Мир сквозь, через и спустя
Каким-то образом это предвидели. Предвидели и начали действовать. Кто? Близнецы не знали. Спрашивать-спрашивали, ответы не получали, поэтому попросту не могли вникнуть в в ситуацию. Просто продолжили жить как жили. Просто продолжили играться во дворе и рассматривать густые тёмные тучи, пугаться ярких вспышек где-то вдали и прислушиваться к далёким приглушённым раскатам грома. Стоило тучам стать темнее, вспышкам ярче, а раскатам громче, они начали спрашивать все чаще и в силу своего возраста получали всё больше ответов. И боялись всё больше. А до того, как временно изолироваться от всего мира… Он помнит панику, которой до последнего не проникался, помнит спешку, с которой по приказу собирал необходимые вещи в рюкзак, помнит силу, с которой его хватали за предплечье и куда-то быстро тащили: синяка нет, но всё ещё так же больно. Помнит длинную дорогу в машинах, долгое непонятное молчание и то, как страшный шум за окном был слышен будто сквозь толстый слой ваты, и дело было совсем не в звукоизоляции: наверное ему заложило уши, наверное он не хотел ничего слышать. Он помнит, как после громкого страшного скрежета большая тяжёлая металлическая дверь закрылась, а большая комната, в которой он оказался вместе с братьями окуталась в недолговременный мрак. И после всего этого он совсем не помнит, как впервые зажглась лампа на потолке, служащая тогда почти единственным источником света, не помнит, что ел, чем занимался, о чём разговаривал. Будто времени, проведённого взаперти для него не существовало. Помнит он только то, что испытывали они. Потому что сам он не испытывал ничего: чувства тоже будто пробирались к нему сквозь вату, оттого и чертовски медленно, просочившись лишь небольшими сгустками разных эмоций в куче. Чоромацу сидел вдали ото всех, отдалённо слушал беззаботные разговоры братьев, наблюдал за их попытками вести себя так, будто они живут нормальной жизнью. Разве они имеют малейшее представление, каково это? Всё таки от каждого чувствовалось сожаление и желание как можно скорее отсюда выбраться; сменить хотя бы место жительства, чтобы не видеть каждый день одно и то же. Увидеть новых людей. Размять тело. Не задыхаться в замкнутом пространстве. Чоро видел, что больше всех страдает Осомацу, который единственный делал вид, что он он вовсе не против здесь сидеть. В безопасности. Старшему было спокойно осознавать, что они вместе, что никого в спешке не потеряли. Ведь все буквально физически прочувствовали ту боль и панику, которая его окутала, стоило осознать, что Джушимацу не оказалось на месте: младший отстал от остальных, где-то потерялся, другие это успели заметить, но, прежде чем взрослые побежали, чтобы поискать его, Осо уже словил младшего в свои объятия и с силой тащил за всеми до самого безопасного места, держа за руку так, будто собирался оставить там пожизненную вмятину. Тогда впервые, как братья, так и родители увидели старшего Мацуно таким напуганным, а Джуши даже не мог пошевелиться, парализованный крепкой хваткой, что длилась не меньше получаса: конечности уже порядком затекли, положение было неудобным и ужасно хотелось хотя бы поднять руку к верху, разомяться, но старший не давал этого сделать, прижимая к себе. Спасением послужила хрупкая материнская рука на плече, которая помогла взять себя в руки надолго. Больше подобной слабинки с его стороны не проявлялось. В тот день об этом даже не заикались, ибо Осомацу успел сделать вид, что ничего и не было. Что изначально всё и было хорошо. «Хорошо». Это слово болтается на кончике языка, стоит глянуть на двух старших Мацуно. Осо и Кара. Они делали всё, чтобы создавалась иллюзию того, что это слово не пустой звук. Будто сговорились вести себя как дураки. Будто знали, что это поведение всех и спасает. Даже родителей, облегчённо улыбающихся, стоит Каре быть зажатым меж полом и тремя телами, хозяины которых не желали и дальше слушать его глупую болтовню. Хоть она и отвлекала. Осомацу не отставал, мог раздражать, но за это ему и были благодарны, потому что это весело, потому что они дети, потому что они могут не воспринимать происходящее всерьёз.Тот, кто тянулся к обществу, прячется от него за чужими спинами
Они выжили. Они не ослабли. Они продержались. Они вышли из безопасной, но душной коробки и увидели, как мир старается не разрушиться, как он передумал ломаться и самоуничтожаться только из-за обиды на своих жителей, как он остановился и перестал творить то, что уже сотворил. Ему было достаточно и того, что его безумие переняли те самые жители: они тоже стали самоуничтожаться, то есть уничтожали друг друга. Самыми разными способами. Не все, конечно, но. Человечество — громкое слово. При его звучании в голове сразу всплывает десятизначное число, обозначающее общее количество человеческих особей, живущих на Земле. Сейчас же это число стремительно упало к самым тысячам, да и считаются тут не живущие, а по-жалкому выживающие: думающие только о том, как бы лучше пережить этот или следующий день, где лучше лечь спать, чтобы под утро не превратиться в бездыханное тело с засохшей кровью из дыры где-то в районе живота, или что лучше съесть на совокупность завтрака обеда и ужина, не будучи точно уверенным, не добьет ли твоя вроде бы съедобная находка неделями голодающий жуледок. Теперь то самое слово заставляло что-то внутри груди больно сжиматься, а мысли о жалкости человека всплывать картинками всех тех взаимных грабежей, убийств и попыток сожрать друг друга, управляемые голодом. За столько лет много чего произошло и люди сумели, хоть и медленно, но по-настоящему и безвозвратно сойти с ума: сначала все думали о будущем, гадая, станет ли хоть немного лучше; когда лучше не стало, они начали думать о теперешнем, пытаясь обеспечить себя едой на день-второй и таки надеясь до того самого дня выжить. Теперь они думают и мечтают только о сладком беззаботном прошлом, в котором подобные проблемы поднимались лишь в чём-то вроде фантастических книжек или фильмов тех же жанров, где такое, по крайней мере, удачно романтизировали. Осомацу усмехнулся своим мыслям, поворачивая голову в сторону младшего брата, медленно делающего небольшой глоток воды из полупустой фляги, после бережно протягивающего ее остальным. Карамацу пытался романтизировать их хреновое положение своим оптимизмом и глупыми возгласами о том, что это «всего лишь Мать Природа решила дать такой прекрасный шанс испытать себя и воспитаться настоящими мужчинами. Мы сильные и смелые, поэтому смело всё выдержим!» — говорил он. Говорил, что они должны быть джентльменами, терпеливо принимающими все капризы и хлёсткие удары по щеке от мадам судьбы, с улыбкой выискивающими выход из любой безвыходной ситуации. Впрочем, настрой второго по старшинству брата и толстые намёки третьего и подтолкнули братьев на такой отчаянный поступок, как сбор необходимых вещей и выход из места, которым родители обеспечивали их на добрые несколько месяцев в этом странном, полу-сгнившем, но наконец прекратившем уничтожаться мире, хоть и раньше так надолго оставаться в одном месте не удавалось: оно быстро ставало непригодным. После выхода в мир они часто меняли своё место выживания. Своим уходом дети позволили родным хранить в их якобы временном, хм, доме(?) хоть какой-то старческий уют и позволили не волноваться о запасах еды и воды, которых с лишними шестью ртами не хватило бы надолго. Находить еду было проблематично. Не существовало продовольствий. Всё остановилось в развитии, а потом начало вновь, хоть и стремительно, но не достаточно быстро восстанавливаться. Но восстанавливалось оно слишком медленно и слишком далеко. Земля вновь стала плодородной. Воздух стал чище. Вода где-не-где питьевой. Будто по-другому и не было. Но близнецы не могли стать поколением, которое застанет полную регенерацию общества. Поэтому они поняли, что лучшим решением будет отдаться темпу сегодняшнего дня. И покинуть дом, чтобы к тому самому темпу и прибиться. При обсуждении такого серьёзного решения было решено предложить младшим остаться с родителями и Тодомацу изначально был не против: он, как и остальные, не мог себе представить себя, ошиваюшегося по сырым улицам меж гниющих трупов, едящего первую попавшуюся дрянь сомнительного происхождения, тяжело забирающегося наверх в горных местностях и убегающего от возможных опасных преследователей через выжженные или не очень леса. Там обязательно будут встречаться трупы. Там обязательно должны будут встречаться мерзкие, вышедшие с ума люди. Тодомацу не мог такого выдержать, но так же постарался оставить с собой ещё одного брата: Ичимацу был самым подходящим вариантом, так как ему должно было быть всё равно. Хотя, Тотти мог поклясться, что заметил во взгляде старшего брата какой-то страх и удивление, почти незаметно косящиеся в сторону сидящего рядом Карамацу, стоило озвучить просьбу не идти с остальными, поэтому младший своим «или может быть…» поспешил перенять этот вопрос к Джушимацу. Пятый брат не был удивлён, даже выражение лица не сменил. Разве только сделал улыбку спокойней и смягчился в лице, положив на плечо младшего свою руку. Он был согласен остаться с ним. Другие согласно кивнули. Но всё же в самый день, когда братья решили уйти туда, где точно_нету_ничего_готовенького, Тодомацу и Джушимацу уже собрали свои рюкзаки. Они поговорили об этом друг с другом и поняли, что они — близнецы и разделять из нельзя. Они не смогут без старших, даже точно зная, что рядом находятся родители — те, на кого те самые старшие были похожи. Братьев не заменить. Даже если и умрут от рук каких-то чёртовых психов, то вместе. Нельзя по отдельности. Даже если о смерти какого-либо из братьев за километрами они знать не будут, то обязательно почувствуют. Тогда уже убьет не пуля, а тревога и тоска. «Что ж, вперёд, ребят» — на лице Осомацу было видно явное облегчение. В любом случае на смерть они не идут. Просто постараются найти халяву в другом месте.Неуместное уместно
«Что за прекрасный мир» — поётся в тягучей и запоминающейся песне шестью голосами: кто-то делает это умело, кто-то не особо, а кто-то и слов не знает, коверкая каждое слово до неузнаваемости. Да какая разница, если есть желание? Эта песня была чертовски неуместной при обстановке, когда зелёными деревьями и красными розами, строчки о которых там встречаются, и близко не пахнет. Никаких тебе прохожих, спрашивающих о твоих делах: сегодняшний прохожий может поинтересоваться одним лишь содержимым твоего рюкзака, не более. Никакого тебе голубого неба, никаких белых облаков: сплошные серые клубы, и не факт, что это всего лишь тучи. Голубое небо хоть и встречается, но от этого на сердце светлее не стаёт. Почему они выбрали эту песню? Потому что знали её. Слышали часто, выучили, а Карамацу так вообще её обожал и считал, что помечтать о цветной и приятной картинке светлого мира, что вырисовывалась при её сладком звучании совсем не вредно. Да и именно он управлял гитарными струнами, поэтому ему давали власть над выбором: остальным было всё равно, они устали и почти позасыпали. Но только не Ичимацу. Невольно, но он всё же ждал момента, когда старший наконец спросит, не хочет ли младший продолжить их нечастые уроки игры на этом инструменте. Конечно, он хочет! Конечно же он не против оказаться в полуобъятиях старшего и слышать его тихий шепот-инструкцию у уха, чувствовать, как тот ёрзает сзади и принимает положение поудобней, чтобы ухватиться за гриф и показать, как нужно играть, какую мелодию Ичимацу должен выжить с гитары. Делать это было неудобно из-за тела младшего, прижимающегося спиной к нему, но кого это волновало? Уснувшим братьям не мешало тихое, местами неумелое звучание струн, как и еле слышные разговоры, временами приглушённые недолговременными сопрекосновениями губ Карамацу с кожей Ичи.Заживёт
Отдирая от ноги некогда белый бинт и наблюдая за тем, как с каждым слоем на нём видно всё больше засохшей тёмной крови, ты уверенно не можешь надеяться на что-то хорошее. Учитывая условия, в которых братья находились, им нужно осторожничать с каждой царапиной, с каждым шрамиком и якобы незначительной болезнью ведь при сырости рана не заживает, а простуду будет нечем лечить: никакой тебе тёплой постели, никакого тебе компресса, горячего чая и лекарств. Просто забудь и надейся на свой организм, а лучше что есть сил старайся не задеть своё тело чем-либо острым или подцепить какую-либо заразу, ведь твоим дальнейшим прогнозом будет всего два понятных слова: «как повезет». Повезёт с иммунитетом, повезёт не подцепить инфекцию, повезёт в случае чего найти лекарства — боже, ты чёртов везунчик! Жаль, лотерейные билеты, которые ты мог бы найти в одном из тысяч заброшенных киосков и проверить на них свой фарт уже не действительны. Карамацу нельзя было назвать везучим, но раны на нём заживают, как на дворовой собаке. Братья наблюдали подобное довольно часто, даже успели перестать беспокоиться, когда тот куда-то влезет, ударится, порежится. Он не ноет, принимает первую помощь с сожалеющим взглядом, улыбается и говорит «всё в порядке» на любой вопросительный взгляд. Казалось бы, почему именно он? Вроде не такой уж и глупый, чтобы встревать в какое-то дерьмо без разбору, доставляя проблем как себе, так и братьям. Тот же Джуши, менее осторожный, активный и громкий — его за километр увидят, услышат и прибьют, казалось бы, но нет, ведь рядом ошивается Карамацу. Тот, кто будет сверкать ярче звезды и вопить громче стаи волков, лишь бы проблемы навалились не на его младшего братика, а плавно и стремительно обратили своё внимание на него — более интересный источник шума, но таки чуть более сильный в плане отбиваться от группки выбившихся с ума каннибалов, что позволяло ему позаботиться о себе до момента, пока братья не придут на помощь. Хотя, на этот раз он банально проткнул голень чем-то острым, когда спешно падал на листья в лесу, прячась от внезапных преследователей. Забавно было то, что боли он не почувствовал, пока не убедился в том, что опасность миновала, а братья все как один остались в безопасности. И лишь стоило братьям обратить внимание на кровавое пятно на его штанах, второй брат в момент почувствовал нарушение целостности кожного покрова, сопровождаемое пекучей болью и желанием то ли напрячь поврежденную конечность, думая, что таким образом кровь перестанет течь, то ли расслабить с надеждой её не чувствовать и оставить всё на самотёк, просто упав обратно на землю. Было неприятно. Осо с Чоро помогли брату сесть на давно упавшее бревно, чтобы Ичимацу было легче осмотреть и обработать рану проблематично брата. Четвёртый по старшинству боялся игл, но не боялся крови и остальной гниющей дичи, которую они успели наблюдать, поэтому мог без лишних эмоций рассматривать и без лишних движений дезинфицировать колотую рану остатками перекиси, накрыть и обмотать бинтом, а под конец хлёстким ударом по щеке наградить за чёртову неосторожность. Больно. Но больнее было смотреть в глаза младшего, которые буквально испепеляли и перемывали все кости, предварительно больно на них надавливая. Карамацу не поднимал голову, пока не убедился в том, что Ичимацу успокоился, чтобы не удалось посмотреть в эти глаза, или получить по лицу ещё раз. Братья успели отойти от них (впрочем, даже без этого никто бы не хотел встревать). Старшие, чтобы проверить, нету ли незнакомцев поблизости места, где они временно остановились, а младшие — впрочем, Тодомацу попросил Джуши отойти с ним в сторону, так и как всё ещё не привык к неприятному виду крови и боялся увидеть страшное. Даже звук удара не привлёк их внимание или какой-либо интерес, ведь это уже давно стало привычным, обыденным делом. — Это второй раз за три дня, прошлая рана ещё не успела толком затянуться. А вдруг инфекция распространится? Ты хоть головой думаешь, Дерьмомацу? Ичимацу, конечно же знал, что в момент, когда за ними бегут люди, с не особо благими намерениями размахивая своим оружием и временами даже пуская пулю-две вперёд себя, нужно тупо бежать, не оглядываться и хвататься за любую возможность спрятаться. Вот и Кара в этот раз сумел прыгнуть в какую-то яму с ржавым, обросшим старым мусором, часть которого и оказалась достаточно острой, чтобы неожиданно проткнуть его кожу на ноге, ниже колена. Так или иначе, хорошо, что его, как последнего убегающего, остающегося в поле зрения не заметили и быстро покончили с этой бессмысленной гонитвой. Карамацу не успел перевести дух и начать вновь соображать после немягкого падения и шока, как его уже окликнули быстро собравшиеся вместе братья, немного напряжённые тем, что второй Мацуно давно не откликался. Тот рад бы, да что-то мешало. Не тот ли самый шок? Ведь его чуть ли не поймали те, кто вместо той колотой раны в голени оставили бы на его теле дыру — и это ещё в лучшем случае. В худшем — ту самую ногу ему бы без церемоний заломили до хруста, чтобы топору было легче пройтись по мясу. Да и по всём. От подобных представлений того, что успел пережить его старший брат Ичимацу невольно поёжился, а после вздохнул, по-видимому смягчившись. Всё же на месте Карамацу любой бы уже бился в истерике и говорил о том, как же ему было страшно и плохо, пока первый и слова не сказал о страхе. Даже лыбится как последний идиот, наблюдая за тем, как младший опускает для удобства закоченую штанину обратно и бережно её поправляет. — Ты тогда так хорошо обработал мою руку, что я уже и вовсе не чувствую боли. Кажется, она даже успела зажить, потому что рукам моего заботливого младшего брата свойственно творить чуде… Ауч! — второй Мацуно болезненно мыкнул и съежился, стоило младшему сжать рукой его предплечье на месте, из которого он только позавчера вытаскивал осколок разбитого окна. — Зажило, говоришь? — Ты просто волнуешься обо мне, мой Ичимацу? — с некой ухмылкой спросил Кара, хмуря брови от боли теперь не только в ноге. Свежая повязка хоть и не давила, но грела, вот и рана в свою очередь неприятно чесалась. — Как я уже говорил, я волнуюсь только о запасах бинтов в нашей скромной аптечке, которая в последнее время так и не пополняется, — отфыркнулся младший, — да и о том, что ты будешь задерживать нас. От следующих слов Карамацу напрягся, но быстро нашел ответ: — О, не волнуйся об этом. Если понадобится, я и крылья отрощу, но задерживать вас не буду. — Просто заткнись, — вздохнул Ичи, поворачиваясь в сторону, откуда уже возвращались братья с парочкой сухих веток и готовым планом, куда было бы лучше всего пойти разбить лагерь на ночёвку. Кстати, Карамацу мог с лёгкостью увильнуть от своей очереди дежурить ночью первым и дольше, так как братья договорились, что раненым неплохо бы упрощать жизнь хотя бы подобным способом и временно, но тот отказался от такой заманчивой возможности отдохнуть, объясняя это тем, что ему немножечко дискомфортно, поэтому уснуть быстро не сможет, следовательно и пытаться не стоит. Тут-то Ичимацу мысленно назвал его идиотом раз примерно семь, так как точно знал, что если рано или поздно тот и сможет уснуть, то это всё же порядком легче, чем буквально целую ночь мучиться с тем самым дискомфортом. — Карамацу, ты идиот, — восьмой раз он сказал он это уже вслух, — И будешь спать. Я дам обезболивающее.Развиваются, не взрослея
Ночь, лёгкий холодный ветерок и кое-какое спальное место меж шуршащих деревьев, которые словно после долговременной осени пропустили зиму и начали поскорее покрываться листьями, медленно растущими на давно лысеющих ветках. Природа недавно начала подавать признаки того, что способна восстановиться. Терпела, разозлилась, дала отпор, напугала, притихла и успокоилась. Ночевать на улице стало делом куда приятнее, температура была более-менее комфортной, ведь без сильного ветра согреться было куда менее затруднительно. Днём даже показывалось солнце. — Чоромацу-ниисан, почитай её снова, — попросил Тодомацу брата, тем самым прерывая полусонную тишину одним из беспокойных вечеров. — Я делал это уже пару раз, — не соврал Чоромацу, боясь за свой язык, который после долговременного чтения порядком заплетался и даже болел. С наигранной надеждой он спросил: — Вам не надоело? — Нет. — Нисколечки. — Почитай! Почитай! — Пожалуйста, братик. И, так как делать было нечего, он быстро согласился, выдохнув своё «ладно» и вытаскивая почти из дна рюкзака подержанную, мятую, но всё ещё целую книжку, которую носил с собой в рюкзаке, как одну из случайно найденных и прихваченных в спешке. Конечно, там было ещё парочка, но именно эта братьям почему-то особо приелась. Сборник мукаси-банаси, рассказы старины, да и в общем японские сказки, завораживающие, имеющие свою магическую атмосферу, держащие в себе тепло и уют, а так же место для паники и волнений. Странные, но интересные. Исцеляющие, если хотите. Осомацу поднял бровь, добавив своё «фу», прежде чем Чоро начнёт: — Ой, да это и изначально было скукой смертной, — подметил он для вида. — Я лучше посплю, чем буду слушать это в сотый раз, — и повернулся ко всем спиной, попытавшись поудобней уложиться скраю, на их своеобразном спальном месте. Благо, местность нашли сухую, было холодновато, но довольно неплохо: сойдёт для более-менее расслабленного ночлега. Хотя, если природа оказалась благополучной, то человеческая особь обязательно поднасрёт — так думал и этого боялся Осо, в глубине души надеясь, что всё же эта ночь пройдёт спокойно, ведь Карамацу пока что не мог быстро передвигаться, оружия как такового у них не было и ранее получалось выкручиваться подручными средствами. Ужасно хотелось спать, ведь с детства они привыкли делать это регулярно и чувствовали ярую неполноценность от того, что теперь это дело давалось с трудом, рвано, непостоянно, беспокойно. Не всем и не всегда удавалось уснуть. Но это хоть что-то. Чоромацу вздохнул, сделав вид, что не слышал этого недолговременного нытья; окинул страницу оценивающим взглядом, листнул, что-то для себя подметил и перевернул обратно. — Так читать, или нет? — Читай, читай, не обращай внимания, ниисан, всё равно не скоро согреемся, — подметил Тодомацу, поплотнее пряча свои ноги в тряпке, подходящей на одеяло. А что, большая, хоть и лёгкая, тёплая и уютная настолько, насколько ей позволяет обстановка. Чоромацу кивнул и начал. Ичимацу, как тот, чья очередь была дежурить первую половину ночи и охранять спящих братьев, в свою очередь обязательно бодрствуя, тихо и старательно обустраивал себе удобное место для сидения. То есть просто уложил большинство их разных (у кого был из «дома», у кого найденный, у кого украденный), поцарапанных, грязных, но пригодных и забитых всяким нужным хламом рюкзаков себе за спину, чтобы было обо что упереться. Получилось неплохо, даже уютно, если бы яык повернулся это так назвать. Воспользовавшись тем, что брат так уютно обустроился, остальные к нему тихонько прибились: Карамацу неуверенно уложил голову на его колено, слегка прищурившись то ли от совсем слегка приглушённой боли в ноге и руке, то ли боясь быть его бесценным раздражителем, которого вскоре бесцеремонно откинут куда подальше, или даже отпинают за наглость. Но Ичимацу не проявил возражений, поэтому второй Мацуно наконец за весь день сумел расслабиться. Джушимацу же, ранее тоже ищущий удобства, воодушевился этой атмосферой и проделал то же самое, уложившись на свободном колене и перекинувшись улыбками со старшим, Карамацу, лежащим напротив. Чоро окинул их взглядом, глянул на Тодо, который по приглашению пятого устроился со своим одеялом почти что под ним, накрыл тем самым одеялом и наконец-то тоже расслабился, утопая в надёжных объятиях. Вот, кто точно будет меж старших братьев чувствовать себя в полнейшей безопасности. Встретившись взглядом с уставшими, но при том не сонными глазами Ичи, Чоро проявил понимание одной тихой усмешкой, после чего вновь опустил глаза на текст на потрёпанных страницах: — «…Широко раскрыла она свои крылья, выщипывает у себя клювом самый нежный мягкий пух и ткет из него красивую ткань: кирикара тон-тон-тон, кирикара тон-тон-тон…» — последние строки дались Чоромацу с трудом, но позабавили его братьев: они были солидарны с его мыслями о том, что парочка взрослых лбов, слушающие детские сказки, к тому же при том проявляющие к ним немалый интерес — это забавно. Джушимацу в особенности был рад, поэтому Чоро, после небольшой заминки, продолжил: — «…Захлопнули старики дверь поскорее, а Гонта со всех ног убежал — так он испугался…». Ичимацу пытался вслушиваться в содержание текста без цели быть им усыплённым. Он старался встревожиться некоторыми моментами, представить всё в своей голове получше, разукрасить яркие картины яркими цветами, оттенками, облить тёмные сцены чёрным цветом, тёмными тенями. Отвлечься ото сна. Но не получалось. Опустив взгляд, увидел, что Джуши и Тодо уже позасыпали и первый даже убрал голову с его, Ичи, колена, чтобы поудобней и покрепче ухватить младшего. Наконец-то хоть кому-то хорошо. Дальше пришлось глянуть на Карамацу, который всё ещё держал свою голову на нагретом местечке и даже пальцем не дёргал, настолько притих и хотел прикинуться бессознательном спящим. Но, на удивление, не спал: глаза были приоткрыты, старший бесцельно уставился в одну точку и размеренно дышал носом, что выдавали только приподнимающиеся и опускающиеся плечи; раненую ногу не рисковал сгибать, щурился от пульсирующей боли. То ли чтобы хоть как-то наконец отвлечь себя ото сна, то ли чтобы отвлечь кое-кого от боли, Ичимацу поднял свою руку, чем заставил второго слегка дёрнуться и по привычке свести брови. Он бы дёрнулся и сам, если бы соображал на пару секунд быстрее, чем соображает сейчас, поэтому со всем своим спокойствием уложил руку на грязные тёмные волосы, при том всё ещё приятные на ощупь; холодными пальцами прошёлся по заросшему виску, скользнул к затылку, осторожно прошёлся ногтями по коже, пощекотал ладонью шею; подобрал пряди меж пальцев, слегка оттянул и отпустил, несколько раз повторяя это быстро полюбившееся движение. Расслабляло. Спустя полминуты подобных незамысловатых манипуляций тот, кто во всю ими наслаждалсяя последовал примеру младших и наконец закрыл глаза, с еле ощутимой на лице улыбкой погрузившись в ненадёжный, но до чего же недостающий дрём. Улыбка Карамацу, хоть и была еле заметной настолько, что её по сути и не было, при том Ичи она согрела на целую оставшуюся ночь. Даже рукам стало теплее. Все, кто так рвался дослушать рассказ до конца, уснули. Ичимацу, хоть и с усилием, но всё же оставался в сознании: ему просто нужно было дождаться хотя бы примерно двух часов ночи, чтобы кто-то из братьев, выспавшись хоть немного, проснулся и заменил его. Чоромацу, конечно, подметил его сонный вид и предложил свою внеплановую участь в дежурстве, но Ичи отнекнулся, говоря, мол, ты больше устал, поэтому спи. И как-то будто невзначай кивнул в сторону, где Осомацу уже успел прибиться к боку Чоро, почти утыкачсь носом в его бедро и почти обхватив брата своими руками: на одну уложил голову, второй будто подпирал чужую спину и выглядел таким беспокойным во сне, что Чоро попросту пришлось улечься не далеко от этого тела и теплом своего собственного убедить старшего брата в своем присутствии. То есть в том, что беспокоиться не о чем. Ичи усмехнулся. Он видел, что Осо долго не спал, слушая, как третий по старшинству читает, хмурил брови на определённых моментах рассказа, сжимал губы, подползал ближе и посматривал на лицо Чоромацу, сонно теребя пальцами шнурочек от его куртки. Даже не старался прикинуться спящим.Тело защитить легче, чем душу
Различать, что съедобное, а что нет, уметь хорошо прятаться в надёжных местах и вести себя тихо долгое время, быть скрытным, стойким, развивая выдержку и желание выжить — это считалось элементарными навыками, сродни умениям говорить, читать, жевать, поворачивать ручку двери или что-то в этом роде, столь же простое. Навыки зависят от среды обитания, в которой они необходимы. В джунглях, к примеру, нужно знать, как вести себя при взаимодействии или избежании недоброжелательных качеств тех или иных растений, насекомых и других неожиданных гадов. Кто знает, что сейчас обитает в тех самых джунглях в том или ином месте: никто не знал, живы ли там ещё те самые обитатели, не исчезли ли деревья со своими экзотическими плодами, не сгорело ли всё до тла или не провалилось ли под землю, оставив после себя саму лишь скупую пустыню или болото, без разницы. Можно уже понять, что близнецы даже не догадывались, что сейчас происходит не на территориях их островного континента. Раньше слышали, что в разных местах по разному, но одинаково плохо. Природные аномалии. Аномальные катастрофы огромных масштабов — и всё. То, что они привыкли делать, как привыкли выживать — это годы прямого опыта. Сейчас они не знали ничего, кроме того, что идут по определённому направлению, так как когда-то слышали и, вроде как, даже несколько раз убеждались в том, что оно приведёт их к чему-то неплохому. Может, новому дому. А возможно и ни к чему. Есть вероятность, что они не дойдут. Есть вероятность, что они сдадутся. Дорога длинная и тяжёлая: холодно, влажно, голодно и черезвычайно опасно. Встречающиеся по пути люди не внушали доверия. Нападали. Воровали. Раздражали. И целых несколько долгих лет они прямо на практике набирались необходимых знаний, что сделало их действия и решения машинальными и по необходимости до омерзения жестокими. Поэтому ещё одно умение, которое было попросту необходимым в этом мире, по мнению некоторых, это умение без колебаний нажать на курок или достаточно глубоко встадить нож в плоть, носитель которой угрожает тебе твоей же смертью. Это умение откликается с убеждением в том, что нужно максимально осторожничать с человеком, которому не совсем выгодны твои условия или ты сам просто не нравишься. В общем. Чтобы защититься, они убивали. Не морщились, забрызгиваясь чужой тёплой кровью, мерзко присыхающей к коже или ткани, не сожалели, не накручивали. Попросту защищали собственные жизни таким вот специфическим способом. А потом молча прятали свою очередную сомнительную победу, куда выйдет, чтобы другие не увидели, чтобы никто не узнал в том мёртвом человеке своего знакомого, чтобы никому эта гниющая плоть не пришлась по вкусу. Близнецы избегали стычек, поэтому больше развили умение убегать и прятаться, в крайних случаях договариваться. Но убивать приходилось не раз. С этого можно было сделать вывод, что аномальной стала не только природа, но и поведение множества людей. И близнецов это не обошло стороной. Часто доходило до того, что нервы были на взводе. И сейчас, разозлившись на Ичимацу, который в очередной раз проявил нежелательную слабинку в виде попытки совершить блядское самоубийство одним из самых мерзких и быстрых способов, Карамацу даже не обратил внимание на пульсирующую боль в районе покрасневших костяшек, наблюдая за тем, как такое же красное пятно прямо у него на глазах появилось и на скуле младшего брата. Это не со зла. Просто Карамацу привык наблюдать, что их отрезвляет только боль и определённые взгляды: любые слова уже стали пустым звуком. Ичимацу вышел из своего недавнего состояния, подтолкнувшего его на попытку нажать на курок, холодное дуло пистолета которого так тесно прижималось к подбородку. Но вместо этого его окутала злость на старшего, который, как всегда, так неуместно влез: пистолет был схвачен достаточно резко, чтобы поцарапать кожу на пальце и им же даже случайно надавить на курок, но Кара таки успел сунуть свой палец в щель за его изгибом, чтобы эта случайность не довела их до нежелательных щелчка и выстрела. Пронесло. Еле-еле. Это уже было серьёзно. — Какого чёрта ты влез, Дерьмомацу? — младший оскалился, опервшись локтями о землю, осыпаную сырыми листьями, чтобы было удобней заглянуть в глаза старшего. А потом об этом пожалеть: в злости, что блестала из зрачков, читался взбудораживающий страх. Тот был серьёзно напуган недавним действием младшего брата. Не привык и не привыкнет. Раздражает. — Почему ты пытался это сделать? — Почему? — имитировал удивление раздраженный четвёртый, медленно поднимаясь на ноги. — Разве тебе не известна очевидная причина, идиот? Почему ты всё ещё не хочешь воспринимать тот факт, что я только зря употребляю продукты, которые всё кончаются и кончаются? — младший бросил попытки встать, обессиленно свалившись обратно на колени. — Я, чёртов дерьма кусок, по неизведанным случайностям убивал долбаных людей, я ловил себя на мысли, что мне нравится лишать жизни того, кто пытался лишить её одного из вас. Я никак не смел управлять их судьбами. Чёрт возьми, я заслуживаю той же участи. Блять, я всё ещё чувствую, как туго нож входит в плоть и какой предварительный хруст при этом действии сопровождается. Я не могу смыть это, — тихий всхлип. — Не могу перестать слышать булькающий крик, — когда этот голос ставал всё тише, старший сел напротив брата, осторожно вытянув к нему руки, после чего столько же медленно и осторожно сгрёб к себе в охапку, не расслабившись, пока не почувствовал, как тот добровольно уложил голову на его плечо, уже просто приглушённо рыдая. — Ка-ра-ма-цу-у… Старший, для которого было самой большой мукой наблюдать, как в самой безвыходной ситуации младший решается на тот мерзкий, но необходимый поступок, как его бледная кожа забрызгивается густой алой жидкостью и как глаза испуганно глядят на то, что натворил их обладатель, не мог ничего сделать, не мог помочь. А потом, трепетно отмывая ту самую жидкость с чужих рук в первом попавшемся не сомнительном водоёме, второй по старшинству пытается как можно чаще целовать его в висок, гладить по голове, повторяя, что всё хорошо, что это не плохо, что он защищался и это важно. Ичимацу — самый ранимый из них. И сейчас, прижимая дрожащее тело брата к себе так, будто недавняя опасность, после которой Ичи и убежал, ещё не миновала, Карамацу в этом в очередной раз убедился. И в очередной раз начал винить себя, сожалея, что не может избавить его от этой участи.