Кованый цветок

Гайран знает, что хороша. В конце концов, её не зря называли златоокой Гайран и сокровищем племени Мор Казгур. Потому что кожа её словно бронза. Глаза – янтарь. А волосы – мягчайшее чёрное золото*. Ну а то, что окружающие её люди и меры её красоту не замечают - это их собственные проблемы. Свой вечер Гайран проводила в таверне в компании всего лишь бутылки дешёвого вина и полу-ленивых и полу-привычных размышлений. На самом деле, Маркарт был не совсем тем городом, в котором Гайран хотела бы сейчас находиться, но после утомительного задания мысли о ночном переезде вызывали ещё большее отвращение. Она сама виновата, что затянула с отъездом. И, в конце концов, родная крепость находится далеко на севере. Поэтому, привычно выбирая меньшее зло, Гайран готова была примириться с давящими серо-резными стенами без окон и опасной близостью воспоминаний. Но только на одну ночь. Выбирая меньшее зло, Гайран утешала себя вином и мыслями о горячей ванне, воду в которую не придётся таскать на своём горбу. Хотя вино, по правде говоря, было дрянное, о чём красноречиво говорила его более чем скромная цена. Но денег, выданных заказчиком как задаток, осталось ровнёхонько на ночлег, а нежданной премии хорошо если хватит на материалы для починки брони. В общем-то потому она и давилась этой кислятиной, вместо того, чтобы насладиться горячим вином со специями. Гайран в очередной раз ищущим взглядом оглядела зал. Её кровь, разгорячённая битвой, требовала действий и очень неубедительно заливалась вином. Куда больше Гайран хотелось найти кого-нибудь, кто согрел бы с ней постель. Каменную, прикрытую лишь шкурами маркартскую постель. Но окружающие её люди и меры предпочитали её красоту не замечать, а разделённое лишь с самим собой удовольствие – вовсе не та доля, которую упорная дочь орочьего племени готова была принять. В такие моменты она не могла не думать, что всё могло бы быть по-другому. В тот день, когда её облачили в платье из бурого с искрой меха, а в пахнущие снежноягодником волосы вплели орихалковые бусины, она должна была стать женой вождя племени Душник-Йал. Четвёртой женой старого и изуродованного шрамами и тщеславием вождя племени Душник-Йал. И она непременно должна была стать отличной женой, о чём ей неустанно напоминала мудрейшая женщина*, надевая на неё тяжёлое ожерелье из орихалковых пластин, орихалковые обережные браслеты на щиколотки и орихалковые же, больно оттягивающие мочки серьги. Потому что за невесту был объявлен выкуп в виде целого табуна горных хакнэ, и связок огненных лисьих шкур, и сундуков с золотом и янтарём. И никого не волновало, что вождь уродлив и стар. А его сын, уже затачивающий топор*, деспотичен и тщеславен не меньше отца. Никого это не волновало, и потому в канун полуночи Гайран гра-Шел должна была выйти из стен родной крепости - босая, по дороге из снежных ягод, рассыпанных на снегу - и пред ликом лун и рукой Малаката* дочь племени Мор Казгур должна была быть объявлена женой вождя Угарана. Её жених покрыл бы её плечи меховым плащом, и после уже её муж снял бы с неё орихалковое ожерелье, скрывающее грудь Гайран он чужих взоров. В тот день, когда её оставили одну предаваться мыслям о предстоящем браке, как того требовал обычай, она судорожно вслушивалась в звуки, доносившиеся до неё через маленькое окошко. И больше всего на свете мечтала увидеть брата. И Угол пришёл. Но на выкованном его руками топоре не было крови их отца. Гайран до сих пор помнит его лицо в тот момент. Словно на его плечи разом рухнули горы. В обсидианово-чёрных глазах – вина, но в руках, тянущих её за собой – упрямство. И она последовала за своим братом, которому до совершеннолетия остался один лишь шлем к уже готовому доспеху*. Когда Гайран - уже просто Гайран - впервые по-настоящему переступила порог крепости, она практически ничего не почувствовала. Чувство рвущихся с корнем, по-живому родственных уз настигло её намного позже. А тяжёлое орихалковое ожерелье, браслеты и больно оттягивающие мочки серьги сослужили им хорошую службу, когда Гайран и Угол оказались один на один с окружающим миром. На деньги, вырученные с их продажи, они купили свой первый хлеб, не выпеченный в крепости…

***

- Не желает ли красавица чего-нибудь выпить? Гайран резко вскинула голову, не ожидав услышать этот голос. - Пряного вина, - сорвалось с её губ, пока она выбиралась из липко-цепких лап воспоминаний и пыталась осознать, кто стоит перед ней и как он назвал её. Фабиан хмыкнул и передал заказ Клеппу. Присел напротив, не спрашивая разрешения. Щегольский кожаный плащ, оплетённая белой кожей рукоять меча за спиной. Золотые кудри, загорелая кожа, небрежная щетина, прозрачные, словно даскский хрусталь, глаза и шалая, истинно бретонская улыбка. С их последней встречи он ни капельки не изменился. И, Малакат Отверженный, он всё также умопомрачительно хорош! - Не ожидал встретить тебя здесь, Гайран, - напевно, как он любит, сказал Фабиан. И Гайран стало неприлично жарко лишь от того, как он произнес её имя. - Я тоже, - ответила она, взяв себя в руки, и добавила-поправилась: - не ожидала оказаться здесь. Фабиан в ответ на её слова ослепительно и до безобразия солнечно улыбнулся. - В таком случае, это точно судьба! Выпьем за это! Он наполнил кубки из только что принесённого глиняного кувшина, и Гайран мимолётно отметила, что Фабиану вино принесли неразбавленное: никто не желал ссориться с Ястребом. Даже вздорный хозяин «Серебряной крови». Гайран поднесла у губам кубок, от которого остро пахло чёрным перцем и гвоздикой и сделала медленый глоток. Вожделенное вино показалось ей почти холодным по сравнению с огнём, разгорающимся внутри. Фабиан лукаво поглядывал на неё поверх своего кубка и выглядел так хитро-расслаблено. Но Гайран за годы их знакомства уже прилично изучила его. И тёмно-томные искорки желания в его глазах заметила сразу. Держать себя в руках оказалось неимоверно трудно. Особенно, когда Фабиан по своей излюбленной привычке тянул время, с наслаждением потягивал вино и потягивался, демонстрируя тренированное тело и сильные руки. По сравнению с ней, ширококостной и крутобёдрой, он казался изящной статуэткой. Но его сила – глубже, чем кожа – была заметна невооружённым взглядом. Фабиан встал из-за стола первым, и Гайран, ощущая необычайную лёгкость - и радостное превосходство - последовала за ним. Пока она предавалась воспоминаниям, он успел снять комнату, и она невольно восхитилась и, что греха таить, порадовалась такой предусмотрительности. Фабиан даже по-джентельменски донёс до комнаты её сумку, и Гайран в очередной раз убедилась, что не может назвать себя правильным орком, потому что подобная забота – не принижение, а именно забота – её нисколько не оскорбляла. С Фабианом ей впервые удалось почувствовать себя обычной женщиной. И, что бы там не говорили обычные орчанки, быть ведомой – вовсе не тоже самое, что быть слабой. Закрывшаяся дверь послужила им сигналом к действию. Когда Гайран обхватили сильные горячие руки, она как никогда порадовалась, что сменила повреждённый доспех на лёгкую кожаную броню. Снималась она уж точно во много раз быстрее. Оказавшись в столь желанных объятиях, Гайран жадно зарылась лицом в золотые кудри, языком провела по солоноватой коже, больше всего на свете опасаясь почувствовать на нём запах другой женщины. Но нос ей щекотал лишь знакомый аромат зверобоя, и сердце от этого билось со сладким восторгом. Фабиан с обезоруживающей нежностью достал из её волос эбонитовые спицы, пропустил через пальцы густые тяжёлые пряди, укрывшие спину. А следом поцеловал глубоко и властно, так, что от контраста у Гайран задрожали колени. Его ладони – мягкие и изящные – не чета её – грубым и мозолистым – обнимали её с силой и пылом. Мягкие, потому что главная его сила - не в клинке. И редко когда тот покидает ножны - сталь, и белая кожа, и прозрачные аметисты в устье. Фабиан повалил Гайран на кровать, жарко огладил руками её бёдра, и кожу опалили несдержанные магические молнии. В извинение её ласково и откровенно поцеловали в шею, срывая с губ робкое "ах". Такое же дрожащее, как и первый в её жизни стон, сцелованный его же губами. С ним всегда было так: жарко, ярко, до звёзд перед глазами, до отключения от реальности… В их первую встречу она была начинающей наёмницей и искала работу в таверне. Он был юным магом, выполнявшим поручение коллегии. Когда за её стол подсело это чудное видение, Гайран встретила его настороженно - а ну как снова будут насмехаться. Но она ничего не сумела с собой поделать поделать, когда юноша с застенчивой – и невероятно обаятельной - улыбкой спросил, действительно ли клыки не мешают целоваться. И щёки её зацвели киноварью, когда она с робкой - и испытующей - улыбкой кивнула в ответ. Пожалуй, в деле ухаживаний Фабиан перенял куда больше у нордов. Потому что ни цветов, ни прогулок под луной – не было. Но Гайран это и не нужно было. Хватило одного лишь любопытства. Они расстались, не обменявшись даже лишним словом. Но когда судьба сталкивала их дороги вновь, ни одну такую ночь Гайран не провела в одиночестве. Наверное, её должно было огорчать отсутствие стабильности и хоть какой-то определённости в их отношениях. Гайран даже не знала, сколько женщин ожидают его прихода. Сколько таких, что со скрытой надеждой ищут его в толпе и внимательно оглядывают каждого входящего в таверну. Ревность, ядовитая и вкрадчиво шелестящая, какую нельзя встретить в сердце правильной орчанки, порой рвала её сердце, но спрашивать она боялась. И пыталась убедить себя, что ей хватает и того, что есть. После, когда они уже лежали обессиленные и одинаково довольные, Фабиан, словно какой-то ритуал, повторяемый им раз за разом, поцеловал её в плечо и почти неслышно прошептал: - Моя чёрная орхидея. И цветок – вовсе не та вещь, с которой должно сравнивать достойную дочь орочьего племени. Но сколько бы ей не говорили, что кожа её – бронза, а волосы – чёрное золото. Сколько не называли златоокой Гайран и сокровищем племени Мор Казгур, но лишь от этого сравнения сладко ёкало её сердце. И щёки вновь цвели киноварью.