Бабушка и внуки

Едва за Тимом закрылась дверь, как бабушка придвинула табуретку и села рядом с Акселем. — А теперь давай рассказывай! — строго потребовала она. — Ну, что с Тимом стряслось? — Да все нормально, — горячо заверил ее Аксель, углубляясь в недра посудомойки. — Аксель! Ты же меня знаешь, я не отстану! Повторяю вопрос — что с Тимом? — Да почему ты решила, что с ним что-то не так? — Аксель, я не слепая и не дура! Мальчик ходит как пришибленный… не шутит, не дурачится, на тебя смотреть боится… Он в чем-то провинился? Вы поссорились? Да, вот с шутками и дурачествами было сложно. Научить чувству юмора нельзя, оно или есть, или нет, и программа имитации личности тут ничем не поможет. — Да что ты от меня хочешь? Говорю же, все хорошо, мы не ссорились и вообще… Тут Аксель очень вовремя уронил отвертку, полез ее искать и довольно долго не вылезал из-под стола. — Аксель, хватить придуриваться! Актер из тебя никудышный, тебя даже в школьную самодеятельность не брали! Слишком легко полученному признанию не очень-то верят. Аксель упирался и сопротивлялся чуть ли не десять минут, прежде чем «проговорился». — Я просто волнуюсь за Тима… — И хочешь, чтобы я тоже волновалась? Ну так что случилось? — Мы тебе не писали… В общем, он только из госпиталя. Он был контужен. Ранен в живот, но это ничего, уже все в порядке, а вот контужен сильно. Теперь-то уж вроде все прошло, но все-таки… вот я и волнуюсь. Вообще-то Аксель надеялся, что этот разговор состоится не в первый день. То ли недооценил бабушкину наблюдательность, то ли переоценил свои актерские способности… В школьную самодеятельность его действительно не брали — правда, не очень-то он и рвался, тир и карате отнимали достаточно времени. — Вот оно что! — бабушка вздохнула, помолчала, спросила уже другим, деловым тоном: — Лекарства ему какие-то назначили? Он ведь не любит лечиться… ты следишь, чтобы он их пил? — Да уже все нормально, бабушка, его из госпиталя выписали, в выписке написано — «с полным выздоровлением», — бодро заявил Аксель. — Так, голова кружится и устает быстро… это ничего, само пройдет. — Какое там «нормально»! Ты просто не замечаешь, потому что видишь его каждый день, у тебя глаз замылился. «С полным выздоровлением»… знаю я вашу военную медицину, оружие в руках держать способен — значит, здоров. Ну, лекарства ему, может, и правда не нужны, а вот покой и отдых нужен. Бабушка еще немного помолчала. — Он ведь не такой, как ты, Аксель. Ты железный… то ли родился таким, то ли выковался, когда вы осиротели, но только в тебе стержень, тебя не согнешь. А Тим не такой… опять-таки то ли родился таким, то ли мы с тобой его избаловали, только он… чувствительный он, вот что. Хамство — это внешнее, напускное, а внутри он слабый. Тим вернулся домой вполне довольным. Магазин он нашел быстро, а потому на обратном пути позволил себе не спешить, к тому же бабушка сказала прогуляться. Городок, совершенно не похожий на шумный, многолюдный и многоэтажный город, в котором жил Аксель, оказался по-своему прекрасен. Маленькие, в основном двухэтажные дома, удивляли своим разнообразием, и перед каждым домом зеленел палисадник, полный разных цветов. Их было гораздо больше, чем назвал ему Аксель, и Тим решил, что вечером все-таки непременно скачает себе из инфранета справочник-определитель. Ну и что, что настоящий Тим в цветах не разбирался? Знания можно и не показывать, но ведь самому же интересно! Войдя в калитку, Тим на минутку остановился. Этот, что ли, куст Аксель назвал смешным словом «крыжовник»? И что тут едят, интересно? Киборг осторожно огляделся, сорвал ягодку и сунул в рот. И вовсе не кисло, очень даже вкусно! Если Аксель сказал, что настоящий Тим любил эти ягоды — значит, наверное, ему можно их есть? Тим подумал и сорвал еще пару ягод. Дома бабушка похвалила Тима за то, что погулял — «Сразу румянец появился!», отдельно похвалила за то, какой хороший лук выбрал, и тут же послала на кухню чистить этот самый лук. За эту работу Тим тоже взялся с удовольствием, тем более что чистить лук он уже умел — научился за то время, что жил у Акселя. Потом они вместе ужинали, и к чаю были остатки пирога и блинчиков — остывшие они были ничуть не хуже, чем горячие. После ужина бабушка села со своими «мальчиками» на диван — сама в середине, а Тим с Акселем по бокам, и они стали рассматривать старые, детские голографии братьев. Для киборга это стало очередным потрясением. Нет, он знал, что люди рождаются маленькими детьми, он видел детей на улицах — но это знание оставалось чистой абстракцией, оно никак не относилось ни к Акселю, ни тем более к Тиму Сандерсу. А сейчас они смотрели на голографии каких-то детей, и бабушка комментировала: — Аксель, это ты первый раз на двухколесном велосипеде едешь! Ты тогда сразу научился, даже ни разу не упал. Тим, помнишь эту сосну у реки? Как ты на нее залез, а слезть не мог? Ты тогда, помнится, полчаса просидел на дереве, прежде чем решился спускаться! А эту модель корабля ты, Тим все лето клеил, вот ровно все лето, еле успел до конца каникул — помнишь? А это тебе, Аксель, кубок вручают… по стрельбе, что ли? Или по многоборью? Бабушка, конечно, все помнила, тем более что все Акселевы кубки хранились у нее в шкафу. Просто она старалась втянуть молчаливых «мальчиков» в разговор. И Аксель ответил, улыбаясь этой наивной хитрости: — По многоборью. Стрельба, бег, плавание, метание гранаты. Отдельно стрельбой я в то время еще не занимался. Если в высоком темноволосом подростке, серьезном и строгом, с красивым кубком в руках, Тим еще мог узнать Акселя, то сидящий на ветке дерева (надо запомнить, это сосна) ребенок с растрепанными русыми волосами был совершенно не похож на того, кого киборг теперь видел в зеркале. — А это ты, Тим, Бурана выгуливаешь… или он тебя. На голографии русоволосый ребенок стоял рядом с лохматой собакой выше себя ростом. — Ты помнишь Бурана, Тим? Это соседский, они потом переехали. Такое страшилище, его взрослые-то побаивались, а ты сразу к нему подошел и хвать за ошейник, и он за тобой пошел, как будто так и надо. — Я помню, — ответил Аксель, — Тим наверняка не помнит, а я помню. Я тогда перепугался за него, чуть не поседел от страха. Аксель заметил, что ни на одной голографии не было их родителей. Не иначе как бабушка накануне пересортировала все, не хотела будить печальные воспоминания. Как будто она или Аксель могут забыть! Другое дело Тим, он был маленьким и почти не помнит… Аксель вздрогнул. Тим? Не помнит? Да уж, крепко он вошел в роль… Но так и надо. Так и надо. Он еще успеет погоревать, а пока надо поверить, что рядом — не кукла, не жестянка, не программа имитации личности, а Тим. Брат. И Аксель широко улыбнулся киборгу. Тим старательно копировал реакции Акселя — когда тихо, задумчиво улыбаться, когда засмеяться вслух, когда вздохнуть… А в голове роились странные мысли. Раньше Тим, пожалуй, считал то, что киборги рождаются сразу большими и сильными, достоинством. То есть он, в общем-то, не думал об этом, но все-таки… что хорошего в том, чтобы несколько лет быть маленьким и слабым, несамостоятельным, неполноценным? А теперь вдруг оказалось, что детство — это часть жизни, которой у киборгов нет совсем. И, похоже, эта часть — хорошая и интересная, судя хотя бы по тому, каким расслабленным, почти счастливым выглядел Аксель. И было как-то неприятно сознавать, что у него, Тима, этой части жизни никогда не было… как будто чего-то не хватало. Наконец бабушка скомандовала: — Ну ладно, мальчики, день у вас был трудный, идите-ка отдыхать! Тим вошел в свою комнату. Разобрал постель, разделся, но ложиться не стал, вместо этого прислонился к стене и застыл в ожидании. И не ошибся — вскоре в стену стукнули. Не так, как утром, а уверенно и по-деловому. Тим прошел в соседнюю комнату. Аксель, тоже в одних трусах, сидел на кровати. — Не заснул еще? — Нет. Я ждал, что ты позовешь. — Правильно. Вообще, ты молодец, все правильно делаешь. Я сказал про твою контузию, теперь, если не знаешь, что делать, можешь жаловаться на головную боль и усталость и уходить от разговора. Но не слишком часто, только как крайнее средство, а то бабушка будет волноваться. Старайся не оставаться с бабушкой наедине, чтобы я всегда был рядом. Завтра за обедом будет спиртное, так ты можешь вырабатывать, что ты там вырабатываешь… в том смысле, что пьянеть тебе не обязательно, Тим с такого количества точно не опьянел бы. Ах да, чуть не забыл. Веди себя со мной… посвободнее, что ли. А то бабушке кажется, что ты меня боишься. — Извини, я не понял… — Вот-вот, о том и речь. Не надо через слово извиняться и смотреть на меня такими глазами. Разговаривай… ну как Тим разговаривал на тех записях, где он с друзьями. И не кидайся сломя голову выполнять, если я тебе чего-нибудь поручу, в смысле, при бабушке. И можешь мне как-нибудь нахамить. А кстати, ты что, правда меня боишься? Тим молчал. Что он мог сказать? «Да»? «Нет»? «Вопрос непонятен, измените, пожалуйста, формулировку»? Любой вариант был неправдой. Правдой было то, что Тим не боялся — чего ему бояться, если он уже три недели назад должен был умереть. Нет, он не боялся, он просто был благодарен за эти подаренные три недели… две недели, если не считать того времени, что он был отключен — две недели счастья. За прогулки по сказочному городу, за полет, за цветы в палисадниках на тихих улочках. И очень старался делом выразить свою благодарность. И надеялся, что если хорошо справится с этим заданием, то Аксель оставит его себе. Вот только слов, чтобы высказать эту правду, не знала ни программа, ни сам киборг… Аксель коротко и невесело рассмеялся. — Я дурак, — в голосе его звучала горечь, — пытаюсь разговаривать с программой имитации личности. Ладно, свободен. Утром не спеши вставать, Тим был соней. Как услышишь, что мы с бабушкой уже встали, тогда и ты вставай. — Можно задать вопрос? — неуверенно спросил киборг. — Спрашивай. — А зачем Тим полез на сосну? — На какую… а, ты про тот случай? — Аксель помолчал. — А черт его знает! Дети любят лазить по деревьям. Я тоже на ту сосну лазил. Она удобная, ветки низко начинаются. Ну все, иди отдыхай. Киборг повернулся к двери. Неожиданно Аксель, сам себе удивляясь, сказал ему вслед: — Если хочешь, я могу сказать, что тебе нельзя пить… Тим в испуге замотал головой. — Нет, все нормально… Я могу, я как все… Тим вернулся к себе и лег, но не спешил засыпать. Было тревожно — с чего это Аксель вдруг заговорил про его, Тима, желания? У киборгов их не должно быть. Тихие и осторожные шаги поднялись по лестнице. Снова раздался стук, на этот раз в дверь. — Тим, ты еще не спишь? В комнату вошла бабушка. Брючный костюм она сменила на халатик и выглядела теперь совсем по-другому, чем днем. Она подошла, села на край кровати, с нежностью погладила Тима по голове. Прикосновение тонких прохладных пальцев было приятно. — Как ты себя чувствуешь, милый? Голова не болит? — Нет, ничего, только кружится немного. Тим подумал, что и получаса после разговора с Акселем не прошло, а он уже нарушает указания не оставаться с бабушкой наедине. Но почему-то не встревожился. Да и что он мог сделать? — Тяжело тебе там было, да? Этот вопрос был один из тех, ответ на которые они с Акселем долго и старательно репетировали, и не столько слова, сколько интонацию. — Не надо, бабуля… не надо, не спрашивай. Не хочу… ни говорить, ни вспоминать не хочу. Было и прошло. — Бедный ты мой, — бабушкина ладонь лежала у киборга на лбу, и от этого было как-то необыкновенно хорошо. — Ну не хочешь сейчас — не надо… Только лучше все-таки рассказать. Может, не сейчас. Может, не мне. Но все равно… пока ты молчишь, оно не пройдет, оно в тебе. Она еще посидела молча. Тим лежал тихо-тихо, боясь сделать что-нибудь не так. Потом бабушка наклонилась к нему, поцеловала в щеку, поправила одеяло. — Ну, отдыхай, милый мой мальчик! Тим лежал неподвижно. На постели остался отпечаток легкого бабушкиного тела, и он старался не сдвинуть одеяло — как будто бабушка все еще сидит рядом. Спать не хотелось, слишком много впечатлений и переживаний накопилось за один этот день. Вспомнился бабушкин вопрос «как тебе было там?» Тим вдруг задумался — а правда, как ему было там? Не рядовому Тиму Сандерсу, а ему, безымянному киборгу. Да, пожалуй, нормально там было. Его хорошо, досыта кормили, причем не перловкой или отходами, а полноценным пайком, сержант Шерман строго следил за этим. Сержант вообще был рачительным хозяином, вся техника содержалась у него в идеальном порядке, включая киборгов. И обращались с ним нормально. Ну, правду сказать, кто-нибудь из молодых солдат регулярно пытался повеселиться, давая киборгу нелепые или невыполнимые задания — например, переливать воду из одного ведра в другое или голыми руками сдвинуть стену дома. Но сержант мигом пресекал подобные забавы. Тим улыбнулся, вспоминая, как Шерман рявкал на незадачливых шутников: — Тебе что, скучно? Заняться нечем? Ну ничего, я тебе сейчас найду занятие! И находил ведь. Так что второй раз посмеяться над киборгом никто не пробовал. Ну, конечно, можно было погибнуть. У него на глазах не раз погибали и люди, и киборги, и Тим понимал, что рано или поздно погибнет и он. Но это было как-то… естественно. Он — боевой киборг, и переживать из-за риска гибели в бою — все равно, что досадовать, что вода мокрая. Впрочем, до сих пор ему везло. Он пережил всех киборгов, вместе с ним доставленных на Ксантус. Ранен он был только дважды, и оба раза легко. Про первый раз вообще говорить нечего — в мягкие ткани плеча, ни кости, ни сосудисто-нервный пучок не были задеты, можно сказать, царапина. А в другой раз пуля раздробила бедренную кость, и сержант тогда дал ему отлежаться целую неделю, хотя, по правде говоря, вполне хватило бы трех дней. Это была хорошая неделя, Тим до сих пор с удовольствием ее вспоминал. Делать ничего не приходилось, только пару раз в день дойти до столовой и до санузла, а остальное время можно просто лежать. Кажется, именно тогда Тим начал думать по-настоящему — а что еще делать, лежа целый день на койке, кроме как думать? Во всяком случае, именно с этого времени воспоминания Тима — настоящие, а не в цифровой памяти — стали четкими и осознанными. В общем, до последнего боя у Тима были основания считать себя везучим. Хотя, если подумать, то ему и в последнем бою тоже повезло. Если бы он не лежал тогда под деревом рядом с медсанбатом — неизвестно, взял бы его Аксель или нет. Он мог бы выбрать другого киборга, ведь внешность у Тима типовая, таких много. А то, что его взял Аксель — это, несомненно, было самым большим везением в его жизни. Нет, ему не было плохо в армии, но здесь, на «гражданке» — было лучше. И, уже засыпая, Тим успел отчаянно, страстно пожелать — пусть бы Аксель не продавал его никому, пусть бы он так и остался с Акселем и с бабушкой!