be yourself

Намджун как-то вдруг ужасно сильно устаёт от всего, что с ним происходит. Поправочка: от всего, что происходит в о к р у г него, но никак не с н и м. С ним самим не происходит ничего вообще, абсолютный ноль, вакуум, пустота, криогенная заморозка. Вокруг же – такая круговерть. Если раньше был только Чимин, и было хорошо, очень понятно и безопасно, то с появлением Техёна стало весело и как-то особенно радужно… во всех смыслах. Но потом и без того не скучная жизнь наполняется ещё двумя, теперь уже двумя людьми, и из двоих их становится пятеро, и этого почти нестерпимо много. Намджун устаёт очень сильно. Ему просто хочется тишины. Много-много большущей тишины, которая длилась бы и длилась, днями, а то и неделями. Без алкоголя, без встреч с друзьями, без звонков телефона, без вынужденных прикосновений к чужим телам. Намджун просто хочет закопаться в песок, желательно – в речной песок, а то и в ил, как настоящая рыба, спрятаться там, и просто спокойно, не отвлекаясь ни на что, подумать о Юнги. Просто п о д у м а т ь о крошечном Юнги, холодном Юнги, причиняющем себе боль Юнги, белокожем и каком-то словно воспалённом Юнги, словно слегка, но хронически простуженном Юнги, шепелявом, тощем, молчаливом, запредельно красивом Юнги. Намджун всё ещё знает о Юнги ничего, ничего, кроме имени и количестве проколов в ушах, ничего, кроме лёгкого дефекта дикции, ничего, кроме его странной тяге к боли и маленькому саморазрушению во имя самосохранения. Он знает о нём совершенно ничего, только помнит его лицо так, словно они знакомы десять тысячелетий, десять тысяч вечностей, словно они видятся каждый день. У Юнги удивительно коричневые ресницы, каштановые густые ресницы, короткие, как у неудавшейся куколки. И брови светлые, широкие, и между ними уже есть морщинка, словно он всегда-всегда или хмурится, или грустит. Наверное, так и есть. У Юнги глаза невероятного оттенка карего, с холодной золотинкой на дне, словно бы прозрачные, словно бы заплаканные. Такие живые и пустые одновременно, будто бы он смотрит только в себя, в свой внутренний мир, и до внешнего ему нет дела. У Юнги (Намджун помнит это п а л ь ц а м и) мягкие, тёплые, невыносимо нежные губы, девчоночьего розового цвета, и когда Намджун думает о них, на ум приходят только лепестки цветущей вишни или сливы. Банально и пошло, но фантазия даёт сбои в последнее время, всё чаще. Юнги пах ментолом, табаком и kenzo, а ещё – словно бы речной водой и тем самым илом, в который теперь всё больше хочется закопаться с головой. От этой смеси запахов у Намджуна щемит в груди, в его огромном искреннем сердце, до отказа забитом одним почти_незнакомцем. - Зая, - говорит Чимин однажды вечером, закончив очередной фрагмент на руке своего парня, - давай-ка ты поедешь домой сам, ладно? - Вернёшься? - Думаю, уже завтра. Техён – лапочка и просто очень хороший мальчик, поэтому он даже не просится на совместный перекур, а просто накидывает чиминову толстовку, прощается с ничего не замечающим вокруг себя Намджуном, и уходит. - Джун? Чимин подходит очень осторожно, вопросительно и мягко касается плеча друга, и пытается заглянуть тому в лицо. Намджун запоздало вздрагивает через пару секунд, и выглядит таким растерянным, словно он совершенно не понимает, где он, и кто это рядом с ним стоит. Чимин вздыхает, потому что паршивые его дела. Правда паршивые. - Джуни? - Чимин, я… - Расплачешься сейчас, я вижу, - он улыбается осторожно и так, мол, давай, я никому не расскажу. Сколько, мол, мы секретов друг друга таскаем в памяти, ничего, ещё один я осилю. - Мне нужно уехать, Чим. Куда-нибудь далеко уехать. - Хорошо. Надо – уезжай, я, в конце концов, подменю тебя, если что. - А где Техён? – Намджун хмурится, вдруг начиная озираться по сторонам, а потом нервно трёт лоб. – Он же был тут, я помню. - Был-был, не волнуйся. Он поехал домой, потому что мне, кажется, нужно побыть с тобой. Ты что-то совсем расклеился, Джун. Намджуну неловко ужасно, и он, как бы глупо это ни было, чувствует себя виноватым перед хорошим вишнёвым мальчиком, который только всего и хочет, что быть со своим любимым парнем. Сам Намджун хочет совершенно того же самого, поэтому очень хорошо представляет, что значит желаемого не иметь. - Напрасно ты это, - бурчит он, и смотрит на свои сцепленные ладони, - у меня же не происходит ничего. Ничего не случилось, чтобы меня утешать. Мне даже рассказать нечего тебе, понимаешь? Просто я устал. Кажется, я очень сильно устал. А вот твой… - Никуда он не денется, - спорит Чимин и тащит на задний двор, буквально насильно всовывает в пальцы другу сигарету, усаживает на пивной ящик, но тут же отводит взгляд, чтобы не давить, - побудет один, соскучится. Всё в порядке, Намджун. Ты, вообще-то, всё ещё мой лучший друг, так-то. Мне, знаешь ли, довольно тяжело наблюдать за тем, как ты гаснешь с каждым днём. - Я пытаюсь смириться. - С чем? - С тем, - говорит Намджун, и коротко жмурится перед тем, как продолжить, - что я никогда его не увижу больше. Звучит прескверно. Чимин молчит долго, несколько сигарет подряд, а потом решительно встаёт, отряхивает джинсы, и хлопает Намджуна по плечу с хорошей такой силой. - Пошли. Всё, хён, хватит тут загнивать заживо, пошли. Намджуну не хочется ни пить, ни веселиться, поэтому он только грустно смотрит снизу вверх. - Куда? - Хрен его знает, - говорит Чимин, - понятия не имею, куда. Но мы идём искать твою мышь. - Рыбку. - Рыбу-мышь, - соглашается Чимин, - хоть улиточку, я приму любой твой выбор, дружище. Чимин и правда таскает совершенно обалдевшего от такого напора Намджуна по городу несколько часов к ряду: от студии до одной из центральных улиц на Хондэ, потом к Хангану, к мосту Вонхё, потом вдоль самой воды до Мапо, и по бесконечным крохотным улочкам, разбегающимся в разные стороны. Всю дорогу Намджун молчит, сутулится, держит руки в карманах, и только курит. - Это только первая попытка, Намджун, - показательно бодро говорит Чимин, останавливаясь у входа в метро, - завтра ещё пойдём, и послезавтра, и через неделю. И так – пока не найдём. - Это невозможно, - говорит Намджун и ёжится на ночном ветру, - мы живём не в сказке, Чимин. Вся проблема в том, что как раз Чимин именно в сказке и живёт, он счастлив и абсолютно доволен своей сказочной жизнью, а сытому, как известно, голодного не понять. Намджун идёт искать сам. Один. Чтобы не отнимать у двоих по уши влюблённых зай друг друга, чтобы не ныть, чтобы не завидовать удушающей, отвратительной завистью лучшему другу, который, безусловно, своё счастье заслужил. Намджун идёт искать Юнги сам. Он ищет до утра, потом пишет сообщение Чимину, что не выйдет на работу, отсыпается несколько часов, заряжает телефон музыкой, и идёт искать снова. Не выбирая маршрутов, ни о чём не думая, ни на что не надеясь. Просто скучает. Очень скучает. Юнги стоит у дверей круглосуточного магазина, и обнимает себя за плечи, потому что в шестом часу утра зябко, по широкой улице дует сильный ветер с реки, а на нём, кажется, ещё более тощем – только джинсы и длинная майка вовсе без рукавов. Он прикуривает тонкую ментоловую сигарету, и от неё делается ещё холоднее, а от переизбытка никотина в организме начинает болеть голова. Он толкает маленькую чёрную серёжку в губе языком, потом вторую, и это немного успокаивает. Намджун натыкается на него взглядом после двенадцати суток бесцельных поисков, и сейчас, в этот самый миг, просто забывает, как дышать. Быть может, он просто уже поехал крышей, а может, ему снится сон, но. Но он подходит, на ходу снимая огромную свою толстовку, накидывает озябшему тощему парню на плечи, и заботливо застёгивает на нём молнию. - Ты совсем замёрз, - говорит Намджун так, словно они просто вот разошлись на полчаса, словно видятся каждый день. – Привет. Юнги смотрит на него ошарашенно, и узнаёт не сразу, но узнав, заметно успокаивается. - А, это ты… привет. - Меня зовут Намджун. - М. Юнги просовывает худые руки в широкие рукава чужой толстовки, и опять обнимает себя поперёк живота, отогреваясь. Намджуну, наверное, холодно уже очень в одной футболке, но Юнги слишком замёрз, чтобы заботиться о других. - Чёрт, - говорит Намджун, и в какой-то непривычной панике трёт глаза, виски, щёки, словно пытаясь самого себя привести в чувство. – Я искал тебя так долго. - Правда? - Каждый день, - кивает Намджун, и всё ещё не верит в реальность происходящего, - с утра и до утра. Даже на работу не хожу уже неделю с лишним. Юнги выглядит озадаченным. Он по-птичьи склоняет голову на бок и привычно хмурит брови, а потом шмыгает носом, потому что не простыть в таких условиях просто невозможно. Намджун смотрит на него, и сердце внутри его широкой надёжной груди разлетается на миллион осколков. Сливовых лепестков. - Почему? - Потому что я, кажется, - говорит Намджун очень ровненько, словно репетировал, или словно вовсе не слышит своего голоса, - потому что я, кажется, влюблён в тебя по уши. Наступает тишина, долгая живая тишина предрассветного города, а потом Юнги смеётся, отрывисто и шершаво смеётся, растянув сухие губы. Впрочем, Намджун даже не успевает умереть – Юнги останавливается через несколько секунд, обрывает сам себя, замолкает, и только кутается в толстовку сильнее, а потом и вовсе надевает капюшон на голову. - Прости, я… в смысле, я просто не понимаю, о чём ты. - Как твои ушки? – спрашивает Намджун, тоже шмыгает носом, и медленно выдыхает через рот. - Забываю промывать. - Покажешь? Давай, я промою? Лекарством намажу… потом кофе налью, горячего, крепкого, и ты согреешься. Хочешь? Юнги пожимает плечом, спрятанным в бесформенной куче тёплой ткани, и, кажется, ему абсолютно всё равно, что произойдёт с ним дальше. - Пожалуйста, - просит Намджун, - мне очень нужно провести время с тобой. Я действительно искал тебя очень долго. - Просто вот так, ходил по улице, и искал? – спрашивает Юнги, подтягивая к себе коленки, когда садится на заднее сиденье в такси, которое везёт их обоих в самый центр уже оживающего города. - Да, - Намджун кивает и мучительно, так мучительно хочет взять тот комок на руки. Недавнее признание горит на языке, мешает дышать и думать, а Юнги пахнет ментолом и проклятущими kenzo. – Да, так вот и искал, потому что отчаялся ждать, что ты позвонишь и попросишь залечить твои ушки. Звучит всё это так себе. Уши у Юнги в удручающем состоянии. Намджун сажает его в кресло в своём кабинете, включает обогреватель, кипятит воду, торопится сделать псевдо-кофе, и проливает первую порцию на себя, но мужественно даже не шипит. Просто делает ещё одну чашку, и даёт её Юнги так, словно это, как минимум – сокровища в дар принцессе. Юнги берёт чашку, и тут же морщит нос. Всё так, как Намджун представлял, именно так: Юнги вот, в его родной студии, в его толстовке, недовольно морщится от химозного кофе, но не уходит, даёт к себе прикасаться. Оба уха красные, каждый прокол в подсохших жёлтых корочках, кожа воспалённая и горячая. Юнги покорно наклоняет голову в бок, даёт отвести спутанные волосы в сторону, даёт промыть, только вздрагивает мелко. - Я сейчас намажу и они перестанут болеть, - воркует Намджун, гудит, мурлычет огромным тигром, оберегающим уличного котёнка. - Да мне как-то пофиг. Юнги шепелявит, и у Намджуна от этих звуков в груди райский сад, огромный, как вселенная. - Я ужасно хочу поцеловать твоё ушко, - едва слышно выдыхает он. - Да мне как-то пофиг. Юнги отхлёбывает чуть остывшую коричневую жижу, и недовольно фырчит, а Намджун так и не решается поцеловать. Он просто садится напротив, прямо на стол, где обычно хранит инструмент, и смотрит, смотрит, смотрит. - Я помог тебе не разрушить себя окончательно? - Как видишь, - шелестит Юнги, - я пока не сдох. - Вот как. - Угу. Кофе у тебя тут паршивый. - Куплю кофемашину, - Намджун улыбается, - если ты придёшь ещё. Если оставишь свой номер. Если сейчас посидишь ещё немного. - Ты больной, да? - Ага, - Намджун даже не спорит. – Зато, я придумал ещё несколько проколов, которые тебе понравятся. – Он немного медлит, а после несмело добавляет: - Будет больно. Вот на этом моменте Юнги немного оживляется, и смотрит Намджуну прямо в глаза, и тот едва выживает, едва не задыхается, едва не умирает абсолютно счастливым. - У меня денег нет. - Я подарю. - Вот ещё. - Тогда, в долг? Юнги размышляет немного, почёсывает щёку, невыносимо маленький, невероятно красивый, сонный и бледный, - самый лучший в мире. - Я сегодня пил, - говорит он после паузы, - а ты говорил, что нельзя. Завтра проколешь? - А ты точно придёшь? - Точно приду. - А номер? Юнги, пожалуйста, просто дай мне свой номер, мне действительно очень нужно не потерять тебя снова. Юнги, он же наглухо отбитый, Намджун не обольщался ни секунды. Потому он снова медлит, словно подвисая в каких-то своих мыслях, а потом нехотя называет цифры, по одной, словно не очень хорошо их помнит. Намджун записывает их на листок, рядом с эскизом татуировки Хосока, а потом просто глупо улыбается. - Я хочу спать, - говорит Юнги, отставляя почти полную чашку в сторону. – Я всегда хочу спать, а сегодня ночка выдалась так себе, и я замерз… Пока он говорит это, то зевает как-то изумительно сладко, поднимает плечи, кутается в капюшон намджуновой толстовки, словно кот, нашедший себе уютное местечко. А потом он замолкает вовсе, устроившись прямо в рабочем кресле дуреющего от невозможного своего счастья Намджуна. Тот отыскивает плед в холле, укрывает осторожно, гасит лампу, и просто сидит рядом. Просто сидит рядом и слушает, как Юнги дышит.