***
— Я думаю, всё дело в том, как ты преподаёшь информацию своим образам, — и Чимин наклоняет голову к плечу, моргает часто-часто: ангел, право слово. Милый, нежный, не испорчен даже пагубным влиянием Юнги, всё также чистый душой — Сокджин действительно прикипел к нему как к собственному сыну, быстро, плотно и вовеки веков. Но настроение, если честно, простое. Пить. Пить много, неразборчиво и до помутнения рассудка, ещё с самого их вчерашнего возвращения. Нет, Хьюза он был рад видеть до чёртиков, но радость эта омрачается дерьмовыми перспективами на будущее, которое наступает, по мнению Сокджина, слишком стремительно, порывисто и неизбежным водоворотом событий, из которого неясно, кто выплывет целым, а кто камнем пойдёт на дно. Наверное, это всё потому, что будущее это находится непосредственно в руках Тэхёна и Юнги. Сокджин наливает себе вина из кувшина. — Сейчас одиннадцать утра, — Чимину идёт зелёный. И отдельные покои тоже идут, хотя служанку ему пока не довелось себе приобрести. У Сокджина времени не было на это всё, а этот восхитительный плащ, штаны, сапоги и рубашку он приказал пошить ещё до своего отъезда, уверенный в успехе. Ладно, не то чтобы уверенный, но надеяться ему никто не мешал. — Ничто не может помешать отличному пьянству, — роняет главный целитель и делает крупный глоток. — Тебе страшно? — интересуется блондин со вздохом. Он бы и ему выпить предложил, но знает, что бывший ученик откажется. Поэтому пьёт в одиночестве, пока Юнги, Чонгук, Тэхён и Намджун где-то там делают непонятное что-то — никто не потрудился им ничего объяснить. В такие моменты Сокджин действительно чувствует себя глупой бабой, ревнивой женой или, как любит говорить Тэхён — самкой, потому что ему никто, блять, ничего никогда не рассказывает, а Намджун ещё и улыбку дурацкую давит, мол, не переживай, родной, мужчины разрулят всё и вернутся с победой. Вот только Сокджину не нужно побед. Сокджину нужно только, чтобы его любимый и его близкие друзья были в безопасности. В общем, да. — До чёртиков, Чиминни, — отвечает со вздохом целитель, а потом прислушивается к внутренним ощущениям: Намджун нервничает. Кажется, даже куда-то бежит — Клятва Дуэта работает исправно, и он чувствует отголоски чужого быстрого пульса в собственном теле. — Я боюсь за этих дураков прямо сейчас, того, что они начинают — тоже. Но больше всего я боюсь увидеть итог. Или не увидеть. Даже не знаешь, что страшнее, — и главный целитель вздыхает грустно и делает ещё один глоток. Мимо закрытой двери проносится стража с неясными возгласами. Оба лекаря вздрагивают, переглядываются в немом понимании: началось. Эти олухи действительно начали действовать, но вот только что именно они пытаются сделать, всё ещё остается злящей Сокджина загадкой. Поэтому он лишь голос повышает, призывая Хьюза выйти из смежного помещения, а когда слуга появляется, то отправляет его узнать, что случилось. Хьюз возвращается через три бокала вина, миллион тяжких вздохов и, кажется, десяток потерянных от напряжения лет. Ухмыляется краешком рта, говорить начинает только после того, как плотно затворяет дверь за собой: — Пожар в коридоре. Виновник не найден, но стража ходит с подозрительно отстранёнными лицами и упёрто ищет госпожу помощника распорядителя. — Отвлекающий манёвр, — бормочет Сокджин. Делает ещё один глоток под полным осуждения взглядом, но отмахивается. — Куда они собрались проникать? А, впрочем, неважно. Точнее, важно, но не настолько. Давай лучше поговорим о… — бокал из ослабевших пальцев выпадает на мягкий белый ковёр, обрызгивает всё вокруг кровавыми всполохами. Хьюз ахает, а потом грозно сообщает, что господину нужно прилечь подремать перед обедом. Господин с ним, в принципе, полностью согласен, но всё никак не может оторвать расфокусированного взгляда от растекающегося пятна на полу. Как будто действительно здесь кого-то убили только что. Возможно, сокджинову спокойную жизнь, но это не точно. — Знаешь, Чиминни… — тянет, переводя взгляд на дверь, к которой его мальчик уже подошёл с целью пройти на выход. Юноша оборачивается, демонстрирует внимание всем своим видом, а Сокджин, тяжко и пьяно вздохнув, продолжает, хоть язык и слушается плохо. — Посмотри на это пятно. Смотришь? — Смотрю, Джин. — Вот так вот может выглядеть каждый из нас, если затея Тэхёна и Юнги провалится, — мрачно завершает, а потом ноет, выпутываясь из хватки Хьюза и неровно отправляется к постели, на которую падает прямо в одежде и засыпает мгновенно, кажется. А просыпается от мягкого прикосновения к щеке с тупой головной болью в висках, которую без особых усилий убирает одним прикосновением пальцев, после чего поворачивает голову и видит аккуратно присевшего на кровати рядом Намджуна. — Пьёшь? — интересуется лидер с кривой доброй ухмылкой, а Сокджин вздыхает тяжело и, неловко развернувшись, кладёт свою голову на чужие колени. — Как всё прошло? Что вообще происходило? — Тэхён и Юнги пытались вычислить, кто внёс имена Чимина и Чонгука в списки тогда. Есть подозрение, что всё может быть связанным между собой. Чонгук устроил пожар в коридоре, Тэхён внушил страже, что нужно бежать за подмогой к Соичи, дабы она случайно не нагрянула, пока мы будем делать своё грязное дело, — Намджун нежно касается его волос, зарывается в них пальцами, и от этого простого действия у Сокджина толпы мурашек бегут от макушки до самого копчика. — И что вы узнали? — Тэхён сделал внушение Токогаве. Он рассказал, что влюблён в Соичи и по её просьбе внёс имена, как мы и думали. Но странно не это. — А что? — Соичи сказала ему, что у неё есть человек, который всё устроит. И как вычислить его — непонятно, потому что Рю, оказывается, энергетик-защитник и не просто может не поддаваться внушению и отсеивать чужую энергию, но также накладывает энергетический щит на другого человека. — Дай угадаю, — и когда Намджун касается пухлых губ, целитель осторожно обхватывает ими чужой палец, чувствуя сознанием лёгкие волны томительного возбуждения, что тлеющими углями скрывается глубоко внутри лидера. — Тэхён предложил просто заколоть его вилкой? — Разбить об голову тяжелый фарфоровый сервиз, — негромко смеётся Намджун. — Джун, — и Сокджин со вздохом прикрывает глаза, просто наслаждается чужими мягкими прикосновениями по лицу, шее, ключицам. — Да? — рокочат сверху. — Я боюсь, — признаётся целитель негромко, снова приоткрывает глаза и встречается с глазами своего лидера — во всех смыслах этого слова — такими родными, будто бы собственными. Сокджин бы многое отдал только за то, чтобы просто и открыто любить этого человека, но не свою жизнь. Не многие другие. — Я боюсь того, что грядёт. Я не хочу, чтобы мы все пострадали, а шанс, что мы выберемся из этого дерьма целыми, очень мал. Лицо любимого становится мягче, с нотами вселенской грусти: он чувствует чужую горечь всем своим существом, даже шрам от Клятвы, который не может исцелить ни одна энергия, кажется, пульсирует чужими эмоциями, которые затапливают всё его тело до самых кончиков пальцев. И понимает: Намджуну тоже страшно. Страшно так сильно, что хоть волком вой. И Юнги наверняка страшно тоже, и Тэхёну, и даже Хосоку, который утром предсказуемо отправился в церковь. Всё вокруг теперь — бесконечный поток ужаса и напряжения, из которого неясно, как выплыть. Но когда он произносит эти роковые слова, становится чуточку легче: по крайней мере, рядом с ним здесь есть человек, который разделит страхи и невзгоды в любой патовой ситуации, а ещё будет любить сильно и нежно, несмотря ни на что. Это бесценно. Намджун не даёт ему точного ответа. Он просто вздыхает тяжело, а потом наклоняется и целует осторожно, будто на пробу. А сам Сокджин обхватывает его руками за шею, с жаром отвечая на поцелуй. Потому что каждый поцелуй Намджуна — это его личное небольшое спасение.***
Чимин снова падает на пол, но вскакивает на ноги, утирает кровь с разбитой губы, волком смотрит, но не на того, кто отправил его на очередную встречу с полом, а на образы вокруг, что стоят без движения, с немым интересом глядя на то, как их господина мутузят. Где-то между попыткой номер шесть и шестьдесят, Юнги начинает потихоньку понимать тягу Тэхёна к курению в моменты острого эмоционального напряжения: стоять просто так крайне сложно, так и хочется занять руки чем-то в приступе бесконтрольного бессилия, которое показывать, увы, нельзя никак: Чимин и без того находится на пределе своих возможностей и вот-вот ударится в истерику. Потому что они не двигаются. Совсем. Но стоит Тэхёну на пробу метнуть в Юнги нож, как он легко разбивается о полупрозрачное ребро ладони Тэхёна ненастоящего, что возникает напротив бойца, услужливо склонив голову с лёгкой усмешкой на губах. А потом ещё раз, и ещё, и всё это — с издевательским выражением на лице и без лишних телодвижений. — Этот парень меня до трясучки бесит, — жалуется иллюзионист, повернувшись к Чонгуку. Тот предсказуемо руками разводит и улыбается: — Он создан по твоему образу и подобию. Теперь ты знаешь, как чувствуют себя рядом с тобой нормальные люди. — В смысле — нормальные? Я нормальный! — и иллюзионист бросает в Чимина нож с особым остервенением, но он успешно отбивается молотом и растворяется в пространстве, оседая на тёмный пол тренировочного зала фиолетовыми всполохами. — Вот блять! Почему они тебя-то защищают? — это уже адресовано в сторону Юнги. — Ты вроде как не беспомощный! — Этот вопрос терзает умы всех здесь присутствующих, но спасибо, что озвучил, Тэхён, — фыркает брюнет насмешливо. Чонгук думает. Садится прямо на пол, поджав ноги, оглядывает лучшего друга с головы до ног, а потом переводит взгляд на бойца и тянет: — Может, проблема в том, что они не чувствуют в тебе угрозы? Может, ты недостаточно свиреп? — Дело не в этом, — отмахивается иллюзионист, приземляясь рядом с любовником. — Я тоже не желаю Чимину смерти, но мои удары они отбивают. Значит, дело в концепции. — Концепции? — и Чимин касается рассечённой губы, мгновенно затягивая кровоточащую ранку на ней. — Что ты имеешь в виду? — Со своей энергией нужно уметь договариваться. Убеждать, если надо, — и на лице Тэхёна играет выражение собственного превосходства прямо сейчас, раздражающее и вызывающее желание приложить его об стену головой. Но Юнги держится, потому этот воспалённый ум часто рождает гениальные идеи. — Этим двоим, — машет рукой в сторону Юнги и Чонгука, — не понять. Они просты как орешки и их способности понятны и прямолинейны, в отличие от наших. Например: я всего лишь иллюзионист. Разве в моих полномочиях внушать людям что-то забыть или как-то ментально воздействовать? — Нет, — отвечает целитель очевидное, кажется, начиная улавливать. — Вот именно. Наша с тобой сила кроется в умении её использовать. Я могу быть просто обычным иллюзионистом: внушать тебе, что вокруг миллионы муравьёв-убийц или вроде того. Но мы отличаемся от животных тем, что можем обладать определёнными знаниями и ими пользоваться. И когда я делаю внушение, я создаю его в рамках своих возможностей: конкретнее, заставляя человека забыть о чём-то, я лишь накладываю на него масштабную иллюзию, когда нужно — могу даже бессрочную. Она будет действовать, даже если со мной что-то случится. Я не убираю воспоминания насовсем, я просто перекрываю их чем-то новым. Делая ментальное внушение, я как бы говорю себе: «ты, великолепный и прекрасный, вторгаешься в чужой разум, но не мысли и мышление, ты просто путём иллюзии вытаскиваешь нужную тебе информацию». Иллюзия внутри иллюзии, понимаешь? Или иллюзия внутри иллюзии, которая находится внутри иллюзии: слоёв может быть бесконечное множество. Да, это затратно, но зато какой даёт результат! — и даже Юнги не удерживается от полного удивления взгляда, что уж говорить о Чимине с Чонгуком, которые смотрят на Тэхёна, вытаращив глаза и приоткрыв рот. А тот выглядит явно довольным собой, упирается ладонями в пол за спиной и продолжает свою лекцию. — Внушение страже сегодня — это один слой. Для него не требуется моего постоянного зрительного контакта, лишь поддержка на расстоянии, и она настолько мало тратит энергии, что я этого даже не чувствую. Ментальные пытки, вытягивание информации — это уже другой разговор. Здесь я как бы накладываю картинку за картинкой, оценивая, как эффектнее ударить по разуму другого существа, но не забывая своей установки: я иллюзионист, а не чтец мыслей. Вот и тебе нужно найти подобную лазейку в своих мыслях. И как только ты это сделаешь, тебе даже тренировки не потребуются, просто держи это в своей памяти для максимального эффекта. Чимин смотрит прямо на Юнги, склонив голову к плечу. Шесть образов за его спиной переглядываются неуверенно, как будто в недоумении, а потом тоже переводят взгляд на брюнета. Юнги чувствует на себе пристальное внимание их сегодняшних зрителей, а потом на пробу делает шаг вперёд. И образы мгновенно заступают дорогу, выстроившись в ряд. — Работает?! — восклицает Чонгук, по-детски захлопав в ладоши. — Кажется, да, — удовлетворённо отмечает Тэхён и радостно вскрикивает, когда Юнги делает рывок в сторону любимого ему человека, но образы следуют по пятам, не давая коснуться. Для проверки нужно, да, ударить. И, сосредоточив силу в ногах, он перепрыгивает через шесть полупрозрачных голов, выбрасывает руку, сжатую в кулак, в сторону красивого личика, глаза на котором распахиваются в изумлении и страхе перед последующей болью. Но неожиданно в поле зрения появляется яркая вспышка, формируется в очертания силуэта, и вот уже рука, обтянутая в полупрозрачную перчатку, перехватывает запястье бойца и без всяких усилий сжимает — и хруст ломающейся кости настолько громкий, а боль такая резкая, что ослепляет почти, и Юнги морщится с тихим шипением, но не выдерживает и всё же вскрикивает, когда его отправляют головой вперёд на свидание со стеной ударом с ноги в живот. Последнее, что он видит перед тем, как предсказуемо отрубиться от удара — это он сам, только бледно-зелёный, что смотрит мрачно, исподлобья, поджав губы. …Кажется, в последние дни Юнги зачастил терять сознание. В своё оправдание может сказать только то, что удар был действительно сильным. И первое, что он видит, со стоном открыв глаза — это улыбающееся во всю мощь лицо Чимина прямо около своего. — У нас получилось! — восклицает блондин, оказывается, оперевшись на его грудь и склонившись прямо нос к носу. — Я смог! — Ты меня вырубил, — хрипит Юнги со сна. — Это многого стоит, — и, обводя глазами помещение, осознаёт, что лежит в собственной постели. — Он проломил тебе череп! Кровищи было — ух! — режет по ушам возглас Тэхёна. — Ты был в отключке четыре часа! — Что он тут делает? — негромко интересуется боец у целителя. Чимин смеётся в ответ, целует нежно и целомудренно, а потом отстраняется и садится рядом, открывая обзор на Тэхёна, что на эмоциях вцепился в кроватную раму и едва что не скачет от радостного возбуждения. — Неблагодарная свинья! — не обижается иллюзионист, и неожиданно Юнги видит новый элемент в своих покоях: белого маленького пушистого пса, который забирается на постель и начинает также радостно прыгать. Точно, собака Тэхёна, которую он подобрал где-то, ещё будучи ребёнком. И которую забрал по пути обратно в корпус. И которая всё ещё бесится на его постели, пачкая всё вокруг своими грязными лапками, а потом шариком добра сигает прямо ему на грудь и лижет лицо. — Убери свою псину, — ровно просит Юнги. Чимин, рассмеявшись, подхватывает животное на руки и спускает на пол, где оно начинает цокать с радостным визгом. — Не обижай Хаэ, — просит Чимин, касаясь бледной щеки. — Он так переживал, когда ты был без сознания! — Его хозяином является Тэхён. Все живые существа, которые испытывают к нему привязанность, невольно вызывают у меня опасения. — Ты боишься самого себя? — иллюзионист отцепляется от деревянной перегородки, забегает с другой стороны кровати и заползает рядышком, хитро заглядывая в глаза и чем-то напоминая свою псину. — Ты же любишь меня, признай, принцесса! — и улыбается, услышав, как смеётся предатель-Чимин. — Ты сейчас за принцессу огребёшь так, что калекой останешься и ни один целитель тебе не поможет, — обещает ему Юнги, а потом понимает, что этот фарс надо заканчивать, садится в постели и звонит в колокольчик. Акио появляется в дверях немедленно. Смотрит своими чёрными глазами, проявляет внимание вежливым наклоном головы и готов слушать. — Акио, распорядись. Через пару часов я хочу вина, — роняет Юнги, скользнув взглядом по слуге. — И что-нибудь неплотное на ужин. — Хочу сообщить, что Вам приглашение, господин, — и юноша бесшумно подходит к кровати, игнорируя замершего Хаэ и всех присутствующих. Юнги всегда нравилась его служебная выдержка: даже сейчас беловолосый смотрит только в лицо своему господину, внешне абстрагируясь от посторонних. — Завтра в обед Вы и Ваши товарищи по оружию должны быть во дворце Императора для прохождения последней проверки господина Чимина, — услужливый кивок в сторону юноши. — В письме говорится, что Вы должны быть готовы к спаррингу с моим господином, поскольку он всё это время преподавал Вам физическую подготовку. В случае успеха, Вы официально будете представлены Двору. — Это всё? — интересуется Юнги, вскинув бровь. — Да, — и Акио улыбается кончиками губ. — Тогда я напомню, что хочу есть и вина. Слуга кивает, кланяется и исчезает за дверью бесшумной тенью. — Никогда не понимал вашего отношения друг к другу, — тянет Тэхён, стоит им снова остаться одним. — Вы, вроде бы, и уважаете друг друга, но так очевидно презираете, что аж дрожь берёт. Даже ужасный хозяин так с собакой не обращается, как ты с Акио порой. Ты уверен, что можешь доверять ему с таким отношением? — Мы оба пришли из мира, где деньги правят балом, — пожимает боец плечами, протягивая руку и обнимая притихшего Чимина за талию, подтягивает блондина к себе. — А у Акио слишком хорошее жалованье, — и с этими словами он зарывается носом в мягкие светлые волосы, недвусмысленно намекая иллюзионисту, что время для посещений закончилось. Тэхён всё же умный малый. Закатывает глаза, поднимается с чужой кровати и, коротко свистнув Хаэ, идёт на выход. Чтобы в дверном проёме остановиться, окинуть глазами Юнги, что всё это время сверлит выжидательным взглядом в спину, и задать новый вопрос: — Ты поможешь мне копнуть под того, кто мог бы меня отравить? — А ты кого-то подозреваешь? — мгновенно сосредотачивается брюнет. — Сначала — половину двора, если честно. Но не каждый второй может добыть тот яд, которым меня попытались отравить. Пока нас не было, Леа навестила моих друзей из Зала Таинств, чтобы они проверили остатки вина, там оставалась капля на осколке. Отрава редкая и безумно дорогая. Здесь либо связи, либо умение, либо всё и сразу, а это уже сужает круг подозреваемых до одного Дюпуи. — И ты молчал всё это время?! — восклицает Чимин, округлив глаза. — Не к слову было, — разводит руками иллюзионист. — Я разговаривал с Хонией об этом. Она сказала, что отравитель находится близко, но далеко: он находится с нами в одном городе, но приближённый к Императору, а значит, убрать его так легко не получится; и что его окропило солнце — насчёт этого я ничего не понимал, пока Леа утром мне не сообщила результат, которого добились в Зале. Дюпуи — блондин. Окроплённый солнцем, — и Тэхён пожимает плечами. — Всё сходится. Но я просто не совсем пока понимаю, зачем ему понадобилось меня травить. — И мы всё ещё не знаем, кто является информатором Кесеса, — тянет Юнги. — Это точно не Дюпуи. В видении Хонии он был слишком возмущён тем, какая я заноза в заднице. Искать нужно здесь, — и чувствует, как Чимин напрягается в его объятиях. Тэхён кивает. А потом салютует, открывает дверь, дабы выпустить Хаэ первым и ойкает. Юнги подрывается сразу же, и видит за дверью бледную испуганную Леа, что смотрит на господина большими голубыми глазами. Губы девушки дрожат, едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания, а сама она кажется маленькой, хрупкой и настолько беззащитной, что подумавший сначала было боец о том, что крыса попалась как по заказу, понимает: что-то случилось. Что-то, что напугало обычно бойкую и невозмутимую служанку до ужаса. — Леа! — первым к девушке бросается Чимин, разумеется. Выпутывается из ослабевших объятий, вскакивает с кровати и бежит к порогу, где хватает служанку за плечи нежно и вовлекает внутрь. Тэхён молча закрывает дверь, смотрит серьёзно. — Леа, что случилось? — Чимин смотрит девушке прямо в глаза, так проникновенно и нежно, как умеет, кажется, только он — и Тэхён, кажется, думает о том же, потому что они с Юнги переглядываются поверх их голов и снова смотрят на развивающуюся перед глазами драму. — Тебя кто-то испугал? — Н-нет, — на выдохе, заикаясь, почти шепчет брюнетка. Осторожно выворачивается из кольца чужих рук, а потом смотрит на Тэхёна с мольбой. — Господин, можем ли мы с Вами поговорить? — Говори сейчас, — сурово роняет иллюзионист, скрестив руки на груди. — Что произошло? — Я только что от знахарки в городе, господин… — опасно шмыгая носом, кается Леа и замолкает, тщетно пытаясь сглотнуть рыдания. Чимин бормочет что-то успокаивающее, обнимает её, прижимает к себе, но она всё также смотрит в глаза Тэхёна взглядом побитой собаки. — И? — давит он, нахмурившись. — Мне… нужна помощь господина Сокджина, — наконец, роняет она, начиная трястись всем телом. — Боги, Леа, да говори ты нормально уже! — не выдерживает иллюзионист, ударив по стене кулаком с фиолетовыми искрами. — Ты больна? Ранена? Что с тобой?! — У меня под сердцем ребёнок, — шепчет брюнетка. Чиминово лицо замирает без всяких эмоций, только глаза, наверное, сейчас выпадут из глазниц от удивления, а Тэхён цепенеет и, кажется, не отомрёт ещё долго. Юнги, не удивившись ни грамма, но мысленно выругавшись по поводу очередной проблемы, вообще считает, у иллюзиониста нет прав выглядеть настолько ошарашенным: такой вид, пожалуй, должен быть у будущего папаши, а не у человека, который спокойно может выдать служанке небольшую горку денег и отпустить с миром. — Леа… — наконец, шепчет Тэхён, глядя на девушку во все глаза. Та находится на грани истерики, лишь молча смотрит в ожидании его ответа. — Ты, что… не девственница?.. Юнги не выдерживает. Начинает истерически ржать, громко и с чувством, приложившись головой о перегородку кровати, но на это плевать. Тяжёлая жизнь, тяжёлый месяц, тяжёлая неделя, тяжёлый день и финал его, кажется, столь же достойный.***
— Ну, и кто он? — этот вопрос Тэхён задаёт уже в своих покоях под полным удивления от последних новостей взглядом Чонгука. Леа сидит на диванчике, вцепившись в фиолетовые юбки пальчиками, смотрит в пол и не отвечает. — Леа! — он не хочет её пугать, повышая голос. Тэхён, он теперь не очень строгий господин. Особенно, когда у него в подчинении — беременная девчонка. — Хьюз, — наконец, негромко отвечает бывшая разбойница, поднимает на него зарёванное лицо. — Мне нужен господин Сокджин. Я слышала, что он умеет убирать… детей. Чонгук цыкает в раздражении, а потом садится рядом с девушкой, приобнимает за плечи ласково. Чонгук вообще сейчас такой ласковый, нежный и трепетный, что Тэхёну даже немного завидно от таких поворотов событий, хотя ему вообще грех жаловаться с этим бесконечным потоком любви, который он получает ежесекундно. Просто иллюзионист — он эгоист до мозга костей, а ещё ему всегда будет мало. Но молчит. Лишь делает большой глоток вина, настолько большой, что капля стекает из уголка рта. С выпивкой всё это дерьмо — оно как-то полегче. Наверное. — Как ты поняла, что беременна? — ласково спрашивает Гукки, утирая слезинку с нежной девичьей щеки. Тэхёну невольно думается, что его мальчик мог бы быть хорошим отцом. Хорошим мужем. Примерным семьянином из тех, что приносят жёнам только радость и счастье — а ведь Тэхён на девочку даже в парике не потянет. Не захочет ли Чонгук когда-нибудь, лет через десять, если доживут, если перевёрнут привычный мир с ног на голову, оставить его ради того, чтобы вкусить плод бракосочетания и полноценной жизни? — У меня… перестала течь кровь, — молочно-белые щёки вспыхивают от озвучивания столь постыдной вещи двум мужчинам. — Такое и раньше бывало, даже когда у меня никого не было. Но потом появилась болезненность в груди. А когда я почувствовала, что платье стало тесным и корсет не застёгивается… — и она прижимает ладони к груди, вдыхает прерывисто. Чонгук обнимает её чуточку крепче, прижимает к себе, позволяет уткнуться себе в грудь, а сам смотрит. Смотрит поверх маленькой длинноволосой головки почти осуждающе, и во взгляде чёрных глаз иллюзионист видит этот отчётливый вопрос: ну и хрен ли ты молчишь, когда надо? Правда, что. — Ты хочешь этого ребёнка? Только честно скажи мне, — наконец, произносит в тишине, нарушаемой лишь тихими всхлипами. — Я поддержу любой твой выбор, Леа, каким бы он ни был. Одно дело, если ты хочешь избавиться от плода любви между тобой и Хьюзом только потому, что боишься моего гнева, другое — если ты сама понимаешь, что не готова быть матерью, — закидывает ногу на ногу и, да, снова закуривает. Как тут не курить, боги, если в жизни происходит полнейший пиздец. Потому что Леа смотрит на него такими глазами, что ответ очевиден. Тэхён вздыхает. Собирается с мыслями пару секунд и продолжает. — Сколько денег тебе нужно, чтобы спокойно жить вдали от всего этого? — Господин! — и девушка… падает на колени перед креслом, едва не ударяясь о его колено. — Господин, пожалуйста, не прогоняйте меня! Я хочу служить Вам! — Глупая, — и иллюзионист, рассмеявшись негромко, ставит бокал на столик аккурат рядом с подносом, где стоят остатки быстрого ужина, и сползает к ней вниз, обхватывает её лицо нежно и целует в лоб. — Я не прогоняю тебя. И даже если ты останешься здесь, я не буду против твоего ребёнка. Просто так тебе будет лучше, понимаешь? Сама знаешь, что здесь назревает. Я не могу гарантировать твою безопасность и не хочу, чтобы ты жалела о том, что решила остаться со мной. Она обхватывает его своими руками. И Тэхён невольно отмечает, какая же его служанка, нет, подруга всё-таки хрупкая. Нежная. Привыкшая показывать себя сильной, ко всему готовой, но теперь такая слабая, нуждающаяся в поддержке. В его, Тэхёна, поддержке, как самого близкого ей человека. Покровителя. Чонгук смотрит. Улыбается мягко: уже догадался. Тэхён идиот, наверное, но вздыхает тяжело и отстраняется. — Чёрт с тобой. Оставайся, раз так хочешь. И эта благодарная улыбка для него — маленький проблеск света в кромешной тьме повседневности. И когда Леа выходит за дверь, едва не мурлыкает от удовольствия, когда Чонгук садится на пол рядом, обнимает, целует в шею нежно и трётся носом о щёку. — Ты поступил правильно, — шепчет на ухо, улыбается широко и прикусывает ушную раковину: от этого действа у Тэхёна мурашки по телу бегут табуном лошадей. — Не уверен, — вздыхает. — А я уверен. Это было её решение. Она любит тебя, хочет быть рядом. И, знаешь… — Тэхён поворачивается именно в тот самый нужный момент, чтобы увидеть, как краска затапливает эти тронутые загаром скулы, а нижнюю губу закусывают ровные зубки. — Я рад. — Чему, Гукки? — вскидывает брови Тэхён, разворачиваясь и обнимая огневика за шею. — Тут будет ребёнок, — а глаза в пол смотрят. — Дети — это счастье. Жаль, что мы с тобой не сможем завести собственных, даже когда это всё кончится. — Ты сам ещё ребёнок, — смеётся иллюзионист негромко, осторожно прикусывая нежную кожу чужой шеи. — Зачем тебе дети сейчас? — Я не ребёнок! — восклицает Чонгук и неожиданно толкает в грудь, на пол заваливает и нависает сверху. — Хочешь доказать мне это? — ухмыляется Тэ, широко облизнув пересохшие губы. — Много чести, — фыркает Гукки и впивается поцелуем: требовательным, глубоким, уносящим далеко-далеко. Проворные руки расстёгивают ремень на тёмно-лиловых штанах, не разрывая контакта, и Тэхён, промычав что-то несуразное, прогибается в пояснице, позволяя стянуть их с себя. А Чонгук смеётся в поцелуй, а потом приподнимается, залихватским жестом берёт чужой, вообще-то, бокал и делает глоток. — Для храбрости? — интересуется с пола что-то едкое и возбуждённое, что несколько минут назад было Тэхёном. — Конечно. Хочешь? — Хочу, — хрипит иллюзионист. Горло действительно пересохло. — Держи, — и, набрав в рот ещё немного вина, делает страшную вещь: наклоняется к распахнутым губам и переливает жидкость из одного рта в другой. Тэхён почти что захлёбывается, но, кажется, скорее от собственного вожделения, чем от вина, что сочится по глотке. И стонет тихо, когда Чонгук, своровав с подноса масло, выливает его себе на пальцы и начинает процесс растяжки. Который, впрочем, не особо занимает много времени: утром у них тоже был секс, где именно Тэхён был принимающей стороной, поэтому член входит без особых усилий и сразу под нужным углом, выбивая из лёгких вскрик за вскриком, вынуждая вцепиться в чужую рубашку до звука рвущихся ниток, откинуть голову, обнажив шею. Чем Чонгук пользуется сразу же, не сбиваясь с рваного ритма, ставит пару красноречивых отметок. Кажется, шея Тэхёна не заживёт никогда, ну и пусть, лишь бы Чонгук делал это снова и снова, стонал также тихо и чувственно в противовес самому иллюзионисту, чьи крики скоро, наверное, наберут такой оборот, что сравняют корпус с землёй. — Тише, тише… — и, нет, от этого шёпота жарким дыханием прямо на ухо тише не станет, Чонгук. Этот шёпот провоцирует появление особо чувственного, задушенного вскрика и белёсых разводов на подоле рубашки. Как и сжавшиеся от всплеска удовольствия мышцы внутри вырывают у огневика стон несколько громче, а что-то горячее выстреливает куда-то глубоко внутрь поджарого смуглого тела. Чонгук наваливается сверху. Дышит тяжело, а Тэхён смеётся тихо, зарывается в тёмные влажные волосы на затылке и остаётся верен себе даже сейчас, нет, особенно сейчас, потому что молчать не может: — Да, детей мы определённо не можем зачать, но видят боги, как мне нравятся эти тщетные попытки. И получает лёгкий тычок под рёбра.***
Тронный зал выглядит… обычно: ничего от праздничной мишуры маскарада не осталось от слова совсем. Если можно назвать обычным тот незатейливый факт, что прямо у подножья трона поставили длинный стол, за которыми Сокджин с дрожью где-то глубоко внутри видит всех членов Совета: сенешаль Вон впивается в вошедших пытливым взглядом раскосых глаз, Дюпуи скользит равнодушно по каждому, лишь задерживая взгляд на Чимине и улыбаясь криво. Юноша смотрит мрачно прямо виконту в глаза, но не говорит ни слова. А Сокджин цепляется вниманием за сэра Тельеро, что выглядит, впрочем, как и всегда, вежливо заинтересованным. Как про него говорил Кесес в своё время? Талантливый перспективный юноша? Да, пожалуй, это к Вивьену: высокий, смуглый, улыбчивый, черноволосый, но с серьёзным взглядом серых глаз под насупленными сейчас чёрными бровями. Сокджину Тельеро всегда нравился, даже несмотря на то, что тот имел оплошность влюбиться в Тэхёна — это, наверное, было единственной ошибкой в послужном списке молодого дружелюбного рыцаря, предпочитающего крикливой современной моде простое удобство. Одно место пустует. Целитель с тоской в сердце вспоминает сварливого тучного безобидного Рузольда, павшего жертвой интриг и давшего Тэхёну второй шанс на жизнь своей безграничной любовью к выпивке, что, наверное, перевешивала даже любовь к делу всей жизни. Этого точно уже никто никогда не узнает. Сокджин не любит, когда умирают люди. Особенно не любит, когда люди умирают из-за интриг других людей. Сокджин бы с удовольствием создал новый мир без подобного, но неглуп и знает, что пока в этом мире одним людям нужно держать в узде других, кто-то более низкий по званию будет сопротивляться и не всегда честно. Чаще всего — сопротивляться ножами в спину, острыми, хорошо заточенными, чтобы наверняка. — Господа! Мальчики мои! — и Кесес, восседая на троне, хлопает в ладоши. — Я так скучал! И Сокджин видит, как быстро склоняется в поклоне Юнги: просто затем, чтобы никто не заметил, как перекосилось красивое лицо. Кланяется сам, а потом, получив фривольное разрешение на то, чтобы разогнуть спину, по-военному вытягивается в струнку и смотрит прямо на Вивьена Тельеро: отчего-то гладко выбритое красивое лицо, лишённое отпечатков всякой злости или затаённой ненависти, кажется сейчас тем самым якорем, способным держать на плаву. Рыцарь ловит его взгляд, улыбается мягко, как бы говоря «не переживай, всё будет хорошо». Был ли он на том заседании, когда Кесес и его жополизы решили их судьбу? Юнги не упоминал, но сердце целителя чует, что нет: этот человек бы ни за что не стал терпеть подобного. Может, и к лучшему, что его не было. Намджун выходит вперёд, говорит стандартные слова приветствия, мастерски изображая радушие, и пока идёт непринужденный диалог, Чимин осторожно касается запястья целителя, привлекая внимание. Сокджин поворачивает голову, напарывается на взгляд больших удивительных и тёплых глаз и невольно думает о том, как много пришлось пережить этому ребёнку, и как много ещё предстоит. — Я чувствую себя так, будто надо мной сейчас будут ставить эксперимент, — говорит негромко и отводит глаза. У Джина сердце щемит. Чимин слишком добр и мил для всего этого дерьма. Не заслужил. Но кто он такой, чтобы врать? — Так и есть, — и смотрит, как Кесес сжимает приёмного сына в объятиях. — Все мы — один большой эксперимент для этих людей, Чиминни. — Вы уже знаете, зачем я пригласил вас сегодня, — низкий голос Кесеса взлетает, кажется, к самому потолку помещения. Сокджин косится на Юнги: боец стоит, напряжён струной, смотрит прямо на монарха, а во взгляде — ничего абсолютно. Сокджина такой Юнги пугает немного, потому кто же знал, что можно так легко отвыкнуть от ранее приевшегося бесстрастного лица, когда знаешь, сколь сильные эмоции могут его пронзать? Юнги идут эмоции и совсем не идут глаза хладнокровного убийцы. Кто-нибудь, срочно сообщите ему об этом, пожалуйста. …Солнце садится рано, как того и требует сезон, и Хьюз зажигает пару свечей на столике, массирует широкие плечи и предлагает господину немного вина. Сокджин ничего против не имеет, пытается тщетно занять себя чтением, но руки мелко-мелко и нервно дрожат. Он видел многое за свою недолгую жизнь: и смерть, и кровь, и страдания — эмоциональная палитра ему знакома так же хорошо, как холст — художнику. Сокджин и сам частенько ругает себя за проявление излишней эмоциональности: сколько раз наместник говорил ему, что он слишком сильно привязывается к каждому своему пациенту — не счесть. Как часто перехватывал протянутую к бездыханному телу руку, смотрел грозно и говорил это короткое «Не смей»? Постоянные его «Естественный отбор» и «Всем не поможешь», а ещё «Если ты оживишь этого, то потеряешь много сил и времени и не сможешь помочь другим» долбятся под коркой сознания Джина и по сей день, и ничего с этим не сделать уже. Ему тяжело играть роль наблюдателя: всегда хочется помочь, приласкать, успокоить. Наместник ухмылялся в такие моменты и говорил, что это всё от недостатка любви: матери своей молодой мужчина не знал, отлучённый почти сразу же после рождения и воспитанный кормилицами западного корпуса. И вот теперь он вспоминает эти чёрные мёртвые глаза и снова хочет помочь, а вино не спасает. Смертоносный Юнги — он первый, с кем сталкивается Сокджин в коридоре элитного крыла, и целитель почему-то сразу догадывается, кто стоит перед ним, держа по-военному ровную осанку. Оглядывает молча с головы до ног и скрывается за дверью, так ни слова и не сказав. Сокджин чувствует укол жалости почему-то, но причины объяснить не может. Ситуацию проясняет Намджун: сын шлюхи из элитного борделя, который бежал от родного ему человека, дабы сохранить чужую жизнь и пользовался своим даром поиска, чтобы помогать другим людям. У Намджуна улыбка очень добрая, с ямочками, а глаза тягучие, обволакивающие, и что-то в Сокджине замирает вновь, а потом обрывается и заставляет мыслить по-новому. Намджун робкий, ненавязчивый, но напористый вместе с тем и, очевидно, привыкший брать то, что хочет. Намджун добрый очень, с ума сводит своей нежностью, и Сокджин наконец получает то, что так долго искал: заботу и чувство защищённости. Намджун обнимает. Намджун зарывается носом в волосы после ночи тайной, запретной любви. Намджун рассказывает о звёздах на небе, об убившем свою семью Хосоке, что в Церкви торчит, о Юнги и его сложной судьбе. И Сокджин делится тем, что не видит в черноволосом бойце ничего живого, но получает ответ о живом неординарном уме. Но, в целом, да — ничего, будто Юнги не живёт, но существует, движимый только желанием что-то доказать, будто изо льда и негатива выстеганный, а ещё — из чувства собственного превосходства, едких подколок и, кажется, вечной вселенской скуки ко всему живому. В Юнги нет никаких эмоций, только приказы, вежливые просьбы, что на грани с эмоциями, но ставни его души приоткрываются немного для одного лишь Намджуна. Юнги — он загадочная тёмная лошадка с внешностью прекрасного принца и полным отсутствием желания жить или идти на контакт. Он молча выполняет просьбы, рявкает на размазанный Совет, выводит из строя (и жизни) десятки людей в одиночку, а ещё кратко и метко вбрасывает стратегии и идеи. На Арену не ходит, Двором не интересуется, этикетом пренебрегает. А потом выбивает решётку. В жизни Юнги Чимин обосновывается капитально. Вьёт гнездо, смотрит широко распахнутыми глазами со слегка ртом приоткрытым, а Сокджин едва ли почему-то не плачет от счастья, и не только потому, что любимый ученик был спасён. Сокджин рад до чёртиков, конечно, но не только жизнь Чимина делает его счастливым. Сокджин улыбается умильно, сжимает руку Намджуна в своей, чтобы шрам к шраму, лёжа на чужой голой груди, и шепчет: «Теперь я спокоен», а лидер сразу понимает, что его любовник имеет в виду и лишь улыбается мягко и отвечает: «Я тоже». Просто потому что в чёрных глазах начинает гореть огонь, который греет всех окружающих и даёт уверенность в завтрашнем дне. —…Я ведь не требую ничего сверх, верно? — тянет Кесес с широкой улыбкой. — Всего лишь дружеский спарринг. Проверка способностей: уверен, Чимин пройдёт её с лёгкостью. Ничего сложного, просто нанеси Юнги удар. «Ничего сложного», да? Чимин делает пару шагов вперёд, а потом замирает, склонив голову к плечу, обтянутому в благородный зелёный. Юноша выглядит спокойно, уверенно, собрано, и спрятанная в уголках губ ухмылка режет ножом прямо по сознанию — что задумал? Сокджин наблюдает внимательно, как зажигаются зелёным глаза, зажигаются нежно, тлеющими углями под радужкой. Чимин смотрит прямо на Кесеса, а затем… А затем Юнги резко летит прямо к подножию трона под всеобщий вздох изумления — и свой собственный, кажется, тоже. Приземляется на руки, отталкивается, поворачивается резко и успешно уклоняется от себя самого. Глаза Чимина вспыхивают ярче — Сокджин видит. Лицо подобно маске бесстрастной, сейчас так сильно похожее на то, что Джин привык видеть на бывшем наследнике династии Мин, что дрожь берёт. Сотканный из энергии Юнги снова наносит удар, Юнги из плоти и крови уворачивается снова и снова, но град пинков и тычков вынуждает его отойти к стене и, неловко развернувшись, отпрыгнуть в сторону. И зависнуть в считанных сантиметрах от услужливо подставленного молота. — Достаточно! — и, быстро переведя глаза на владыку, видит на лице монарха выражение абсолютного восторга. Сокджин бы, наверное, многое отдал за то, чтобы узнать, что творится у Кесеса в голове: искреннее ли это восхищение или же то, что предстаёт его глазам, является не больше, чем фарсом? — Сокджин, Юнги, — почти что шепчет Император, и его глаза горят странным огнём. — Вы сотворили что-то изумительное. Я поражён. И когда все начинают расходиться, Намджун вовлекает Кесеса в диалог, а Тельеро подходит к Чимину и Чонгуку, чтобы познакомиться лучше, взгляд целителя улавливает что-то странное. Дюпуи поспешно покидает тронный зал, быстро откланявшись, и он ушёл бы в коридор, не привлекая внимания, но Тэхён и Юнги переглядываются между собой. И выходят следом.