Когда звёзды падают

Мрак. Голод. Пустота. Хижина Чудес утонула в ночной тьме, в тиши, среди скрипучих сухих сосен. Мельтешащий огонёк в окне, мигающий, словно умирающий в кучке пепла последний уголёк, вскоре погас, вконец ослабев из-за нескончаемой борьбы с неминуемым. Ничтожный светлячок пожрала темнота окончательно. За заунывным надрывным скрежетом качающихся полумёртвых деревьев не расслышать было обречённый девичий выдох. Вэнди больше не желала сидеть сложа руки: её сердце неистово выпрыгивало из груди от щемящего всю измученную душу предчувствия. Она не ела несколько дней и жила питаемая страхом и надеждой, заведомо понимая, что случилось непоправимое. Диппера не было уже долго, а ведь он обещал вернуться вскоре после ухода, поэтому девушка не покидала насиженного места у окна, всё глядя в щелку между досок, ранее заколоченных самим Пайнсом во имя безопасности. Но никто не появлялся в утренней туманной дымке или хотя бы в вечерних сонных сумерках — взгляд рыжей Кордрой упирался в пустоту. За последние сутки она легко запомнила все малейшие детали ненавистного своего пейзажа, к которому, сквозь необратимое чувство смирения и омерзения к себе за неисправимую наивность, всё возвращалась потускневшими глазами, зная заранее, что нет там ничего и никого, что заставило бы мутное болото её радужки заблестеть изумрудом. Всё те же деревья, вид которых нынче и не определишь, так изуродованы и слабы те стали, всё та же, всегда пустынная, тропа, даже худой бурундук, шныряющий у дома, всё тот же. В груди больно закололо, охваченная сжигающей болью и нежеланием мирится с приговором догадавшегося обо всем сознания, девушка, опираясь на руки, поднялась, едва качаясь от мучительной слабости. Живого духа в Вэнди просто не осталось — та как-будто двигалась благодаря одной лишь чужой воле, что управляла обессиленным телом и вела Кордрой в печальный ночной мрак, скорбящий вместе с девушкой. Её рыжие волосы, истлевшие до цвета бледной ржавчины, слабо трепыхались на тёплом апрельском ветру, а сосны и кедры будто расступались перед Кордрой — её за руку вела сама Судьба. Вела на свидание с самой собой, нежно и любя протыкая девичье тело тупыми лезвиями боли, что Вэнди ловила, наслаждаясь последними минутами. Судьба многоликая, но едино неотвратимая. Лишь богу известно, что зашептала она на ухо хромающей по лесу Вэнди, но последняя уже забыла саму себя, своё имя и вечную цель, что когда-то жила вместе с сердцем. Их теперь нет. Девушка знала, что назад уже не вернётся. Её глаза застланы пеленой смерти, ждущей их с Судьбой в конце пешей полуночной прогулки. Тревожно скрипели сосны и перекликались птицы, чувствуя свершения скорого таинства. В небе волшебным океаном раскинулась темно-синяя глубина мерцающих в причудливых танцах огоньков. Она знала маршрут, ту едино верную тропинку, что привела бы её к мукам сердца, истлевшего в сумерках вместе с жизнью Вэнди. Кордрой шла по остывшим следам Диппера на земле, всё слабее и безразличнее хватаясь за саму себя, своё безрассудство. Сердце уже не трепетало сильным ястребом, не рвалось из огненной груди, рассекая крыльями вязкую трясину тоски и страха. Оно замерло. Пелена ярких и тусклых звёзд плясала перед глазами, ночной ветер служил призрачной шалью, земля глухо стонала от каждого шага, в воздухе повисли последние тревожные вздохи. Деревья расступались, пропуская вглубь, всё вокруг не имело права препятствовать охваченной мороком девушке. Скверна, пропитавшая юное лицо слезами, а тело страданиями, вела за вторую руку, настойчиво толкая дальше. Вэнди остановилась. Пустые глаза смотрели на раскинувшееся посреди леса мертвое тело некогда родного человека. Какого это, осознавать, что его нет… Какого безразлично взирать на белую кожу и кровавую бездну собственных тревог у него в животе. Лес плотно обступил погибшего, давая покой. В девичьей груди что-то внезапно и больно обожгло всю её, зашевелилось, проклятое. Что-то, словно старый ключ в ржавой замочной скважине, скрипуче и мучительно повернулось, а затем… Затем затихло окончательно. Тело безжизненно упало, подкошенное Смертью. Свидание состоялось. Лес. Мрак. Пустота… В гуще облезлой рощи ни звука. Два некогда бьющихся рьяно и бесстрашно сердца замолкли, два тела замерли в объятьях Смерти, дождавшись друг-друга. Луна обдала их ярким светом, чуть только серое облако открыло её бледный лик. Деревья молчат; эти, единственные, никем неоценимые, свидетели видели всё, шепчась со свежим ночным ветром, напевая им одним известные песни. Плотный рукав скрыл ото всех произошедшее в эти мгновения, незаметными остались хрупкие тонкие нити, поблескивающие в свете Луны, что Судьба, опытный кукловод, обрезала, даруя куклам свободу. Природа тихо дремлет под тихую колыбельную звёзд, когда паре уснуть не дают. Обрезанные нити срастаются и чернеют, тёмная дымка обвивает два тела, застывших в предверии ухода. Их кожа обретает иной, нездоровый цвет, а глаза загораются жизнью. Ничуть не божественной, искрящей и бесценной: радужки Диппера — два холодных обсидиана, Вэнди — кровавые рубины. Они, повинуясь чужой странной силе, посмевшей выказать сопротивление Природе, «оживают», наполняя оболочку «движением». Неподвластная чёрная магия основывается на кровавых ритуалах — жертвах; обязательное условие — это жизнь, оболочка, энергия… Жуть только, какие манипуляции совершают иные чернокнижники и услужники Дьявола с человеческим телом, что несомненно самое прекрасное подношение для свершения своей цели. Вэнди и Диппер уже не существуют, их души навеки расстались с бренной Землёй, навсегда прощаясь со скоропостижно оборвавшимися жизнями, их прежними обликами в мучительном круговороте судеб и бытия. Они уже не люди, не граждане, не школьники и не «Вэнди» и «Диппер», они исчезли, и жизни их были кратким искромётным мгновением в истории Вселенной. Теперь пары нет… Так идеально совпала смерть молодых людей с убывающей Луной, ведь ищущие покоя тела обрели новых, конечно незаконных, хозяев. Узнаваемые прежде лица исказились холодной надменностью и мертвенностью, в каждой черте сквозило морозным ощущением чужого и опасного. Двое пытаются подняться, обращая лица к ночному небу и, окрашенной Странногедоном в красный, Луне. Бурый кровавый диск печально смотрел на демоническое действо, кинувшее вызов Природе — умершие оживают вновь, двигаясь по чужой указке, творение Мироздания осквернили чёрной силой, изуродовали святое отражение. Сущности скалятся, глядя друг на друга, делая первые новые шаги в очередном украденном обличии. Идут навстречу, уверенно, в объятья. Их мысли и души сплетаются воедино, вопреки своим собственным черным ядовитым натурам. Сквозная рана в животе парня стремительно затягивается, оставляя по себе лишь темно-красные засохшие напоминания о кончине «Диппера». Движения необычной пары всё также несуразны, но бурлящие внутри силы и чувства столь велики, что сломленные слабые тела поддаются, плюя на физиологию, что совершенно не важно двум забывшимся в желании мстить демонам… — Исида… — Парень холодно и медленно растягивает бледные губы в гордой улыбке, что приводит спутницу в восторг. — Люц! — Девушка вскрикнула счастливо и искренне, утопая в злорадном предвкушении, бросаясь любовнику на шею, надламывая плохо слушавшееся тело. — Никчёмные личины слабости и боли! — Тссс… Исида, — Люциус поспешил осадить недовольную своим обличием демонессу, хотя и сам был не в восторге от ныне болезненной и захудалой любимой. — я не мог иначе: это всё, из чего мы могли выбрать! На большее оставшихся сил просто не хватило бы. — Агрх… Чертов Шифр! — Зло зарычала дьяволица, искажая доброе веснушчатое лицо в выражении абсолютной вселенской ненависти, на которую только была способна её змеиная суть. — Когда я смогу напиться его крови, Люц, когда?! Он ничего не ответил, а лишь широко улыбнулся, жутко пугая нескрываемой чернотой страшного огня, что сочился из него, мстительного и сильного своей яростью. Она улыбнулась в ответ, забывая обо всём, что препятствовало этой чистой ядовитой смеси чувств вылиться наружу океаном мрака, зная точно — расплата свершится очень скоро. — Черт… — Шипел Билл, аки василиск, подхватывая бессознательную Мейбл. Он клял хрупкий людской облик, зло огрызаясь на все учения и доктрины об обратном, заключая для себя лишь тот факт, что «мешок с костями» уж слишком походит на комплимент бесполезному предмету, что будет в разы слабее и неустойчивее. Даже собственную магию демон не мог высвободить в полной, той ужасающе прекрасной своим разрушающим внутренним пламенем, силе, ибо тело человека просто-напросто разорвалось бы от столь огромного объёма отрицательной энергии. Демон дико лютовал, обнаружив, что люди физически и духовно невосприимчивы к отрицательным силам из-за своей природы, неспособной иначе реагировать на прекрасную тьму, кроме как просто погибать. Лично Билл, пробуя возобновить истинный объём своей силы, сильно обжегся, в прямом смысле… Его человеческое обличие просто сгорало изнутри, стоило потусторонней дьявольской энергии соприкоснуться с телом и сознанием. А сейчас в его руках бессознательная Мейбл, видимо, девчонка начала-таки сдавать перед трёхдневным голодом и бесконечным стрессом. Тем не менее… — Осталось немного, продержишься… — Кряхтел парень, придерживая Пайнс. Щелчок. Мейбл, тихо поскуливая от тянущей боли, приоткрывает глаза. Вокруг бешено роятся размытые пятна, внутри бушует тошнота и всё здесь непонятно и неясно, только собственный, до неузнаваемости изменённый нежностью, голос с придыханием шепчет «Я люблю тебя, Билл». Стало жарко, а затем очень холодно, тело плавилось и рассыпалось на кусочки, не оглядываясь на уже пройденный путь, девушка желала вернутся назад, в прошлое, в мягкий розовый Свитербург того рокового двадцать четвёртого августа пять лет назад, чтобы никогда не принять руку помощи во имя собственных иллюзий. Пайнс понемногу приходила в себя и решилась встать, попытка была неудачной, и, запнувшись от болезненного внутреннего надлома, Мейбл едва не упала, когда её поймали. Чувство невесомости спало, а чувствительность появилась на месте прикосновения чьих-то рук. Подняв голову, девушка замерла — не сон, она и Шифр, здесь… Аври… — Что… — Пайнс пыталась задать волнующий её вопрос, но из уст с трудом вырывалось жалкое сипение. Красная, словно мак, от нахлынувших в голову воспоминаний, она съёжилась, боясь даже смотреть на демона. — А что случилось? Наша маленькая Кометка перегорела? — Издевательски приговаривал парень. — Вставай давай. Мейбл еле встала на ноги, слабость будто заменила каждую её косточку на веревки, которые изворачивались, куда хотели, и совершенно не держали её. Оглянувшись, девушка обнаружила себя всё ещё в злосчастной музыкальной шкатулке. Тепло солнечных лучей молодого детского мира проникало сквозь аккуратные отверстия в деревянной коробке, а тонкие стены, не смотря на свою внешнюю хрупкость и неказистость, обступали со всех сторон крепкой защитой, от которой веяло уютом и запахом соснового леса. Мейбл несколько замешкалась, пока Билл раздражённо сновал к каждой двери, стене, углу в поисках ловушки. Пайнс изумлённо смотрела вокруг себя, пока внутри начинало зарождаться ощущение привязанности и симпатии уже к этой атмосфере. Чувство это было незнакомым и непонятным… Внезапно, Билл, после тщательного осмотра шкатулки, отворил другую дверь. Вся музыкальная коробка тут же наполнилась чарующими звуками колыбельной, за белой дверью клубилась тьма, а из её глубин доносилось тихое мелодичное пение. Мейбл застыла — вновь, и этот голос вновь принадлежит ей! — Кометка… — Изумлённо протянул демон, нахмуренно и непонимающе глядя то на мрак из детского воспоминания, то на испуганную девушку рядом с собой. — Я… Я не знаю… — Выдохнула Пайнс, делая первый шаг навстречу волшебным звукам своего голоса. Что-то с её песней было не так — она лилась чистой тихой речкой, на которой свою серебряную дорожку пустила нежность-Луна. Колыбельная не прерывалась и только редкое тихое дыхание приостанавливало течение таинственной реки на доли секунды, чтобы снова продолжить свой ход. Её голос, что пел в черноте, не сиплый и не испуганный, словно не создан для рыданий и проклятий, а только для песни. В ней было всё: и глубокие зимние ночи, и цветущие летние дни, в ней оживали звёзды небес и хрустальные ручьи полей, в ней Бесконечная любовь, что так противоречиво доносилась из беспроглядных чернил ночи. Шаг. Ещё и ещё… Быстрее! Мейбл, не задумываясь, шагнула в оковы мрака, не слыша уже ничего, воспоминание манило её всё больше. — Стой! Я приказываю! — Билл Шифр кинулся за Пайнс, следуя за ней в черноту. Пару словно поглотил большой и тёплый мыльный пузырь, и, если Билл, будучи частым гостем в чужих головах демоном разума, давно свыкся с этим ощущением, то Мейбл задрожала мелкой дрожью, предвкушая нечто новое и непонятное. Долго стоять на одном месте она не собиралась, так что, живо успокаивая робость и страх, девушка уж было решительно занесла ногу, чтобы пойти и вконец разобраться со всем и вся, как тут всю шею словно обожгло огнём. Пайнс сдавлено промычала от боли, обеими руками хватаясь за горло и тут же нащупывая раскалённый ошейник. Не прошло и минуты, как кто-то цепко и грубо сжал её руку и потянул назад, попутно хватая и за талию. Потопающее во мраке помещение скрыло всё в сгустке абсолютной черноты, но Мейбл давно узнала хозяина нетерпеливых и жёстких движений и рук. — Паршивка. Почему ты ослушалась меня?! — Злой ядовитый шёпот, пропитанный раздражением. — Ммм… Пусти! — Тоже шёпот, но уже сбивчивый, умоляющий. Хватка ослабла. — Что ж, — Голос парня изменился, в надменном тоне сквозило торжествующей улыбкой, и девушка уже знала, что Билл определённо растягивает губы в оскале. — тем приятнее тебя будет наказывать. По спине Пайнс пополз холод, пробирающийся в голову через спинной мозг. Очнувшись, словно от удара, она, что есть силы, толкнула Шифра, пытаясь выбраться подальше от его компании, но ошейник предупреждающе кольнул девичью шею вновь. Тем не менее, Мейбл сразу забыла о боли, ведь недалеко вспыхнул маленький и нежный огонёк, а колыбельная плавно затихла. Пара гостей Авритауна с интересом уставилась в сторону появившегося рыжего светлячка, впредь побоявшись даже шелохнуться, чтобы остаться незамеченными. Вынырнувшее из черноты пламя поддерживала чья-то худая рука с длинными пальцами, она же периодически покачивалась, заставляя огонёк плясать — как следствие, рядом раздался детский смех. Видимо это подзадоривало худую руку делать пламя больше и ярче, и тогда вместо смеха раздались удивлённые выдохи. Когда светлячок стал полноценным факелом, опять же, благодаря одной лишь воле волшебной руки, стало видно лицо «фокусника». Мейбл застыла. Там, колдуя в мягком тёплом свете огонька, улыбался нежно Билл… Не веря своим глазам и желая достоверно убедиться в том, что это не обман, Пайнс оглянулась — демон разума, Билл Шифр стоял за ней, но уже этот Шифр, на чьё лицо лёг тусклый отголосок волшебного пламени, стоял растерянным и злым. Девушка вернула взгляд странной картине, когда тот Билл сжал руку и светлячок вспыхнул и заискрился, а пространство вверху замигало сотнями звёзд, насколько их мог разместить в себе потолок, ведь, при появлении хоть какого-то источника света, стало понятно, что необычное, но заведомо уютное, действо развернулось в комнате, погружённой в ласковую ночную мглу. Как оказалось, рядом с Биллом стояла… Она сама… С ребёнком на руках… Ради него и пелась колыбельная, и зажглось магическое небо… Аври. Мейбл безошибочно узнала мальчика, похожего на Билла, и удивлённо рассматривала себя, счастливо обнимающую сына. Та Кометка не походила на измученную бледную банши, которой являлась та Пайнс, что гостья, нет… Мейбл смотрела на красивую девушку, в которой с трудом находила свои черты: мягкая улыбка, аккуратные движения, лёгкость и обворожительность, женственность… Всё это, утерянное ещё давно, возродилось в ней, счастливо обнимающей сына… А Билл… Билл играл с ним, вдохновляемый детским искренним восхищением. Огоньки перекликались меж собой, пока троица вела тихую беседу без слов, а всё об одном, о любви к друг-другу и маленькому, засыпающему под возобновившуюся колыбельную, мальчику. Онемевшая и заворожённая, девушка была не в силах отвести взгляд, когда её снова крепко схватили. Холодное грубое касание, через которое ей передалась чужая тревога, словно искало в ней поддержки, а тихий шёпот у уха отрезвил и заставил вынырнуть из прекрасной картины. — Нам пора. Мгновение, и они оказались в спальне девушки, в холодной и мрачной куда более, чем та уютная и родная темнота в воспоминаниях Аври. Может, для Билла и Мейбл прошло не менее трёх часов, но маленький Аври пробыл один, всё также находясь в воздухе по велению «папы», пока сознание «родителей» путешествовало в его сознании, не больше минуты. Он с любопытством смотрел на испуганных молодых людей с вытянутыми от удивления лицами. Шифр вернулся в реальность первым и аккуратно опустил ребёнка обратно на кровать, а тот, в свою очередь, сладко зевнул и, устроившись на подушках поудобнее, уснул. Билл пристально всматривался в лицо засыпающего мальчика, но, струсив с себя наваждение, уверенно прошёл к Мейбл и, взяв ту за руку, вывел за собой из комнаты. — Шифр, что ты… — Тсссс! Девушка удивилась, но замолчала. Сложно было понять, что чувствовал Билл после увиденного. Одно стало ясно — Аври действительно его сын, а что самое главное — его с Мейбл сын. Демон повёл Пайнс за собой по коридорам, то забывая, то вспоминая вновь, куда держит путь, так путешествие повлияло на него. Но надо было что-то делать: вот-вот и он просто утонет в глубине своих раздумий, подозрений и планов. Словно ужаленная пьяная обезьяна, разум метался из стороны в сторону, не находя себе покоя и доставляя вдвое больше проблем. Они некоторое время просто блуждали всевозможными ходами и залами, пока не попали в печально известный трофейный зал, где невесомо парили следы жестокости истинной натуры демона, которые сам Билл Шифр называл своей гордостью. Войдя в комнату, доверху наполненную предметами и существами далеко не с этой планеты, Мейбл потеряла дар речи, разглядывая сии чудеса, летающие сплошь и рядом. Заметивший её восторг и изумление, Билл поспешил разнообразить девичье представление о своей коллекции. — Они все мертвы. Парень едва усмехнулся, глянув на застывшее мгновенно от шока лицо Мейбл. Разочаровывать и портить — что может быть лучше, вот он и не удержался. Однако лицо стало нахмуренным вновь, когда парень вспомнил о цели и причинах, что его сюда привели. Он всё также крепко сжимал руку Кометки, волоча её за собой, отмечая впрочем, что девушка устала сопротивляться и тормозить, а потому уже даже сама бежала за ним, пытаясь догнать. Остановившись, Шифр ещё раз хорошенько подумал над тем, что собирался сделать, однако решимости, как это обычно бывает при повторном обдумывании, не убавилось, наоборот — Билл кивнул сам себе и слабо ухмыльнулся, предвкушая целую бурю вкуснейших эмоций его Мейбл. — А сейчас семейная встреча! — Внезапно выкрикивает демон, тем самым пугая увлечённую и одновременно шокированную ужасающей коллекцией девушку. Вслед за этим Билл щёлкнул пальцами, и… — Д-Дядя Форд… Дядя… Едва ли не упавшая в обморок во второй раз, лепечет опешившая Пайнс. Она в неверии отступает назад, настойчиво выдирая свою кисть из рук Шифра, затравленно глядя на предположительную ловушку. Живой и невредимый, разве что с выражением вселенской тоски в глазах, стоял никем не знаемый ценнейший ученый или просто добрый и заумный прадядюшка Форд Пайнс. Он редко когда был освобождаем Биллом из своеобразного заточения, про которое сам демон гордо отзывался — ВИП! «Ведь не каждый может позволить себе себя же из золота!», а старику было не смешно, ибо в душе застыла тяжёлым комком колючая обречённость, что проткнула своими когтями все былые амбиции и надежды: семьи-то нет, а значит, рваться куда-либо просто нет смысла, дома его никто не ждёт, ведь, по словам Билла Шифра, «вся твоя геморройная семейка подохла от голода, ну… или мои гончие из Ада постарались… Не суть, шестипалый, все твои давно не тут!» Металлический смех всё ещё стоял в ушах, заложенных от собственных рыданий. А сейчас, будучи «оживлённым» вновь, Форд устало отряхнулся и с выражением крайнего равнодушия принялся протирать старые очки. Как тут… Внезапное, сиплое и неуверенное «Дядя Форд» прозвучало совсем рядом, будто дуновение несмелого июльского ветра. Подняв пустые глаза, старик обомлел — на него с таким же изумлением и восторгом смотрела Мейбл! Несмотря на все подозрения и пережитые ловушки и обманы, родственники ни на секунду не засомневались в подлинности друг-друга, чувствуя явственную и крепкую кровную связь. Двое родных людей нашли себя и свою душу в объятьях близкого, будто зная уже, что они — последние Пайнсы, последние для себя самих… Они не могли оторваться ни на миг, от чего Билл недовольно фыркнул — только бурной радости в его идеальном и педантично выстроенном хаосе не хватало… Именно поэтому он поспешил развеять все эти, уж чересчур светлые, чувства от неожиданной встречи. — Бросьте обжиматься, дядюшка, задушите мою жену. — Что ты несёшь?! — Прогремел опомнившийся Форд. — Мейбл? — Я не понимаю, Шифр? — Чего непонятного в твоей новой фамилии, милая? — Проворковал демон, не без удовольствия наблюдая одинаковые и такие приятные его глазу метаморфозы на лицах Пайнсов: шок, осознание, гнев. — Что? — О, совсем забыл! — Шифр наигранно скривился, будто действительно упустил какую-то невероятно ключевую деталь, мастерски изображая раскаяние. — Амабель Пайнс, согласна ли ты стать моей женой? Демон, на манер совершенно обычного и искреннего в своих чувствах человека, опустился на одно колено перед напуганной девушкой, разве что протягивая той объятую синим огнём руку вместо кольца. Видя её до безумия красноречивую впечатлительность, парень поспешил довершить картину. — Учти, что-то, что ты ответишь, будет ответом и на вопрос останется ли твой обожаемый родственник в живых! — Щелчок… И тело дяди Форда охватывает невыносимая агония из помеси пламя боли и взрывов страданий. Жуткий вопль разносится по пустынному залу и коридорам, переплетаясь с девичьими рыданиями, что прерываются на краткий и болезненный для их обладательницы миг, когда робкий, полный страданий голос выдавливает… — Я… Согласна. — Маленькая ручка жмёт другую побольше и союз скреплён. Щелчок. Форда отпускает и тот валится с ног, так слабы те стали после короткой, но адской пытки. — Мейбл, детка, что же ты натворила… — Прохрипел превращающийся обратно в золотую статую старик. — Нфу… Так себе напутствие счастливым молодожёнам… Не так ли?! — Билл злобно оскалился, глядя на давящуюся плачем Мейбл. — Где твоя человечность, мерзкий ты треугольник! — Кричала подбитой чайкой Пайнс-уже-Шифр. Её крылья навеки обрезаны — она отдала демону душу и тело, обрекая себя на вечные муки или, другими словами, став его невестой. Билл с силой сжимает её руки, придавливая к стене. — Кого волнует человечность, когда ты — моя… Он целует девушку, с нажимом терзая юные губы, желая доказать всему миру, чья она на самом деле. Когда воздуха стало не хватать, кляня неуместно испортившую поцелуй физиологию, демон отстраняется, но тут же припадает вновь, увидя раскрасневшуюся, дрожащую только в его объятьях Мейбл. Мир сомкнулся на этом мгновении, и Билл Шифр впервые понял какого это, когда чувствуешь своё трепещущее сердце сквозь толщу черствости и жестокости. Он идёт глубже и овладевает уже и языком Пайнс, сжимая ту за руки и талию, словно опасаясь, будто она вот-вот исчезнет. Не хотелось, чтобы кто-либо ещё владел ею, да и хотя бы видел… Билл нетерпеливо зарычал, понимая, что он один знает, какие у неё губы, он один может видеть её смущённое лицо и застывшие слёзы, он первый… Он один дышит ею и знает, каков на вкус её страх и стыд перед ним, единственным, кто заставил покорится. Парень сильнее давит на и без того недвижимое тело, «моя и ничья больше» — шепчут обезумевшие голодные губы. Мейбл лишь слабо всхлипнула, и Билл понял, что теряет голову, утопая в неизвестных ему прежде чувствах, главное из которых — порочная, всеобъемлющая жадность и ревность. Он перестаёт кусать пухлые уста Пайнс лишь за тем, чтобы опуститься к её шее. — Ты сказала тогда, что любишь меня… Скажи ещё… Ответа не последовало, и ещё более возбужденный, Билл порывисто кусает девичью шею, оставляя свою метку. Из горла Мейбл вырвался предательский стон. Демон целует место укуса, с удовольствием наблюдая расцветающий на бледной коже девушки яркий мак, цвет его любимого смущения… Смущения его любимой Кометки.