Враг коленопреклоненный

Хельма Брангон ждала чего угодно, когда ей передали приказ Эмирана немедленно явиться к нему: нагоняя за недостаточную бдительность, рапорта тайных агентов о неизвестных каналах, по которым Авеника связывается со злейшими врагами Вальдорана, да даже того, что ее арестуют, потому что совершенно был раскрыт и предотвращен заговор, имевший целью убить его, а она ни сном ни духом о нем не знала, — но не очередного письма, которое со всей силы швырнул ей Эмиран. Она беспокойно посмотрела на него, подняла лист с ковра и, исподлобья глядя на Эмирана, словно в ожидании какого-то подвоха, а то и подлости, выпрямилась. Ей было достаточно взглянуть на почерк, чтобы обреченно выдохнуть: «Опять?». — Объясни мне, каким образом, во имя Семи Небес, эти письма по-прежнему обнаруживаются в моем ближайшем круге и ни одна дрянь в страже ни бровью не ведет, чтобы предотвратить незаконное распространение этого дерьма! — загрохотал он. Хельма изо всех сил сжала челюсти, чтобы не издать совершенно неприличный в складывающемся положении смешок. Причем это было бы не нечто насмешливое, издевательское или презрительное, а, напротив, легкомысленное и даже поощрительное. Она, как и все, кто осмеливался сплетничать с ней об этих письмах, охотно строила догадки, кто мог стоять за таинственным воздыхателем, склонялась в сторону либо кого-то совсем юного и наивного, пылкого, порывистого и неспособного пока объективно оценивать свое поведение, хотя чувствовала себя почти убежденной доводами в пользу человека взрослого, возможно, чувствующего глубоко и полно, уважающего это чувство, но не относящегося к себе слишком серьезно. Что-то было в этих письмах — тех, которые ей дозволялось хотя бы прочесть, — увлекательное, располагающее, заставляющее улыбаться и смотреть на мир чуть более снисходительно. Письма эти, в общем-то, были одновременно причиной охоты, которую объявил Эмиран, и причиной, по которой эта охота проводилась куда менее свирепо, чем могла бы. Так что Хельга Брангон, полковник дворцовой стражи, стояла навытяжку, преданно смотрела на Эмирана, и ей было все тяжелей не улыбаться. Эмиран Вальдор бушевал не на шутку. Он яростно потрясал кулаками, размашисто шагал по комнате, орал на Хельму, если ему вдруг казалось, что она слушает его недостаточно почтительно, время от времени подбегал к столу, хватал письмо и зачитывал отдельные фразы, гневно спрашивал ее, куда к небесам эта дрянь только годится, снова грозил кулаками невесть кому. Хельме удавалось удерживать на лице выражение, которого требовали эмоции Вальдора. Наконец он выдохся, присел на стол и сложил на груди руки. — А теперь расскажи мне, как ты намереваешься набросить петлю на этого стервеца, — сказал он, глядя на нее прищуренными глазами. — Пресветлый князь, мы делаем все, что в наших силах. Установлены люди, которые с почти абсолютной точностью не могли написать те письма, которые мы уже изучили. Сейчас круг подозреваемых насчитывает триста сорок четыре человека, ближний к этому круг — ну в три-четыре раза больше. Слуг мы все-таки исключили. От последних слов Эмиран раздраженно фыркнул, тряхнул головой и встал за столом. Хельма сдержала улыбку и продолжила: — Мы все еще не можем найти, где были приобретены бумага и чернила. — Она замолчала и опустила глаза. — Насчет чернил тоже очень интересно. Они — обыкновенные. Самые обыкновенные, не из дешевых, разумеется, но и не из дорогих, ни в коем случае не усиленные или ослабленные магией. Во дворце они расходуются пудами, так что установить нечто более точное никто из нас не возьмется. Властитель, мы прилагаем все усилия, но если заняться происхождением бумаги и чернил с настойчивостью, которую вы ждете от нас, у меня не останется стражников. Она смело встретила его взгляд. Эмиран долго смотрел на ее, затем перевел взгляд на чернильницы на своем столе. Он коснулся крышки на крохотном сосуде с симпатическими чернилами, проявлявшимися, только если произнести определенную фразу, перевел взгляд на соседний — чернила в нем, будучи нанесены на бумагу, казались объемными, искрились и слегка приподнимались над бумагой, а стоили как хороший ящер. Чернила еще в одной не только исчезали сами, но и безвозвратно разрушали бумагу, если попадали не к адресату. И были, разумеется, чернильницы с обычными. Эмиран действительно не видел разницы между ними и теми, которые были использованы в этом письме. Скорее всего, и с другими тоже. — Мы пока пытаемся разгадать еще одну загадку, властитель. Бумага и чернила — они инертны. Мы проверяли их на всех детекторах, всеми возможными заклинаниями из стандартного арсенала и… — Она подняла к потолку невинный взгляд. Эмиран понимающе хмыкнул. — … применили некоторую изобретательность, модифицировав их. Они магически нейтральны, тут сомнений нет. Но вехи рядом с тронным залом на них реагируют. Эмиран насторожился. По негласному правилу, в Верхнем дворце число людей, которым разрешалось колдовать беспрепятственно, было небольшим, этого требовала безопасность императорской семьи и высоких гостей; либо занятия колдовством ограничивались конкретными помещениями с высокой степенью защиты. Точно так же многочисленны были амулеты пассивной безопасности, чьей задачей было установление неразрешенного колдовства, и они отличались как по конструкции так и по способам определения; некоторые из них были изобретены совсем недавно, иные относились чуть ли не ко временам первых Вальдоров. По легендам, нити пассивного определения были вплетены в некоторые колонны при втором Вальдоре. Эмиран мог подтвердить это, но умолчал бы, что тот наносил их собственной кровью, добавляя к этой магии еще немного очень древних проклятий, за которые браться не осмеливался даже отец Ариана и Эмирана, бывший не самым осторожным колдуном. Если Хельма знала это — где-то случайно прочитала или сделала соответствующие выводы, волноваться причин не было, она надежно хранила тайны, но и особенности действия некоторых объектов в тронном зале были ей известны, и при необходимости она ловко ими пользовалась. Он снова развернул перед собой письмо, снял с безымянного пальца перстень и медленно поднес к строчкам. Хельма вытянулась в струну и затаила дыхание, напряженно следя за ним. Эмиран покачал головой и откинулся назад. — В тронном зале, говоришь? — задумчиво произнес он, надевая перстень и задумчиво поглаживая платину. — Видно, только в тронном зале. Эта штуковина примерно того же возраста, что и некоторые узоры там, а видишь ты, ничего не показывает. Хельма оскорбленно вскинула голову. — Я не говорю, что ты не права. — Эмиран хлопнул рукой по письму и встал. — Я только говорю, что неизвестно, на что линии отвечают там, но пока я не вижу колдовства. Почерк сверяли? — Разумеется, — процедила Хельма, надменно глядя в сторону. Эмиран не сдержался, скупо улыбнулся. Он чувствовал себя отмщенным, хотя бы немного. Поколебавшись несколько мгновений, он схватил письмо со стола, раздраженно морщась, и сунул его в карман. В конце концов, следовало на самом деле проверить, как именно оно себя ведет там, где магия ведет себя самым необычным образом; при этом его удивляло, что все-таки возможно оказалось определить колдовство, Эмиран был уверен в собственной безопасности в Высоком городе: он Вальдор, наследник Вальдоров, на земле, благословленной предками, привязанной к ним так, как больше не знал мир, и он не воспринимал письмо — все письма неизвестного поклонника — как нечто опасное. Его задевала, но и развлекала, и ввергала в охотничий азарт робкая, отчаянная, методичная и при этом какая-то наивная, бескорыстная настойчивость, с которой этот некто восхвалял Эмирана, пусть ставя при этом в глупое положение. С другой стороны, даже в этом можно усмотреть нечто воспитательное: за свою жизнь Эмирану не часто доводилось чувствовать себя дураком, не настолько слабое у него самолюбие и не такое суровое воспитание, и редкая возможность ощутить себя беспомощным тупицей отрезвляла и даже вдохновляла. Он вплотную подошел к Хельме и приблизил лицо к ее лицу. — Займись поиском, Брангон! — прошипел он. — Занимаюсь уже который год, пресветлый князь, — огрызнулась она, угрюмо глядя на него. — Занимайся лучше! В верхнем дворце ящеренка поймать не можешь, так может тебя и к ящерам подпускать не след? — рявкнул Эмиран. — Можно попробовать выманить ящеренка на живца, — вежливо предложила Хельма и хищно оскалилась, дерзко глядя на него. — На какого к небесам живца?! Она выразительно подняла бровь и — подмигнула ему. Эмиран не стал сдерживаться и заорал: — Вон отсюда, дрянь белошкурая! Хельма широко улыбнулась и щелкнула каблуками. Эмиран пнул стол. А слух отказывался подводить его: уходя, бесконечно довольная собой Хельма Брангон насвистывала модную песенку о тайном поклоннике досточтимого князя, что не способствовало умиротворенности. Последнее привело Эмирана в состояние тихой ярости: не то, что Хельма осмелилась вести себя непочтительно — это был как раз тот случай, когда ей позволялось немного легкомыслия, потому что он сам не воспринимал тайну особенно серьезно, не ощущал никакой угрозы от незнакомца или незнакомки и был уверен, что тот относится к императорской семье с подобающими почтением и преданностью, просто недалекого ума человек. Причиной ярости стали песенки, в этом случае — совершенно новая, но распространившаяся и ставшая популярной быстрее лесного пожара сухим и жарким летом. Эмиран рад был бы не знать ее, но песенку распевали на каждом углу — вообще складывалось чувство, что писатель и поэт-музыкант были неплохо знакомы и чуть ли не советовались, как получше создать собственное творение, и предлагали, как изящнее сделать творение другого. Песенка была озорной, ее мелодия цеплялась за ухо и запоминалась настолько хорошо, что не далее как поздним вечером вчера Эмиран с удивлением обнаружил, что сам мурлыкает ее. Это не улучшило ему настроения, а легкомыслие Хельмы усугубило желание свернуть автору песенки шею и как следует попытать таинственного поклонника. Второе было пока невозможно, первое — запросто, и Эмиран пообещал себе заняться карательными мероприятиями буквально через пару часов, после того как встретится с парой людей по куда более важным поводам. Путь на нижние уровни седьмого круга, где обитала виновница появления песенки, занял куда больше, чем Эмиран предполагал. Нина Вальдори хотела видеть его: ей удалось разглядеть записку, которую получила Авеника, и даже восстановить увиденное, потому что Авеника, прочитав, сожгла бумагу, кротко улыбаясь и глядя прямо ей в глаза. В любом случае, Нина рьяно хранила в тайне собственные способности, старательно поддерживала видимость хороших отношений с Авеникой, и та и изредка — очень нечасто — позволяла себе жаловаться на сына, относящегося к ней с неподобающей члену столь благородной семьи подозрительностью и безразличием. Впрочем, даже эта видимость не мешала им исправно обмениваться уколами исподтишка, а то и открыто. Эмиран только выругался тихо: написавший письмо (Нина была уверена, что это один из очень удаленных от трона дядьев Авеники — семья была настолько плодовитой, насколько ее дальние ветви нищими) предлагал помощь в отношениях с Гойтером в обмен на определенные части провинции, когда Авеника наконец сможет подмять под себя Константа и уговорит его на кое-какие земельные реформы. У него не возникало сомнений, что письмо было подлинным, сам написавший вполне мог находиться где-нибудь на пятом круге в непоколебимой уверенности, что ему вот-вот доставят приглашение во дворец, подписанное императором лично. Нина заверила его, что ответ Авеника, скорее всего, еще не писала: простых обещаний от нее принимать не желали, но готовы были пока удовлетвориться обещанием подождать, пусть даже несколько лет, а для этого нужно было наконец добиться беседы с Константом, на которой не присутствовало никого, кроме них двоих. Это немного успокоило Эмирана: отношения племянника и Авеники оставались очень напряженными — не без его настойчивого участия, и в ближайшее время подобного не произойдет. Правда, Нина спросила, не скрывая насмешки: — Кстати, великий князь, правда ли, что двор Авеники получает прибавку к казне? Я, разумеется, не против, мое жалованье фрейлины не так чтобы особенно щедро. Разумеется, я получаю содержание как младшая Вальдори, и это в полной мере вознаграждает меня за возможность жить при дворе и служить Вальдорану, но пресветлый, кто намерен выплачивать эту прибавку вдовствующей императрице? Неужели император лично? Нина криво улыбалась и глядела в сторону, ее пальцы нервно барабанили по бедру; Эмиран медленно поднялся и обошел стул, на котором она сидела. — Что за чушь о повышении жалованья? — процедил он. — Отчего бы не спросить об этом у нее. Или у императора, коль скоро она ссылается именно на него, — желчно отозвалась Нина. Эмиран встал за ее спиной. Ее сообщение не особенно удивило его: сразу же после того, как лейб-врачи подтвердили смерть Ариана, первым делом Эмиран позаботился о том, чтобы предельно сократить доступ Авеники к финансам. Это было очень просто: раньше этим занимался верховный казначей по поручению Ариана и всегда заручался его подписью, которую Ариан ставил без особых колебаний. После его смерти право подписи перешло к Эмирану, пока не был коронован Констант, а тот в любом случае до своего совершеннолетия вынужден был либо подчиняться указаниям Эмирана, либо рядом с его подписью тот ставил свою. Поэтому у Авеники, вошедшей в брак с Вальдором почти полностью без личных средств, без приданого и без земель, не обретшей их в браке, не оставалось иных финансовых возможностей, кроме предоставляемых казной Вальдорана и личной казной Вальдоров — Константа или Эмирана, и в любом из этих случаев можно было создать сколько угодно препятствий. Заявление Авеники об увеличении собственной казны звучало крайне подозрительно. Значило ли это, что она смогла найти союзников, готовых делиться с ней деньгами, или пользуется кредитом, или оказалась в состоянии обзавестись собственными средствами, и об этом никто не знал? Все это и многое еще Эмиран сообщил Нине, обвинив ее в недостаточной бдительности. После ее ухода — и Нина была оскорблена и взбешена не меньше его, и пристыжена, что позволяло рассчитывать на то, что она не остановится, пока не докопается до истины — Эмиран отправил несколько записок другим фрейлинам и потребовал, чтобы к нему явился казначей. Казначей и его советники клялся, что ничего не знает об увеличении содержания двора Авеники. От императора он тоже не получал никаких записок с просьбами, а если бы получил, то сразу же обратился за подтверждением к нему, потому что им всем известно, кто является единственным законным прокуратором Константа сейчас. Один из советников осторожно заметил, что некоторые приобретения Авеники кажутся ему не то чтобы подозрительными, и он точно так же не уверен, что средства на них не выделялись казной Вальдоров, к тому же он не считает себя вправе слишком пристально следить за ее тратами, но все же не может не обратить внимания на некоторые несоответствия с установленным порядком. Это были мелочи, на которые он обратил внимание: новые драгоценности, ателье, которые шили Авенике наряды, ремонт, который она распорядилась делать в личных покоях. Последнее особенно насторожило Эмирана: об этом он не мог не знать. Это пока было всего лишь распоряжением, сообщил советник, но его вполне можно понимать и как побуждение к действию, и именно так истолковали его некоторые купцы, уже показывавшие Авенике образцы материалов и готовые обсуждать рисунки мебели. Раздраженный, Эмиран потребовал, чтобы за счетами следили вдвойне тщательно и держали ухо востро, потребовал к себе еще людей из казначейства, распорядился, чтобы они внимательнейшим образом изучили счета Авеники, выгнал их, собрался было отправиться на нижние уровни круга — на них можно было найти развлечений на всякий вкус, и именно их он собирался искать вдобавок к личным, но только опосредованно относящимся к удовольствиям целям. Он почти подошел к двери, ведшей в потайные коридоры, но остановился: совершенно отчетливо он ощутил, как круг остановился. Эмиран испуганно огляделся и даже вытянул перед собой руку, пытаясь ухватиться за стену, чтобы удержаться на ногах. В этом не было никакой необходимости, Высокий город стоял по-прежнему устойчиво, седьмой круг просто замер и, кажется, пытался сдвинуться в обратном направлении. И что-то еще ощущалось мощное, вроде знакомое, но неожиданно свежее, что привело его в дрожь. Он выскочил в коридор, рыкнул на стражников, недоуменно глядящих на него и до побелевших костяшек сжимавших оружие, и побежал на верхние этажи к картографическому залу. И словно недостаточно было странного поведения седьмого круга, который, кажется, не мог определиться, вращаться ли ему по часовой стрелке или против, по всем коридорам мигали огни. Эмиран подумал было воспользоваться подъемником, но вспомнил, как странно они себя вели, когда с силовыми нитями города знакомился Ариан, ругнулся вполголоса и побежал к потайным лестницам. Он заставлял себя не думать, в каком состоянии застанет Константа — такие упражнения должны были привести его к полному истощению сил, и хорошо бы дело ограничилось только этим. Двери картографического зала были закрыты и не собирались открываться по требованию Эмирана. Этого следовало ожидать, но привело Эмирана в еще большее бешенство. Он бросился к потайным коридорам, через которые ему — Вальдору — все-таки можно было попасть в нее, минуя нежелание коронованного родственника. В случае прямого запрета был бы закрыт и этот ход, но, к счастью, Констант не подумал об этом. Эмиран вскочил в зал и замер. Вполне возможно, что Констант оказался погружен в транс, увлекшись игрой с силовыми нитями, и если пытаться слишком резко привлечь его внимание, дело может кончиться очень плохо. Констант стоял рядом со столом, изображавшим Вальдоран, его руки были раздвинуты, пальцы расставлены, глаза закрыты. Он дышал редко, казалось, что он вслушивается в нечто внутри себя. Эмиран постарался ступать мягко, по возможности беззвучно. Остановившись у стола, он попытался по лицу Константа определить, что именно тот ощущает и как вести себя дальше. Миниатюрный Высокий город в центре стола был неподвижен, но верхний круг его двигался — и, по ощущениям Эмирана, снова обратно. Светильники ослепляли, в зале было холодно, по коже Эмирана словно пробегали магнетические искры, и внутри бурлило беспокойство, сменяясь гневом и страхом за себя, город и самонадеянного мальчишку. Который, следует заметить, выглядел вполне жизнеспособным. Осторожно Эмиран окликнул его: — Властитель… Констант открыл глаза — они светились льдистым блекло-голубым светом, и человеку, на которого обращался этот взгляд, казалось, что его пронизывает тысяча копий. В зале дрогнуло освещение, и светильники чуть потускнели. Констант медленно опустил руки, его взгляд теплел, становился более осознанным. — Дядя, — произнес он. Голос его звучал недовольно и при этом удовлетворенно. Эмиран подался вперед. — Отличная работа, ваше величество, — мягко, произнес он, чувствуя себя в бесконечной опасности, как если бы он находился на краю круга, уже в седле и защитном облачении, готовясь взлетать, а Альбор неожиданно решил показать строптивость. И невозможно что-то с этим делать, потому что ящер под седлом в десятки раз тяжелее и несравненно мощнее, потому что не всякая магия способна справиться с ним, а до земли, если он решит выбросить из седла, десять тысяч и еще две с небольшим тысячи верст. — Ты оказался здесь. — Констант звучал недовольно, словно пытался сыграть с собой партию в кости, но это оказалось слишком скучно и однообразно. — Я чего-то не учел. — Ты многого не учел. Например, что попытка просто так двигать круги, просто потому, что у тебя правая пятка свербит, не просто не нужна, но еще может привести ко всяческим неприятным последствиям. — Эмиран медленно обходил стол, внимательно следя, насколько спокоен Констант, не собирается ли броситься на него или придумать какое-нибудь мерзкое колдовство. Ему повезло: Констант посмотрел на него вполне осознанно и виновато отвел глаза. Эмиран подошел поближе и от души отвесил ему подзатыльник. — Балбес! Самовлюбленный щенок! Я же говорил не заниматься самостоятельно ничем подобным! Констант вздрогнул, втянул голову в плечи и отступил. Эмиран продолжал бранить его — громко, но уже без негодования, только что переполнявшего его. Констант только отворачивался и иногда косился на стол, словно чтобы убедиться, что Высокий город по-прежнему стоит и круги его движутся, как им взбредет, но при этом неторопливо и не внушая никому опасности. Эмиран тяжело вздохнул. — Отчего тебя тянет проверить свою власть таким образом? — спросил он, уперевшись рукой в стол. — Если тебе недостает игрушек, дай знать, тебе заполнят пять комнат. Или в чем дело? Констант отступил от него еще на несколько шагов, пытаясь отделиться хотя бы углом стола, и пожал плечами. — В чем еще дело? Не понимаю, что именно тебе не нравится в том, что я пытаюсь освоиться в моей империи, — дернув плечами, огрызнулся он. — Ты задумывался о том, что развлекаясь с макетом Высокого города, ты подвергал опасности всех людей, находящихся в нем? — зашипел на него Эмиран. — Для тебя это небольшая игрушка, а в это время на всех уровнях круга люди стоят, вцепившись в стены, и молятся небесам, чтобы круги не разрушились и город стоял дальше? Ты думал о том, что, когда ты развлекаешься с городом, весь Вальдоран, Констант, — весь — совершенно беззащитен? — Эмиран взмахнул рукой, указывая на макет страны. Констант покосился туда, куда указывала его рука, и отошел от стола, пряча руки за спиной. — Что происходит на южных границах? Констант по-прежнему молчал. Эмиран заорал на него: — Что происходит на южных границах? На западных? Что происходит в Хаврейской и Зернанской провинциях, когда ты развлекаешься с этой игрушкой? — Откуда я знаю, — огрызнулся Констант, втягивая голову в плечи. — Так узнай! Ты Вальдор, ты коронован, эта карта создана твоим предком для тебя, так проверяй! — Эмиран опустил руку на западные границы и приказал: — Потянись туда. Линии тебе знакомы, теперь определи, какая из них опутывает Хаврес, здесь. Констант испуганно смотрел на него. — Куда проще возиться с этой этажеркой, — охотно подтвердил Эмиран. — Только от тебя зависят не только эти люди, но и тысячи других. Кто-то из них никогда не поднимался на поверхность, кто-то никогда не спускался с гор. Кто-то живет у моря. Ты помнишь, что такое море? Один раз ты был там. У Вальдоров есть и морская граница, ты должен был учить это. Она точно так же подчиняется тебе, Констант Вальдор. Так что происходит сейчас в Хавресе? Он пристально следил за Константом, больше не боясь, что его взгляд испепелит или заморозит его или как-то иначе навредит. Констант сжал руки в кулаки и, собрав силы, посмотрел на Хаврес. Закрыл глаза, снова открыл — и они выцвели, начали светиться льдистым светом. — Граница в опасности, — глухо произнес он наконец. — Я не могу увидеть, как именно, но сама линия в опасности. — Кто граничит с Хавресом? — мрачно спросил Эмиран. — Гойтер и… Левалия. Король болен, его единственный наследник находится в тюрьме по обвинению в заговоре, графы пограничных земель объявили себя истинными носителями левалийского королевского титула. — Констант пытался одновременно понять, что именно происходит на границе, и вспомнить, чему его учили, какие сведения собрали из самых разных источников — в том числе от доносчиков и перебежчиков, и как это соотносится с отзвуками магии, что может значить для Вальдорана. Он поднял на Эмирана беспомощный взгляд: — Туда нужно отправить армию? Сколько полков? Или… объявить войну? Эмиран закатил глаза. — Зачем? Армия там уже есть, гарнизонов достаточно, они хорошо укреплены. Если ты попытаешься увеличить их, те же пограничные графы пошлют гонцов в столицу и к соседним государям, и тогда несдобровать нам, потому что придется объяснять, что мы совершенно не намерены вторгаться, и несдобровать гарнизонам, потому что их гарантированно атакуют или… хм, осадят, перережут доставку продовольствия, что угодно еще. Ты не выиграешь ничего, а проиграешь очень много. — Тогда что делать? — глухо спросил Констант, глядя на стол перед собой. Его руки лежали на самом краю стола, и пальцы судорожно сжимали его. — То, например, чем ты только что развлекал себя с этой игрушкой. — Эмиран подбородком указал на Высокий город, чьи круги лениво вращались в разные стороны. Констант выпрямился и неверяще посмотрел на него. Эмиран отвечал ему немигающим взглядом, и после доброй минуты безмолвного поединка Констант опустил взгляд на стол. — Гарнизоны расположены таким образом, чтобы в кратчайшее время достичь границы на достаточно большом отрезке, — негромко заговорил Эмиран. — В гарнизонах собирается информация на основании не только разведывательных рейдов и донесений или слухов, распространяющихся по провинции, но есть и сигнальная система. Колдуны хорошо работают на границе, и первые Вальдоры очень старательно трудились рядом с ними. Ты в любой момент можешь воспользоваться этим. Констант задержал дыхание, нахмурился и свирепо уставился на тот отрезок границы, о котором говорил Эмиран. На его лбу выступил пот, но и по пограничной линии пробежались искры. Эмиран наклонился вперед и осторожно окликнул его: — Властитель! В ответ Констант поднял на него прозрачные, светившиеся льдисто-голубым глаза. — Это не должно забрать все силы. Твоя задача — дать импульс, остальное сделают за тебя линии. Будь осторожен, чтобы не оказаться опустошенным. — Они очень тугие, — медленно произнес Констант. — Не дергай за них, просто касайся. Констант шумно выдохнул и снова задержал дыхание, прикрыл глаза и облизал губы. Эмиран то следил за светившейся едва уловимо границей, то за Константом. Тот держался на удивление неплохо, но его взгляд постоянно возвращался на Эмирана в поиске поддержки или одобрения, а иногда Констант лихорадочно переводил дыхание, растерянно глядя то на карту перед ним, то на Эмирана, явно не зная, что делать и зачем. Много времени спустя Эмиран велел ему прекращать, помог дойти до кресла и присел на корточки перед ним, встревоженно заглядывая в лицо. Констант обмяк и закрыл лицо руками, дыша часто и поверхностно. Эмиран положил руку ему на колено и предупредил, что принесет еды, и Констант издал звук, похожий на всхлип. Казалось, что он увидел гораздо больше, чем ожидал, узнал очень много не только о бремени, взваленном на него, но и о себе самом. Подкрепившись, он мрачно сообщил об этом Эмирану. Тот пожал плечами: — Небеса не отмеряют бремени больше, чем мы можем снести. Констант только фыркнул в ответ. Ему явно хотелось спорить, а еще больше — жаловаться, и Эмиран готов был слушать и сочувствовать, но Констант предпочел оставаться наедине со своими мыслями. Время перевалило за полночь, когда Эмиран добрался до нижних уровней, к которым стремился с самого утра. Туда приходили за развлечениями самых разных мастей. Купеческие гильдии платили огромные деньги за аренду домов, а в них продавались всевозможные товары, какие только можно было придумать. Иногда целые кварталы были заняты домом одной гильдии, и в нем человеку неопытному можно было заблудиться. Понятно было, отчего купцы готовы были расстаться с огромными деньгами: императорский двор был близок, а с ним богатейшие из богатых, с ними — возможность если не стать прямыми поставщиками двора, так иным образом приблизиться к нему. Помимо придворных, многие их знатных иностранцев охотно расставались с деньгами, опьяненные близостью к Вальдорам, пусть и мнимой. Иному человеку со слишком трезвым умом казалось: жалкие полверсты ниже, на шестом круге можно было за те же деньги снять помещений в три, а то и четыре раза больше, и народ точно так же шел бы к ним, да богачей жило на шестом круге никак не меньше, и щедры они были совершенно так же, но если кто-то хотел продавать нечто безобразно роскошное, умопомрачительно дорогое, невероятно изощренное, то возможно это было только на самом верху. Помимо бесконечных торговых кварталов, там же размещались театральные, на любой вкус. Время от времени какая-нибудь труппа получала приглашение и во дворец, чтобы развлечь Вальдоров и гостей, но чаще члены императорской семьи спускались вниз; в каждом здании были ложи с гербом Вальдора, и казна исправно платила за них, хотя редки были случаи, когда Вальдоры появлялись там. У Вальдоров были свои предпочтения: Ариан предпочитал легкие музыкальные пьесы, Авеника часто бывала на трагических спектаклях со зрелищными сценическими эффектами, совсем редко она приводила Константа с собой. Эмиран с симпатией относился к музыкальным театрам, особенно таким, где к Вальдорам относились с минимальным почтением, он охотно смеялся над куплетами, в которых и его изображали в самом неприглядном свете — самоуверенного, громкого и скандального типа, способного переспорить даже торговку из нижнего города, изобретательного, но не всегда последовательного в решениях, любящего править, но не особенно ценящего ответственность, связанную с этим. Свита его многозначительно умалчивала при этом любовь Эмирана и к отдельным актерам и актрисам: их он посещал после спектаклей, щедро осыпал подарками и пользовался их всевозможной благосклонностью в ответ. При этом тщетно было мечтать о том, чтобы полностью замолчать это, и об увлечениях Эмирана все-таки ходили слухи, пусть осторожные, передаваемые скорее намеками и подтверждаемые многозначительными улыбками и выразительными взглядами тех, кто оказались способны привлечь его внимание — и еще подарками, которые одариваемые носили с нескрываемой гордостью. Театральный народ с седьмого круга ничем не отличался от собратьев в иных местах: все та же непоколебимая уверенность в собственном таланте и в признании, которое уже есть либо будет, в исключительной ценности собственного творчества и в успехе, неплохо сочетавшихся, а иногда являвшихся причиной огромной неуверенности, раздражительности и даже злости. Представления были великолепны, их сопровождали интриги, иногда разражавшиеся скандалами, и за взаимоотношениями людей из творческих кварталов следили, пожалуй, с неменьшим интересом, чем за любовными увлечениями знати. Благо Высокий город вообще, а седьмой круг особенно старательно регистрировали происходившее: сплетни передавались из уст в уста, но и печатались в газетах разной степени почтительности. На нижнем уровне, в актерском квартале, в огромном доме, из окон которого можно было видеть небо, звезды и солнце, потому что он стоял у края круга, и некий сумасшедший и наверняка безумно богатый заказчик потребовал, чтобы в ней были окна, Эмиран и оказался после очередного бесконечного дня, наполненного стычками с советниками, няньканьем с племянником и перебранками с приятелями. Причина для этого была проста и очевидна: песенку, которую насвистывала Хельма Брангон, наверняка написали здесь. Эмирана встретили радостными возгласами, к нему тут же подбежали помощники директора с восхвалениями в его адрес и прославлениями Вальдоров, а также попытками выяснить, как именно они могут служить высочайшему гостю. Эмиран только отмахнулся от них. Сначала он хотел как следует проораться на человека, которому обязан еще и такой славой, а потом уже решить, возникли ли у него какие-либо желания и хочет ли он удовлетворить их в этом доме. Эмиран с грохотом распахнул двери и решительно вошел в кабинет владелицы театра, переполняемый намерением качественно провести время в ее обществе. Та сидела в любимом кресле, держала в руках любимую гитару и была одета в одежду любимого черного цвета, на ее лице заиграла удовлетворенная улыбка, пальцы пробежали по струнам, наигрывая мелодию все из той же проклятой песенки, и Ида Элирис замурлыкала: — «… и ослепляет бронза кожи / И восхищает твердый взгляд…». — Грязная тварь, продажная баба, наглое, корыстолюбивое создание! — заорал Эмиран от двери. Помощники проворно закрыли за его спиной двери. — «… враги трепещут у границы, / Когда Вальдор шагает к ней», — продолжала мурлыкать Элирис, следя за ним и широко улыбаясь. Эмиран создавал все новые ругательства, она продолжала перебирать струны и согласно кивала в такт его словам, отбивая ногой ритм. Он упал в кресло напротив ее и схватил со стола стакан с вином. — Злоязыкая стерва, я знал, что это может быть только твоих рук дело, — выдохнул он. — И с чем связан приступ вдохновения? — Ха! — радостно воскликнула Элирис. — Ты не читал «Высокий герольд»? Она ногой пододвинула к нему газету. — Предпоследняя страница, редкой отвратительности стишата. Если бы я не знала лично ваше высочество, я бы создала о вас самое невысокое мнение, учитывая качество стишат. Но небеса, какое восхищение, какое умиление, какая восторженная радость! Интересно, этому ребенку есть хотя бы одиннадцать? Что опять же возвращает нас к некоторым раздумьям: насколько плох второй Вальдор, что способен привлечь внимание только таких сирых созданий и ему объясняются в любви таким ужасным образом. Эмиран мрачно посмотрел за нее, но взял не толстую тетрадь главного издания Высокого города, а небольшой листок, издаваемый на деньги все той же Иды Элирис. Она назвала его «Гобоем», потому что, по собственному заявлению, крякают в нем так же усердно и так же противно, как означенный инструмент; и — благодаря ей, ее знакомствам и не без содействия многих влиятельных людей, с которыми Ида поддерживала замечательные отношения — «Гобой» был куда популярнее «Вальдорского вестника», «Герольда» и других серьезных изданий. «Гобой» читали все, пусть не у всех хватало смелости открыто признать это. Многие при этом ругали его при каждом удобном случае, хотя вполне возможно было, что люди, наиболее громко проклинающие алчность «Гобоя» до сплетен, как раз и сообщали их Иде или ее знакомым наиболее усердно. Эмиран громогласно заявлял, что никогда не читал эту дешевую газетенку, никогда не держал ее в руках и не имеет ни малейшего представления о том, кто считается главной ее мишенью. В более тесном кругу он презрительно фыркал, когда его приятели принимались обсуждать, кого именно имел в виду Трубадур на полосе с анонимными сплетнями; он не без основания подозревал, что хотя бы двое из них исправно поставляют Иде рассказы о знакомых, особенно о тех, на кого они были злы или кому пытались отомстить. Сам он тоже пользовался «Гобоем», когда нужно было сыграть с кем-то злую шутку или испортить чью-нибудь репутацию — Ида охотно публиковала и заметки о нечистоплотных банкирах, промышленниках или о зарвавшихся советниках, которые никогда не появились бы в уважаемых изданиях. В обмен на это Эмиран поддерживал «Гобой» деньгами и даже соглашался терпеть некоторые ее выходки. Ида тихонько брала аккорды, посмеиваясь и следя за ним здоровым глазом. Правый ее глаз был скрыт под черной повязкой; она очень не любила любопытных носов, пытавшихся вызнать, где и при каких обстоятельствах она потеряла его. Эмиран помнил, впрочем, что в свое время, когда она еще выходила на сцену, чтобы спеть куплеты или сыграть в фарсе, повязку она не надевала, и в правой глазнице у нее был отлично сделанный муляж, почти неотличимый от левого глаза. Возможно, муляж был сделан с применением колдовства в том числе, и с его помощью можно было видеть, но Ида предпочитала повязку — тоже черного цвета, и из-под нее виден был хорошо зарубцевавшийся шрам. Аккорды последней песенки сменились мотивом предыдущей, которую Ида написала, придя в восторг от письма тайного поклонника, которое Эмиран на свою голову показал ей, а когда он обреченно вздохнул и швырнул газету на стол, она ухмыльнулась и наиграла мелодию новой песенки, слова к которой он только что прочитал. — Я иногда готов воспользоваться услугами палачей, чтобы вытрясти из тебя, откуда ты вынюхиваешь все это. Да еще с такими подробностями, — процедил Эмиран. В дверь робко постучали, через пару мгновений она открылась, и в нее сунул голову один из помощников Иды. — Вино и фрукты, мэтресса, — тихим лебезящим голосом сказал он, низко кланяясь, и широко оскалился. Ида кивнула, он открыл двери, и двое слуг внесли огромный поднос с едой. Ида отставила гитару и убрала ноги со стола, слуги тут же водрузили поднос прямо поверх газет и многочисленных листов с текстом. Она гостеприимно указала Эмирану на поднос и взмахом руки отправила слуг прочь. Помощник ее топтался у двери, явно жаждая высказать свое почтение принцу лично, но, подчиняясь кулаку, который показала ему Ида, после тяжелого вздоха скрылся за дверями. — Помилуй, и что ты сделаешь с этой без сомнения ценной информацией? Упечешь себя в тюрьму? Запретишь тебе общаться со мной? И откуда же ты в таком случае будешь знать, кто из послов кому из княжеских дочек какие драгоценности дарил? — невозмутимо спросила она, положив ногу на ногу и взявшись рукой за щиколотку. Эмиран скривился и схватил яблоко. Неторопливо жуя его, он читал свежий выпуск «Гобоя». — Изящные фразы, мэтресса, — ухмылялся он. — Говоришь, отношения в семье Экадо остаются несколько натянутыми, потому что герцог изволил слишком щедро одаривать племянницу жены? Он который день не появляется при дворе, потому что жена изволила перетянуть его чем-то очень тяжелым, да так, что рука онемела. Так, по крайней мере, утверждает Сильван. — Жена изволила выступить против неосмотрительности супруга с кнутом в руке. Досталось, кстати, и племяннице, отчего оная племянница сбежала на горизонт. Утверждает все тот же Сильван Тиэм. Кстати, он нашел ее общество очень располагающим. — К горизонтальному положению, полагаю, — буркнул Эмиран и недовольно посмотрел на нее. — Я этому стервецу сверну нос. Подумать только, сначала он бежит к тебе, а потом ко мне. — Не ко мне, — торжествующе улыбнулась Ида. — О сколько прелестниц с точеными ножками поют в моей хижине зажигательные куплеты, о сколько из них прибегают ко мне, хихикая и размахивая салфетками, на которые записывали все, что им выбалтывали твои приятели. — Я всегда знал, что ты их подбираешь по изяществу ножек, — хмыкнул он, листая газету. — Не в первую очередь, пресветлый князь. Изящество слога куда важнее. — Ида налила себе чай. Эмиран отодвинул поднос и подтащил к себе листы, валявшиеся на столе. — Как поживает император? — небрежно спросила Ида. Эмиран поднял на нее удивленный взгляд и спросил: — Ты собираешься писать об императоре? — Я постоянно делаю это, князь, — оскорбилась Ида. — Как и подобает верноподданой великой императорской семьи. Я посвятила лучшие свои строки вашему брату и намерена далее посвящать их вашему племяннику. Эмиран закатил глаза. — Вижу. — Он расправил листок и заунывно начал: — Юный император, отличающийся благочестием в той же мере, в какой и ростом, перенял от своего венценосного отца изящество в одежде. Впрочем, мундир, в котором он принимал присягу избранных генералов, специально прибывших с южных границ, несколько тесен в плечах. Зоркие глаза камердинеров (и Трубадур настаивает, что камердинеры если и служат в Верхнем дворце, то никак не на высших его этажах) отметили, что мундир совершенно определенно нов и сделан считанные недели назад, но и юный император стал на эти же недели немного менее юн и несравненно более мужественен. Генералы приносили присягу со рвением и искренностью, которая, как мы смеем надеяться, будет отмечать их дальнейшее служение. Не во имя орденов, а во имя Вальдорана! Какую чушь ты пишешь, Элирис. — Я охотно написала бы о мужественности императора, мэтр Вальдор, если вы намекнете мне, в вырез чьего платья устремляется его благосклонный взор, — ухмыльнулась Ида. Эмиран закатил глаза и потер лоб с самым несчастным видом. Она осторожно вытянула из-под подноса еще один лист и подсунула ему. — Танигийские купцы, например, уверены, что троюродная кузина императора по матушке может не без основания рассчитывать на благосклонность венценосного родственника. Надо ли говорить, что девка тоща, нища и в заплатках, но в окошко дома на пятом круге и в собственное будущее смотрит с уверенностью, — негромко произнесла она. — Причем купцы вовсю переписываются с ее братцем… его не пустили в Высокий город и даже не удосужились придумывать весомый повод, а ведь он троюродный племянник вдовой императрицы. Племянницу, правда, пропустили, потому что ее паспорт купцы предъявляли вместе с документами собственных домочадцев. Малое унижение за возможность быть представленной кузену с короной на голове, да так, чтобы его матушка потом промокала глаза на свадьбе. Эмиран пробежал глазами по черновику и отложил его. — А с другой стороны, несколько лет назад ходили слухи о почти состоявшемся сговоре покойного императора с Ингосфом. Поверить в это непросто, неизвестно, сколько в этом желания императора, а сколько — мечтаний Ингосфа. Но кое-кто верит ему, пресветлый князь, — продолжала Ида. Эмиран поднял голову и внимательно посмотрел на нее. — Не далее как вчера ко мне прибежала одна стрекоза и с восторгом начала пищать, как ей рассказал один из родственников все того же Ингосфа, что одна из его дочурок уже сделала макет малой императорской короны и учится с ним ходить. — А скажи-ка мне, Трубадур, никто из твоих стрекоз не разнюхал, что стало основанием для такой уверенности юной герцогини? — задумчиво полюбопытствовал Эмиран, подтянув к себе еще один черновик. — Она уверяет, что служанка, которая по счастливой случайности является ее далекой родственницей и давно и крепко дружит с матушкой, уверяла, что собственными глазами видела лист плотной бумаги, да еще с водяными знаками. — Ида ухмыльнулась. — Хочешь предположить, что за герб нанесен на бумагу? Эмиран скрипнул зубами. Можно было не сомневаться, что это был герб Авеники. Удивительным было, насколько решительно она разбрасывается обещаниями, которые Эмиран не позволит ей осуществить: ни один из этих браков не был выгоден Вальдорану, а скорее даже опасен. Еще одна нищая принцесса в семье не нужна, особенно прибывшая с севера, родом из семьи, раздираемой склоками, да еще заручившаяся поддержкой купцов, невесть какими неправдами пробравшихся в Высокий город, но неспособных оплатить жизнь на круге выше пятого. И точно так же Эмирана интересовало, действительно ли Ингосф верил обещаниям Авеники или всего лишь опасался открыто сомневаться в ее словах? Его желание породниться с Вальдорами было известно еще отцу Эмирана, и он же не допустил этого, не разрешив одной из Вальдори выйти замуж за его брата. С другой стороны, подарки Ингосфа были щедры и часты, их получал не только Эмиран, но и Констант, Нина подтверждала, что Авеника тоже хвасталась изящными безделушками, но у него хватало мозгов не заводить прямой разговор о браке — особенно сейчас, когда только остыл пепел погребального костра, когда Констант только привыкал к короне и перстню. На беду Эмирана, при жизни Ариана никогда не заходило разговора о возможном браке Константа, и сам он ни за что не хотел принимать на себя такую ответственность, но еще меньше хотел доверять это решение совету: члены совета наверняка взвесят все за и против, примут в расчет внутренние потребности Вальдорана и внешнеполитическую ситуацию, просчитают все возможности, возможно, посоветуются со жрецами — едва ли Семирогий снизойдет до этого разговора, но Шестирогие вполне могут поучаствовать, — и примут наихудшее решение из возможных, не только для Вальдорана, но и для Константа. И уж куда менее разумным было отдавать это на откуп самому Константу — ни сейчас, ни позже. Пока он слишком подавлен, потом наверняка возомнит о себе невесть что, и наверняка выбор, который он сделает, будет соответствовать его сиюминутным увлечениям, а никак не более постоянным потребностям. Думать же о том, что ему самому не мешало бы озаботиться возможностью брака, Эмиран отказывался категорически, рассчитывая, что Констант избавит его от необходимости озабочиваться наследником. — И насколько однозначны были обещания в этом письме? — процедил он. — Ах, мэтр, вам ли не понимать, что стрекозы мои легконоги и остроглазы, но малообразованны и в таких материях не разбираются. Хорошо, что они умеют бегло читать. — Ида развела руками. — Увы мне, на этот вопрос у меня нет ответа. Но так ли он нужен тебе? Эмиран тряхнул головой и подтянул к себе еще два листа. Написанное — скорее нацарапанное, да еще с многочисленными ошибками и на просторечном диалекте — заинтересовало его куда меньше. Князь такой-то был замечен в ложе прекрасной дамы Н., чья семья по слухам готовила ее брак с купеческой семьей М., причем слухи распространяла семья М., хотя ее выгода от такого брака была малоочевидна, и сама прекрасная дама с куда большим удовольствием примерила бы герцогскую мантию, а не купеческую перевязь, но князь, по словам людей, знакомых с ним близко, не находил общество дамы приятным настолько, чтобы воспылать желанием разделить с нею не только постель, но и корону. Придворные щеголи А. и Р., известные своей любовью к театру и певческому искусству, а также певцам и певицам, коя любовь проявлялась в подарках столь элегантных, сколь богатых, увлечены блистательной Риальдой и даже были близки к вульгарной драке, когда выяснилось, что записка от нее, адресованная одному, была по оплошности пажей доставлена другому. Эмиран оживился, узнав в придворных щеголях Лионеля и Офента Растана, и Ида охотно подтвердила, что Риальда после этого глупого случая выгнала пажа взашей, но добавила, что паж тут же получил место в штате не менее блистательного Кириаса, который давно провожал мечтательным взглядом Офента. Он удовлетворенно потер руки, прикидывая, как бы половчее использовать эти сведения против Офента, похмурился немного, узнав, что до Иды не дошло никаких слухов подобного толка, связанных с Лионелем, но пообещал вознаграждение, если она что-то разнюхает. Эмиран делился с Идой беспокойствами и сомнениями, которыми был переполнен; она потянулась за гитарой, тихонько перебирала струны, слушая, кивая, иногда возражая и споря. Любопытно было, насколько он изменился за считанные дни со смерти Ариана, как по-иному начал говорить и думать, что его интересовали другие темы и даже злоключения приятелей, вроде тех же Лионеля Адельхарда и Офента Растана и их категорическая невозможность определиться с местом в сердце певички не увлекла Эмирана, как это случилось бы раньше, и развлекла всего ничего. Впрочем, когда Ида, желая поддеть его, снова заиграла мелодию новой песенки, он вспыхнул и пригрозил ей закрыть театр и газету и лишить разрешения проживать в Высоком городе. — Ты в гребаном нижнем городе себе место не найдешь, — процедил он. — Ах! — печально вздохнула Ида и подняла к потолку скорбный взгляд. — Я предупредил, — угрожающе произнес он, вставая, и подошел к окну. — Что за удовольствие смотреть на облака? — Это располагает к мыслям о бесконечности нашего мира и преходящести существования отдельного человека в нем, — напела Ида. — Уж не мечтаешь ли ты попасть в императорскую академию? Куда-нибудь на философский факультет, м? Они, кстати, носят черные мантии, тебе должно понравиться. — Черные мантии носит и храмовая инквизиция, — флегматично заметила Ида и нахмурилась. Следующие ее аккорды были осторожны и тревожны. — Кстати о ней. Говорят, что лучшие инквизиторы охотятся за кем-то, способным так убить человека, что от него не остается ничего, с чем он вошел бы на одно из небес. Ни души, ни жизненной энергии, ни силы, ни тела. Одна моя девочка пропала, я думала, что эта дуреха была влюблена и сбежала вслед за каким-то солдафоном. А на первом круге нашли труп, который, вполне возможно, мог быть ею. — Ида помолчала немного и добавила: — Говорят. Она молчала, только брала один аккорд за другим, склонив голову, так что волосы скрывали ее лицо. — И? — недоумевая, спросил Эмиран. — Инквизиция очень не любит заниматься простыми случаями, в которые не вовлечено черное колдовство, но когда объявляются противники, которых они считают достойными, вроде того же Артрира, инквизиция справляется с ними с огромным трудом. Надо ли говорить, что охота стоит немалых жизней простым людям. — Ида обхватила гитару и подняла голову. Глядя прямо на Эмирана, она сказала: — Я не маг, никогда этому не училась и не желаю, но с некоторыми силами бороться получается с огромным трудом. Я не играю с тобой в кости, потому что ты никогда не выиграешь у меня. Я знаю, кого и о чем спрашивать, просто знаю. И сейчас я знаю, что храмовая инквизиция снова увлеченно охотится за очень любопытным противником. А еще я знаю, что победа может им и не достаться. Эмиран едва не поежился, потому что голос Иды звучал глухо и неожиданно мрачно — у нее всегда, сколько он знал ее, было глубокое, богатое контральто, но никогда оно не было наполнено таким нехорошим предчувствием, что растекалось по коже холодным потом. Эмиран раздраженно поморщился и требовательно произнес: — Может, ты наконец обратишь твое знание на пользу и сообщишь, что за дрянь пишет эти дерьмовые стишки? Ида медленно улыбнулась. — Право, великий князь, и лишиться такого восхитительного развлечения? Она снова заиграла модную песенку. Эмиран гневно плюнул, запустил по ней несколькими ругательствами и сбежал.