Скольжение

Вонючка впервые был за Стеной и впервые ощутил растерянность. Раньше невозможность что-либо вспомнить его только злила, наполняла неприятным чувством уязвимости. Он был постоянно настороже, вспоминая пока очень разрозненные фрагменты самого себя. Даже заметил странную закономерность: собственная боль и кровь помогала заполнить память новым. Ободранные пальцы, порезанная ладонь, исцарапанный член – все это было платой за новые окошки в непроглядном мраке прошлого. Теперь он отчетливо помнил мельницу: скучное кручение лопастей и визгливый крик женщины, стоящей в проходе мельницы к нему спиной. Он знал, что она - его мать, но никак не мог увидеть лицо. Все события последних дней вспомнились свежо и ярко. Но сегодняшнее… было странным, как бы двоилось, и появлялся гадкий привкус во рту. Это лицо прямо у его колена и умоляющий взгляд. Милорд. Вряд ли он мог рассчитывать на обращение «милорд». Этот стюард из конюшен не случайно его так назвал, в его глазах было что-то совершенно особенное... Не рассказанная, но длинная история о чем-то очень важном. Растерянность лежала здесь, в понимании, что эту историю он должен вытянуть, вырезать, вскрыть внутри себя сам, а не узнать от убогого старика из конюшни. Никто. Не смеет ему рассказывать о нем это. Что Это? Вонючка натянул поводья, разворачивая лошадь, ему хотелось взглянуть еще раз на этого человека. Всю дорогу по туннелю до режущего глаза света за Стеной он боролся со странным наваждением: словно там, на Стене, был этот старик, он рассказывал историю о своем отце и о ловле рыбы, а потом Вонючка протолкнул ему руку в горло. Теплая сырость на пальцах, белеющие зубы, седые волосы и нога катапульты за головой. Это было какое-то безумие. Хотелось стукнуть обо что-нибудь твердое собственную голову, чтобы вытряхнуть эту фантазию с испорченным кусочком мозга. Именно тогда в нем родилась эта растерянность, как предчувствие внезапной катастрофы, на которую он не успеет отреагировать, ударить во время, потому что происходящее здесь и сейчас перестало быть понятным. Кто-то другой, странный, нелепый, просачивался в сознание, в расколотые воспоминания… и копался там без его ведома. Удерживая в развороте лошадь, он посмотрел назад. Плащ свисал с фигуры старика, как со скрученного из шестов огородного пугала, капюшон закрывал пол-лица. Под скулами выглядывали белые патлы волос. Он сидел на лошади неловко сгорбившись, словно тоже был нагружен поклажей. Вцепившись взглядом в жалкую фигуру, Вонючка внезапно почувствовал азарт. Резко свистнув, он поднял лошадь на дыбы. Голова старика-стюарта дернулась вверх и он, вздрогнув всем телом, замер в седле, а глаза, наполненные ужасом, взглянули прямо на Вонючку. Он знает меня. "Милорд, я сейчас подтяну подпругу". А еще, знакомым ритмом по венам: Я виноват, виноват. Простите. Это так легко считывалось и злило, как издевательство, как насмешка над ним, который не знает, за что наказать. Разве это важно? Куда ударить с завязанными глазами? Слепой с сорванной от натуги памятью. Растерянность. Надо его убить, чтобы освободиться. Вонючка развернул коня и уперся глазами в снег, забивший все свободное место от ствола к стволу. Стоит сначала узнать, кто этот стюард. - Скажи, Вонючка, - обратился один из этого чахлого отряда. – Как это ничего не помнить? - Могу показать, если попросишь, - ласково предложил он. - Как? Долбанешь меня по кумполу? - Это не будет так поучительно, - Вонючка не любил, когда на него смотрели с таким жадным любопытством. – Есть другой вариант. Намотать вокруг шеи твои черные штаны, чтобы не продохнуть было и не видно ни черта, и привязать где-нибудь, где шорохи, скрипы, шаги. Много знакомых, но непонятных звуков. Будешь дергаться, мотать головой, плечиками вздрагивать. Вот только тебе это не поможет. - Ты так себя чувствуешь? Про тебя не подумаешь. - И не думай. Не чувствую, - хмыкнул Вонючка. - Потому что у меня руки не связаны, и меч в руках. Острый. Дозорный заржал. А едущий впереди Кожаный обернулся. - Такой светящийся? Королевский? Чтобы разгонять тьму. Вонючка склонил голову, не отрывая глаз от Кожаного. В груди опять возникла знакомая тревожная пустота – уязвимость, потеря контроля. - Хотел бы я его подержать. Может, он бы мне о многом напомнил. Есть ли на нем кровь, например? - Кровь есть, как я слышал, - бросил небрежно мастер над оружием. - Вот только чья? - Я этого не знаю, но хотел бы вспомнить. Приятное было бы воспоминание. - Ничего приятного, если порезал Станниса и оказался в лапах у Сноу. - Не вижу пока здесь ни Станниса, ни Сноу, ни меча. Пустая болтовня. Скажи лучше, Кожаный, что это за старик с мулами? - Перевертыш-то? Он не старик. Воспитанник Старков, предатель и убийца названных братьев. В общем не тот с кем стоит ходить в разведку. Но лучше эту историю знают северяне. - Почему тогда он здесь? - Варт отправил, и все. А почему здесь ты – возможный убийца короля? Почему здесь вольный народ? Чтобы выстоять против Иных. Лорд Командующий похоже готов подобрать даже ржавый или окровавленный клинок врага. Возможно, он и прав: если мой враг – враг моему врагу, то он может стать другом. Так действовать может только храбрец. Потому что это стратегия опасная, а тактика еще хуже, - он смерил оценивающим взглядом Вонючку. – Тут может быть много неприятных сюрпризов. - Например, нож в спину, - добавил шедший рядом дозорный. - Да, маленький сюрприз от болтонского бастарда и большой от Боуэна Марша. По сравнению с этим едва живой Перевертыш и здоровенный детина с окровавленным мечом, дурацким именем и отсутствием памяти – не опаснее пары замороженных в кладовой упырей. Хотя неприятности, как и мертвяки, тянут за собой друг друга, ничего лучше топора против них не найдешь. Кожаный говорил размеренно, без лишних эмоций, пар изо рта над поднятым у подбородка воротником оседал инеем на бровях, которые кустились над покрасневшими от мороза веками. Взгляд Вонючки опустился на широкую рукоять боевого топора Кожаного. За этим человеком он наблюдал внимательно, мастер над оружием был всегда спокоен. Каменный монолит: ни сколов, ни трещин, ни инородных вкраплений. С ним надо быть осторожным и внимательным. Поэтому он пока не будет спрашивать, кто такой болтонский бастард. Хотя эти два слова липли к изнанке памяти, как новая подсказка. Болтонский бастард… наши клинки остры.. перевертыш - он не знал, как этими словами воспользоваться, какое они имеют отношение к жерновам мельницы, визгливо распоряжающейся в проходе женщине, бешеной скачке, переходам в подземелье, лязгающим замкам, хохоту солдата с дурным запахом изо рта и к оголенному кровавой плотью бедру женщины. Это были его крохотные сокровища, которые он выдавил из себя вместе с собственной кровью. Из них не выстраивалась его прошлая жизнь. Они двигались медленно, не встречая пока ничего особенного. Ничего, кроме то окружающих их темнотой, то ненадолго расступающихся деревьев. Яркий дневной свет, прорываясь сквозь хвойные кроны, отвлекал бликами по краям глаз, не давал рассмотреть детали. Все казалось изменчивым, ненадежным. Вонючка резко вдохнул ледяной, режущий горло воздух. Это отрезвляло. Он знал, что лес - место охоты, где тень, ложась на тень, прикрывает твои движения. Но сейчас все было не так. На снегу под массивными соснами и страж-деревьями он был под наблюдением и не знал, что на самом деле происходит. Это рождало в нем гнев, который мешался с растерянностью и уязвимостью и выливался в непреодолимое желание кого-нибудь разрезать. Того, кто никому не нужен. Может все-таки Перевертыша?