Враг коленопреклоненный

Полковник Лоринн долго смотрела на чертежи, которые инквизитор положил поверх папки. Она подозрительно смотрела на листы бумаги, косилась на лицо Уно и снова на чертежи. Ее тревожила не столько сама возможность узнать о событии, заинтересовавшем храмовых карателей — те не выпускали из круга своих интересов ничего, что могло бы угрожать существованию храма, Высокого города или императорского рода, а если что-то достигало ушей или глаз посторонних, то либо этот несчастный был обречен, либо это по каким-то причинам входило в интересы инквизиции. Беспокоила скорее легкость, с которой инквизитор демонстрировал свои возможности и объекты интереса инквизиции: плащ, ставший границей слышимости, преступление, заставившее сразу же, без промедления вспомнить об Артрире, планы — или что там было нацарапано на бумаге. Даже бумага, лежавшая на папке, да что там — сама папка, непримечательный четырехугольник из коричневой кожи, изрядно обтертый, но только на первый и, возможно второй взгляд; более, значительно более опытный человек, а к таковым относилась и полковник Лоринн (по долгу службы, но и по природной склонности), мог застыть в изумлении. Либо у него начинало рябить в глазах, потому что рисунок, в который были уложены нити силы, был до такой степени сложным, что казалось, что подложка у кожи, которой обтянута папка, — это сплошная, без прорех материя. Что, разумеется, противоречило признанным учениям о самой сути колдовства, поэтому стоило бы вглядеться повнимательней — но от усилий сразу же начинало ломить в висках. Инквизитор Уно словно понимал причину нерешительности Лоринн; он улыбался, дожидаясь, когда она решится поучаствовать в не совсем правомерном действии. Инквизиция уже заявила свои полномочия на это дело, его напарники уже накладывали свои печати на те сведения, к которым дознаватели и простые постовые получили доступ, и все, что имело прямое отношение к этому случаю, оставалось известным только храму. Уно знал это, и Лоринн понимала. Но точно так же к правилам хорошего тона относилось уместное удовлетворение любопытства, особенно если уверен в собеседнике. И, возможно, она увидит в схемах что-то иное, ускользнувшее от внимания инквизиторов, которые, прямо сказать, часто оказывались узколобыми типами. Полковник Лоринн усмехнулась в ответ на дружелюбную улыбку Уно и опустила взгляд на схему. Почти сразу же она нахмурилась. — Очень похоже, — пробормотала она. Инквизитор удовлетворенно угукнул, — Но не более того, — помолчав, добавила Лоринн, снова переводя взгляд на него. — Совершенно непохоже, — радостно согласился он. Его бодрое настроение удивило Лоринн. Она внимательно всмотрелась в схему. Инквизитор в течение нескольких мгновений следил за служкой у двери: тот старательно двигал управляющим колесом, сосредоточенно глядя в окошко, — затем повернулся к окошку за своей спиной. — Четвертый круг почти закончился, — рассеянно сообщил он, кивая в сторону служки. — Бедняге приходится несладко, все хотят если не на шестой, так хотя бы на ваш. Неожиданно много экипажей. — Наш городской глава устроил отличный праздник, и всего-то за несколько дней. Обычно он сначала ноет полгода, затем три месяца изводит всех подряд своими советами, и это не считая полугода рассказов впоследствии, каким молодцом он был. Как если бы Небеса неожиданно одарили его спокойствием, — Лоринн не удержалась и тихонько фыркнула. — Он был счастлив восславить нового императора, хотя еще две недели назад едва ли не рыдал, говоря, что Вальдоран лишится лучшего из императоров. Если позволите, мэтр Уно, праздный вопрос. Семирогий лично короновал его величество? — Он и готовил его лично, — без промедления подтвердил тот. — И, насколько я знаю, сразу же после коронации, когда его величество отбыл в дворец, Семирогий сразу же вознес ему хвалу, и дым курений был белым. — Великий город благословлен, — с облегчением произнесла Лоринн. Инквизитор рассеянно кивнул и положил поверх еще одну схему. Лоринн долго изучала ее, затем скосила взгляд на инквизитора, с интересом, даже чем-то похожим на восторг, следившего за служкой у двери. — Это ведь не одна и та же схема, — осторожно сказала она. — Похожа, но не та. Я в страшном сне не могу предположить, что вы или ваши напарники допустили неточности умышленно или по небрежности. То есть это действительно разные схемы? — Три месяца назад случайно обнаруженный в заброшенном доме в Гелиаре труп. Едва ли вас заинтересует количество времени и усилий, потраченных на восстановление схемы, скажу только, что это было крайне сложно. Я, признаться, не до конца уверен, что мы были успешны, скорее…хм, удовлетворительны. Ну и удачливы, не без этого. — Уно прямо смотрел на нее и хитро улыбался. Лоринн подняла обе схемы и принялась их сравнивать. Внешние контуры фигуры, внутри которой лежал труп, в обоих случаях представляли собой неправильные многоугольники. Возможно, аналитики инквизиции просчитают вероятность случайностей в этих расхождениях, может, смогут определить какие-то закономерности, но для неподготовленного взгляда они были похожи, но только почти; и внешний контур в обоих случаях дублировался внутренним — опять же, очень похожим, но не в точности повторяющим количество углов и граней внешнего. Многоугольники на обеих схемах были слегка вытянуты, напоминали то ли фасолину, то ли яйцо, но не это было главным. Они были пересечены великим множеством линий, а помимо них включали прямоугольники и круги — и последние как раз были безупречно исполнены. Лоринн пыталась наложить одну схему на другую, но тщетно — даже без специальных предметов и в непредназначенных для удовлетворения ее любопытства условий было очевидно: схемы похожи — очень, но не совсем. Очевидно, исполнитель (или исполнители) не ставили целью точное воспроизведение фигур. — А жертвы? — Пока ничего нельзя сказать о последней. На первый взгляд — лет девяносто ей было. Точно можно будет определить немного позже, или установить истинный, по метрикам. Лоринн неверяще хмыкнула. — Эта, — инквизитор потянул к себе схему, которую она держала в правой руке, — тоже что-то около этого. Пришлось, правда, попыхтеть, прежде чем мы смогли установить ее настоящий возраст. Он замолчал, с интересом изучая эскиз, затем спрятал его в папку. И аккуратно высвободил из рук Лоринн другой. — И? — раздраженно спросила она, недовольная собой, своим любопытством: мэтру Уно удалось зажечь ее любопытство, она готова была кусать кулаки, чтобы только не начать трясти его, требуя прекратить эти многозначительные паузы и понимающие усмешки. — Девятнадцать, мэтресса Лоринн. — Уно бросил папку на пол и поставил на нее ногу. — Девятнадцать лет и три дня. Она нахмурилась: — Ее день рождения имеет какое-то значение? — Не думаю. Это всего лишь незначительная деталь, и отчего-то она затронула меня сильнее всего. Не самый вдохновляющий способ встретить свой день рождения. — И… она не была девственницей? Невинной девой, все такое? Уно фыркнул. — Что за чушь вы несете, Лоринн! Вы живете в просвещенном государстве, состоите в службе и на должности, которые подчищают остатки предрассудков, буде те остаются после ваших коллег из других отделов, и вы так открыто, да еще в моем присутствии — в моем, верного служителя храма Семи Небес — предполагаете такую невероятную, ошеломительную, суеверную ересь? Полковник Лоринн угрюмо смотрела на него: инквизитор сидел в полоборота к ней, склонив голову к плечу, и пытался удержать на лице суровое выражение, но в маленьких темных глазах откровенно светилась насмешка, а широкий рот готов был в любое мгновение растянуться в улыбке. Она хмыкнула и покачала головой. — Я лично не верю, магистр Уно, помилуйте. Ни вчера, ни двадцать лет назад, ни в будущем, нужды у меня лично такой нет. Учения Семи Небес дают ответ на все вопросы, ну либо вопрошающий не по адресу обращается, если все не может дождаться ответа на какую-нибудь глупость. Но смею напомнить вам должность, в которой пребываю вот уже скоро декаду. И мне приходится иметь дело с разными людьми. Недавно, к примеру, наконец собрался с духом и покинул эту бренную жизнь один такой тип. Из ингорских, если это хоть что-то говорит вам, но тем не менее. В попытке обрести молодость упрямо пытался подобрать жертву, достойную кого-то там. Животные его не устроили, он перешел на детей. Тоже, кстати, использовал силовые матрицы. — Ах, прошу вас, — инквизитор скривился. — Те дилетантские поделки. — Тем не менее. Не знаю, изучали ли вы его дело, но на допросах он с таким жаром описывал ценность именно этого качества, оно де восстанавливает и омолаживает и что только не. — Но помер он, как и остальные необновленные. Лоринн пожевала губы. — Одно время он действительно выглядел лет на тридцать моложе своего возраста, — негромко заметила она. — И был куда сильнее. — И насколько долгосрочным был эффект? — Уно изучающе смотрел на нее и мягко улыбался. Лоринн с трудом отвела от него взгляд. — Позволю предположить, что он очень быстро и очень жестоко постарел. До такой степени, что начал опережать свой возраст как раз на то время, на которое казался моложе. Так? Лоринн с трудом отвела от него взгляд и поморщилась. Уно устроился поудобнее, скрестил руки на груди, сдержал зевок, покачал головой, разминая мышцы. — На территории Вальдорана тоже встречаются те еще затейники. Не буду перечислять учения, но для вашего… нет, все-таки и своего упокоения, мэтресса Лоринн, напомню, что это отдельные случаи, не ведущие ни к чему из ряда вон выходящему, и их, как правило, легко обнаружить и обезвредить. — Он хмыкнул. — У этих самоучек откуда-то берется желание подчинить себе весь мир и какие-то отрывочные сведения о том, как это делали до них великие предки. Эти недоучки не принимают в учет, что там и личности были покрупней, и способностей не в пример больше. Это не делает подобные случаи менее опасными, они изучаются весьма тщательно, но при этом не превращаются в нечто опасное и зловещее. К счастью. — Он помолчал немного и неожиданно оживился: — Между прочим, любезная мэтресса, я всегда был очень высокого мнения о ваших технических способностях. У вас удивительная наблюдательность, и те изменения, которое вы внесли в обустройство вашего заведения, достойны самой высокой похвалы. И все это вместе подводит меня к маленькой просьбе: если вам вдруг что-то придет в голову, если вы вдруг вспомните о каких-то подобных случаях или связях в иных областях, буду рад слышать. Договорились? — Конечно. Разумеется. Непременно. — Лоринн не спешила произносить эти слова. Она отлично понимала, что не произнести их не сможет, это наверняка вызовет подозрения у инквизитора, и как бы хорошо он ни относился к ней, это никак не повлияет на ее судьбу. И она не тянула с тем, чтобы произнести их, чтобы не вызвать ненужных и не до конца необоснованных подозрений. Уно откинулся назад с явным намерением подремать хотя бы немного, но она спросила: — Эти матрицы — насколько они похожи на те, которые создавал Артрир? Она не вздрогнула, когда он повернул к ней голову. Она не отвела взгляда, хотя впервые за все время перемещения Уно смотрел на нее не как приятный в общении, добродушный и разговорчивый собеседник — это было маской, удобной для достижения скрытых от посторонних целей. Инквизитор Уно мог в действительности быть таким человеком — во всем, что находилось за рамками его службы. Но сейчас он подвергал ее медленной и очень болезненной для Лоринн оценке, словно примерялся, как наиболее болезненно ее четвертовать. Удивительно, но лицо его — длинное и узкое, с тяжелыми бровями, небольшими глазами под ними, крупным носом и широким ртом с тонкими губами, было отлично приспособлено для улыбок, но куда больше для того, чтобы карать и приговаривать. Со стороны Лоринн было почти немыслимой дерзостью задать этот вопрос. Либо ей было бы позволено узнать это, когда Артрир поступал в ее ведение, либо это было бы возможно, только если она по прихоти Небес оказалась бы вовлечена в расследование, к которому относился Уно. Первого не случилось, второе едва ли состоится, и не нужно ей было — едва ли это самое приятное или благодарное времяпровождение. Но Лоринн хотела знать. Возможно, она хотела быть готовой оказаться полезной инквизиции, храму и Вальдорану. Уно усмехнулся, словно одобряя ее решительность и снисходя до дополнительного поощрения. Возможно, нашел одобрительной быстроту, с которой Лоринн отправилась с ним. Возможно, нашел разговор с ней полезным. Что угодно — но он усмехнулся, и его лица, смуглого, угловатого, ничего не выражающего, коснулась улыбка, и оно снова стало добродушным. — Ничего. Немного. Артрир все-таки обладал несомненным стилем, он задачи свои решал элегантно. — Уно задумчиво пожевал губы и медленно продолжил: — Эти схемы смотрятся… грубовато. Уверен, что он сделал бы подходящую матрицу куда экономнее. И… — Он взмахнул рукой. — Изящнее. — То есть он не имеет к этому никакого отношения? — Этот вопрос я хочу задать ему в том числе, — охотно ответил Уно. Лоринн собралась было задать ему еще один вопрос, но он едва уловимо качнул головой, и она осеклась. Очевидно, пределы щедрости инквизиции были исчерпаны. Хотя расспрашивать можно было бесконечно долго, но самым главным вопросом оставалось: зачем эта матрица, зачем эта схема, для чего жертва. На что, понятное дело, инквизиция отвечать не удосужится никогда. Несмотря на нежелание инквизитора дальше говорить о деле, которым они занимались, остаток спуска полковник Лоринн и Уно провели нескучно. Они болтали на самые разные темы, и Лоринн в случайные паузы отмечала, что так или иначе они все время возвращались к силовым линиям, векторам и матрицам, и она говорила куда больше, чем Уно. Явно причиной этому была не его вежливость, и при этом Лоринн не сомневалась, что Уно знает если не больше ее, так вполне сравнимо. Не было сомнений и в том, что в распоряжении храмовой инквизиции находились самые лучшие мастера любого из направлений колдовства, и дело было даже не в страхе перед жрецами или инквизицией, а всего лишь в сложности и уникальности случаев, которыми те занимались, а соответственно в возможностях опробовать все свое мастерство. И при этом Уно был искренне заинтересован во мнении Лоринн. Ей это льстило, но и настораживало, и при этом она не могла удержаться и поговорить о еще одном увлекательном случае, обсудить еще один вариант, поспорить о еще одном способе компоновать силовые линии для матрицы, предназначенной для выполнения определенных функций. Уно ногой подтянул к себе плащ. Барьер, отделявший их от служки, исчез; для Лоринн в этом не было ничего удивительного — они прошли горизонт и теперь приближались к узловой станции подземного города. Подъемная шахта заканчивалась в огромной пещере в восьмидесяти саженях ниже горизонта, и из нее им предстояло добираться до тюрьмы иными средствами. Служка у двери нервничал все заметнее, его беспокойство ощутимо заполняло капсулу, его, казалось, можно было не то что вдохнуть, а зачерпнуть в пригоршню. Неудивительно: подземный город был славен дурной славой среди жителей с поверхности, казалось, что чем выше круг, тем ужаснее сплетни. Мало кто добровольно соглашался сменить работу или службу наверху на место под землей, как бы хорошо оно ни оплачивалось. Нужно было провести немало времени, чтобы убедиться: разницы особой нет, хорошие люди, равно как и плохие, встречаются везде. Точные размеры города знал, наверное, только коронованный Вальдор или избранные жрецы храма Семи Небес. Они наверняка обладали способностями, особым колдовством, позволявшими обретать эти знания. Существовали карты, разумеется: всего Вальдорана, его отдельных провинций, городов и так далее, были карты Высокого города — их по необходимости делали объемными, и если колдун, создававший их, был достаточно искусным, то круги такой модели Высокого города двигались в точном соответствии с кругами в действительности. Существовали карты Нижнего города и шахт, подходивших к нему, которые использовались для перемещения людей и грузов, и иные, которыми пользовались инквизиция, армия или полиция — удивительного в этом было мало, империя требовала детальных сведений о своих территориях. Что полковник Лоринн, что инквизитор Уно имели доступ к ним, и последний, возможно, обладал более обширными полномочиями. В любом случае, они относились к Нижнему городу с уважением, пусть предпочитали жить в иных местах. Они знали, каким жизнерадостным Нижний город может быть, сколько развлечений, удовольствий, товаров и знакомств может обеспечить, что люди, жившие в нем, а не только служившие, были не хуже и не лучше, разве что озорнее, и от них куда чаще можно было дождаться проказ, развлечений, от которых иной обитатель Высокого города упадет в обморок, либо отчаянной смелости, которая, впрочем, и наверху была чем-то вполне приемлемым. Иными словами, что бы там ни говорили наверху, внизу живут такие же люди. И обратно: жители Нижнего города смотрели свысока на тех, из Высокого, охотно рассказывали анекдоты — в них люди оттуда попадали в ситуации, тупые настолько, что не каждый ящер до такого докатится, считали их слабаками и хлюпиками. Старая история, и она относилась ко многим народам: танигийцы считали вальдорцев зазнайками, хлюпиками до такой степени, что помести их на две недели в деревеньке в двух часах от танигийской столицы, и вальдорцы уже через три дня взвоют, что замерзли, им страшно и тоскливо. Вальдорцы тоже охотно рассказывали о любви танигийцев к крепким напиткам и курениям, дурманившим мозг в ущерб работе. Оранейцы любили сплетничать о кринийских князьях, а те готовы были платить самоцветами за сплетни о жрецах Семи Небес. Наверное, нужно было прожить хотя бы четыре десятка лет, служа то тут, то там, чтобы радоваться каждому новом дню, где бы он ни начинался или заканчивался. Для полковника Лоринн суетливость, беспокойство служки не были чем-то новым. Она предпочитала подниматься и опускаться в капсулах, относившихся к ее или смежным службам: в них водители были куда спокойней, управляли уверенно и не боялись добираться до самого верхнего уровня; единственным недостатком был график, по которому они двигались, поэтому иногда, когда ее служебное время выходило за границы положенного, она пользовалась и частными службами. Уно с интересом смотрел в окошко, совсем перестав обращать внимание на служку, правда, папку положил на колени, а сверху набросил плащ и руку спрятал в складках — Лоринн была уверена, что он готов был активировать какое-нибудь гадкое колдовство, если кто-то посмеет напасть. Сама она сложила руки на животе, правую поверх левой, а на ней развернула перстень с атакующей матрицей — на всякий случай. Уно одобрительно хмыкнул, а вслед за ним кивнула и Лоринн: несмотря на откровенное нежелание спускаться ниже горизонта, служка отлично справился с управлением, и капсула остановилась мягко, словно опустилась на пышную перину. Лоринн вышла первой, инквизитор отсчитал служке оговоренную сумму и вышел. Капсула почти сразу начала подниматься, хотя могла забрать несколько вполне платежеспособных и даже щедрых пассажиров хотя бы до горизонта. Их ждали все те же два поста, и только крупная, заметная инквизиторская гривна, которую Уно повесил на грудь, спасла их от тщательной проверки. Из-за освещения все казалось подкрашенным то ли желтым, то ли зеленоватым цветом. Кожа на лице инквизитора казалась лиловой, и брови, скулы и нос отбрасывали хищные тени. Он позволял Лоринн вести его, сначала к внешнему посту, и терпеливо дожидался, пока она не вернулась и коротко сказала: «Сейчас нас заберут». Он поблагодарил ее и обвел глазами многолюдную площадь вокруг шахты. В точности повторяя ее внешние границы, на площади выстроились ларьки со всевозможными товарами, и рядом с ними толпился народ. Ближе к шахтам, под шатром из светящихся лент в сопровождении нескольких дудок и домр танцевали люди, еще дальше циркачи демонстрировали свое мастерство. Уно не без интереса наблюдал за ними. — Только здесь на одной площади жрец о трех рогах может выпить пива с бандершей и похаять на пару с ней кого-нибудь из Вальдоров. Отличное место, — широко улыбаясь, сообщил он полковнику Лоринн, застывшей рядом с ним. У нее от неожиданности приоткрылся рот, Уно подмигнул ей. — Я с удовольствием выпил бы местного пива и даже станцевал с вами круг кадрили, но… Он покачал головой и поморщился. — Наверное, и после премилой беседы с Артриром мне будет не до этого. — Помолчав немного, он поправился: — Особенно. Так, наверное, будет вернее. Лоринн сцепила руки за спиной и расправила плечи, застывая в почтительном внимании. Слова инквизитора — и небеса с ним, они могли быть знакомы много времени, не сомневаться в хорошем расположении друг ко другу, но он оставался инквизитором — могли вырваться случайно, но скорее всего были проверкой, и Лоринн очень не хотела провалить ее. Чтобы перемещаться между кругами, использовались не только экипажи в подъемной шахте, но и летучие ящеры — огромные пресмыкающиеся об одной или двух парах когтистых лап и с размахом крыльев в несколько саженей. В зависимости от породы, возраста, количества колдовства, которое было применено, чтобы их вырастить, ящеры могли поднять либо одного человека, двух, а то и дюжину. Ближе к внешним краям кругов для них выстраивались огромные ангары, и там же обитали кучера для них, лекари-колдуны и дрессировщики. Это не значило, разумеется, что достаточно было купить такую тварь, чтобы тебя подпустили к краю круга и позволили подняться или спуститься на другой. Охранники зорко следили, понятное дело, чтобы к кругам не причаливал никто чужой либо никто, не заявленный предварительно в охранном ведомстве. И точно так же были строго определены места, куда разрешалось прибывать ящерам, и они были обустроены специальными площадками для тварей, навесами, под которыми можно было дождаться своей очереди или просто понаблюдать за полетами. Иные места по краям кругов были мало приспособлены для этого: там то горы мешали, то густые леса, охранная полиция совершала свои патрули, и любая попытка без разрешения пристать к кругу могла закончиться очень плачевно для желающего. Это не значило, что попытки не делались — бывало, но редко, и успешных было пренебрежительно мало. Это не значило, что контрабанда не преуспевала — но для нее применялись иные методы, впрочем и в ней доля успеха была не так велика, и благодарить за это следовало не только полицию, но и колдовские плетения, оказывавшиеся подчас абсолютно успешными. Великий город тщательно охранялся не только по собственным семи периметрам, но и на земле находились немало служб, следивших за полетами на расстоянии одной, пяти, двадцати и так далее верст. Правда, было исключение. Слуги императорской семьи могли перемещаться почти беспрепятственно; это не значило, что их никогда не подвергали проверкам — сами Вальдоры расценили бы это как преступное небрежение, но их опознавали сразу, пропускали в первую очередь, и в случае если рядом с пристанью кружили несколько ящеров, именно тому с императорским гербом в первую очередь позволяли опуститься на площадку. Собственно, на некоторых уровнях внутри кругов точно так же были оборудованы площадки, но либо они были собственностью императорской семьи, либо нужно было платить огромные, баснословные деньги за пользование ими, чего не мог позволить себе практически никто. При этом Вальдоры тоже платили арендную плату за пользование такими площадками, и она предсказуемо была ничтожной, но — все-таки взималась. Одной из таких площадок воспользовался Эмиран Вальдор, чтобы быстро и не особенно привлекая к себе внимание добраться к Храму: к подъемной площадке он наверняка следовал бы в сопровождении многих десятков пар глаз, и на самом верху его точно так же встречали бы многие служители храма. Управление летучим ящером было искусством, подвластным немногим, и человеку, лишенному способностей к колдовству, неподвластно. Ему учились долго, но нередко случалось, что опыт обращения с одним ящером совершенно не подходил для другого, и приходилось утомительно, болезненно и кропотливо переучиваться; бывало такое, что ящер линял, вырастал на полсажени — и предыдущий опыт оказывался недействительным. Иными словами, куда проще было пользоваться подъемниками или ящерами с собственным кучером. Эмиран же в младенчестве обзавелся собственным ящером, учился летать вместе с ним и пережил уже три линьки. Его ящер был огромной добродушной тварью, насколько это вообще было применимо к ящерам, в чьей пасти было натыкано острых зубов с ладонь длиной, но когда удавалось опуститься на самую землю, он радостно опускался на траву и блаженно терся о нее огромной мордой, наслаждаясь травой, солнцем и теплом. Если Эмиран был настолько щедр, что снимал с него сбрую полностью, ящер счастливо валялся по траве, а если они останавливались на берегу озера, то готов был провести часы в воде. И он был всегда рад размять крылья. Эмиран пришел в ангар к нему, ящер приоткрыл глаз и совсем немного пасть, отчего начало казаться, что он довольно ухмыляется. Служки засуетились, надевая попону, седло, упряжь, ящер сидел на задних лапах, лениво помахивая огромными крыльями и смотрел на Эмирана — и ему казалось, что во взгляде этой рептилии поблескивало озорство. Эмиран пошел к выходу, и ящер последовал за ним, громко топая задними лапами, держа короткие передние прижатыми к груди. На площадке, с которой они собирались взлететь, Эмиран подошел к ящеру, потянулся к его морде, ухватил за нижнюю челюсть и шутливо подергал. — Полетим на самый верх, Альбор. На самый верх, и не вздумай дурить. Понял? — строго сказал он и похлопал ящера по груди. Тот громко клацнул зубами в ответ и помотал головой. — Не дурить, я сказал! Чем быстрее доберемся, тем лучше. Альбор недовольно заворчал в ответ, но послушно опустился на пол. Эмиран надел защитный комбинезон, маску, очки и шлем и забрался в седло. Служки помогли ему пристегнуться и закрепили перчатки. Ящер посмотрел через плечо и послушно пошел к площадке, когда Эмиран кивнул. Он все еще держал крылья сложенными, но они уже подрагивали в предвкушении. Служки открыли ворота, выпуская их, и двое, одетых достаточно тепло, чтобы выдержать несколько минут взлета на открытом воздухе, выбежали на нее, чтобы проследить за взлетом. Они встали близко к внешнему краю площадки, осмотрелись, и один подал знак взлетать. Ящер послушно пошел к краю, сначала неторопливо, затем быстрее, его шаги были ощутимо тяжелыми, грохот от них Эмиран слышал даже сквозь шлем, к краю площадки он бежал, Эмиран больше по привычке, чем необходимости схватился за седло, готовясь к первым минутам — они всегда были падением, и Альбор мог здорово поозорничать в это время, камнем падая вниз. Но падение длилось всего ничего, Альбор расправил крылья, ловя потоки воздуха, и начал парить. Далеко внизу плыли тяжелые грозовые тучи, где-то на западе они изливались на землю дождем; с высоты седьмого круга сложно было разглядеть землю — ее почти всегда скрывали облака, но если устанавливалась ясная погода, взгляд простирался чуть ли не до внешних границ Вальдора. Выше смотреть смысла не было: ни один дирижабль не способен было взлететь выше храма на вершине Высокого города, ни один ящер не рисковал забираться так высоко, а небесный свод выше почти всегда был бархатно-черным с рассыпанными по нему бисеринами звезд. Эмиран попытался разглядеть под крыльями Альбора, что или кто подлетало к нижним кругам, но разглядел посыльных ящеров и небольшой дирижабль с гербом купеческой гильдии сверху. Альбор лениво взмахнул крыльями, и Эмиран сосредоточился на подъеме: его ящер мог быть куда умнее многих других и, как казалось Эмирану, отлично понимал, куда им нужно лететь и как быстро, наверное, и сам смог бы добраться, но от наездника в любом случае зависело очень многое, в том числе и управление силовыми линиями, без которых полеты на такой высоте даже для ящеров были просто невозможны. Им пришлось огибать полтора десятка верст, прежде чем он смог опознать площадку рядом с храмом. Альбор поднялся еще немного и начал планировать к ней. На площадке уже стояли трое охранников с факелами, указывая, куда ящеру следует направляться. Императорский герб на груди ящера был достаточным пропуском, и Альбора сразу повели во внутренние помещения. Он выдохнул, тряхнул головой и опустился на теплый пол. Эмирану помогли расстегнуть ремни, он спрыгнул на землю и погладил ящера по морде. Тот лениво подобрал крылья и боднул его. Эмирану помогли снять комбинезон, он надел камзол и набросил плащ. Он надеялся, что Семирогий не занят чем-то невероятно важным или не намерен заниматься таковым в ближайшее время и сможет уделить ему пару часов. И он малодушно надеялся, что Семирогий просто хотел поболтать с кем-то, кроме жрецов и поэтому раздражил его любопытство таким недостойным способом. Семирогий жрец сидел в небольшом библиотечном зале за алтарным кругом, при этом очень высоком, уходившем вверх на дюжину саженей и заканчивавшемся прозрачным куполообразным потолком. В зале этом на столах в центре лежали важнейшие ритуальные книги храма Семи Небес, вокруг них кресла и стулья; стены были до самого верха убраны шкафами с многочисленными книгами, которые содержали разнообразные толкования ритуальных книг. Семирогий сидел в кресле, торжественная мантия все еще была на нем, но тиара с семью рогами была уже спрятана в сокровищнице, вместо нее на полностью лысой голове — ермолка с символами семи небес. На столе перед ним лежал открытым альбом с погодными матрицами, рядом стояла огромная кружка с квасом, Семирогий держал руки сложенными домиком, постукивал кончиками пальцев и задумчиво смотрел на них. Когда Эмиран вошел, он поднял на него полусонный взгляд. — Ты позволишь мне присоединиться к тебе? — спросил Эмиран вместо приветствия. Он подошел к столу, но не спешил садиться в кресло. Семирогий не спешил указывать на него; он спросил лениво: — Я могу запретить тебе присоединиться ко мне? — Ты найдешь способ, если тебе взбредет в голову, — невозмутимо ответил Эмиран. Сняв плащ с плеч, он бросил его в кресло и прошелся по залу, глядя в книги, лежавшие на столах разложенными. Семирогий поднял брови и усмехнулся краешком рта, затем позвонил в колокольчик, стоявший на столе рядом с кружкой. В зал вошел один из младших служителей при храме, склонился к Семирогому, тот распорядился принести чай для принца и других. Служитель ушел; Эмиран удивился: — Других? — А ты хотел посплетничать со мной наедине? И о чем же? Или ты жаждешь излить мне твою душу? Что же ты натворил такого за последние три часа? — Семирогий опустил руки на подлокотники и повернулся к Эмирану. — Ты говорил о странных нитях судьбы… предназначениях, лапах у куриц, ветках у тополей. Ты пригласил садовников? — Я вижу то, что я вижу. Это иногда следует донести до упрямых голов, на которые часто оказываются надеты императорские короны, иногда это опасно. Иногда я просто записываю это в книги и закрываю их, разве что потом сверяюсь, сбылось ли то, что я видел. Многие узлы разрешаются сами по себе, но иногда что-то меняется в нитях судьбы. Иногда лучше знать, чтобы быть готовым к чему-то… — Семирогий развел руками. — Это что-то может быть странным, необычным. Или единственным в своем роде. Он замолчал, потому что в зал вошли трое — двое Шестирогих и глава инквизиции. Шестирогие несли на своих плечах обычные, не торжественные мантии, но глава инквизиции был в парадном мундире. Они склонились в торжественном поклоне перед Эмираном, Шестирогая произнесла привычную приветственную фразу с благословениями роду Вальдоров и их землям, глава инквизиции торжественно кивнул, когда она замолчала. — Благодарю вас и принимаю, да будет наш род и наша земля вечно благоденствовать, — ответил Эмиран, внимательно глядя на главного инквизитора. Тот отвечал ему преданным и бесхитростным взглядом, который для людей хорошо с ним знакомых очень плохо соотносился с его физиономией и натурой. Главный инквизитор, повинуясь молчаливому распоряжению Семирогого, убрал альбом на другой стол. Шестирогая обратилась к Эмирану с вопросом о самочувствии молодого императора и его настроениях. Эмиран отвечал, краем глаза следя за Семирогим и главным инквизитором. Они не приятельствовали — Семирогий на много лет пережил тех людей, которые когда-то давно смели называться таковыми; Таир Мондалар, впрочем, начинал мальчиком на побегушках при Семирогом — тогда на его тиаре было всего пять рогов, — и с тех пор неотступно находился при нем, сначала исполняя мелкие поручения, затем будучи послушником при храме, служителем, студентом в академии, вознамерился было стать жрецом в храме, но Семирогий отказался благословлять его наотрез. Мондалар задумался о храмовой инквизиции, и Семирогий благословил его сразу же. Ариан пытался было воспротивиться назначению Мондалара главой инквизиции — молод-де, с почти отсутствующим опытом придворной жизни, Семирогий ничего не сказал. Более того, он отказывался говорить с Арианом более трех месяцев, до тех пор, пока Ариан не подписал указ о назначении Мондалара. Иными словами, главный инквизитор был далеко не молод, став, наконец, во главе этой службы, но что есть молодость для человека, крайне близкого к Семирогому жрецу? Эмиран неплохо знал его и всегда удивлялся мнению Ариана о придворной неопытности Мондалара — тот мог позволить собеседнику думать, что простоват, немного неловок и не обладает безграничными связями, но только когда это соответствовало каким-то его тайным целям. Поэтому наивный взгляд Мондалара не мог вызывать ничего, кроме смеха, тем более он получался куда хуже, чем тот считал, и очень плохо вязался с блекло-серыми глазами и суровым лицом с дубленой кожей, в которое намертво въелось мрачное, подозрительное выражение. — И одно дело, Эмиран, когда нечто вижу только я. — Семирогий продолжил говорить, словно не сомневался, что остальные осведомлены о их беседе. — Семь Небес иногда словно задаются целью испытать мое тщеславие, и оно велико, очень велико… чем старше я становлюсь, тем отчетливее понимаю, насколько недостоин этого места, этого храма, этой мантии и тиары. Они позволяют мне видеть невероятные вещи, далекие настолько, как те Ингорские земли, которые мы можем видеть в хорошую погоду. Но знаешь, чем дальше отстоит нечто, тем больше возможность изменить путь, передумать и не дойти, как хотел вначале. Мы не идем вперед или назад, Эмиран, мы просто идем. От узла к узлу, от гостиного двора к харчевне. Возможно даже, мы можем идти от понедельника к пятнице, а можем от четверга ко вторнику. Понимаешь? — Он поднял руку и задумчиво посмотрел на пальцы, затем продолжил говорить, широко расставляя их: — В каждом узле соединяются самые разнообразные вероятности, а сколько исходит из них… Небеса, я вижу сотни, но мой учитель в конце жизни говорил о десятках тысяч! И я подозреваю, что он щадил мой неокрепший ум, а на самом деле их много, много больше! — И мы находимся в таком узле? — мрачно спросил Эмиран. Семирогий медленно покачал головой. — Мы все время находимся в таком узле, потому что мы и есть такой узел. Каждый раз, когда мы где-то замираем, можно потянуть за тысячи разных нитей или пойти в тысячу разных направлений. Или… миллион. И от этого сдвигается весь мир, потому что весь мир движется вместе с нами, но и мы движемся вместе с ним. И мы приходим куда-то и снова замираем. И — следующий шаг. И так бесконечно. Я могу видеть направление, иногда даже предсказать, что случится потом и через два шага после потом. Иногда я успешен, иногда это было бы верным в ином случае и даже в ином мире. Или с иными людьми. Эмиран зашагал по комнате. Семирогий продолжил: — Знаешь, как деревья в лесу могут вырасти очень близко друг к другу, и их ветви переплетутся так, что срастутся, и невозможно определить, где чья, так и люди. Так и события. Иногда что-то происходит, и ветки отсыхают, или из них неожиданно начинают расти новые деревья. Это естественный ход, и мне не позволено мешать ему. Не для этого на мою голову возложена тиара с семью рогами. Но иногда ко мне приходят мои братья и сестры и делятся тем же, что начало беспокоить меня. И тогда я вынужден что-то предпринять. Эмиран резко остановился и развернулся к нему: — Что именно? Семирогий кивнул Шестирогой. Та отставила чашку. — Меня давно не оставляет странное видение, ваше императорское высочество, — негромко произнесла она. Эмиран знал ее давно, с детства, она учила его западным языкам, затем на ее голову была водружена тиара с пятью рогами и на ненаследного принца не осталось времени. И у нее был удивительный голос: Эмиран обожал слушать сказки и истории, которые она читала ему, не особо вникая, что именно ему читали, это низкий, чистейший, объемный и богатый оттенками голос, которым Шестирогая владела в совершенстве. Она могла вполголоса произносить речитативы молитв Семи Небесам, и Эмирану казалось, что факелы вокруг алтаря горели ярче, ровнее и бодрее; когда Семирогий благословлял Шестирогую возглавлять открытое служение Семи Небесам, ее голос без особых усилий заполнял площадь, ровным облаком расстилался над ней и без особого колдовства был слышен каждому. Но даже просто сидя за столом, негромко говоря на будничные темы, она могла очаровать своим голосом кого угодно. Сейчас она звучала самую малость озабоченно, но присущая ей невозмутимость все же не оставляла ее. Немного помолчав, подбирая слова поточнее, она продолжила: — Оно приходит слишком часто, чтобы не обращать на него внимания, и оставляет впечатления сильные для простого наваждения. Семирогий попросил меня поделиться им с вами, как я уже поделилась с моими братьями и сестрами. — Шестирогая смотрела прямо на Эмирана, он же после ее слов глянул на Семирогого — тот снова изучал кончики пальцев. Эмиран кивнул ей. — Мы часто смотрим на небо здесь, на самом верху Высокого города. Семь небес позволяют нам видеть чистоту, простирающуюся за куполами нашего храма, вокруг него и вокруг семи кругов Высокого города. Я же вижу не этот благословенный иссиня-черный, лазурный или серебристый шелковый бархат, ваше величество. Я вижу нечто сизое, зеленоватое и… — Шестирогая опустила глаза, плотно сжала губы и перевела дыхание. — Пористое. Словно изъеденное временем или паразитами. Гнилой цвет, гнилая форма, гнилое содержание, и эти поры… Вместо неба, принц. Эмирана передернуло. Она с трудом сдерживала гримасу отвращения. Семирогий сидел, опустив голову и держа руки на подлокотниках кресла. — И насколько видения Шестирогой Сестры подтверждаются вашими видениями? — мрачно спросил Эмиран. — Это уже неважно, — меланхолично отозвался тот. — Я вижу не то же, что сестра, — тихо подхватил Шестирогий, древний старик, ходивший с огромным трудом, предпочитавший не появляться на людях, но сохранивший удивительную ясность ума и пользовавшийся уважением Семирогого и других жрецов с шестью и пятью рогами на тиарах. — Но ощущение какой-то пористости, неудержимого умножения вероятностей, о которых говорил почтенный семирогий брат, оно отчетливо, мой принц. Эмиран сел за стол. — Я не могу не спросить этого. Как давно вы изучаете эти видения? Точнее… — Он помолчал немного. — Точнее стали ли известны вам видения друг друга до смерти Ариана или только перед коронацией Константа? — Я бы говорил о времени, когда болезнь покойного императора стала очевидна ему, — подумав, произнес Шестирогий. Мондалар едва заметно кивнул. — Они связаны? Семирогий, они связаны? — вскинулся Эмиран. Тот медленно покачал головой. — Я не могу подтвердить этого. Не могу с совершенной уверенностью сказать, что это никак не связано, но подтверждать не собираюсь тем более. — Семирогий потянулся за огромной кружкой, которая была чуть ли не до краев полна, и поднес ко рту. — Ваша мать была очень больна перед тем, как был зачат Ариан, и не до конца оправилась. Возможно, это стало причиной. Возможно, Ариан должен был жить на земле, а не в седьмом круге, возможно, Семь Небес сочли, что его путь следует завершить. Иногда ручьи, текущие совсем рядом друг от друга, так и не сливаются в один полноводный ручей. Впрочем, мы слишком немощны, чтобы видеть мир во всей его сложности. Сестра, брат, ваш чай стынет. Не предлагаю тебе сладости, Эмиран, они — подарок дворцовой кухни, но чай заварен нашими детьми. Попробуй. Как поживает юный император? — Пребывает в полной растерянности. Все еще. Не уверен, что это изменится в ближайшее время. Впрочем, ты короновал его, Вальдорские символы власти приняли его, и храм на стороне нового императора. Я ведь не ошибаюсь, и храм действительно на его стороне? — Эмиран вопросительно поднял бровь, с усмешкой глядя на Семирогого. — Храм на стороне Вальдорана и Вальдоров, верных ему, — согласно кивнул Семирогий, невозмутимо улыбаясь. — Отчего-то я совершенно не удивлен твоему ответу, благословенный. — Эмиран хмыкнул и поднес ко рту чашку. Через некоторое время жрецы ушли, в зале остались Семирогий и Мондалар. — Ты ведь остался доволен тем, как Вальдоран принял Константа, — произнес Эмиран. — Это ничего не значит. — Семирогий пожал плечами и допил квас. — Пока я вижу, что Вальдоран в надежных руках. Возможно, Констант повзрослеет и будет достойным своих предков — лучших из них, возможно, выберет пути, которые поведут его в иные земли. Мы узнаем о будущем, только когда прибудем туда. Возможно, если мы прибудем в будущее, которого я боюсь, Констант станет иным человеком, которого не знаем ни ты, ни я. На все воля Семи Небес. Эмиран подался вперед. — Тогда объясни мне, Семирогий, отчего ты не прогоняешь меня прочь по своему обыкновению, когда прекратил говорить «ни да, ни нет», а держишь при себе, да еще требуешь, чтобы Мондалар присутствовал при этом? — Потому что Таира привлекли странные события, которые и мне кажутся очень странными. Он докладывал тебе в свое время об одном уникальном колдуне, который натворил немало дел, прежде чем инквизиция смогла арестовать его? Эмиран склонил голову к плечу, подозрительно глядя на Семирогого и очень внимательно следя за Мондаларом. Тот, впрочем, сидел, не шевелясь, словно разговор не о нем шел совершенно. — Не о том ли, который жаждал твоего внимания все то время в суде? Очень непредусмотрительно с его стороны. Очень предусмотрительно с твоей никак не отреагировать на мольбы о встрече и, возможно, милостивом прощении от имени Семи Небес, полученном из рук самого Семирогого жреца. — Помилуй, — мягко улыбнулся Семирогий. — Если я правильно прочитал протоколы допросов, на милосердие и прощение Семи Небес ему было наплевать совершенно, он был уверен в своих силах куда больше. Едва ли изменился, несмотря на некоторые, хм, обстоятельства. Насчет воплей о встречах со мной тоже не уверен, то ли твои шпионы придумали совершенно странную историю, от которой холодеет кровь, чтобы тем самым отвратить от храма, то ли ты читал все те протоколы допросов задницей, а не глазами. Меня не удивило бы, если имели место обе этих вероятности. Дело не в этом. Он был выдающимся колдуном. Не могу не признать этого, Эмиран, и не нужно хмыкать. Мы не только на небесах звезды считаем, но и занимаемся все тем же колдовством. Держать Высокий город в приличном состоянии одними молитвами невозможно, ты отлично это знаешь. Честно признаюсь. Если бы Артрир согласился сотрудничать с храмом, а не со своими демонами, это было бы самым успешным приобретением для нас всех. Человека его таланта еще долго не пошлют нам небеса. Но не о том разговор. Он махнул рукой в сторону прокурора, и тот благодарно кивнул Семирогому, переместился на край кресла, откашлялся и начал: — Поведение Финниана Артрира, его поступки и интересы являлись объектом не только внехрамовых служб, но и храма по самым разным причинам, ваше величество. Его жестокость, изобретательность и дерзость, с которыми он создавал новые матрицы и искал новые способы применения линий силы бесспорно остается объектом изучения. К нашему счастью и во славу Вальдорана об этом прознали совсем немногие, иначе это вылилось бы в крайне неприятную для нас всех реакцию подданных. — Он начал говорить глуше и медленнее: — И мы сейчас делаем все возможное, чтобы имеющие место сейчас случаи не распространились за пределы наших зданий. — Он в тюрьме. В нижнем городе… даже под ним! — Эмиран нахмурился, мрачно глядя на него. — И мои лучшие служащие проверяют это. Нет оснований думать, что он сбежал, никаких, ваше высочество. Тем не менее. — Чушь какая-то. Значит ли это, что некий подражатель Артрира пытается добиться славы, которой был лишен его кумир? Но вы оба подтвердили мне, что сведения о нем охранялись похлеще верхнего дворца. Тогда что? Мондалар посмотрел на Семирогого и после его кивка продолжил: — Можно говорить о подражании только условно, ваше величество. В обоих случаях использовались некие диаграммы, матрицы, и в них можно установить определенное подобие. — Определенное? — хмуро уточнил Эмиран. — Они скорее всего направлены на достижение одной либо схожих целей, — пояснил Семирогий. — Скорее схожих. Возможно, эти цели дальше отстоят друг от друга, чем мы думаем, возможно, мы ошибаемся. Я не уверен, что ты правильно прочитал заключения экспертов, но они признались, что могут только предположить, для чего именно они могут служить. А сам Артрир молчал. — И мы точно так же не можем с точностью определить степень подобия этих матриц. Потому что схожий рисунок силовых линий в разных контекстах может служить разным целям, — добавил Мондалар. — А это мы сможем узнать только от автора этих матриц. Или авторов. — И как далеко вы отстоите от того, чтобы познакомиться с ними лично? — спросил Эмиран. Мондалар смиренно опустил глаза. Семирогий задумчиво посмотрел на купол — он потемнел, солнце, очевидно, скрылось по другую сторону земли. — Что вам нужно, чтобы это случилось как можно скорее? — спросил Эмиран. — И не вздумайте говорить об особых полномочиях. Семирогий, у твоих цепных псов их уже больше, чем у меня и Константа, вместе взятых. Семирогий только слабо улыбнулся на это. Один из цепных псов ехал в повозке, которую по подземным дорогам тянул огромный четырехлапый ящер. Этот казался медлительным, хотя при необходимости мог двигаться очень быстро, у него была толстая чешуя, которую непросто было пробить, и он мог выжить под обвалом из камней, которые в отдаленных туннелях изредка случались, и рядом с ним вполне могли спастись люди; ящер был подслеповат — под землей в остром зрении нужды не было, но обладал невероятно развитым обонянием, что помогало без усилий передвигаться по разветвленным лабиринтам. Уно и полковник Лоринн почти прибыли к месту назначения; Лоринн угрюмо молчала, Уно часто моргал, прогоняя остатки дремы. Охранники у ворот громко приветствовали Лоринн, но, разглядев гостя, осеклись. Самый смелый выдавил: «Добрый день, мэтр инквизитор». Полковник Лоринн распорядилась изготовить Уно пропуск, сама в это время пригласила к себе в кабинет. — Я допускаю, что не существует никакой необходимости требовать от вас соблюдения особых мер предосторожности, мэтр Уно, но все же позволю напомнить вам о них. Инквизитор согласно кивнул. Он тоже не считал лишним напомнить себе, что именно может его ждать, а заодно — что даже знакомая очень хорошо с Артриром, бесконечно благоразумная и предусмотрительная, очень опытная Брионна Лоринн могла что-то просмотреть, а поэтому следует быть очень осторожным. Через некоторое время пропуск был вручен инквизитору, и он в сопровождении Лоринн и четырех охранников отправился на нижний уровень тюрьмы, где был заключен Финниан Артрир. Они спускались бесконечно долго, шли по коридору, обитому специально обработанным инертным железным деревом с искусно наложенными поверх и почти незаметными неподготовленному глазу силовыми линиями, преодолели несколько постов, на которых их тщательно контролировали, хотя извинялись перед Лоринн и инквизитором. Перед последней дверью, толстой, сделанной из листового железа и укрепленной мощными завесами, снабженной хитроумными замками, Лоринн сказала: — Мы все еще можем вернуться, мэтр инквизитор. Уно кротко улыбнулся: — Я не могу позволить себе этого, мэтресса Лоринн. Да хранят нас небеса. Она кивнула и велела охранникам на последнем посту открыть дверь.