже не разбавлять яд в вине, вы бы и так его сожрали! Вы хоть понимаете, что теперь будут обо мне думать люди?! «Каков идиот, понабрал себе всякую шваль, которая даже безобидного мужичка не смогла защитить»! Так они будут думать, Юнги, и не надо так дёргаться! Что, по самолюбию ударило?! Вы
не справились со своей основной задачей — сохранить спокойствие, поэтому никак иначе не достойны зваться! Это ваша ошибка, ваша оплошность! — и делает паузу, силясь отдышаться и утереть бисеринки пота со лба.
— Ваше Величество, — мягко вмешивается Намджун после небольшого молчания. — Но ведь невозможно было предугадать, что вино, предназначенное Тэхёну, будет отравлено. Это всего лишь несчастный случай, который, тем не менее сохранил ему жизнь. Ни у кого из нас нет сил, которые могли бы способствовать определению консистенции веществ.
— Кстати, о тебе, — и Император, выплюнув эти три слова, злобно смотрит на лидера, который отвечает в ответ спокойным взглядом. — Ты ведь у нас
ищейка, — усмешка, и даже дружелюбное лицо Намджуна дёргается на такую унизительную интонацию. — Ты попытался вычислить эту дрянь?!
— Я пытался, Ваше Величество, но не смог: связь обрывается сразу же, едва образовавшись. Либо ему способствует сильный маг, либо он мёртв, во что я верю больше.
— Да чтоб вас! — толкает несчастный стол, и тот переворачивается с грохотом, заставив спешно отпрыгнуть стоящих рядом мастера над монетой, десницу, герцога Квинского и графа Бельгамо — в общем, всех членов Совета, исключая погибшего и советника Ферргюсона, которого отправили в тронный зал устранить беспокойства. — Иногда я вообще не понимаю, зачем вы мне, если вы
ничего не можете в трудный момент! Только Сокджин исправно делает свою работу, а остальные?! Один только и знает, что крутить задницей перед честными людьми, половину Руаля уже перетрахал, второй до сих пор плачет по маме с папой, третий вечно не знает, что ему делать, находя десятки причин, а четвёртый вообще… Впрочем, к чертям, — заканчивает устало. — Не хочу продолжать, — а вот лично «четвёртому» было бы интересно узнать, что он «вообще», но Юнги молчит благоразумно.
— Скорее всего, он был не один, — робко вставляет свои пять копеек Дюпуи из угла. Кесес смотрит на него, как на идиота с пару секунд, а потом, наконец, интересуется.
— Правда, Лерой? Всевышний, лучше заткнись, за умного сойдёшь, — и снова переводит взгляд на энергетиков. — Знаете, что я решил, господа? На миссию отправляетесь послезавтра же, на рассвете — так уж и быть, дам вам выспаться после этой сумбурной ночи. Отравить же хотели Тэхёна? Нет Тэхёна — нет проблемы. Правда, теперь я не уверен, что такой сброд, как вы, вообще вернётся из Барристана. Свободны.
…— Что ты там говорил про фортуну? — как бы между прочим интересуется Юнги, дожидается пока дверца экипажа захлопнется и прижимает к себе до странности молчаливого Чимина. Тот кладёт голову на плечо бойца, но выглядит при этом всё ещё отстранённо, очевидно, погруженный в свои невесёлые мысли.
— Ой, заткнись, — бросает Тэхён, фыркнув, игнорируя Чонгука рядом с собой, что смотрит на бывшего наставника внимательно, но тоже не говорит ничего. Спустя время, когда карета трогается с места и наращивает скорость по мостовой, иллюзионист позволяет себе откинуться на мягкую спинку и бросает в тишину. — Вы понимаете, блять, что не начни я издеваться над Рузольдом, то меня здесь уже не было, да?
— Да, — эхом отвечает Чонгук, смотрит прямо в красивое лицо, а потом отворачивается к окну. Юнги смотрит внимательно. Юнги многое замечает. Юнги вообще очень неглупый и делает определённые выводы, которые в этом событийном хаосе кажутся этакими робкими лучиками света, но не говорит ничего. Просто прижимается к Чимину плотнее и готовится задремать, потому что ночка, кажется, будет насыщенной.
***
Юнги ненавидит быть неправым. А правым, зачастую, ещё больше, потому что когда он прав — это обычно полный коллективный провал по всем фронтам без шанса на выживание. Например, как сейчас, когда не только Сокджин предсказуемо ударяется в панику, но даже Хосок выглядит мрачным.
— Когда нас последний раз опускали при всём Совете? — принимая из рук Леа бокал с вином и подозрительно его обнюхивая, вежливо интересуется Тэхён со своего излюбленного места — белого кресла в углу гостевой зоны покоев главного целителя.
— Никогда нас ещё так не унижали прилюдно, если ты об этом, — без тени улыбки отвечает Хосок, явно среагировав на неосторожно брошенную фразу об умерших родителях куда болезненнее, чем ожидалось.
— Мне кажется, мы зажрались, — комментирует Намджун со вздохом. — Не забывайте, что для большинства этих людей мы всё ещё монстры.
— А мне кажется, мы не заслужили того, чтобы нас так поносили за то, над чем мы не властны, — также упрямо гнёт свою линию молотоносец, а потом встаёт с дивана и качает головой. — Извините, ребята, но сегодняшнее «собрание» я пропущу. Спокойной ночи, — и выходит за дверь в полном молчании.
— Сиди, — бросает лидер подорвавшемуся было вслед Чонгуку. — Ты сейчас ему ничем не поможешь. Это его личные проблемы, с которыми он никак не может справиться.
— Может и не может, потому что он
один старается пережить это всё? — пылко парирует огневик с нехорошим блеском в глазах.
— Если ты думаешь, что никто не говорил с ним о том, что ему стоит перестать грызть себя за убийство семьи, то ошибаешься, — говорит Юнги, со вздохом запустив пальцы в волосы. — А твоё мнение будет важно нам здесь.
— Разве нам есть, о чём говорить? — негромко интересуется Чиминни, глядя на любовника, будучи зажатым на диване между лучшим другом и наставником. — По-моему, комментарии излишни.
— Вообще-то я чуть не умер! — раздаётся возмущённое из угла.
— Но не умер же, — мягко отвечает ему юноша с улыбкой, — И это главное.
— Главное, на самом деле, не это, — осторожно бросает Юнги, закусывая нижнюю губу и изучая ножку стола.
— О, да, — голос Тэхёна звучит весьма нехорошо. — Юнги совсем забыл упомянуть об одной маленькой проблеме: Кесес, как и весь Совет, как и весь Двор, осведомлён об его
маленькой светловолосой оплошности, а бедолага Рузольд помер, не успев нам сказать, от кого. Но успел сообщить, что когда ему и Императору это сообщалось, он не поверил ни единому слову, ведь Юнги у нас не такой, он не то, что по девочкам, он блядский монах! Сука!
В покоях снова повисает гробовая тишина, нарушаемая лишь прерывистым вдохом Чимина. Юнги отчётливо слышит, как сжимаются его челюсти в неконтролируемой злобе на какого-то чёртового болтуна, который решил ухватиться за очередную любопытную сплетню, что может возыметь губительный эффект.
— Я не думаю, что это просто слух ради слуха, — наконец, негромко говорит Намджун, вынуждая всех обернуться в его сторону. — Юнги, Чимин, готовьтесь к тому, что вас вызовут ко двору, если… как только мы вернёмся с миссии. Вам же хватило мозгов не делать ничего предосудительного на балу? — и снова молчание служит ответом. — Всевышний, Юнги, ты вообще мозг растерял?!
Боец лишь пожимает плечами неопределённо. Потому что, кажется, да, растерял. Растерял — и заменил на что-то розовое, липкое, пропитанное нежностью к одному светловолосому доброму юноше, столь идеальному в своём сопереживании и чуткости. Поэтому упирается в друга мрачным взглядом, встречая в ответ столь же невесёлый: руки Намджуна сжаты в кулаки, ноздри раздуты в ярости, дыхание сбилось.
— Я думаю, хватит на сегодня, — негромко и мягко говорит Сокджин. — Мы все устали, сегодня многое случилось. Не ссорьтесь, а идите и хорошенько выспитесь.
— Чимин идёт со мной, — скрестив на груди руки, чеканит Юнги, глядя лидеру прямо в глаза.
— Исключено, — повторяя его позу, бросает тот. — Ты подставляешь всех нас. Затаись.
— Я
не бегу, я же говорил, — и чувствует, как глаза огнём зажигаются. — Я считаю себя вправе иметь отношения с тем, с кем пожелаю и спать в одной постели, с кем сочту нужным, защищать тех, кто мне дорог, и если Кесесу что-то не нравится, он может поцеловать меня в зад.
— Ты сейчас
не защищаешь Чимина!
— Так, ребята! — Сокджин хлопает ладонями по небольшому столику звонко. — Чимин пойдёт спать, с кем захочет. Сейчас глубоко за полночь, и его точно никто не увидит. Хватит! — и все поднимаются со своих мест. Чонгук выходит за дверь первым, оставляя ту открытой, и широкими шагами направляется к себе. Юнги, склонив голову, молча ждёт Чимина у выхода, а когда тот робко подходит, то сгребает в охапку, сжимая в объятиях, и, стрельнув в лидера ещё одним красноречивым взглядом напоследок, выходит с ним в тёмный пустой коридор.
— Ты очень рискуешь, — шепчет блондин у самой двери, глядя снизу вверх, и даже в этом полумраке можно различить бледность его нежного миловидного лица, обращённого сейчас к бойцу. — Не нужно. Не из-за меня.
Юнги позволяет себе ещё одну маленькую роскошь в виде негромкого судорожного вдоха, а потом — и ещё одну, позволяя своим пальцам мягко очертить чужие скулы.
— Ради тебя только и нужно.
Ну, и ещё одну, разумеется, потому что не поцеловать эти чувственные пухлые губы — это выше его сил.
***
— Пришёл похвастаться победой? — бросает мрачно, изучая вид за окном и не поворачиваясь. — Я знал, что ты зайдёшь. Не мог не зайти: нужно же опустить в грязь меня и мои надежды.
— Для того, чтобы хвастаться победой, нужно быть неуверенным в успехе, — пожимает плечами иллюзионист, замирая перед сидящим в кресле Хосоком. — Но тогда проигрыш — это всего лишь дело времени. Совсем, как у тебя сейчас. Но у тебя не было шанса — просто хочу, чтобы ты это знал. Он моим был, моим и останется. Это закономерность и нерушимая истина. Я никогда и никому его не отдам.
— Я видел, что он пошёл с тобой к экипажу. Тогда всё и понял. Поздравляю с воссоединением, — с грустной улыбкой говорит молотоносец и поднимает глаза на товарища по оружию. — У тебя всё?
— Я не хочу, чтобы между нами были недомолвки или какие-то обиды. Мы слишком долго знаем друг друга, но, сам понимаешь, тех, кто неожиданно начинает считать себя вправе называться таким глупым словом как «соперник», нужно сразу ставить на место, — тянет Тэхён. — Ты хороший парень, просто позволил себе позариться на то, что тебе никогда принадлежать не будет. Каждый из нас допускает ошибки, ты не мог стать исключением. Это нормально.
— Я не могу понять только одного… — и Хосок снова переводит взгляд на задний двор, что видно в окне. — Ты растоптал его сердце в мелкое крошево, я предложил ему безоговорочную поддержку и стабильность, но он всё равно выбрал тебя. Того, кто заставил его мучиться не один месяц. Почему? Что в тебе такого особенного, Тэ?
Тэхён вздыхает тяжело, смотрит на рыжий затылок. На самом деле, он много думал об этом этим вечером. Почему Чонгук
простил, перешагнув через свою гордость, сделав непомерное, заслуживающее уважения усилие, принял обратно? Он не знает, но в это смутное время счастлив быть уверенным сейчас всего в нескольких вещах:
— Может быть, потому что знает, как сильно я люблю его и что больше не подведу, Хосок. Иногда почти затухшее пламя может вспыхнуть с новой силой, стоит лишь позволить себе подкинуть немного дров, — разворачивается на пятках, подходит к двери уже, но останавливается, положив руку на ручку, когда молотоносец роняет слова, что вонзаются в спину похлеще ножей.
— А ты ведь сразу всё понял, да, Тэхён? — и смеётся негромко. — Но не сделал
ничего. Тебе, дружище, пришлось отпустить его со мной к Западному морю и не ври, что это не ударило по твоему самолюбию. А знаешь, почему? Потому что не так уж ты и уверен в себе, как говоришь.
— Хосок, душа моя, — посылает широкую улыбку через плечо. — Я не теряю уверенности. Я даю время.
И выходит из синих покоев, больше не проронив ни слова, оставляя товарища по оружию самостоятельно разбираться с ворохом мыслей.
