be yourself

Намджун рисует эскиз очень старательно, то и дело закусывая кончик языка, и Чимин, конечно же, очень весело над ним смеётся. - Эй, - бурчит Намджун, острым лезвием затачивая грифель карандаша, - не заткнёшься, потребую заплатить мне за эскиз, ясно? Гиена. Чимин смеётся ещё радостнее, показывает Джуну язык, одним словом – развлекается, как может. - Вообще-то, я тебе хён. - Вечно об этом забываю, - Чимину, конечно, ничуть не стыдно, но он решает не усугублять, поэтому перестаёт ржать. – Извини? - Я хочу второй рукав, - говорит Намджун, и тихо хмыкает, сам себе кивнув. С ним такое бывает, если он долго и сильно нервничает, или его мысли слишком заняты чем-то одним: перескакивает с темы на тему, ни на чём внешнем подолгу не сосредотачивается, говорит невпопад, выглядит побитой собакой. Так было, когда он поступал в университет, так было, когда он собирал шмотки и сваливал от наглухо его не понимающих родителей – Чимин всё помнит, поэтому сейчас просто делает не самый утешительный для себя вывод. Намджун действительно вляпался. И, кажется, это более, чем паршиво. - Тоже рыбок? - Снег, - Намджун хмурится, пробуя остроту грифеля подушечкой пальца, - снег, только я не знаю, как это изобразить. - Хм, - отвечает Чимин, и задумчиво трёт щёку. – Хм. Вопрос со снежной татуировкой подвисает в воздухе, и Намджун снова увлекается прорисовкой проводов. Кажется, ему это действительно интересно, или просто увлекает достаточно для того, чтобы не сходить с ума. Намджун рисует провода под тихое мычание Чимина, нестройно подпевающего музыке, звучащей у него в наушниках, под едва слышный хруст ламп дневного освещения, под собственные неритмичные мысли. Он думает о том, что чувствовал бы, если Юнги сидел бы вот тут же, например, в кожаном кресле в дальнем углу, забравшись в него с ногами. Наверное, Юнги читал бы книжку (от чего-то Намджуну видится «Венера в мехах»), молчаливый, но очень, очень спокойный, а Намджун гудел бы изнутри, как трансформаторная будка, плавился и тлел, бесконечно взволнованный, оголённо влюблённый, настолько живой, что это даже казалось бы неприличным. Наверное, Юнги просил бы кофе, и плевался бы потом, потому что они с Чимином тут пьют всякую химозную дрянь, всё забывая завести настоящую кофеварку. Наверное, Юнги бы много ругался, ворчал, хмурил светлые брови, поджимал невыносимо розовые губы, а Намджун всё равно любил бы его, любил бы его смиренно и горячо. На этом моменте Намджун мелко вздрагивает, отрывается от своего рисунка, и смотрит Чимину в спину совершенно беспомощно. Тот, конечно, чувствует этот взгляд, оборачивается, не вынимая наушников из ушей, и вопросительно кивает, мол, что такое? Намджун, ошарашенный своими мыслями, ошарашенный тем, что может думать о настоящей л ю б в и к человеку, о котором не знает ничего, кроме пары извращённых наклонностей, а точнее даже, только одной, хватает ртом воздух и буквально горит. Он осторожно откладывает карандаш, поднимает руки к груди, и обводит указательными пальцами слева, словно рисует сердечко. Смотрит на него озадаченно, а потом словно бы отрывает его от себя, и резко сжимает в кулаке, заломив брови. Чимин смотрит, так и не выключив музыку, а потом смешно морщит нос и приподнимает верхнюю губу, словно изображает мышку, как маленький ребёнок. Намджуну не остаётся ничего, только кивнуть. Потому что, «да, человек-мышь делает что-то такое с моим сердцем, что мне трудно, Чимин, мне очень трудно». - Дело дрянь, - говорит Чимин, и тянет руку к тоненькому серебристому проводку, но вздрагивает всем телом, потому что дверь в студию распахивается с таким грохотом, что проснулись бы и мёртвые. - Чо как, ребят? Хосок сияет, как чёртова новенькая монетка в пятьсот вон, и улыбается шире самой вселенной, освещая собой помещение получше любых ламп. - Я тут мимо ехал, решил заскочить. Он поднимает и безбожно трясёт целлофановым пакетом с известной на весь мир зелёной эмблемой, и заискивающе шевелит бровями. - К тому же, у меня тут кофеек затесался, целых четыре стакана. Не знаю, кто будет пить эту молочно-вишнёвую дрянь, но мне шибко понравилось название, и я взял один на пробу. Кто рискнёт? - Привет, Хосок, - говорит Чимин, и хлопает на Намджуна глазами, мол, закрывай давай своё разбитое сердце, прости, дружище, сейчас будет не до того, у нас тут веселушечка намечается. – Чо как сам? - Да вроде, нормально, - Хосок этот настолько простой парень, что, кажется, он вовсе не умеет заморачиваться. Вообще. Ни на что. В том числе – на всякие там дурацкие приличия и условности. Поэтому он не ждёт приглашения, совершенно самостоятельно решив, что кофе нужно составить на стол, за которым, как за баррикадой, спрятался измятый изнутри Намджун. - О, мастер-фломастер, - Хосок смеётся собственным словам, а потом заглядывает в большой блокнот, что лежит в ворохе измятых черновиков, и тихо протяжно стонет. - Это что, моё?... Нет, серьёзно, это ты мою татуху рисуешь, да? - Типа того, - Намджун всё старается вернуться в реальность, свалившуюся на него слишком резко, - я на художника учился, вот, стараюсь… но это я так, тебе совсем не обязательно… - Ты рехнулся? Чим, он рехнулся! Он хочет отобрать у меня мою самую охренительскую в мире татуировку! Ты что, Джун, поехавший, я не понял? Это же просто огонь. Серьёзно, мне нравится так, словно я ради этого рисунка на свет родился. Намджун не успевает вставить и полслова в этот вдохновенный пассаж, и только глупо хлопает глазами, сражённый таким напором позитива и восторгов. Потом он протягивает блокнот явно того ждущему Хосоку, и невольно начинает улыбаться: такой влюблённый восторг кого хочешь вдохновит и погладит по самым нежным закоулкам души. Потом Намджун пьёт кофе, воздержавшись от ванильно-вишнёвой гадости (которая пришлась Чимину по вкусу более чем), и смеётся в голос, живо и хорошо, сидя на старом ящике из-под пива, служащим креслом на их заднем дворе. Намджун курит свои красные и крепкие, слушает, кажется, стотысячную шутеечку от Хосока, и смеётся очень искренне, хоть немного расслабляясь. - Как твоя зая? – интересуется Хосок в какой-то момент, и Намджун тоже на Чимина смотрит. Тот моментально превращается в одно большое пульсирующее сердечко, и, в общем-то, говорить уже ничего не нужно. Но он, конечно, говорит. - Моя зая великолепно, хотя, утром после нашей милой вечеринки, он думал несколько иначе. В смысле, Тэ совершенно не привык так отрываться, поэтому весь день болел, хныкал и капризничал… но я справился. Всё это звучит несколько пошловато, но Намджун не против, если честно. Чимин светится невероятным довольством, а ещё, ему откровенно нравится роль старшего и главного, которую Техён ему явно отдал без торгов. Это мило, и Чимин в этом всём зверски милый, Намджун просто смотрит на лучшего друга, а потом на синее-синее небо. - Ну а ты? У тебя есть девчонка, или мальчик? - Наверное, всё-таки, рыбок. Белых рыбок. Реплики Хосока и Намджуна звучат одновременно, от этого все трое с пару секунд просто молчат. - В смысле, - торопится Намджун, - нет, у меня никого нет, я холостой. - Одинокий одиночка одинок? - Это не очень-то и смешно, Хосок, - улыбается Намджун, - но да, типа того. - Я придумал, как должны выглядеть твои рыбы, - тут же говорит Чимин, почти перебивая, - они будут белые, и их будет очень-очень много, и, если я правильно тебя понял, у них будут розоватые плавники. - Ты правильно понял. Намджун думает о новых рыбках, и рассматривает своих родных, серых и очень красивых. Чимин, конечно, настоящий мастер своего дела, и рисовать он умеет так, что дух захватывает. Вот сколько уже лет прошло, а Намджун всё равно любуется, как в первый раз. Намджун думает о том, что Юнги очень пошло бы ласковое обращение «рыбка», потому что он маленький и какой-то невыносимо холодный, но это кажется очень естественным, словно именно таким его и задумала природа. Ну или откуда там ещё берутся наглухо отбитые странные ребята, размером едва превышающие щенят, которые явно на «ты» со смертью, с депрессией и ещё чёрт знает с чем. С такими, как крошечка Юнги, явно никому не по пути, как ни старайся, хоть в лепёшку разбейся, хоть сказочным драконом с чиминового плеча обернись – всё едино. Не по пути таким ни с кем. Даже с самими собой. Наверное, лучше было бы вовсе не влюбляться, чем вот в это вот. Вот в это вот, которое не оставило ни номера телефона, ни ай-ди в соцсетях, ни намёка на место обитания. В это вот, с которым, быть может, Намджун больше не встретится никогда. - Джун! Намджун, приём! – Хосок размахивает руками перед самым намджуновым носом, и смотрит с явным требованием внимания. – Джун, ответь, как слышно? - Я тут, - отвечает тот, и с явным усилием воли смотрит на шумного гостя. - У меня вопрос к тебе, как к мастеру. - Давай. Хосок мнётся какое-то время, подбирая слова, и явно волнуется. Выглядит это довольно забавно, если честно, Намджун даже расплывается в улыбке. - Ну что там у тебя, выкладывай? Хочешь совершить камин-аут, и признаться, что в нашей нормальной компании ты извращенец, и у тебя есть девушка? Ржёт Хосок просто на зависть. Наверное, запись его хохота можно было бы выставлять в музее эталонов. - Ну уж, - он даже вытирает выступившие на глаза слёзы, - это ты лихо завернул, нормальный ты мой… говорю же, как к м а с т е р у вопрос. У меня есть братишка, ему шестнадцать лет… почти. В общем, не так, чтобы он прямо мой братик, он сын маминого второго мужа, и живёт со своей ненормальной мамашей. Ещё он учится в католической школе, говорит на трёх языках, знает всего Шекспира и Лорку наизусть, конечно же, в оригиналах. - Какой кошмар, - искренне говорит Чимин и даже ёжится. - И не говори. А ещё, его всё это ужасно достало. Он нормальный пацан, так-то, только он сам ещё не знает об этом. В общем, он хочет что-нибудь проколоть, но так, чтобы ни маман, ни учителя не заметили. Понимаешь, подростковая революция и всё такое… - Война гормонов, - понимающе кивает Намджун, - приводи братика, что-нибудь придумаем. Проколем, хоть в нескольких местах. Правда, это не совсем законно. - Вся моя жизнь не вполне законна. – Хосок опять смеётся, и от этого Намджуну делается немного спокойнее на душе. - И то правда. Хосок торчит в студии до самого вечера, помогает сделать макет своей татуировки, подсказывает, где и что он хотел бы изменить, комментирует и беспрестанно хвалит Намджуна, так, словно тот закомплексованное дитё, которое нужно срочно спасать. Юнги, наверное, просто кивнул бы с тихим «м», если бы он выбирал себе эскиз. У Юнги кожа белая-белая, тонкая-тонкая, очень хрупкая и чувствительная на вид, легко розовеющая. И Намджун вдруг думает, что не хотел бы портить её какими-то там рисунками. Только железом. Только железками, самыми красивыми серёжками, которые, конечно же, прижились бы очень хорошо, ведь он будет колоть со всем своим огромным, хоть и неуместным, всепоглощающим чувством. Намджун совершенно увлекается, продумывая каждое место прокола на тощем, он уверен – хрупком теле. И мысли эти захватывают его так сильно, что он снова отлетает, отвлекается от линии разговора, от всего, что происходит вокруг. Кажется, Чимин просит Хосока его не трогать. Чимин такая лапочка, если честно. Чимин лапочка, и он приходит домой раньше полуночи, что происходит с ним крайне редко, если не сказать «почти никогда». Впрочем, теперь всё круто изменилось, теперь есть, к кому возвращаться, как минимум, три раза в неделю. Ким Техён стоит у парадных дверей многоэтажного дома на окраине большого города и курит Captain black white crema, которые пахнут, как минимум, как секс. - Здравствуй, зая, - тянет Чимин, просто встаёт рядом, прикуривает свою сигарету, похожую, но с вишнёвым запахом. Небо уже чёрное над головой, а с его семнадцатого этажа точно видно звёзды. - Привет, - Тэ подмигивает и выпускает дым ленивыми струйками через нос. Позерство, конечно, но до того красиво. – Как дела? - Теперь – хорошо. Отменилась смена? - Не-а, - Техён смотрит так, что у Чимина горит кожа, полыхает белым ванильным огнём, - я взял и сбежал с работы. Сказал, что у меня страшно болит живот, и сбежал. Я просто очень хотел к тебе. - Дай докурить, пожалуйста, - просит Чимин, и едва не давится сладким дымом, вишнёвым дымом, потому что этот парень хочет его настолько откровенно, словно они двое – чёртовы главные герои в экранизации «пятидесяти оттенков серого» и «камасутры» одновременно. – А потом соблазняй. Техён смеётся, у него в ухе дрожит длинная-длинная серёжка, и Чимин сглатывает, глядя на неё, потому что это настолько хорошо, что даже слишком. - Вечно тебя приходится соблазнять, - выдыхает он своим волшебным, низким голосом, а потом смотрит прямо в глаза, - и всё время «потом». Быть может, ты уже соблазнишься? Раз и навсегда. - Переедешь ко мне? – спрашивает Чимин, щелчком пальцев отправляя окурок в сторону, а потом медленно выдыхает дым. - Да, - говорит Техён меньше, чем через мгновение, словно заранее знал свой ответ, словно так ждал этого вопроса. – Перееду, Чим.