Черно-серый вслед за концом света

Все это просто несправедливо. Хотя, куда уж там. Питер должен был понимать, что не все так хорошо в жизни, как кажется. И если уж такой большой и великий человек, как мистер Старк, заметил его, то зачем было ждать и других подарков судьбы? Сидя на вершине холма, он злился на самого себя, в первую очередь. За то, что позволил себе мечтать. Он думал, что его жизнь здорово изменилась, и два года слепо жил, стараясь не совать свой нос, куда не просят. А мистер Старк не просил. Неужели мечты о чем-то большем и привели его сюда? Неужели, на самом деле, его мечты были грязно-серыми и тянули его в пропасть? — О чем ты бурчишь себе под нос столько времени? — Баки влез в его мысли, как и всегда неожиданно и резко. Это стало привычным, потому что, кажется, в его войсках не учили чувству такта и элементарной вежливости. — Не твое дело, — гневно ответил Пит, отвернувшись. Разговоры наскучили. Сколько тем можно обсудить, сидя на одном месте? — Ну, видимо, мое, — настойчиво продолжил Баки, садясь рядом. Бродить из стороны в сторону уже надоело, хотя только это занятие и помогало здесь бороться со скукой. — Не зря же мы с тобой оказались здесь вместе. — Нас не существует, — все так же агрессивно говорил Питер. — Еще немного, и сольемся с песком так, что в жизни нас не найдут и не смогут отсеять наш прах от этой серой гадости. На каждое новое слово — новый предел громкости голоса, и уже договаривая, Питер осознал, что никогда не говорил так: громко, агрессивно, со злобой и ядом. Даже мышцы лица заболели от того, как сильно и с каким усердием он сжимал губы, ругаясь. И они болели не так, как после длительной улыбки. Они болели так, как звучали сказанные им слова. — Мы есть, — легко сказал Баки. — Я вижу тебя, а ты — меня. Мы разговариваем. А значит, мы есть. — Прекрасное логическое мышление, — огрызнулся Питер, пнув ногой несчастный песок под ногами. — Спасем мир разговорами. Уничтожим Таноса громким словом, добьем твоими выводами и тогда точно погибнем по глупости. Питер продолжал громко разглагольствовать. Память о тете Мэй жгла его сердце. Как она там? Кажется, он приносил в ее жизнь одно разочарование за другим. Ему больно думать о ней. О том, как она в поисках Питера идет к мистеру Старку, как узнает обо всем, что случилось, как ругается на Старка и колотит его по рукам, как (возможно) Капитан Роджерс её останавливает, а потом успокаивает, рассказывая, что потерял Баки. Его мысли прервались на такой глупости. Сопереживание, конечно, иногда помогает, но в случае с Мэй это был бы дохлый номер. Мэй всегда была вспыльчивой, сколько Питер себя помнил. Конечно, порой она жалела о собственной резкости в отношениях с людьми, но Питер каждый раз был ей благодарен, потому что именно эта вспыльчивость сделала его таким, каким он стал. Он сделал глубокий вздох, намереваясь продолжить, как вдруг почувствовал прикосновение холодной руки: Баки крепко сжал его ладонь в своей, и только сейчас Питер понял, что давно поднялся с земли. Он смотрел на Баки сверху вниз, на то, как тот сжимал его за руку. — Что тебя так растрогало? — спросил он, и Питер непонимающе посмотрел в ответ. Статус лучшего друга Капитана Америка дает какие-то суперспособности? — У тебя слезы на глазах. Отвернувшись, Питер снова вздохнул и смахнул слезы свободной рукой. А потом переплел пальцы с пальцами Баки, хватаясь так крепко, как только мог. Чтобы не расцепить ничем, не разрубить, не разбить. Баки держал его за руку все то время, пока Питер, пыл которого он погасил одним прикосновением, сидел рядом и рассказывал о тетушке. После держать Баки за руку стало привычкой. Самой вредной и самой любимой привычкой Питера Паркера.