***
Соичи нагоняет уже на моменте раздачи последних указаний радостно улыбающейся определённым переменам в жизни господина Леа в коридоре («Веди себя хорошо, не позорь опозоренное ещё более позорно, почувствуй себя девственницей и порхай бабочкой, но не бей окружающих слишком сильно»). Мирно дожидается кислого: «Погоди, я сейчас», потому что когда счастлива госпожа помощник распорядителя, то значит, где-то страдает один хороший человек — негласный закон, простая истина, очевидная гадость, что отравляет столь прекрасный день. — Я вижу, ты счастлив, — тянет Яматака, склонив голову в лёгком поклоне и предсказуемо не получая ответного. — Даже не буду интересоваться, по какой причине, Тэ. — Господин Ким Тэхён, попрошу, — сверкая квадратной улыбкой, поправляет иллюзионист в тысячный раз. — Что тебе опять от меня надо? — Ты же помнишь, что я говорила тебе без малого три месяца назад? — вскинув бровь, говорит женщина. — Об этом мальчике, Чонгуке. До меня дошёл слух, что вы снова возобновили вашу связь. Ты же понимаешь, чем рискуешь? Тэхён смотрит внимательно, вскинув бровь, склонив голову и в задумчивости почёсывая подбородок. Даже не хочет знать, откуда эта шлюха опять всё разнюхала — неинтересно. Взвешивает обстоятельно все «за» и «против», попеременно вспоминая обращённые друг другу злые взгляды Намджуна и Юнги накануне: с одной стороны — терпеть это дерьмо, прятаться по углам и быть относительно счастливым, но с другой — желание иметь право на принятие решений. Старый Тэхён поднимает голову из своей могилы, шепчет испуганно: «Затаись!». Но Тэхён новый услужливо подкладывает воспоминания о Чонгуке, что сонно бормочет: «Я тоже тебя люблю», и, наверное, тот Тэхён, что из плоти и крови, всё же попал под дурное влияние одной бледной злобной поганки, но улыбается широко и ласково, вызывая на лице госпожи помощника распорядителя выражение удивления. А потом бросает отрывисто: — Соичи, знаешь, что? Иди на хуй. Заебала, сил нет, — и, развернувшись на каблуках, напевает незатейливую мелодию, недоумевая, как раньше боялся поставить эту суку на место. — Леа, солнышко, моя поклажа уже в повозке? — Да, господин! — широко усмехнувшись и, разумеется, расслышав каждое слово из неприятного, но увеселительного диалога, рапортует служанка. — Какой же прекрасный день, не так ли, дорогая? — мурлычет и треплет ласково под подбородком: — Обещай мне, что будешь скучать, мой милый пирожочек. Очень жаль, что я не могу взять тебя с собой, но это слишком рискованная миссия, а я ценю твою совершенно очаровательную жизнь. — Буду каждый день смотреть в окно, ожидая Вашего возвращения, господин, — врёт, не моргнув глазом, заставляя иллюзиониста рассмеяться, чмокнуть брюнетку в щёчку на прощание и начать быстрый спуск по ступеням. День действительно прекрасный, как ни крути, и требует великих свершений. С этой мыслью Тэхён спускается в широкий, сейчас пустой холл, и предсказуемо встречает внизу устало привалившегося к стене мрачного, абсолютно не выспавшегося индивида, которым можно смело пугать маленьких детей. Что-то вроде «Жил-был на свете один маленький добрый и милый мальчик, звали его Юн-Юн, и как-то раз он не съел ложку каши и превратился в большого злого энергетика-убийцу с кучей проблем в голове и с абсолютным неумением нормально общаться с окружающими. Но как-то повстречался на его пути добрый беленький фей, который, что, думали, изменил его к лучшему? А вот хрен, с ним-то большой злой энергетик-убийца всегда был ласков и нежен, но всех вокруг продолжал настойчиво ненавидеть». У Тэхёна настроение игривое, смеяться хочется, а душа поёт какие-то неистовые баллады о любви и верности, чувствах и предательстве, и посему он даже позволяет себе перепрыгнуть две последних ступеньки и проскользнуть по гладкому полу на подошве сапог. — Ты хоть иногда бываешь нормальным? — поднимая на него взгляд воспалённых недосыпом глаз, спокойно интересуется Юнги. — Ты хоть иногда можешь сказать что-то хорошее, особенно таким прекрасным солнечным утром как это? — парирует иллюзионист, впрочем, в лучших традициях, не обижаясь ни капли, но позволяя себе кривую ухмылку. Крутит головой по сторонам, оглядывая в удивлении пустое помещение. — А где все? — Последние приготовления, — бросает боец коротко, прикрыв глаза в изнеможении и откинув голову на прохладный камень стены. Но у Тэхёна, правильно, что? Настроение — просто восхитительное, и он бы непременно чувствовал себя ужасным, просто отвратительным другом, если бы немедленно не попытался дух брюнета приподнять в абсолютно искреннем порыве: — Юн-Юн, как Чиминни тебя терпит вообще? Ты такой ужасный и скучный! — Если я такой отвратительный, ничто не мешает тебе отойти к противоположной стене и заткнуться, — бросает в ответ, раздражённо дёрнув плечом. — Хватит меня так называть, бесит. — Вот поэтому я буду называть тебя так до самой твоей смерти, родной, — и, сверкнув зубами в игривом оскале, выуживает из кармана любимого плаща небольшую жестяную коробочку, а затем, будучи человеком простым, не занудным и лёгким в общении, подходит к очередному канделябру и прикуривает с наслаждением, втягивая в себя пряный ароматный дымок, прогоняет через лёгкие и выдыхает через ноздри с едва слышным шумом. — И что случилось? — интересуется в спину Юнги, вынуждая повернуться к себе и увидеть снова эту защитную позу со скрещёнными на груди руками. Усталые глаза смотрят внимательно, чёрные брови вскинуты в любопытстве, а Тэхён стоит, склонив к плечу голову, и изучает пристально какое-то время перед ответом, нервно мусоля сигару в руке — и улыбается шире. — О чём ты? — Ты куришь только тогда, когда очень сильно нервничаешь. Тэхён хмыкает негромко, признавая чужую правоту, снова затягивается, мажет взглядом по всему холлу, дабы, не приведите боги, не пропустить чьи-нибудь любопытные уши, жаждущие чего-то нового: одна такая жертва сплетен стоит перед ним прямо сейчас, и ведь спокойна-то лишь только потому, что не знает расплаты за то, что делает. За то, что борется. Юнги, наверное, единственный человек, с которым иллюзионист может и мог всегда поговорить начистоту и без обиняков. Юнги, он… другой. Не такой, как их лидер, воспитанный на слепой вере и преданности Короне; не такой как Хосок — не монстр, но равнодушный человек, действующий по приказам лишь только потому, что не может иначе, не знает, как по-другому; не такой, как тот же Сокджин, что, конечно, очень неглуп, но дальше своего носа чаще не видит. Никто из них далеко не идиот, но не каждый может мыслить так, как человек, получивший всестороннее образование и выросший в среде знати. Боец мыслит широко, считает Тэхён, и всегда мыслил — прав был покойный Рузольд, он мог бы стать прекрасным политиком, распорядись жизнь чуточку иначе: на шаг впереди всех окружающих, Юнги всегда был одержим любопытными мыслями, которые могли повергнуть консервативную знать в полный шок, озвучь он их когда-нибудь на Совете. Он всегда был способен на многое, просто у него не было повода для того, чтобы сделать что-то действительно важное, а теперь есть. Тэхёну же их такой красноречивый броманс приходился по душе с самого начала знакомства хотя бы потому, что он тоже был таким же: воспитанный в совершенно других обычаях и правилах, он и по сей день не понимает логики действий многих аристократов, не раз и не два отмечая про себя, что с удовольствием бы лишил жизни парочку оных — за непроходимую тупость. Нет, он ничего не имеет против глупых и прогнивших насквозь людей, он и сам гнилой до самого сердца, но ровно до тех пор, пока к ним в руки не переходят вожжи управления судьбами других. — Знаешь, за что я ненавижу тебя и люблю одновременно, злючка ты моя бледнорожая? — Понятия не имею, но хотелось бы знать. Может, тогда я смогу от тебя наконец-то избавиться? — ухмыляется криво, вынуждая послать в ответ воздушный поцелуй и подмигнуть. А потом Тэхён сокращает дистанцию до одного шага, серьёзным становится, смотрит глаза в глаза, не мигая. — Ты заставляешь меня думать. Вот, за что. — Кажется, сейчас я услышу от тебя очередную идею уровня «пиздец», — тянет брюнет, окидывая его одним широким взглядом. — Одновременно любопытно, но и не хочу знать. Твои идеи часто кровавы и утопичны. — И сейчас ты узнаешь самую кровавую и утопичную из всего моего парада бреда. Но твои слова о… революции плотно засели в мой разум, — и говорит почти шёпотом: — Просто хочу, чтоб ты знал: если тебе вдруг понадобится сторонник, то я им стану с радостью. Теперь и мне точно есть, что защищать и за что бороться. Против одного бунтующего энергетика бороться легко, против двух — уже тяжелее, — и посылает одну из своих коронных хитрых улыбок. — А я решил для себя, что буду бороться. С меня хватит: позавчера я почувствовал себя фактически рабом и почти смирился с этим, пока не вспомнил о том, что я тоже человек, как и Кесес, но только обладаю куда большей силой и не боюсь крови. Юнги сейчас удивлённым не выглядит от слова совсем. Улыбается криво, но с теплом в чёрных глазах: — Почему-то я был уверен в том, что только ты и поймёшь меня. — Ещё тебя поймут Гукки и — клянусь — Хосок. Его оброненная фраза о родителях зацепила куда больше, чем ты думаешь. Фактически, Кесес высмеял его боль. Я не хочу, чтобы к моим друзьям относились как к безродным собакам, особенно, когда они сделали для этой страны побольше, чем тот, кто восседает жопой на троне и пользуется лаврами тех, кто был до него. Возможно, я сейчас не выгляжу благодарным, но все мы знаем, что к нам относятся как к собакам цепным: подал кость, отобрал, натравил, пнул, когда захотелось. А я человек. У нас есть только одна проблема. — Намджун, — бросает отрывисто и иллюзионист медленно кивает. — Боги знают, как я не хочу лишать его жизни, но… — Мы не будем убирать Намджуна, — рычит глухо с чёрным огнём в глазах. — Ты понял меня? — Понял, — вздыхает тяжело. — Тогда поговори с ним. И помирись — для начала. Юнги вздыхает тяжело, прикрывает воспалённые глаза, трёт пальцами веки с усилием, что-то обдумывая тщательно. Тэхён не мешает: эти двое раньше никогда не ругались так, чтобы игнорировать друг друга по несколько суток, но всё когда-то случается впервые, а Юнги слишком плохо сходится с людьми и очевидно слишком быстро к ним привязывается, чтобы не бояться сейчас, когда Намджун ходит мимо с нечитаемым лицом. Но гордость, проклятая гордость: как много баллад и легенд об этом написано, как много судеб она порушила, оставляя людей абсолютно несчастными и посыпающими головы пеплом, что остался от былых отношений. Иллюзионист оглядывает холл без всякой спешки, но когда молчание откровенно затягивается, то снова упирается взглядом в бойца и говорит негромко: — Если ты хоть один раз сделаешь первый шаг, земля не разверзнется под твоими ногами, — и, да, он знает, о чём говорит. Ответить брюнет не успевает: на лестнице появляются Чонгук с Чимином, и впервые, наверное, иллюзионист рад видеть вместе этот тандем. Гукки выглядит счастливым абсолютно: говорит целителю что-то негромко, жестикулирует, улыбается широко, очевидно, предвкушая занимательную поездку. Чимин выглядит усталым, улыбается мягко, кивает, кажется, невпопад, но — и это даже кажется милым — предсказуемо замирает, стоит ему увидеть внизу Юнги, что стоит, смотрит выжидающе и мрачное выражение так ожидаемо отходит, уступая одухотворённому, что немного тошно стало бы, не знай Тэхён, что его лицо сейчас выглядит точно также. Потому что Чонгук тоже замечает тех, кто уже спустился, и едва что не светится тысячей искр. С этим ребёнком невозможно скрываться, неожиданно понимает иллюзионист простую истину, невозможно и абсолютно не нужно. Огневика хочется одновременно и прятать от любопытствующих глаз, но и демонстрировать всему живому на манер «Эй, смотрите, он выбрал меня, ясно?!». Хочется сжимать в объятиях крепко, валяться в постели и не чувствовать образа Кесеса над своей головой, заниматься чувственным сексом и не знать никаких забот. Перспектива, конечно, выходит слишком радужная, ибо в любой бочке мёда есть ложка дёгтя и эту простую истину он тоже знает слишком хорошо, так как ту самую отвратительную в своей концентрации и дёгтя, и дерьма на данном этапе ложку он недавно оставил стоять в коридоре с её седым старым псом, потрясённую дерзким ответом. Но, знаете ли, к чёрту. Пока перед ним — его Гукки, что смотрит этими светящимися радостью глазами, спускаясь по ступенькам, а внутри — новый Тэхён, которого в радостную дрожь бросает от одного этого вида. Новый Тэхён, он совсем дурачок, который не может себя и свою любовь контролировать, который считает, что заслужил, с лихвой глотнув страданий на года два вперёд точно. Новый Тэхён не может сдержать широкой улыбки, которая не меркнет даже тогда, когда на верхней площадке появляются Сокджин, Намджун и помрачневший Хосок — он видит их боковым зрением, но ничего поделать не может, как и оторвать глаз от одного юноши, из которого готов выбивать оргазм за оргазмом ещё тысячу лет, или сколько там ему отпущено судьбой, он не знает. — Все готовы? — ровно говорит Намджун, глядя на всех, кроме, что предсказуемо, Юнги, стоит всем собраться в одну кучу внизу. Эмоции разные: Юнги и Чимин пока ещё не осознают весь масштаб происходящего, будучи слишком сонными; Сокджин и Чонгук явно горят нетерпением сменить обстановку; Хосок и Намджун ведут себя сдержанно по понятным причинам: лидер всё так же не смотрит на своего лучшего друга, а молотоносец смотрит прямо перед собой, погружённый в собственные переживания. Чонгук было тянется к бывшему наставнику наивным щенком, но получает лишь немое покачивание головой в ответ и выставленную, обозначающую дистанцию руку, что заставляет огневика удивиться, но ничего не сказать. Хосок, он тоже дурак, думает Тэхён, следуя за остальными в широкие двойные двери после нестройного «Да». Чонгук-то не виноват в его дурацкой беспочвенной влюблённости и, что кажется наиболее вероятным, даже о ней и не догадывается, так смысл сейчас брать и отталкивать его как надоевшую игрушку? Новый Тэхён, он, знаете ли, не идиот до конца. Ревнивый, разумеется, до чёртиков, но при этом всё же сохраняет голову на плечах и понимает, когда и кому нужно обозначить свои амбиции, а когда — вовсе не стоит. Хосоку нужно было дать понять, что ловить что-то, что больше, чем дружба, здесь нечего абсолютно, дабы тот сам не мучил себя напрасными ожиданиями на чудеса, но против этой самой дружбы иллюзионист ничего не имеет. Даже наоборот, голосует за это. Он же не до конца тварь последняя, не собирается теперь ходить и кривить рыло на манер «Ты проиграл!». Но в чём-то он никому никогда не сознается, даже себе не сразу смог в голову вбить и признать: он действительно был не уверен в успехе, совсем как тогда, когда отсылал Гукки прочь. Скорее, осознавал себя ближе к провалу, когда шёл тогда в красные покои, ещё пропитанные запахом лака, нового дерева и многолетней пыли. Да что уж там, у него ноги от страха тряслись, а состояние было близким к истерике, и если бы Чонгук посмотрел на него полными равнодушия глазами и сказал чёткое «Нет», он… рассыпался бы, наверное, и уже не смог бы собраться обратно: почти как тогда, больше десяти лет назад, когда был вынужден сделать впервые что-то действительно важное для общего блага. То, что превратило его в человека равнодушного, а со временем — расчётливого. Но не было ни дня, ни одного дня… — Сколько нам ехать? — шепчет Чонгук прямо на ухо, пока они пересекают ещё спящий двор, и, пользуясь случаем, переплетает свои пальцы с чужими. Тэхёну нравится. Тэхён чувствует себя в безопасности почему-то, как в мягком тёплом коконе из подушек по утрам после жаркой ночи, полной секса, когда его мальчик лежит рядом, укутанный по рукам и ногам, уютно посапывая на его обнажённой груди. Весь Чонгук — он сплошное чувство безопасности и, кажется, тот самый обнадёживающий свет в зыбкий, неустойчивый завтрашний день, где снова будут интриги, кровь, пот и убийства. Стоит ли бороться за это чувство? Определённо. Предупреди его кто-нибудь у городских ворот, что скоро он будет так до ужасного розово реагировать на одно простое прикосновение, он бы… он бы ничего не изменил, если честно. — Неделю, — иллюзионист давит зевок, а сам сжимает чужую ладонь чуть покрепче, чтобы надёжнее. Чтобы уж точно никуда. — Это если спать прямо в экипаже. — Что мы и будем делать первые шесть дней, — прилетает в спину голос Намджуна, вынуждает обернуться и увидеть осуждающий взгляд на сцепленные руки в столь открытом месте. Но Тэхёна, кажется, точно укусил один карлик-брюзга, потому что ему откровенно насрать на это осуждение. Потому что он тоже больше не будет бежать — и пусть это по-детски, и пусть нелогично. Если Кесес так среагировал только на один лишь слух, поставив на кон жизнь одного из сильнейших энергетиков десятилетия, значит, разговоры тут не помогут, а ставка слишком высока. Но пока что Намджуну этого знать не нужно, поэтому Тэхён просто закатывает глаза со стоном. — Потом остановимся на постоялом дворе: нужно, чтобы мы хорошо отдохнули перед последним днём, поскольку он будет крайне беспокойным, — и с этими словами впрыгивает в тёмно-синий экипаж Хосока, ибо только он обладает нужной вместительностью, где устраивается рядом с Сокджином, зажимая целителя между собой и рыжеволосым молотоносцем. Чонгук со вздохом отпускает чужую руку и залезает следом, устраиваясь рядом с Чимином и уступая иллюзионисту место у окошка наряду с обязанностью закрывать дверцу кареты. Кучер мгновенно трогается с места, унося их прочь по крупному булыжнику с окутанного утренним туманом двора, но на развилке, ведущей в столицу, поворачивает абсолютно в другую сторону и уносит их ко второму выходу из города, туда, где вдалеке темнеет очередной лес.***
— Может, хоть песню споём? — тянет, уныло подперев щёку рукой, Тэхён новый, но с нотками старого: — Или публично помирим Намджуна и Юнги? Едем в полном угнетении. Я не люблю угнетение. А они его распространяют, — ответом, разумеется, служит гробовое молчание, и только с губ Чонгука срывается обречённый вздох, потому что он знает, конечно же, знает, что последует дальше. И не ошибается: — Гукки, ну хоть ты им скажи, а? Скажи им: мирись-мирись-мирись, и больше не ругайся из-за глупого императора Кесеса Десятого, который творит абсолютный бред, не заботясь о чувствах всех окружающих! А если будешь ругаться из-за глупого императора Кесеса Десятого, который творит… — Ты хоть когда-нибудь затыкаешься? — вежливо интересуется Юнги через Чонгука с Чимином, даже наклонившись для лучшего обзора. — …абсолютный бред, не заботясь о чувствах всех окружающих, то я буду устраивать революцию вместе с Тэхёном, потому что он красавчик и поддержит меня во всех начинаниях! — гордо заканчивает Тэхён в предсказуемой тишине и искренне наслаждается реакцией. Он не может видеть лица Юнги сейчас, но чувствует полнейшее удовлетворение от того простого факта, как выпученные пять пар глаз, что переводят взгляды с иллюзиониста на бойца и обратно. Ну, и добивает, естественно: — Хотя, нет, плохой аргумент. Ведь революция будет в любом случае. Надо придумать что-нибудь ещё. — Тэхён… — опасливо начинает Чонгук, сжимая чужие пальцы, но не в нежном жесте, а с предостережением. — Твои шутки заходят далеко… — Это не шутки, — роняет Юнги равнодушное. И, нет, Тэхён не хочет смотреть на лицо Намджуна, потому что это уже перерастает в ту категорию ссоры, когда либо убить, либо страстно и долго мириться в кровати. Но что одному, что другому, есть, с кем делить ложе, поэтому… — Просто напомню, что вы лучшие друзья, а лучшие друзья не убивают друг друга, — вставляет последние пять копеек и откидывается на спинку сидения, позволив себе проявить некоторую вольность и приобнять Чонгука за талию, наслаждаясь тем, что будет через три, две, одну… — Ты, блять, вообще крышей поехал?! — ор Намджуна сотрясает, кажется, даже крышу экипажа над их головами. Чонгук вздрагивает ощутимо, но иллюзионист даже не дёргается: слишком предсказуемо. Он ожидал большего: как минимум, простого человеческого мордобоя в замкнутом помещении. Лидер почти что разочаровывает, но самое интересное только начинается, а значит, в дороге будет не скучно. — Нет, это ты, блять, дальше своего носа не видишь, — Юнги голоса не повышает, но в интонациях сквозит льдом, и что-то заставляет опасаться этих обманчиво спокойных ноток куда больше, чем бурной экспрессивной вспышки. — Зачем? — шепчет Чонгук осуждающе, смотрит в глаза. Тэхён не выдерживает, не может, а потому при всех тянется и оставляет на этих мягких губах нежный томительный поцелуй вместо ответа. — Вокруг слишком много всего происходит, я не знаю, куда смотреть! — восклицает Джин, хватая своего любовника, подавшегося вперёд, за плечо и с силой усаживая на место. Тэхён наклоняет голову вбок и с удовольствием отмечает Чимина, что виснет на Юнги, у кого глаза восхитительно чёрным горят, а руки в кулаки сжаты. — Вы оба рехнулись?! Вы сейчас карету перевернёте! Хотите выпустить пар — идите на хрен отсюда и возвращайтесь, как домесите свои лица в фарш! — и, выглядывая в окошко, звонко просит кучера приостановиться прямо посреди широкой лесной дороги. А потом с пинка открывает дверцу и кивает, — На выход, придурки! Чимин, отцепись от него нахер! — и выкидывает сильной рукой сначала Намджуна, чьё лицо всё ещё искажено гневом, а затем и бывшего наследника славной династии Мин: — Не меньше двадцати метров от экипажа, козлы! — рявкает напоследок, после чего с грохотом закрывает дверцу, оставляя всех в звенящей тишине. Снаружи сначала не происходит ничего, а потом до ушей отчётливо доносится невнятная ругань, сдавленный грохот и земля начинает мелко трястись. — Они же убьют друг друга! — испуганно прижимает Чимин ладони к губам. — Хоть бы убили, сил моих больше нет! — огрызается Сокджин, провоцируя Тэхёна на смех. — А ты чего ржёшь?! Сейчас пойдёшь туда третьим! — А я ни на кого обид не держу, — разводит руками иллюзионист, не прекращая улыбаться. Ударная волна снова сотрясает карету, а потом откуда-то издалека раздаётся неистовый грохот, который пугает лошадей и заставляет экипаж дрогнуть было, но тот, кто сидит на козлах, кажется, действительно хорошо знает своё дело, ибо катятся они не больше двух метров от силы. — Поэтому меня туда не надо. Сокджин вздыхает, разом растеряв весь свой запас гнева на, очевидно, ближайшие сутки уж точно. Смотрит устало, молчит с пару мгновений, а потом снова упирается взглядом глаза в глаза и цедит: — Тэхён, я, конечно, всё понимаю, и мы все обсудим это чуть позже, в менее напряжённой обстановке. Но зачем так?! — А по-другому и не вышло бы, — пожимает тот плечами в ответ, а потом прикрывает глаза лениво. — Сейчас выплеснут пар и вернутся уже, — и наслаждается новой силовой волной по земле. — Представляешь, что бы было, если бы они помирились, а потом Намджун бы узнал? А тут — двух белок разом, — Чимин вздыхает тяжело, а потом открывает вторую дверцу и, спрыгнув на землю, поспешно устремляется к источнику возгорания конфликта. Иллюзионист мог бы, конечно, крикнуть едкое «Удачи», но даже он понимает, что это излишне. Спустя минут пятнадцать снова трогаются с места в гробовом молчании, нарушаемом лишь тяжёлым прерывистым дыханием двоих разозлённых бойцов с кровоподтёками и синяками на лицах, но когда Чимин тянется к Юнги со своими светло-зелёными искрами, Сокджин рычит злое «Не сметь!», и блондин понуро опускает голову, только лишь переплетая пальцы с чужими. Тэхён вздыхает. Откидывает голову на плечо Чонгука, готовится хорошенько вздремнуть, но кое-что глубоко внутри, этакий гаденький червячок предвкушения, терзает внутренности, не даёт расслабиться, заставляя импульсы нервозности отдаваться даже в самых кончиках пальцев. Ему предстоит кое-что сделать. Что-то важное, уже совсем скоро, и он никогда не проворачивал такого прежде, но нужно пользоваться шансом, пока есть такая возможность. — Тэхён, где тебе нужно будет выйти? — негромко спрашивает Намджун спустя где-то час пути в тяжёлом молчании. — У холма, там, где равнина и река, — отзывается иллюзионист, тяжело вздохнув. — Ты уверен? — интересуется лидер, вынуждает приоткрыть глаз и поймать боковым зрением недоумённый взгляд Чонгука. — Да.***
— Ты можешь пойти со мной, — говорит негромко своему ребёнку, когда экипаж по просьбе Намджуна останавливается у самого подножия. — Но идти до нужного места минут пятнадцать, — и тщетно пытается сглотнуть этот комок нервов, что теснится в душе. Чонгук смотрит внимательно, а потом молча кивает. Спрыгивает на землю вслед за любовником, разминает затёкшие ноги, а потом догоняет, потому что Тэхён, он идёт очень быстро, пока не передумал. — Здесь красиво, — шепчет, сжимая его руку в обрамлении перстней. Иллюзионист бегло осматривает зелёную местность с блестящей полоской реки, а потом заставляет себя кивнуть согласно. Действительно красиво, чертовски. Они не выбирают плохих мест: из воспоминаний он не может выцепить ни одного, что не нравилось. Поэтому идёт ещё быстрее, спускается по скользкой траве, вцепившись в чужую кисть то ли от нервов, то ли нуждаясь в большей устойчивости, пока непонятно. И когда видит впереди рядок шатких, наскоро сколоченных деревянных домиков у самого берега, замирает в нерешительности. Внизу, в долине, люди. Много людей, и где-то среди них есть те, о которых он думал ежедневно. Не проходило ни дня, чтобы не думал. Не переживал. Не гадал, не выяснял, как они, где находятся. — Кочевники, — шелестит Гукки. Он неглупый мальчик и наверняка, когда влез в архив, нашёл там один пергамент, что повествует о том, кто таков Ким Тэхён и откуда. Точно нашёл: сжимает пальцы сильнее, почти до боли: — Тэтэ?.. — и это вместо тысячи слов, пока сам иллюзионист гипнотизирует домики внизу, осматривает племя, где каждый, он не понаслышке знает, занят своим делом. — Да, — говорит просто и тихо: — Встреча с родителями жениха, Гукки, — хмыкает тихо и спускается вниз по склону, не размыкая рук. Чонгук лишь вдыхает прерывисто, но не говорит ничего, и спасибо ему на этом, если честно. …— Кто таковы? — и Тэхён едва не вскрикивает удивлённо, увидев на охране рослого смуглого мужчину, очертания лица которого, пусть и изуродованные тремя шрамами поперёк, заставляют память услужливо подкинуть воспоминание о слабом и добром мальчишке из семьи Юн, младше его самого на три года, имени которого он и не помнит уже. Когда Тэхён впервые сел на лошадь, тот ещё смотрел на него большими глазами, полными зависти, но той самой, которая как бы говорит: «Скоро и я так смогу!». Мама даже как-то говорила, что старейшина не уверен, выживет ли этот ребёнок в итоге, и почему-то сейчас он рад видеть, что это всё же случилось и сейчас на него смотрят всё те же светлые внимательные глаза, знакомые с самого детства. — Энергетики при императорском корпусе, — широко улыбается иллюзионист, склонив голову в почтении. — За табаком, уважаемый, — и кусает себя за язык, едва не бросив вместо последнего определение «хим», что на их родном наречии означает «муж». — Пропустите? — Вам в дом старейшины, — неожиданно смягчается охранник. — Это третий дом справа. С Вашего разрешения, я буду сопровождать Вас. — Благодарю Вас, — «Я знаю, где находится дом старейшины, спасибо» — хочется сказать, но он снова вовремя обрывает себя, ровно как и подавляет на своём лице выражение гордости за своего отца: занимать эту должность — это крайне почётно, особенно в столь юном для этого возрасте. — Меня зовут Ильзас, — продолжает мускулистый детина, ведя их вдоль домиков и затормаживая, дабы пропустить стадо лошадей, неспешно устремляющееся к реке. — Старейшину нужно называть «великий хим» — это на нашем наречии значит «великий муж». Он у нас человек довольно простой, поэтому… — но дверь третьего дома справа распахивается, прерывая бывшего соплеменника, выпуская наружу мальчишку лет десяти, худого, смуглого и с широкой квадратной улыбкой на половину хитрого лица, с которого на мир смотрят тёмные глаза, так похожие на глаза самого Тэхёна, что дрожь берёт. — Тэхён, ты почему не в повозке до сих пор?! — повышает голос Ильзас, и иллюзионист чувствует, насколько сильно Чонгук сжимает его запястье, — Разве тебе не нужно уже быть в пути? — Да я сейчас! — фыркает мальчишка, подхватывая на руки маленького белого пушистого пса с острой мордочкой с россыпью седины. — Хаэ как будто с ума сошёл! Я не понимаю, что с ним происходит! Я не могу без него ехать! — и пёсик с визгом вырывается из худых рук и, ловко спрыгнув на землю, бежит к иллюзионисту с громкими вскриками обожания. — Хаэ?! Тэхён, тот, что старший, садится на корточки, чувствуя, как сердце бьётся неистово где-то в самой глотке, зарывается пальцами в пушистую белую шерсть, позволяет животному поставить грязные лапки на колено и ткнуться холодным носом в лицо с визгом абсолютного счастья. Иллюзии, они на животных не действуют. Особенно на таких, как его лучший друг, верный товарищ и помощник, уже сильно постаревший, но сейчас настолько счастливый, что не выглядит старенькой собачкой, а скорее юным щенком, который заходится в счастливом лае при виде хозяина. — Вот уж удивительно, — бросает Ильзас сверху, и иллюзионист поднимает голову в немом вопросе, но всё ещё прижимая Хаэ к себе. — Он никогда так себя не вёл, а я его почти всю жизнь знаю. «Он всегда вёл себя так со мной», — думается, но сказать он ничего не успевает, потому что на пороге появляется… она. Уставшая, с морщинками на смуглой коже у самого рта, но с такими же живыми раскосыми хитрыми тёмными глазами. Красива, как и десять лет назад, с длинной, нетронутой сединой, чёрной косой почти до самого пояса, худая и гибкая, абсолютно босая и с красивым острым лицом, черты которого она так точно передала что старшему сыну, что младшему. Смотрит, удивлённо вскинув угольно-чёрные брови, а потом устало касается лица тонкими пальцами в обрамлении плетёных колец. — Тэхён, какого беса ты всё ещё здесь? — и этот звонкий голос на мгновение заставляет иллюзиониста почувствовать себя маленьким мальчиком и почти что выдать «Да я сейчас, только возьму Хаэ», но… — Да я сейчас, — бормочет младший брат, уткнувшись глазами в землю. — Только возьму Хаэ. Но он странно ведёт себя, мам! Он прыгнул на господина путника так, как будто он его знает всю жизнь и это он его хозяин! Она поворачивается к прибывшим. Смотрит на Тэхёна внимательно, хмурится, после чего бросает младшему сыну «Езжай без Хаэ, время поджимает». Младший Тэхён кивает головой уныло и, проходя мимо, смотрит на пса взглядом, в котором явственно читается уязвлённое «Предатель». А жена старейшины Ким не сводит пристальных глаз, после чего наклоняет голову и задаёт логичный вопрос: — Мы с Вами никогда не встречались ранее, молодой господин? «В зеркале», — хочется бросить иллюзионисту. Но он улыбается широко и качает головой отрицательно. После чего дожидается приглашающего жеста, встаёт с корточек и утягивает Гукки в дом своих родителей, которые его и не помнят. Ильзаса мама отпускает практически сразу. Задаёт различные вопросы, интересуется, насколько издалека прибыли путники и с какой целью. Поясняет, что великий хим сейчас временно отсутствует по долгу службы, поэтому необходимое даст им она. Старый Тэхён, он трус. Он не раз и не два покупал табак у своего племени, но никогда не делал этого лично, отправляя Леа со столь важным поручением. Откровенно боялся этой встречи всю сознательную жизнь, отслеживая перемещение своей семьи по Империи, в день годовщины своего ухода впадая в депрессию и делая разные абсурдные вещи: например, врываясь на тренировки к Чонгуку и угрожая простым курсантам материализацией. Но жизнь, она штука странная, и когда Намджун не так давно постучал к нему в покои и сообщил, что их путь будет идти через равнины, то понял — судьба. Он не знает, что ждёт их в лесу Барристан и вернутся ли они вообще. А если и вернутся, то выживут ли после того, что задумали. Скорее всего, нет. И за всю свою короткую жизнь он может позволить себе слабость и встретиться с живыми родителями один чёртов раз. Так решил Тэхён новый. — Этот пёс… — мама смотрит на Хаэ, что жмётся к ногам иллюзиониста и поскуливает счастливо. — Никогда не вёл себя так. Удивительно. — О чём Вы? — роняет старший сын, наклоняется, почёсывает животное за ухом. — Я даже не помню, когда он к нам прибился, если честно. Всегда был сдержанным, грустным, не таким, как простые собаки, будто тосковал постоянно, мы даже не могли сказать, что являемся его хозяевами. Но он всегда следовал за нашей семьёй, неизменно. А сейчас он выглядит таким… счастливым. Как будто нашёл в Вас, юный господин, самое дорогое, — она достаёт откуда-то из ветхой тумбочки большой кулёк. — Вам всё или отсыпать? — Всё, — шелестит Тэхён, всё ещё чувствуя ком в горле. — Знаете… — она смотрит на Хаэ, что едва ли не умирает от счастья, жмурится счастливо. — Возможно, сами боги послали Вас нам. Этому псу. Мы ценим подобные вещи. Если изволите… — Я заберу его, — говорит быстро, гладит белую шерсть. — Но не сейчас. Туда, куда мы едем, для него может быть слишком опасно. И если мы выживем, дорогая госпожа, я непременно вернусь сюда. Верно, Хаэ? — и пёс отзывается заливистым счастливым лаем. А сам Тэхён достаёт из кармана туго набитый кошель и протягивает родной матери, которая о нём даже не помнит. — Здесь больше, чем нужно, — говорит она твёрдо, сжимая в тонких пальцах кулёк. — Ничего страшного, — улыбается он широкой квадратной улыбкой. — Я уверен, что нести ответственность за целое племя — это очень сложно. А за непутёвого малолетнего сына — ещё сложнее, — женщина смеётся тихо. — Поэтому, пожалуйста, возьмите это. В конце концов, Вы отдаёте мне куда больше, чем думаете. И снова перебирает белую шерсть.