Враг коленопреклоненный

Дверь открывалась медленно, словно кто-то не позволял ей с другой стороны, упираясь всеми конечностями и противостоя усилиям охранников. Лоринн, стоявшая перед инквизитором, бросила через плечо опасливый взгляд. Она стояла неподвижно, дожидаясь, когда проем откроется достаточно, чтобы пройти ей и Уно, усердно пряча свою нервозность, но кулаки у нее то сжимались, то разжимались, и инквизитор, стоявший за ней с неожиданной, неуместной безмятежной улыбкой, негромко произнес ей на ухо: — Вам нет нужды идти дальше, мэтресса. Я буду тщательно следовать вашим распоряжениям, и наверняка ваши люди присмотрят за мной. Уверен, у вас и наверху найдется немало дел, требующих вашего непосредственного внимания. Прежде чем заговорить с ней, Уно сложил пальцы в замысловатой фигуре, потирая при этом кольцо на мизинце, и все, что он или человек, к которому он обращался, произносили, превращалось для окружающих в невнятное бормотание. Лоринн знала об этой уловке и про себя нахмурилась, ощутив благодарность за неожиданную тактичность инквизитора. Она кивнула и шагнула в сторону. — Насколько мое присутствие необходимо за этими дверями, мэтр инквизитор? — спросила она. — Одному войти туда куда проще, чем двоим, и займет не в пример меньше времени. Он в ответ пожал плечами. — Совершенно не необходимо, полковник. Я уверен, что вы можете полностью и всецело положиться на ваших подчиненных, — с готовностью ответил он, и в его голосе она уловила мягкую, добродушную совершенно не увязывавшуюся с местом и человеком усмешку. Это вполне могло быть своеобразной защитой перед чем-то или кем-то, способным ввергнуть в отчаяние и подготовленных людей, либо такова была натура магистра Уно, тут трудно сказать наверняка; полковник Лоринн знала его недостаточно хорошо, чтобы быть в состоянии дать ему полноценную характеристику; в любом случае, к ней вернулась уверенность, которая, пусть и разбавленная глухим страхом: что будет, если заключенный окажется настолько опасным, что сможет нанести некий ущерб инквизитору, к примеру, — но полковник Лоринн начала отдавать распоряжения привычным непоколебимым и решительным голосом. Дверь медленно закрылась, по ту ее сторону остались Лоринн и охранники, сопровождавшие их вниз, по эту — посменно находившиеся в самом низу. Казалось, они приспособились к этому подземелью не хуже ящера, доставившего его к воротам тюрьмы. Они все как один были не самого большого роста, но очень ширококостными, со сравнительно короткими ногами и длинными руками, их маленькие глаза, подозрительно изучавшие Уно, прятались под широкими бровями. Уно терпеливо дожидался, пока все замки будут тщательно закрыты и один из охранников станет рядом с ним и произнесет низким, рокочущим голосом: — Можем выдвигаться, мэтр инквизитор. Не обращая больше на него внимания, охранник зашагал в глубь уровня. Причем он шел ровно посередине коридора, его голова не двигалась, но по напряженным плечам и рукам, по пружинившим коленям было очевидно, что он очень внимательно следит за каждым шорохом, каждым всполохом света, какой только можно заметить. Коридор был ярко освещен, и по обеим его сторонам через неравномерные промежутки были сделаны ниши, в которых стояли механомагические големы. Не самая умная затея, по мысли Уно: если Артрир окажется настолько ловок, что сможет выбраться из камеры, то и перехватить управление этими големами для него не составит труда. Впрочем, расчет был на то, что механомагия не относилась к его сильным сторонам, но мало ли что изменилось за время заключения. Могло оказаться, что его изолировали недостаточно, и внутреннее зрение, которое у Артрира отличалось удивительной точностью, обострилось еще, несмотря на все зеркала и стены. Могло случиться, что он от скуки, из упрямства или в силу увлечения придумал нечто, делавшее тщетными все ухищрения разработчиков големов, направленные на то, чтобы те подчинялись только носителям амулетов. Или что угодно еще — иными словами, пичкать оружием помещения, рядом с которыми находится ловкий из ловких колдунов, развивший в себе и способность к инструменторике, было несколько самонадеянно со стороны придумывавших эту слепую кишку. Уно не сомневался в способностях многих архитекторов и инженеров, включая Лоринн; при этом он куда больше был уверен в изворотливости человека, до которого идти оставалось немногим больше десяти саженей. Путь им преградила еще одна дверь. Охранник остановился и развернулся к Уно. — Мэтр инквизитор, нижайшее почтение храму и его карающим ладоням, но тут следует выполнять не ваши желания, а наши требования. Близко не подходить, ничего не обещать, не пытаться спорить. За вами будут наблюдать. Без этого к нему никого не разрешается пускать. Если нам покажется подозрительным ваше или его поведение, беседа будет прервана. Охранник угрюмо смотрел на него, колеблясь, добавить ли что-нибудь еще, что он сам считал жизненно важным, вроде: «Не верить ни единому его слову, ни единому!» — но не решался. Слава о злопамятности всех обитателей верхних кругов ходила давно и приукрашалась с примечательной регулярностью, и едва ли магистр-храмовик, мастер карательных дел не из последних одобрил бы дерзкие речи, подтекстом к которым шло сомнение в его осмотрительности. Из-за этого замешательства перед дверью воцарилась напряженная, неловкая тишина. Инквизитор кивнул и положил руку на грудь, на гривну и три раза похлопал по ней, сосредоточенно глядя перед собой. Гривна, помимо удостоверяющей функции, могла выступать дополнительной защитой от неожиданных, нематериальных способов воздействия, и именно они были активированы таким образом. — Открывай, — негромко приказал он. Воздух вокруг них ощутимо похолодал, но длилось это считанные мгновения — достаточно, чтобы ощутить, не слишком много, чтобы определить, что за колдовство было применено. Охранник втянул голову в плечи и повернулся к инквизитору спиной. Уно тщательно избавлялся ото всех посторонних мыслей. Он был уверен в разнообразных способностях Финниана Артрира, но сомневался, что тот способен читать мысли; это, впрочем, считалось что в храме, что в академии при нем невозможным, потому что сама природа мыслей оставалась непознанной. Уно доводилось присутствовать на многих диспутах, на которых присутствовали видные ученые из академии и высшие жрецы. Не Семирогий — тот очень редко покидал храм, но Шестирогие не гнушались поспорить с учеными или просто обсудить с ними многословно и мудрёно что-нибудь незначительное; заклинание, применимое только для развлечения, но сделанное невероятно сложно, могло стать поводом для многочасовой дискуссии. Иное дело, когда это же общество собиралось для установления неких основополагающих истин, к которым относилась природа мысли. У Семирогого наверняка были свои соображения на этот счет, но он отказывался делиться ими с кем бы то ни было, но вообще эфирная, струнная или какая-то иная псевдоматериальная природа мысли считалась если не ересью, так добросовестным заблуждением. Иное дело, что человек опытный, способный улавливать самые незначительные изменения в мимике человека или жесты — или даже запахи, замечать испарину, как ведут себя зрачки и брови, и подобное, обонять изменения телесного запаха, и толковать все это, получал себе в подспорье мощный источник сведений. Иногда для этого необязательно быть колдуном, достаточно глядеть прямо перед собой, замечать и сравнивать. Но Уно не хотел, чтобы посторонние мысли перебивали главную цель, из-за которой он совершил сложное путешествие и оказался в глубочайшей яме; он не хотел становиться развлечением для Артрира, даже если это окажется вожделенной платой. Охранник методично открывал замки, и под их звуки, под его тяжелое, недовольное, опасливое дыхание, под подобное дыхание охранников сзади Уно готовился к сложной встрече. Одна дверь была отворена, за ней следовала другая — проектировщики тюрьмы с выдумкой отнеслись к необходимости создать самую надежную клетку во вселенной. В какой-то момент по обе стороны от Уно оказались еще два охранника: это было необходимо, чтобы разблокировать особенно хитрый замок, но не в последнюю очередь для того, чтобы Уно не видел этого — словно они не доверяли и ему. Наконец была открыта последняя дверь. Охранник вошел в камеру и рявкнул: пришел инквизитор для допроса, твой долг вести себя мирно и покладисто и ни в коем случае не дерзко, иначе будет плохо. Уно прищурился, привыкая к тусклой камере, затем скосил глаза на пленника. Тот был основательно прикован к стене: огромные браслеты на руках — на плечах и предплечьях — и ногах, тоже две пары, сидели плотно, толстые цепи, которыми они были прикованы к огромным кольцам в стене, изготовлены из тяжелого, инертного металла, который так просто не расплавить, колдовством не изменить. Цепи были короткими, у Артрира не получилось бы сцепить руки, встать в полный рост или отойти от стены хотя бы на пять вершков. Помимо этого, на руки его были надеты перчатки без пальцев, связанные из проволоки, вытянутой все из того же металла, и из-за них очень трудно было шевелить пальцами — это предположительно лишало Артрира возможности творить заклинания, строя основу для них таким образом. Вдобавок на нем была маска, плотно облегавшая верхнюю половину лица, и впадины глаз уплотнены особенно, чтобы предельно помешать ему смотреть обычным ли, колдовским ли зрением. Когда Уно вошел в камеру, Артрир повернул голову, и показалось, что темные глазницы на маске подобно филину следят за ним. Физионмия охранника искривилась, отражая сильное желание сотворить с ним что-нибудь особенно жестокое, его руки сжались в кулаки, но он отступил назад, закрывая дверь. Артрир приветливо улыбнулся. — Добрый день, любезный гость, — смиренно произнес он. Вечер давно пришел на смену дню, но Уно не спешил уточнять это. — Приветствую, Финниан Артрир. Тот склонил голову. Пытался ли он опознать человека, обращавшегося к нему, или определить, с какими именно намерениями тот стоит перед ним, трудно было определить, на губах Артрира играла приветливая усмешка, кончики расслабленных пальцев торчали из металлических перчаток. Он казался расслабленым, хотя находился в неудобной позе. Его тело было покрыто рубцами и кровоподтеками, старыми и совсем свежими. Артрир был непростым заключенным, как до этого был непростым вольным человеком, и очевидно не собирался меняться в угоду судьям, прокурорам или охранникам. Во всех отчетах подробно описывалось, как он изводил всех людей, забывавших о самосохранении настолько, чтобы приблизиться вплотную, будучи доведенными до животного бешенства. Что следовало за этим, как именно жертвы издевательств мстили Артриру, отмечалось скупо, что-то вроде: «некоторый ущерб», а это могло значить все, что угодно, от сломанных костей до рваных ран, заживавших — в этой камере, изолированной от нитей силы почти полностью — очень долго. При этом охранники не теряли надежду довести его все-таки до отчаяния. Очевидно, он тоже не терял надежду выбраться из подбрюшья нижнего города. Или ему было просто плевать на все, и Финниан Артрир вполне наслаждался собственным обществом, если судить по его благожелательной и нисколько не обреченной улыбке. — Магистр Уно, если я не ошибаюсь. Помнится мне ваш голос. Редкие вопросы, иногда даже не лишенные изящества. — Артрир хмыкнул и криво улыбнулся, словно вспомнив какой-то неловкий шаг, который при нем совершил Уно. Тот сел на каменную скамью у стены напротив, снял плащ и положил рядом и ответил, тщательно следя за тем, чтобы не только голос звучал безэмоционально, но чтобы никаких эмоций не оставалось и в груди: — Благодарю вас. — Не стоит. Изящество может быть свойственно даже безнадежно глупым людям. И… — Артрир пожал плечами. Уно рассеянно смотрел на них, лениво думая, что плечи были неоднократно вывихнуты. Одно время Артрир не сидел, а висел на кандалах, и предварялось это бесконечными пытками. Для человека, проведшего немало времени в подвалах храмовой инквизиции, а затем в месте, где даже стены относились к нему плохо, Артрир вообще выглядел подозрительно бодрым. При этом Уно не мог не обращать внимания на странное, липкое и зудящее беспокойство, не оставлявшее его, начиная от последних дверей. Если это было идеей мастеров под началом Лоринн, то оружие оказалось обращенным против оружейников. Если в этих катакомбах силовые линии исказились из-за Артрира, то удивительно, что никто из служивших под началом Лоринн ничего не сообщил, чтобы штатные мастера предприняли что-то, или, по ее рапорту, не разрешили эту проблему мастера из прокурорских цехов. Либо, и это не казалось неправдоподобным, виновник этого беспокойства сидел перед ним в неудобной позе, не стесняясь ни лохмотьев, которыми был едва прикрыт, ни ран и язв, которыми был покрыт куда основательней, ни кандалов и перчаток — у этих строго определенное назначение блокировать Артриру возможность колдовать сочеталось с редкой уродливостью. — С высоты даже второго круга самый высокий замок кажется разворошенным вороньим гнездом, — меланхолично согласился Уно. — Вы же обитали на шестом. С такой высоты мало что покажется достойным внимания. Артрир склонил голову к плечу. — Слышу ли я лесть в вашем голосе, любезный магистр? — Скучное признание очевидного, мэтр Артрир, — неторопливо ответил Уно. Ощущение беспокойства не исчезало; он попытался разглядеть, какие именно линии проходят через камеру и как они изменены. Он изучал пальцы Артрира — если тот пытался манипулировать линиями, на кончиках пальцев должны были остаться следы. Но перчатки были сконструированы таким образом, что шевелить можно было только последними их фалангами, чего категорически недостаточно для создания матрицы, а одного воображения для материализации заклинания все еще мало. Уно пристально изучал камеру, пытаясь разглядеть следы чего-то неправильного, находящегося в противоречии с требованиями к заключению особо опасных преступников и особенно освоивших колдовство, но ничего подозрительного не видел. Он следил и за улыбкой на лице Артрира: была ли она напряженной, настороженной, словно за ней скрывались некие опасения, — и тоже без особенных результатов. В ответ на его реплику Артрир хмыкнул и откинул голову, как если бы был утомлен разговором и желал уединения, но вынужден и дальше покорно сносить общество, развлекавшее его куда менее, чем предполагали приличия. — Вы по-прежнему упрямствуете и не желаете поделиться с нами подробностями ваших, хм, изысканий? -спросил Уно, вытягивая ноги. Лицо Артрира снова повернулось к нему, рот искривился в надменной усмешке. Совсем близко к поверхности приблизился прежний Артрир, которого ненавидели и боялись многие его знакомые, и он не собирался скрывать это от Уно. То ли желал проверить его, то ли ему надоело притворяться, Уно подозревал, что никогда не сможет в полной мере понять мотивов Артрира, как бы хорошо ни изучил его. — Позволю себе спросить: вас привело сюда праздное любопытство? Или случилось нечто, слишком сильно напомнившее обо мне? Голос Артрира искрился обжигающим холодом; Уно переводил взгляд с одной его руки на другую, словно ожидал увидеть, как с них сыплются снежинки. И — ощущение беспокойства еще усилилось, и грудь начали сдавливать широкие ремни. Пока неторопливо и больше из простого любопытства: мол, что случится, если стянуть чуть сильнее, но усилие вполне могло оказаться смертоносным. И еще одно ощущение начало не на шутку тревожить Уно: воздух рядом с лицом становился все более сырым и начал затруднять дыхание, инквизитору начало казаться, что кожа покрывается каплями воды, того и гляди попадет в нос. Дверь камеры распахнулась, вошли трое охранников. Один без лишних разговоров подошел к Артриру и ударил его дубинкой по груди, несильно, но достаточно, чтобы тот задохнулся и закашлялся. Другой охранник развернулся к Уно и молча спросил — поднял брови и кивнул: все в порядке? Сырость ушла из воздуха, разве что остались в нем крохотные капельки. Уно сложил руки на груди и кивнул в ответ. Дверь закрылась. — Очень интересно, — задумчиво произнес Уно. — Крайне, невероятно любопытно. Ничего из ваших фокусов не было утверждено в материальном носителе. Результаты в сравнении с вашими былыми достижениями неприлично скромные, но все же. Будет жаль, если такое впечатляющее направление окажется в могиле вместе с вами слишком скоро. Артрир задержал дыхание, унимая кашель, осторожно выдохнул и вытер рот о плечо. — Нужно же мне как-то развлекаться, — невозмутимо ответил он. — Тем более я при предельной щедрости не смогу назвать этих тупых боровов приятными собеседниками. — Не боитесь настроить против себя прокуратуру до такой степени, что вас и их лишат? — полюбопытствовал Уно. — С другой стороны, в полном одиночестве вы будете лишены всех и всяческих собеседников, которые утомляют вас до такой степени, что вы наводите мороку в первые же пять минут. Возможно, жрецам стоит отнестись к этому повнимательней и изолировать еще лучше, — задумчиво завершил он. Артрир только засмеялся. Уно всматривался, вслушивался, вчувствовался в воздух в камере, и то ли дубинка стражников подействовала, то ли Артрир вправду был расположен к нему, но в камере не появлялось ничего неприятного. — Все же, мэтр Артрир, что двигало вами? Самое тщательное изучение книг по запретным наукам не обнаружило ничего мало-мальски похожего на ритуалы, которые проводили вы. Неужели суть была всего лишь в том, чтобы опробовать новую матрицу? — Уно подался вперед, переплел пальцы рук и нахмурился. — Признаюсь вам, жрецы храма отправлялись в окрестные княжества за Миллийским хребтом, а там в горные замки, чтобы ознакомиться с тайными учениями. — Получилось? — спросил Артрир. И он не счел нужным спрятать насмешку. — Они долго плевались, — честно признался Уно. — Не знаю, насколько сами эрнийцы и веррийцы верили в свои ритуалы, но они совершенно бессмысленны и при этом жутко расточительны. — Не знаю, никогда там не был и их… — Артрир поморщился, — развлечениями не интересовался. — Грубо, бестолково и неоправданно жестоко, — согласился Уно. — Вы не сопровождали ли жрецов, Уно? — оживился тот. — А в веррийских оргиях не участвовали ли? Наверняка ведь сочли необходимым, чтобы понять лучше мою гнусную натуру, так? — Увольте, — поморщился Уно. — Такими дураками не были и первые жрецы Вальдорана. — Ими вполне могли оказаться нынешние. Образованность во многих отлично уживается с глупостью. — Относится ли это замечание к вам? Сложнейшие матрицы, изощреннейшие носители для силовых узлов, тончайшие линии — и все для каких-то приземленных целей? Не знаю… вывести бородавку на руке, к примеру. Артрир засмеялся. — Я хорошо питался и тщательно следил за собой. И чтобы вывести бородавки, достаточно простого травничества с рутинными усилителями, вам ли не знать. Или в академии такими презренными материями больше не занимаются? — Еще как. Не представляете, как изворотливы могут быть травники, желающие незаметно умертвить опостылевшего супруга. — Артрир снисходительно усмехнулся, Уно поморщился. — Да, действительно, не в вашем присутствии говорить об изворотливости. Неужели и вправду вашей целью было всего лишь создать матрицу посложней и испытать ее силой помощнее? — А расскажите мне, Уно, что за матрицы привели вас ко мне, — вкрадчиво предложил Артрир. — Что за матрицы? — повторил за ним тот, неотрывно следя за ним, пытаясь распознать, что за эмоции подтолкнули его к этому вопросу. — Бросьте, не простого любопытства ради вы здесь. И наверняка речь идет не об одной-двух. Иначе гнить мне дальше. Так что за матрицы? Покажете? Уно задумчиво постучал пальцами по папке. Звук должен был привлечь внимание Артрира, возможно, его любопытство оказалось бы сильнее. Тщетно: даже улыбки не появилось на его лице. Он хладнокровно ждал. — Мне интересно, насколько вы хотите увидеть что бы вы там себе ни придумали, Артрир. Что вы готовы пообещать. Или предложить взамен. — Мне, право, неловко признаваться, но ничего. Не имею ни малейшего желания, добрейший Уно. Уно хмыкнул и бросил папку на скамью рядом с собой, неторопливо встал. Ему могло показаться — камера освещалась очень скудно, что было вполне объяснимо, Артриру с закрытыми глазами свет был ни к чему, охранники могли принести с собой факелы, и гости, если таковые имелись, пользовались приносными же фонарями, — но даже в этой полутьме и даже человек, снисходительно отмахивавшийся от него, следил за ним. Возможно, прикидывая, как бы половчее согласиться. Уно медленно набросил плащ на плечи и подхватил папку, флегматично произнес: — Я приятно провел с вами время, мэтр Артрир. — Всегда к вашим услугам, дитя, — в тон ему ответил Артрир и учтиво склонил голову. — Позвольте вопрос напоследок. Император умер? И на трон усадили того малосочного щенка? Уно застыл; Артрир же, не заблуждавшийся по поводу пауз, пожал плечами. — Бросьте. Вальдоранцу, колдуну, да еще с кровью Вальдора в жилах не знать об этом невозможно. — Даже это не следует использовать, чтобы питать надежды на послабление, — мрачно ответил Уно. — Пойдите прочь, тупица, — скривился Артрир. Уно внезапно стало трудно дышать. Он снова покрылся потом, папка в руках стала весить несколько пудов, начали подкашиваться колени. Он пытался позвать охрану, но не мог произнести ни слова, и перед глазами сгустился кровавый туман. Уно смог дойти до двери и даже увернуться, когда она снова открылась и охранники ворвались в камеру, он смог самостоятельно выйти из нее и прислонился к стене, переводя дух. Кровавая пелена спала с глаз, и папка в руках избавилась от лишнего веса. Он смотрел на охранников, стоявших у двери с дубинками наготове, но в камере только сдавленно взрыкивал под ударами Артрир; один из них бросил на него изучающий взгляд, остался удовлетворен и снова уставился на дверной проем, готовясь, если что, спешить на помощь. И Уно не удивился бы, узнав, что им приходилось делать это куда чаще, чем они готовы были признаться. Уно посмотрел на свое отражение на металлическом листе напротив, медленно поднял руку и осторожно стер кровь под носом, подошел поближе, чтобы изучить глаза — в них тоже лопнули сосуды, и белки были наполовину красными. Он лениво предположил, что и в желудке у него наверняка будет твориться нечто подобное, но гривна на груди упорно молчала; возможно, ее придется восстанавливать, и это в лучшем случае. Он осторожно промокнул платком кровь под носом, пробежался пальцами по гривне, пытаясь определить степень повреждения, но в помещении, которое старательно изолировали от любого магического воздействия изнутри и извне, точная проверка в принципе была невозможна. Охранники начали закрывать дверь, Уно бросил им резкое: «Назад». В ответ три его одарили несколькими недоуменными взглядами, а в одном так и точно угадывалось: каков придурок, — но дверь послушно оставили открытой. Уно снова вошел в камеру. После яркого освещения по ту сторону двери в камере было удручающе темно, еще и перед глазами все расплывалось и мешали смотреть красные всполохи. Артрир висел на кандалах, отхаркивался и вздрагивал. Но он поднял и повернул голову в сторону Уно. — Не знаю, с чьей стороны и что именно было более неразумно, Артрир, — негромко произнес тот. — То ли моя выдержка засбоила рядом с таким великолепным куском дерьма, как вы, то ли ваша рядом с таким невероятным идиотом, как я. И неужели вас до такой степени задело мое невинное замечание о пренебрежительном к вам отношении со стороны дальних родственников, что вы мстите даже не инструменту, а случайно оказавшемуся рядом с вами фонарному столбу? — Вы еще попробуйте убедить меня, что не имеете никакого отношения к этому фарсу с судебным процессом и заключением. — Артрир облизал губы и усмехнулся. Уно обреченно вздохнул. — Никакого. Решение об этом принималось на иных кругах и в уровнях, к которым у меня вряд ли появится доступ. Кстати, сейчас ночь. — Я подозревал, — пробормотал Артрир. — Ваша братия любит объявляться в неожиданное время, но ее представления о неожиданности неожиданно предсказуемы. — После смерти императора шел дождь. К северу и востоку от Высокого города все было темно от дождей и гроз добрых двое суток, другие стороны света были не более приглядными. Сейчас — вёдро. Как если бы Семь Небес сообщают нам свою волю о новом императоре, и она — благоволение к Вальдорам и Вальдорану. — И, разумеется, мой самовлюбленный внучатый племянник вытолкнул того блеклого щенка поближе к небесам, чтобы самому беззаботно править за его спиной. Уно только плечами пожал. Артрир словно увидел это и продолжил: — Впрочем, уверен, что вам заказан вход в личные покои Вальдоров. Едва ли вы птица высокого полета, Уно. С прискорбием признаю, что несколько утратил представление о храмовых, инквизиторских и академических иерархиях, так что могу только предполагать и догадываться. Но чтобы кто-то из близких к Семирогому людей пришел сюда, крайне сомнительно. — Уверен, неопределенность этого знания не мешает вам отлично проводить время в ваших покоях, — вежливо ответил Уно, опускаясь на скамью. — Всецело с вами согласен, — кротко согласился Артрир. И он остался сидеть неподвижно, уронив голову на плечо. — Ночь, кстати, почти закончилась. Уже светает, — тихо, словно про себя, заметил Уно. Ему хотелось, чтобы в камере было немного светлее: любопытно было посмотреть, начали ли исчезать следы побоев, или Артрир утомлен слишком, чтобы заняться этим прямо сейчас. Вообще несмотря на примечательную стойкость Артрира, ему сложно было завидовать: он обречен на пожизненное заключение, причем и труп его остался бы внизу, шансов на смертную казнь нет никаких, ибо подобное решение должен принять император, а он едва ли бы решился уничтожить дальнего родственника за преступления, не направленные против короны, точно так же не было причин рассчитывать на смягчение режима, особенно если держать в уме ярое желание Артрира настроить всех против себя. Артрир отвернулся. — Я, наверное, выбравшись от вас, отправлюсь на горизонт. Если получится, даже выберусь из тени Высокого города. Артрир снова повернулся к нему. — И чего именно вы добиваетесь, сообщая мне эти бесспорно ценные для вашего настоящего расследования сведения? — Меня всегда удивляло, что вы стремились обитать близко к внешней окружности круга. А там ведь и утепление внешних стен особенное, и ветры не чета наземным. И если осадки начинаются, приходится несладко. Нравится опасность, Артрир? — И я приведен в еще большее недоумение вашими замечаниями. У инквизитора, занятого в сложном и опасном для безопасности империи расследовании, есть время на празднословие? — Подозреваю, что даже избавиться от маски хотя бы на пару часов было бы для вас огромным послаблением. Глаза-то у вас остались. Артрир долго молчал. Но голос его не дрожал, когда он отозвался: — Уж не знаю, следует ли мне быть благодарным или все-таки рассыпаться в проклятьях за такую доброту. И? В камере ощутимо похолодало, и дышать было тяжело. Уно вытер испарину и глубоко вдохнул, надеясь, что в воздухе не окажется ничего опасного для него. — Хотите взглянуть на матрицы? При условии, конечно, что вы предложите мне нечто стоящее взамен. — Небеса… Что я могу рассказать вам стоящего о чужих матрицах? Инквизиция настолько обмельчала, что готова обратиться за помощью к человеку, десятки лет никак не связанному с колдовством? — Вы так и не рассказали, для чего именно создавали их. Не для улучшения же кожи, наверняка с этой целью вы способны придумать нечто, не требующее человеческих жертв. — Зависит от степени улучшения. — Артрир улыбнулся и чуть изменил позу, не удержался и крякнул при этом, судорожно выдохнул и снова расслабился. — Действительно. Так мне следует убираться восвояси, или вы обдумаете мое предложение? — Сходите, что ли… — Артрир скрипнул зубами. — Выпейте кофе и позавтракайте. Дышать стало легко. Уно встал, и его повело в сторону. По лицу Артрира скользнула злорадная усмешка. Через час, за который Уно успел умыться, выпить кофе и объяснить охранникам, что именно хочет, обсудить, как именно это осуществится с минимальной угрозой для него и остальных, за который Артриру досталось несколько глотков тухлой воды и что-то вроде душа — чтобы немного смыть кровь, охранники окатили его ведром с той же водой, которой до этого поили его, — Уно снова дожидался, когда откроют дверь камеры. Стоя перед открытым дверным проемом, он спросил: — Определились? Мне нужно сотрудничество, Артрир, если я этого не получу, все послабления отменяются. Любая попытка своевольничать будет жестоко караться. Вы согласны вести себя благоразумно и подчиняться всем распоряжениям охранников? Артрир молчал, и Уно подозревал, что слова, которые он подобрал, жестоко уязвили Артрира; именно на это он рассчитывал — чтобы напомнить о подчинении, о почти полном бесправии и безнадежном, по большому счету, положении, при котором малейшие послабления оказываются благодатью. Очевидно, он попал в точку, и после долгой паузы, которую сопровождала улыбка, больше похожая на оскал, Артрир кивнул. Охранники вошли внутрь, стали по обе стороны от него, один пригнул его голову вперед, докуда только позволяли цепи на руках. Ладонь охранника осталась на макушке Артрира, пальцы сдавили череп, пока еще небольно, но это могло измениться в любой момент, если Артриру вдруг взбредет в голову воспротивиться. Уно встал за охранником справа и достал из папки две схемы. Второй охранник открыл замок на затылке, и маска ослабла. — У вас будет несколько минут, чтобы привыкнуть к освещению, Артрир, — негромко сказал Уно. — Затем сюда внесут еще фонарь. Вы готовы? После короткого кивка охранник сдвинул маску вверх. Уно внимательно следил за Артриром: тот глубоко вздохнул, заморгал, пытаясь оглядеть всю камеру, но его голову держали пригнутой вниз, и детали сложно было рассмотреть. Вскоре третий охранник внес фонарь, и Уно положил на пол два листа бумаги. — Они очень похожи на то, что мы находили после вас, — негромко произнес Уно. Артрир только хмыкнул. — Да, знаю. Отвратительная копия, если исходить из гипотезы о преемственности. Иное дело, что вы развлекались в свое удовольствие, и едва ли ваши разработки покидали ваш дом, архус. Или все-таки кому-то удалось украсть что-то? — Подозреваю, что вам это известно куда лучше, чем мне. Или вы не всех слуг допросили? — ответил на это Артрир, и Уно, вслушивавшийся в его голос, услышал раздражение. Направлено оно было не на него, скорее всего, на себя, не сумевшего разглядеть в домашних предателя. — Мы пришли к выводу, что никто из ваших слуг или учеников не способен на подобное. М-м, талантливых хватает, и они занимают не последние места в академии, хотя в храм, в императорский дворец или приличные общества им вход заказан. Хотите, кстати, узнать о их судьбах? — Не интересует совершенно, — глухо бросил Артрир, и Уно охотно поверил ему. Едва ли Артрира интересовал кто-то, кроме себя, а те из учеников, кто решил не хранить ему верность, а отречься, внимания не заслуживал совершенно, если же кто-то, напротив, пытался сражаться за его, Артрир первым расценил это как свидетельство непроходимой глупости ученика и открестился бы от такого сам. — Из тех, кто был знаком вам, есть люди, способные на такое? — Едва ли. Это было сборище недалеких лизоблюдов, не способных на самостоятельные действия. Создание же такой матрицы требует некоторой независимости мышления. Технически, впрочем… наверное, могли. Возможно, не без неудач, но отчего нет. — И один человек вполне способен ее создать? — Отчего нет. Это всё? Уно положил перед ним еще две схемы. — Эти постарше, — счел нужным пояснить он. Артрир изучал их. Уно прислонился к стене и прикрыл глаза. Едва ли присутствие двух охранников подействовало на Артрира до такой степени, что он решил вести себя благоразумно. Возможно, он обрадовался настоящей возможности развлечь себя не провокациями недалеких, в общем-то, людей, обязанных охранять государство от него, а чем-то относительно сложным. — Насколько старше? — Мы исходили из разницы примерно в три года. Возможно, эти оценки ошибочны, где-то на пару месяцев, я бы сказал. Или больше. Артрир пожал плечами и прикрыл безостановочно слезившиеся глаза. — Отодвиньте этот проклятый фонарь, — приказал он. Охранник справа раздраженно фыркнул, но носком сапога отодвинул — на пару дюймов, явно меньше, чем хотел бы Артрир. Уно усмехнулся. — Я с огромным удовольствием услышал бы от вас соображения по поводу матриц, архус. — Задумки неплохи, исполнение отвратительное. Слишком много разных узлов, избыточно много, конструкцию можно было бы упростить раза в три, и разницы не было бы заметно. Я так понимаю, матрицы были активированы? — Совершенно верно. — И насколько удачно? — Что именно рассматривать под удачностью, Артрир? Была ли достигнута цель? Это я могу сказать вам, только если узнаю, какова она, эта цель. Можете сделать догадки на этот счет? — Нет, — категорично ответил тот. — Они похожи на те матрицы, которыми развлекались вы. Похожи, но отличны при этом. Не думаю, что предположив нечто в их отношении, вы наконец сообщите нам, чего именно добивались. — Они отличны куда больше, чем предполагает тупоголовая инквизиция, — прошипел Артрир. — Все, что я скажу сейчас, будет всего лишь моим домыслом по поводу криво срисованных схем, срисованных с криво составленной матрицы. Вас устроит такая степень приблизительности? — Я охотно дам вам немного времени, чтобы обдумать то, что вы уже увидели, архус. Скажем, две недели. Надеюсь, что к этим не добавится еще одна. — Две недели. Вы добровольно придете сюда еще раз? Поразительная ненависть к собственной жизни. — Напротив, исключительное наслаждение приятным обществом. Но я должен быть уверен, что и следующая наша встреча будет такой же приятной. Он жестом велел охраннику, оглянувшемуся на него, надеть маску. Удивительно, неожиданно — но Артрир пытался вырваться. Уно собрал листы бумаги и пошел к двери. Артрир крикнул ему вслед: — Оставьте схемы хотя бы! — Зачем они вам? Вы не увидите на них ничего нового, а в памяти вашей я не сомневаюсь. Или вы одряхлели настолько, что не можете положиться на нее в полной мере? В таком случае есть ли для меня смысл приходить сюда еще раз? Второй охранник ухмыльнулся и пнул Артрира — несильно, но ощутимо. — Как пожелаете, инквизитор, — смиренно ответил Артрир. — Если позволите, один вопрос. Где были найдены матрицы? Уно помолчал, обдумывая вопрос, и медленно перечислил места, избегая излишней точности и внимательно следя за его реакцией. — Теперь вы можете уходить полностью удовлетворенным. — Артрир склонил голову в насмешливом поклоне. Он не казался удивленным, словно ожидал чего-то подобного. Уно был уверен, что никаких закономерностей в расположении мест преступления не было выявлено, но попытался взглянуть на карту другими глазами и пришел к тому же выводу. Возможно, Артрир подогревал интерес к себе, возможно, места эти имели, с его точки зрения, иное значение. В любом случае, все сводилось к одному: неясна была цель этих преступлений, и Артрир упорно не говорил о своих. Лоринн встретила его рядом со служебным зданием. — Могу предложить кофе и хлебцы, — без предисловий сказала она. — Полчаса, мэтр Уно, как раз достаточно, чтобы подготовить ящера и повозку к подъемнику. Он решил не отказываться и послушно последовал за ней. В кабинете она бросила мимоходом: — Паршиво выглядите, но куда лучше, чем большинство допросчиков. Он даже не попытался прикончить вас, я смотрю? — Напротив, неоднократно. Мне придется менять все амулеты, мэтресса. Наверное, не без основания предположу, что он нисколько не утратил своей изобретательности. — Уно перевел дух, вытянулся в кресле и откинул голову. — Вы заметили, как он это делает? Мы не смогли установить ничего определенного. Все рекомендации инквизиции исполнены, и советы жрецов тоже, но все равно нам приходится постоянно менять охранников. — Лоринн говорила, не поворачиваясь к нему, варя кофе и выкладывая на поднос пирожки и хлебцы, ставя масленку и баночку с медом. — Он не может видеть, мы проверяли маску многократно, он не может шевелить пальцами достаточно, чтобы создавать иллюзию матриц, у него нет никакого доступа к материальным носителям, но он сохранил эту способность причинять вред людям, приближающимся к нему. — Причем он в силах действовать на расстоянии. Я должен обсудить это с сослуживцами. — Ваш допрос был успешен? — спросила она, ставя поднос перед ним. Уно потянулся за чашкой, блаженно прикрыл глаза и принюхался. — Не уверен, мэтресса. Он упрямо не хочет делиться секретами. Возможно, нам придется неоднократно встретиться. — Не очень объяснимый и далеко не приятный способ проводить свободное время, инквизитор. — Лоринн усмехнулась и села напротив. — Впрочем, если вы будете успешны, я буду только рада. В свою очередь я выражаю вам свое почтение и абсолютное желание содействовать всеми возможными способами. Есть ли что-то важное, на что мне следует обратить внимание особенно? — Я не хочу вмешиваться в то, как вы управляете этим местом, Лоринн. Уверен, вы все делаете правильно. Уверен также, что и в особых ситуациях ваши люди окажутся в состоянии действовать должным образом. Ответ не удовлетворил Лоринн, но она предпочла промолчать; она задала еще несколько общих вопросов о допросе, попросила разрешения еще раз взглянуть на схемы, и Уно охотно обсудил их с ней снова. Через час он поднимался к поверхности — по неожиданной прихоти Уно собирался выйти на горизонт и даже покинуть тень Высокого города. Седьмой круг в это время успокаивался после первых праздников в честь коронации императора. За ними должны были следовать иные, на которые приглашены не только самые родовитые, приближенные к Вальдорам люди, но и союзники из провинций, а помимо них — гости из других королевств и княжеств. Приглашения уже готовились для них, в течение недели они должны были отправиться к адресатам, но помимо этого внимания требовало многое другое. В частности, настроение Константа. Эмиран был удвивлен, получив записку от него с просьбой прийти. Он сбросил парадный камзол, камердинер принес ему другой и помог надеть. Эмиран бегло просмотрел другие записки и раздраженно покачал головой, не удивленный их обилием, но начал злиться, что не обращать на них внимания дольше суток ему не удастся. Камердинер открыл ему дверь во внутренние коридоры, связывавшие личные комнаты семьи. Доступ в них имели только Вальдоры и избранные слуги, и ими удобно было пользоваться, не привлекая внимания лишних пар глаз. Эмиран постучал в дверь Константа, и тот лично открыл ему. Он был одет в ночные брюки и сорочку, под глазами Константа слишком хорошо даже в свете тускло горевших светильников были заметны темные круги. Эмиран невольно подумал, что камердинерам следует как можно тщательнее прятать их под гримом, чтобы не дать лишних поводов к разговорам. Если об этом будут говорить близкие к короне, с этим еще можно справиться, как-то повлиять и свести к нескольким бессонным ночам, что вполне естественно для юноши, на чьи плечи неожиданно опустился такой груз. Но куда больше рядом с Вальдорами водилось иных людей, и они постараются преподнести это как нечто ужасное: наследник-де не в состоянии справиться, он слишком юн, слаб и болезнен, а Вальдоров-то осталось — по пальцам пересчитать, и случись что с ним, что станется с Вальдораном, не следует ли в таком случае еще ближе пообщаться с неугомонными соседями? Констант отступил в сторону; Эмиран оглянулся, убеждаясь, что коридор пуст, и вошел. Констант закрыл дверь и замер в нерешительности; Эмиран же склонился перед ним в поклоне — власть древней магии требовала, даже если после этого Эмиран будет бранить Константа, а не наоборот. В ответ Констант с упреком произнес: «Дядя…». Эмиран криво усмехнулся: — Мое почтение императору. Ничего не могу поделать, к тебе иначе не обратишься теперь. Как ты себя чувствуешь? У Константа задрожали губы, он опустил голову и прошел мимо него к креслу. Его грудь часто поднималась — Констант огромными усилиями сдерживал рыдания. Эмиран зло мотнул головой и подтащил к нему кресло. — Ты хорошо держался, племянник. Все время, которое на тебя смотрел мир, ты превосходно держался, — негромко сказал он. Поколебавшись, он положил руку Константу на колено и ободряюще сжал его. Констант уткнулся головой ему в плечо. — Это никогда не кончится теперь, — обреченно прошептал он. — Тебя готовили к этому, — поморщившись, ответил Эмиран на это, обнял его и прижал к себе. — У меня все плывет перед глазами. Мне кажется, я сразу забыл всех людей, которые там стоят, они все слились в одно лицо, я даже не знаю, кто и что говорил мне. Что я буду делать дальше? — Помилуй, племянник, у тебя есть секретари и советники, помощники и слуги. Весь дворец в твоем распоряжении, весь город, весь Вальдоран. У тебя есть я, есть еще люди, верные Вальдорам и готовые служить нам имением и жизнью. — Эмиран поглаживал его по спине и не без удовлетворения ощущал, как он успокаивается. Констант хмыкнул и боднул его, выпрямился в кресле и подобрал правую ногу, в задумчивости пошевелил пальцами левой и нахмурился. — Я никогда не видел, что город такой невероятный. Даже когда сюда шел, видел столько сетей, что… Ты тоже? Эмиран покачал головой. — На мне нет короны. Я инициирован, бесспорно, и многие секреты открыты мне, но ни со знанием Ариана, ни с твоим мне не сравниться. Я готов бы помочь тебе, Констант, но мои знания ограничены. Ты уже нашел его дневник? Констант напрягся, отвел взгляд и покачал головой. — Он не должен был умирать так скоро, — дрожащим голосом произнес он. Эмиран только покивал в ответ. — И я не знаю, что мне делать. — Для начала отдохнуть немного. В полдень тебе предстоит принимать присягу у генералов, представь, как это будет выглядеть, если ты будешь говорить с ними дрожащим голосом или вручать жезл дрожащими руками? — Эмиран подмигнул ему и шутливо хлопнул по плечу. Констант вымученно улыбнулся. — Они в любом случае ничего хорошего обо мне не будут думать. Они были на войнах или вернутся на войны, а я едва ли на них попаду, я никогда не покидал седьмого круга… — Чушь. Ты император. Если кто-то недоволен, отправь его служить капралом на границу с Гойтером. Если кто-то еще будет недоволен, отправь солдатом. Тебе нужны верные люди, не самовлюбленные девы, жаждущие внимания всесильного героя, и поверь, их много во дворце. — Эмиран поднял его за подбородок и уверенно улыбнулся. Констант попытался выдавить из себя похожую улыбку, но сник и покачал головой. — Он не должен был умирать, — повторил он. — Я буду отвратительным императором, я буду проклятьем для Вальдорана. — Когда наш отец и твой дед умер, Ариан думал о себе что-то похожее. Что лучший император умер перед ним, а он будет его бледной тенью, что он не справится, ох, сколько всего он думал о себе. — Эмиран усмехнулся, словно припоминая. — Ты скулишь куда меньше, чем он. Но ты знаешь, в течение первого года его властвования многие думали похоже, к концу пятого никто не сомневался, что Вальдоран возглавляет отличный император. Тебе нужно время, чтобы утвердиться, Констант, дай себе время. Едва ли Констант поверил ему, но он больше не выглядел таким потерянным, и улыбка, едва заметно появлявшаяся на его лице, не казалась вымученной. Он начал спрашивать Эмирана о магии, которую он видел теперь в парадных и общих помещениях дворца, и вопросы сыпались из него с невероятной скоростью. Иногда он потирал лоб, на котором почти не осталось следов от шипов короны, пару раз после этого смотрел, нахмурившись на пальцы, словно удивлялся, что на них нет следов крови, но затем возвращался к магии. Некоторые вопросы приводили Эмирана в замешательство. Может ли император определять, куда и как скоро вращаются круги? Может ли запрещать птицам, ящерам или дирижаблям приближаться к городу? Может ли он следить за тем, что происходит в Нижнем городе — и Эмиран, только слышавший о нем, только разводил руками. Может ли он запрещать врагам переходить границы, или это может изменить силовые линии слишком сильно и нарушить равновесие? Может ли он менять линии силы? Как следует поступать с врагами? Отец вел переговоры с союзом северных оранейских князей, но стоит ли их продолжать? Есть ли кто-то в южных княжествах, готовый принять тайных переговорщиков? И следует ли способствовать их объединению или наоборот? И снова Высокий город: простирается ли власть Константа на передвижение в шахте, может ли он запирать ее? Можно ли сделать шире круги, или не стоит. Есть ли другие ходы в храм или только те, которыми он пользовался до этого. На некоторые вопросы Эмиран отвечал: «К этому знанию есть доступ только у тебя, я могу предполагать и в определенных границах проверять, но корона не на моей голове». Об оранейских княжествах он говорил куда охотнее, благо причины для этого у него были весомые: сразу три письма от разных княжеских семей лежали на его столе, и нужно было давать ответ, который потом принял бы и Констант. Эмиран напоминал ему о зале карт, в котором им предстояло провести немало времени, используя карты и глобус не для усвоения уроков географии, а чтобы установить связи между разными странами вокруг Вальдорана и между провинциями внутри его границ, и эта отговорка устраивала Константа — он хмурился, согласно кивал и выпаливал следующий вопрос, пришедший ему в голову. Храм — правильно ли он поступил, что подошел к Семирогому так открыто, или следовало быть более сдержанным. Эмиран заверял его, что ответ Семирогого был до такой степени благосклонным, что никто не осмелится как-то настраивать храм против короны и наоборот; эту силу хорошо иметь в собственном распоряжении. — А Таниго? Мама просила меня принять послов оттуда в первую очередь. Делегацию возглавляет ее родной брат. Эмиран насторожился: — Когда она просила тебя? Констант пристально смотрел на него. Взгляд его показался Эмирану неожиданно незнакомым, словно кто-то другой, ровня храму, а, возможно, только облакам над ним, смотрит на него глазами цвета кромешной тьмы. Эмиран готов был отвесить себе оплеуху за такую оплошность: кажется, разговор с ним усыпил его бдительность, а ведь Авеника, очевидно, не собиралась сдаваться ни в коем разе. Но Констант тряхнул головой, вскочил и почти выбежал из комнаты, вернувшись же, протянул Эмирану письмо. — Оно адресовано тебе, — строго сказал Эмиран. Констант сел в кресло и снова подобрал под себя ногу. — Это и удивило меня. Когда был жив отец, я видел маму изредка по утрам и иногда, когда мы бывали на праздниках и выходили к подданным. Когда отец умер, я думал, ей нужна поддержка и… — Он задумчиво пожевал губы. — Но потом нужно было готовиться к коронации, она иногда приходила ко мне, чтобы дать совет о том, как вести себя. С Экадо и Бруннорами, с маркизом Ликефом. И… что у ее брата есть две прелестных дочки, и она очень хочет, чтобы я принял их поприветливее, когда они прибудут в город. Я видел ее вчера, и потом мне принесли письмо от нее. Я хочу, чтобы ты прочитал его. Если, конечно, ты уже не сделал этого. Эмиран поднял брови и недоверчиво хмыкнул. — Отец объяснял мне, как важно иметь людей везде. — Помявшись, Констант упрямо продолжил: — И он говорил, что у тебя замечательный талант обзаводиться самыми неожиданными и часто удачными знакомствами. Что ты очень старательно собираешь сведения. И что это не всегда законные действия. Или приличные. Или… — Он пожал плечами и виновато поглядел на Эмирана. — Вполне возможно, что тебе в руки попадают и списки с личной почты кого там нужно. Не утерпев, встав и пройдясь по комнате, застыв у двери в покои Константа и размяв плечи, Эмиран признался: — За людьми, с которыми связывается Авеника, следят, давно и внимательно. Ариан не желал знать ничего об этом, но к Таниго относился с подозрением, несмотря на все ее ухищрения. Я рад, что ты не собираешься падать в обморок от слова «тайная полиция». Нет, это не распространяется на письма, которые твоя мать шлет тебе. Я, признаться, не думал, что она снизойдет до такого простонародного способа подобраться к тебе. Я вынужден согласиться с ней, что тебе следует задуматься о браке. Но ни в коем случае не с танигийкой. — Я не собираюсь задумываться о браке! — вспыхнул Констант. Эмиран поморщился — горячность эту можно было понять — и не собирался ссориться с ним. Его куда больше интересовало письмо. Еще немного понегодовав и поотказывавшись, сделав вид, что подчиняется гневному «я приказываю!», он взял письмо и едва удержался от смеха, увидев первые строки. Авеника начала его слезливым «Возлюбленный сын мой и повелитель, драгоценный Констант!».