Враг коленопреклоненный

Главное управление расследований и изучения необычных практик занимало два квартала, и некоторые из зданий, его составлявших, насчитывали всего три этажа, иные же возвышались на все восемь. Структура его была сложна и запутанна, единственным человеком, способным разобраться в ней, был, наверное, первый секретарь главного инквизитора; сам Таир Мондалар ограничивался тем, что знал полномочия ближайших своих заместителей и компетенцию следующих двух уровней подчиненного ему управления и их способности, чтобы не столкнуться неожиданно с необходимостью расхлебывать сложности, которые те создали собственными неумениями. Он мечтал видеть себя в жреческой мантии, не без этого, но у него доставало ума, и Мондалар был способен держать в узде собственное тщеславие, чтобы понимать, что жрец из него получился бы не самый лучший, а сейчас он на своем месте, и руководство Главным управлением, попутно играя в бесконечные тайные игры с храмом, советниками императора, со смежными службами, считающими, что способны делать то же, но лучше или, по крайней мере, так же хорошо, приносило ему немало удовлетворения. Иногда, правда, должность, которую занимал Мондалар, требовала высочайшего политического искусства. Храму противостояли недовольные из знати, считая, что его влияние слишком возрастает; Семирогий жрец стоял перед алтарем, принося жертвы, погружаясь в транс, пытаясь услышать и облечь в слова волю Семи Небес, а Шестирогие в беседе с Мондаларом говорили, что неплохо было бы узнать что-нибудь о том и том, и о другом, и о третьем человеке со слишком громким голосом, нет уверенности, что за ним водятся некие проступки, способные нанести вред Храму, но — может, он недостаточно лоялен к короне, чья сила является первоочередной задачей Храма? Совет при императоре с крайней неохотой обращал внимание на заключения Главного управления и письма Мондалара, но и он был неоднороден, и важно было понимать, кому и какое письмо писать, чтобы до императора или самых близких к нему людей доходили нужные сведения. Иногда Семирогий, стоя у глобуса, раздраженно морщился, глядя на иные провинции — они не обязательно граничили с землями, полными самых дурных суеверий, иногда в непосредственной близости к Высокому городу, так, что его было видно едва ли не полностью, но и в них вспыхивали очаги странных убеждений. Туда отправлялись люди, отобранные лично Мондаларом, и в их верности, дотошности и изобретательности он не сомневался, а значит, на них мог рассчитывать Семирогий, Храм, им возглавляемый, и Вальдоран, которому они служили. Не все ереси, которые обнаруживались в Вальдоране — при этом не имело значения, возникали ли они внутри империи или были занесены из соседних земель, — признавались опасными, и куда меньше было таких, против которых Храм выступал открыто. В большинстве своем они уподоблялись учению о Семи Небесах, равнозначных, но разных, недоступных либо частично доступных при жизни человека, открывающихся ему либо после смерти либо, если он посвятил свою жизнь их постижению, еще в этом мире, но в особенных случаях. Храм считал, что именно в его стенах хранится учение, наиболее точно воссоздающее отношение Небес и видимого мира; при этом храмовники же первыми заявляли, что ни в коем случае не следует думать, что это учение отражает, облекает в картинки либо слова то, что постижимо только за пределами видимого мира, потому что Небеса намного выше всего того, что открывает человеку его воображение: как-никак, оно ограничено органами чувств, сковано природными задатками, опытом своим и других людей, поэтому следует быть как можно более осторожным в попытках опростить непознаваемое, чтобы понятнее становилось, во что именно верят в Вальдоране. При этом еще следовало понимать одну вещь: Небесам совершенно безразлично, они вполне могут поместиться в кривом рисунке четырехлетнего дитяти, радуясь его искренности, а могут отвергнуть труд на много сотен страниц просвещеннейщего храмового ученого, недовольные его высокомерием. Это представление о Небесах кочевало из верования в верование, в разных странах обретая различные формы. В Вальдоране ими стали Семь Небес, и кто-то пытался представить их в виде луковицы, в самом центре которой находится мир, кто-то в виде сложнейшей конструкции, для построения которой требовались сложнейшие математические формулы, потому что даже изощренная геометрическая модель была слишком проста — требовалось выйти за рамки видимого и осязаемого и представить возможность иных измерений, которые переплетались и пересекались, взаимопроникали и просто касались первых четырех-пяти. Поговаривали — на уровне очень злорадных слухов, разумеется, совершенно неподтвержденных в официальных и полуофициальных документах, что кое-какие из пунктов этого учения были утверждены не в последнюю очередь благодаря одному из Вальдоров: он-де, бывший очень близким другом властвующего в то время императора, воспылал чрезмерным увлечением к одному из ученых храма; до того же Мондалара доходили слухи, что родственником императора была его жена, а храмовый ученый первым надел на свою голову тиару с семью рогами. Другой слух утверждал, что родственником была родная сестра, и как раз она возложила на свою голову семирогую тиару, а ее вдохновитель и идеолог властвовал потом над академией. Иными словами, легенда была крайне неопределенной, но за ней наверняка стояло что-то реальное, произошедшее в непосредственной близости к императорской семье. Следует признать, однако, что Вальдоры утвердились в своей власти не в последнюю очередь благодаря храму, а тот укреплялся благодаря их поддержке, и она включала не только жертвы, воскуриваемые вокруг главного алтаря, но и применение магии, которую постигали в храме, во благо Вальдорана и — куда уже — Вальдоров, коронованных и нет. Кто-то предпочитал иным образом представлять те высшие силы, благодаря которым существует этот мир. То ли это была оболочка, окутывавшая планету, словно вата семечки хлопка; кто-то говорил о крыльях огромной птицы, защищавших от иных сил. Немного было тех, кого интересовали такие отстраненные представления, это объяснимо становилось целью изучения для считанных единиц, обитавших в местах, способных позволить себе совершенно лишенные практической ценности, исключительно умозрительные построения. Для большинства значительно важнее было понять, как именно применять обретенные знания. Тут-то школы росли и множились, теории формулировались, пересматривались и даже отвергались. Кто-то предлагал, чтобы не обременять чрезмерно беспомощное в сравнении с иными силами воображение, представлять волны, потоки, струны, линии, что угодно, нечто, опутывающее планету подобно паутине, либо вуали, либо сетке с ничтожно малыми ячейками, непохожее ни на что, с чем сталкивался человек, но имеющее нечто общее со всем, что он ощущает и способен познать, и эти линии, всего лишь касавшиеся видимого мира, но ему не принадлежавшие, позволяли управлять тем, что происходит в нем. При должной подготовке, ловкости и изобретательности можно было достичь немалых вершин в самых разных науках — или искусствах, как кому понятнее. До тех пор, пока эти достижения находились в пределах, устанавливаемых ведущей школой колдовства, общественными предрассудками или законам, никого не интересовало особенно, как именно маг — или колдун — управляется с ними. Бывали места, где обучение колдовству считалось обязательным, ему учили наравне с письмом и счетом, и к колдовству прибегали по самым разным, значительным и ничтожным поводам, а иногда подчеркнуто не пользовались им. В некоторых местах по самым разным причинам утверждалась вера в порочность всего колдовского, любая попытка обратиться к нему каралась крайне строго, вплоть до смерти, что не мешало тайком прибегать к бытовым заклинаниям, потому что без них совсем невесело: немного пошептать, чтобы нагар с котла отдирался лучше, чуть-чуть напеть, чтобы огонь занимался лучше и дрова не коптили, постучать по камням особым образом, чтобы стена стояла крепче, начертить на стволе саженца пару знаков, чтобы никакая зараза не липла к дереву; и за это могли наказать, но знание никуда не девалось. Чаще всего, однако, бытовое колдовство и академическое вполне мирно уживались, и не считалось зазорным признать свою полную бездарность: всегда ведь находились люди, совершенно не способные петь или танцевать, нет-нет, да и встретится проплешина на плодоносном поле, так отчего бы и не отыскаться таким, кому не подвластна никакая магия. Главным было и оставалось одно правило: не искать зла. Именно выявление людей или обществ, сознательно и целенаправленно ищущих способы обратить магию для достижения личных целей за счет чужих жизней оказывалось главной задачей управления, которое возглавлял Мондалар, в котором служил Уно. В этом огромном здании человеку неподготовленному заблудиться раз чихнуть, но даже служившие в управлении десятилетия люди, будь то инквизиторы, архивариусы или эксперты, ориентировались без особых сложностей только в своих коридорах. Оказываясь в чужих, они вполне могли заблудиться, потому что, как заявляли местные острословы, каждый дом, каждый отдел сходит с ума по-своему. В иных отделах количество коридоров и их архитектура способны были взбесить самого спокойного ящера, в иных, напротив, казалось, что стен не существует, а потолки настолько высоки, как только позволяет само здание. Где-то, напротив, на несколько этажей вниз уходили залы, в которых проводились самые разные эксперименты, опасные настолько, насколько это вообще было позволено в Высоком городе. И опять же, злые языки утверждали, что сам архимагистр Мондалар не знает своих владений так хорошо, как его первый секретарь, а тот наверняка готовится служить верой и правдой следующему за Мондаларом генпрокурору, а если магия позволит, то и следующему за тем, а до этого он наверняка присутствовал при возведении самого Высокого города, иначе откуда у него такая невероятная осведомленность. Едва ли намеки на бессмертие, сверхъестественное происхождение и небеса знают какие еще невероятные способности ближайшего к главному инквизитору человека имели под собой достаточно оснований, но секретаря действительно замечали в самых разных домах здания, и всегда он двигался с впечатляющей уверенностью. Мондалар, только начиная в инквизиции, проводил свое время в отделе по изучению ересей, том самом, к которому относился уже сколько лет Талуин Уно, и здания, которые этот отдел занимал, казались совершенно неказистыми — вернее, их надземная часть, но они уходили на глубину шести этажей, а еще и на горизонте, в нескольких десятках верст от Высокого города в ведомстве отдела находилась целая деревня, и в ней изучали все те же запретные учения — где с помощью еретиков, а где и на них самих. В любом случае, отдел этот обладал двоякой репутацией: с одной стороны, попасть туда стоило многого, и об успехах того же Мондалара именно в этом отделе говорили многое: дескать, благодаря службе именно в нем он смог достичь таких высот; либо по ходатайству Семирогого жреца именно в этот отдел его отправили, чтобы проверить, насколько он хорош. Мондалар подтвердил свою настойчивость, отточил мастерство — не в последнюю очередь способности теоретизации — и Семирогий лично накинул на его плечи мантию главного инквизитора. Правда, в большинстве случаев служба в отделе была нудной, утомительной и чаще всего безрезультатной: ереси рождались и чахли, некоторые существовали веками, но особенного влияния не имели, по крайней мере, Вальдоран был избавлен от него, но мало обнаруживалось случаев, чтобы ересь, проникавшая либо пытавшаяся проникнуть и утвердиться в Вальдоране, несла с собой настоящую угрозу. Среди ересей случались лжеучения, не основанные на какой-то особенной колдовской практике, и это становилось для отдела горьким разочарованием. Но куда сильнее горчило во рту от иных практик — которые несли угрозу и при этом оставались неуловимыми. Словно чтобы всем внешним видом, внутренней архитектурой подчеркнуть, что в отдел по изучению ересей могут по доброй воле пойти только чокнутые люди, здание, отданное этому отделу, снаружи было украшено эмблемами самых разных колдовских практик. Они были предусмотрительно перевернуты вверх ногами, и на них были набиты нейтрализующие бляшки, но над боковым входом торчали изрезанные рунами рога буйвола, внутри над главным входом были прикреплены человеческие черепа, обитые серебром, а пол артиума украшала диаграмма соляридов из южных земель — те любили приносить жертвы солнцу, погружая их в раскаленное золото, — все ожидаемо настоящее. Атриум уходил вниз на все шесть этажей, любопытно было, что, несмотря на отсутствие видимых светильников, свет, наполнявший его, походил на солнечный — с почти абсолютной уверенностью говорили, что это было выпускной работой группы студентов все по тем же соляридам, но инквизиторы постарше только презрительно кривились: разве из-под пера курсантов может выйти что-то пристойное? Этажи, опоясывавшие атриум, были разной формы что по внутреннему, что по внешнему периметру, в самых нижних были комнаты со стеклянными стенами и полами — и через них видно было небо. Атриум вообще использовался в самых разных целях: как место служебных собраний, для празднеств, для прощаний (все же неспокойная служба, происходили самые разные вещи, было место несчастным случаям, и убийствам, и прочему). Изредка в нем проводились опыты: по левитации, по испытанию самых разных магомеханических модулей, проверке пентаграмм и чего только еще, иными словами, всего того, для чего малы оказывались самые высокие залы. Это было отличное место для того, чтобы просто постоять, опершись на перила, полюбоваться факелами, перемигнуться с сослуживцем, возможно, выпить кружку пива и посплетничать о начальстве, о последних статьях в «Вестнике» или заметках в «Гобое». Несмотря на размах, с которым было сделано здание, на уважение, которое выказывал ему Мондалар, и внимание, с которым за его изысканиями следили жрецы с пятью и шестью рогами на тиарах и сам Семирогий, отдел по изучению ересей был малолюдным. Пяти дюжин сотрудников хватало во все, даже сложные времена; если нужны были решительные действия, эти сотрудники инструктировали вооруженные отряды инквизиции, либо к их услугам оказывались элитные части армии. К счастью инквизиции и Вальдорана, до такого доходило редко, в большинстве случаев малозаметная, нудная и кропотливая работа по выявлению, изучению и обезвреживанию ересей оказывалась вполне эффективной, и каждый раз, когда удавалось обойтись созданием сложнейших сетей заклинаний, подавлявших любое колдовство и тем самым нейтрализовавших еретиков, Мондалар охотно докладывал об этом в храме и императорском совете и туманно намекал на невероятные достижения инквизиции непосвященным на светских собраниях, интригуя и завлекая их. В большинстве же случаев оказывалось, что отдельные случаи, не объединяемые в одно движение, идеологически не подкрепляемые, привлекали куда больше внимания общественности, о них писали крупные издания, о них сплетничал простой народ, и внимания следователям доставалось на порядок больше, чем инквизиторам из одного с Уно отдела. С другой стороны, ереси, содержавшие в себе достаточно силы, чтобы стать распространенными, чаще всего упоминались на последних полосах газет либо в исследованиях ученых, потому что вспыхивали и сгорали за пределами Вальдорана, и только отдельные искры их падали на его территорию, всуе тлея и затухая, почти не оставляя следов. Те же дела, которыми занимался отдел Уно, оставались почти незаметными, и это было хорошо: значит, мало кого сведет с пути ложное, опасное учение, значит, отдел работает хорошо, и недаром ему выделяются значительные даже по меркам инквизиции средства. Все эти рассуждения хороши и не могут не вызывать одобрения и гордости за отдел, за службу, которой приносил клятву и служишь который год, не разделяя особенно служебное и личное, жертвуя всем, чтобы добиться ощутимых результатов. Только разочарование в собственных силах тоже может оказаться огромным, вполне соразмерным этой гордости. Особенно когда смотришь однажды в зеркало, замечаешь, сколько на висках седины, а расстояние до того преступника или преступников, которые совершают одно преступление за другим, никак не сокращается. Даже определить мотивы по-прежнему невозможно: кажется, что матрица почти расшифрована, почти понятно, отчего жертва в ее центре превращается в кусок плоти, дряхлый настолько, что просто не могла бы дожить до такого возраста, даже если бы жизнь в теле поддерживалась изощреннейшей магией, а обнаруживается следующая матрица, и внутри ее еще один труп, и силовые узлы в этом случае вопят о совершенно иных целях. На третьем нижнем уровне под нужды расследования был отдан огромный зал высотой в два этажа. По требованию Уно в нем были установлены леса, потому что он был почти уверен, что матрицы ни в коем случае не создавались двухмерными, наверняка они должны были быть объемными, меняться по мере проведения ритуала — значит, следует говорить о как минимум четырех векторах. И на эти, очевидные, по большому счету, представления накладывались слова Семирогого: он напустил тумана на пять танигийских осеней, но он был мастером вероятностей, и хотя бы по причине его интереса к расследованию следовало добавить еще одно измерение, а если следователям не повезет очень сильно, то два и больше. Уно отказывался предполагать, куда они приведут его в конце, потому что подозревал, что самые смелые его предположения могут побледнеть перед истиной и что наиболее вероятно, что мотивы того, с чем они сталкивались, находятся за границами известного, освоенного и привычного. А он намеревался дойти до конца и поэтому старательно избавлялся от попыток применить к мышлению преступников собственные лекала, чтобы это не помешало ему обращать внимание на детали, которые бы указывали, в верном ли направлении он движется. Итак, Талуин Уно стоял, прислонившись к стене огромного зала, смотрел на трехмерную схему последней из матриц и пытался установить, как именно она отлична от предыдущих. Его напарница Северина Эль стояла на лесах, расставив ноги и скрестив на груди руки, и смотрела на ту же схему сверху. Они упекли два дня, чтобы попытаться восстановить ее, и до сих пор спорили, жизнеспособны ли их предположения. Третий из них, Гиберт Альде отлучился за обедом. По крайней мере, они думали, что время пока еще позволяет так называть этот прием пищи, но никто из них троих не был уверен. Уно сомневался, что схема достоверна, Эль требовала, чтобы они пользовались тем, что есть, и не пытались поставить повозку впереди лошади. Альде, самый предприимчивый из них троих, предлагал подкрепить контуры истинными силовыми линиями, а не симуляциями, потому что это было бы отличным способом проверить, правы ли они. Уно пришлось цыкнуть на него и спросить, не собирается ли он заодно и лечь в центр матрицы для полноценности симуляции, на что Альде заметно обиделся и заявил, что это всего лишь шутка. Беда с этими матрицами была, что самые тщательные умопостроения не давали никакой гарантии, что модель перед ними верна. Уно попробовал разработать такую четырехмерную матрицу, направленную на простейшее действие — небольшой фейерверк; четвертым измерением было время — фейерверк менял цвета и формы, к световым эффектам добавлялись звуковые, и после некоторого времени он самостоятельно угасал. Матрица полностью истощалась и оседала, превращаясь в двухмерную схему, и тут начинались сложности: следующий образец с немного измененными характеристиками, иссякнув, превращался в похожую схему. При этом попытки восстановить их с предельной точностью были заведомо обречены на провал, потому что даже без сложных рассчетов становилось очевидно, что количество вариантов в лучшем случае составляет несколько сотен, в худшем — стремится к бесконечности. И это — простая матрица из полутора дюжин силовых узлов, с однородными линиями и постоянным источником силы. Эль прикинула, что при условии четырехмерности матрицы и неоднородности источника силы они имеют дело с миллионным множеством вариантов. — А при условии пятимерности? — мрачно произнес Альде, теребя волосы на затылке и глядя на остатки матрицы. — Скажем так. — Эль сунула руки в карманы и оттопырила губу, сосредоточиваясь. — Семь Небес создали бесконечное множество небесных тел. При условии пятимерности и динамичности матрицы количество вариантов ее функционирования стремится к этому числу. Если предположить шестимерность матрицы, и я допускаю, что и такая выкладка возможна, количество вариантов возводится в квадрат. До этого они пытались установить: неровность, несимметричность матрицы была вызвана непостоянством источника силы или ее собственной сложностью? И основа, на которой она строилась, имела странные контуры — причиной для этого тоже были странные, заведомо непонятные цели, с которой она создавалась? И кстати о целях. Зачем нужно было помещать внутрь матрицы человека в качестве источника энергии? Как можно было формировать вокруг него все эти плоскости и узлы, а затем активировать их, сознательно творя запрещенное колдовство, но так, что никакие маяки Высокого города не реагировали на это? Значило ли это, что блоки, которыми эта матрица активировалась, были незнакомы охранной магии Вальдорана? Значило ли это, что вокруг блоков создавались некие оболочки, искусно маскировавшие цель? Вообще это было самым необычным расследованием, в котором только оказывался Уно. Его напарники признавались в этом же, Мондалар однажды в порыве тщательно дозированного откровения признался, что немного — самую малость, ничтожный гран, а то и меньше — завидует Уно. Он не помнит ничего подобного, Семирогий обронил однажды, что не видит аналогий ни в каких из течений времени, и тут же оговорился, что его возможности все же ограничены действительностью, в которой он существует. К некоторому удовлетворению Уно, Семирогий все же счел необходимым добавить, что не видит в дальнейшем течении любого из этих вариантов ничего чрезмерно опасного, ведущего к уничтожению существующей действительности. С другой стороны, вероятности меняются с каждым шагом, возможно, Семирогий уже неоднократно изменил свое мнение, как меняется рисунок ряби на воде из-за малейшего ветерка. В любом случае, Мондалар без особых дискуссий обеспечивал Уно и его команду всем необходимым, требовал держать его в курсе, жрецы храма тоже знали о расследовании куда больше обычного, и их осведомленность преисполняла его чем-то похожим на гордость и одновременно тревожила; от них же он и его напарники получали заверения в абсолютной поддержке, буде та понадобится, и за ней можно обращаться напрямую к любому из них, и она будет оказана в кратчайшие сроки. Это знание радовало, и оно же заставляло сердце судорожно сжиматься: что же все-таки стоит за этими случаями, что приводит в такое состояние сдержанных, бесконечно спокойных, обладающих высочайшей привилегией, какая только открыта смертному — видеть алтарь, — способных видеть дальше, слышать острее, осязать тончайшие изменения любой из материй людей, что и они беспокоятся? И при этом попытки обратиться к жрецам, чтобы те взглянули на улики и по возможности подсказали нечто из их сферы деятельности, оказались безрезультатными. Жрецы как один заявляли, что не могут ничего определить. Контуры, которые Уно и остальные срисовали, остатки линий, примерные направления движения силы — жрецы могли говорить об этом, привлекая академические знания, но никто не мог определить целей, с которыми эти матрицы изначально создавались, и совершенно не понимали, как после завершения ритуала (за неимением лучшего понятия они соглашались и на это, хотя матрицы очевидно отличались) в ней не оставалось ничего, указывавшего на личность жертвы и людей, которые его проводили. Это инквизоры знали и без них. Попытки составить портрет жертв, личности которых не устанавливались обычными способами, тоже провалились. Создавалось ощущение, что после того, как жертвы побывали в центре активированной матрицы, от них не оставалось ничего, что так или иначе указывало на присутствие жизни. И точно так же возникали неожиданные сложности при попытках привлечь родственников: те (точнее, наиболее хладнокровные из них) не узнавали их ни при первом взгляде, ни при более детальном изучении. Только по косвенным признакам удавалось подтвердить: скорее да, чем нет, возможно, это мой племянник, моя сестра, моя дочь, и если знать, что по необъяснимой, пока не установленной причине они стареют в пять-шесть раз быстрее, можно как-то опознать их. Те жертвы, чьи личности были установлены относительно точно, тоже не имели ничего общего, за исключением, разве что возраста, могли быть мужчинами и женщинами, происходить из самых низов, но был один графский племянник. Они не были связаны между собой, разве что опосредованно: знакомые знакомых одной жертвы могли знать знакомых другой. Попытки установить общих знакомых пока ни к чему не приводили, попытки внимательней изучить увлечения, чтобы через них выйти на возможных свидетелей, тоже оставались тщетными. Рядом с одной из стен стояли несколько досок, на одной Уно и его коллеги вывешивали жертв, чьи личности уже были установлены, на другой они пытались изобразить связи между жертвами, еще несколько досок были отданы каждой из жертв, чтобы на них наносить все собранные сведения. И были доски с картами, предположениями о сути ритуалов, сведениями из архивов — Вальдорана и других стран. Последних было всего ничего, в разное время каждый из них: Уно, Эль и Альде — отправлялись в составе разных делегаций за границу; даже если они считали, что поездки оказывались удовлетворительными, мало что пригождалось для этого расследования — на осторожные попытки выяснить, случалось ли нечто похожее, ответа не давали. Возможно, ничего подобного не происходило. Возможно, подобные случаи оберегались с величайшим старанием. Последнее Уно понимал очень хорошо, потому что сам старательно следил за тем, чтобы ничего не покидало стены инквизиции, а по возможности этого зала и их кабинетов. — Совершенно нелепая матрица, — мрачно произнесла Эль. — Громоздкая, малоэффективная и запутанная. И даже непонятно, как именно она работает. Если работает вообще. — Работает, — рассеянно отметил Уно, теребя верхний крючок куртки. — Ты не раз видела, что работает. Эль хмыкнула и спрыгнула с лесов, замерла напротив Уно, оглядывая матрицу еще раз. — Еще бы. Только так ли работает, как нужно создававшим ее? Он пожал плечами. — Вариантов два. Либо она работает, как нужно, и тогда со значительной вероятностью мы обнаруживаем еще один труп, либо она не работает, как нужно, и мы со значительной вероятностью обнаруживаем еще один труп. — И в обоих вариантах нет никакой уверенности, что это последний случай. — Эль согласно кивнула и обошла матрицу, стала рядом с ним и сунула руки в карманы. — Единственное, что склоняет меня к последнему, это… — Уно хмыкнул и криво усмехнулся. — Это что мы всего лишь обнаружили трупы, а не вынуждены были карабкаться по руинам или спускаться в кратеры. Или что-то подобное. — На попытку уничтожить город не похоже. Даже если предположить, что они пытаются создать некое заклинание, чтобы разрушить основание, и пока только примеряются, одной такой матрицы совершенно недостаточно, чтобы произвести сколько-нибудь значимые разрушения для этого. — Не думаю, что цель именно в этом. — Он повернулся в сторону двери: Альде как раз решительно входил в нее с подносом, прикрытым салфетками. — Цель в том, господа инквизиторы, чтобы поддерживать бренное тело в дееспособном состоянии, — торжественно провозгласил тот и водрузил поднос на стол. С самодовольным видом он сдернул салфетки и бросил их рядом. — Я сражался как лев за эти пироги, и я оказался успешен! Никто не сравнится с Альде! — В борьбе за съестное точно, — смиренно согласился Уно. — За это съестное — совершенно однозначно я не позволю никому опередить меня. — Альде размашисто кивнул головой и водрузил ногу на стул. — Вдохните эти ароматы, опустите глаза на благословенные изделия рук наших многоуважаемых поваров, позвольте пальцам ласкать их румяные бока, не позвольте голоду обессилить вас… Он простер руки в сторону подноса и изобразил на лице вожделение. Эль негромко засмеялась. — Открой секрет, Гиберт, как поглощать пироги дражайшей Эммы в объемах, способных насытить летучего ящера, и не заполнять при этом своими объемами половину комнаты, — произнесла она, подходя к столу. Альде только усмехнулся и отломил кусок пирога. — М-м-м, с куриной печенкой… она точно ведьма! — удовлетворенно воскликнул он, откусив внушительный кусок. Уно ограничился небольшим пирожком и ел его, задумчиво отщипывая, не глядя в сторону матрицы, но только о ней думая. — Может, попробовать еще раз пообщаться с Артриром, магистр? — негромко спросил Альде. Уно вздрогнул, удивленно посмотрел на него и поморщился. — Желаешь познакомиться с ним поближе? Считаешь, что его общество не может не быть приятным? — недовольно полюбопытствовал он. — Уволь. — Альде демонстративно поежился. — Но, возможно, ему неожиданно стало скучно, он, чтобы развлечь себя, повертел так и так то, что запомнил из схем, которые ты показал ему, и, учитывая, что ничем другим ему там заняться не дают, он и нашел разгадку. А если учитывать, что ему не просто скучно, а очень скучно, он вполне мог дойти до такого состояния, что готов торговаться. Глядишь, и решит подсказать. — Мы говорим о Финниане Артрире, к которому никто из инквизиции так и не нашел подхода, несмотря на все ухищрения и, м-м, инструменты. Правда, скукой на него воздействовать не пытались, времени не было. — Эль усмехнулась и посмотрела на Уно — тот хмурился, явно не желая еще раз переживать те ощущения, которыми был обязан Артриру. — Обратиться к нему мы всегда успеем, — пробормотал Уно. Ему очень хотелось зябко поежиться, потому что никто из них троих не сомневался, что в тюрьму снова придется отправляться ему — Уно неожиданно для себя оказался единственным, кого Артрир худо-бедно терпел, остальные либо довольствовались безразличным молчанием — Артрир, несмотря на жесточайшие меры предосторожности, неудобную позу, кандалы и маску, умудрялся очень красноречиво дать собеседникам понять, что думает о них очень невысоко. Некоторые, побывав у него, долго негодовали и злились, потому что Артрир учтивыми словами и изящными фразами доводил их до бешенства. Кое-кому приходилось обращаться к врачам — Уно не удивлялся, когда узнал, что одному такому любопытному пришлось уйти в отставку, потому что у него впоследствии обнаружились несколько очень неприятных болезней, он на своей шкуре испытал, насколько изобретателен может быть Артрир и способен обойти те узы, которые наложили на него с избытком, как они самонадеянно думали. — Угу. Наверняка после следующего случая у нас будет немало времени, — охотно согласилась Эль. Уно скрипнул зубами и отвернулся. — Я не говорю, что ты должен непременно сегодня отправиться к нему, Талуин, — продолжила она, не спуская с него взгляда. — Сейчас это скорее подозрительно, сейчас мы не можем сформулировать вопросы, на которые хотели бы получить ответ. Единственное очевидное — это некоторые узлы, которыми пользовался в том числе и он, для полноценного допроса этого слишком мало. Но все-таки еще раз попробовать стоит. Альде хмыкнул и негромко заметил: — Который по счету. Она пожала плечами. — Он проявил интерес. Он даже был немного оскорблен, что его творения связывают с этими грубыми поделками. Возможно, захочет похвастаться. Уно дожевал пирожок, вытер пальцы, взял кружку с чаем и повернулся к матрице. — Изящества им явно не хватает, — согласился он. — Этот кадавр выглядит убого, откуда бы ему делать что-то толковое. — Тем не менее, сигнальные сети не определили колдовства. — Альде обошел матрицу, встал по другую ее сторону напротив Уно. — Вот что меня злит. Я не могу понять. Есть группа людей. В том, что этот кадавр не мог сотворить один человек, сомнений не возникает, надеюсь. — Он дождался утвердительных кивков и продолжил: — Итак, есть группа людей, которая собирается предпринять нечто, на что даже Семирогий смотрит с опаской. По крайней мере, его внимание к этому расследованию иначе толковать не получается. Они наверняка готовятся, и можно с уверенностью предполагать, что эта подготовка занимает не один день. — В принципе, все предыдущие случаи тоже могут считаться подготовкой. — В принципе, и этот тоже, — задумчиво произнес Уно. — Даже если отбросить полное бездействие сигнальных систем, иных последствий не было, либо мы о них не знаем или не замечаем. — Кроме смерти, — уточнила Эль. — Это едва ли было целью ритуала, он проводился для чего-то иного. — Уно отставил кружку, взял оставшийся кусок пирога, активировал гривну на груди и осторожно поставил его примерно туда, где находилась голова трупа. Отойдя от матрицы, он деактивировал гривну и тщательно вытер руки, затем кивнул Альде. Тот продолжил: — Итак, есть группа людей, намеревающихся сотворить нечто, и они заведомо знают, что это преступление. Они должны определиться со временем, подготовить место, подобрать жертву. Все это делается с разной степенью таинственности, и… ну ладно, подозрительны их действия или нет, о них могут или не желают сплетничать. Но эта группа идет дальше, находит жертву, заманивает ее, обездвиживает, затем проводит ритуал, если смотреть с их точки зрения. Или совершает убийство, если с точки зрения правосудия. Он длится едва ли более суток, но это сутки, во время которых совершается преступление, причем с использованием запретных колдовских методов. — Сигнальные системы при этом молчат, — заметила Эль. — Сигнальные системы при этом молчат, — охотно подтвердил Альде. — Если они действительно использовали запретные методы. — Уно немного изменил линии матрицы и обошел ее еще раз. — Если они действительно подыскивали жертву. — Едва ли кто-то добровольно согласился войти внутрь матрицы, зная, что его ждет, — возразила Эль. — Мы все еще не понимаем, для чего она создавалась, — терпеливо отметил Уно. — Либо, если это секта с высокой степенью замкнутости, с ограждением простых членов от внешнего мира, то они могли верить во что-то… что их наставники им вложили в головы. Они могли думать, что обретают просвещение, а по поводу предыдущих случаев — ну… вот так просветились. Или иначе. Или где-то еще. Он застыл, затем медленно повторил: — Или где-то еще. Двое других посмотрели на него, затем все трое перевели взгляд на карту. — Прежде чем обращаться к Артриру, следует поговорить со жрецами. Может, получится понять, на что реагируют сигнальные системы и в каких случаях они не реагируют, — отрешенно пробормотал Уно, затем поднял руки, подчиняя себе матрицу, и опустил ее. Линии легли на пол, разрезали пирог на неровные части, но продолжили светиться. Эль вскочила на леса и начала срисовывать схему, получившуюся в итоге. Альде понаблюдал немного за ней, затем подошел к карте и еще раз осмотрел те места и те даты, которые они на нее нанесли. — Ты хочешь предложить, чтобы мы, помимо пропавших людей, начали искать неожиданно появившихся? — бодро спросил он, снисходительной усмешкой говоря: какая чушь. — Либо неожиданно начавших демонстрировать признаки одержимости, — ответила Эль и посмотрела на Уно. — Не знаю, одержимости ли. Если предположить, что личность полностью покидает одно тело и вселяется в другое, то… — Чушь. Другая личность куда-то должна деться, — перебила его Эль, спрыгивая с лесов. — Такой конфликт вполне может сойти за безумие. — Это не объясняет такого мощного иссушения тела, магистр. Даже если предположить — и это очень мощное допущение, что некто безумный желает достичь, предположим, собственного бессмертия, но для этого объяснимо нуждается в помощниках и жертвах, то тело, в котором он собирается разместиться, должно находиться в похожих условиях, по возможности подготовленное… могу предположить, так или иначе одурманенное, но тоже ведь размещенное в похожей матрице. Тогда и матрицы должны быть идентичными, разве что уподобленными относительно некой оси или осей, и все это должно случаться в одно время или последовательно. Уно искоса смотрел на нее. Когда она замолчала, он успокаивающе произнес: — Это лишь гипотеза, не лучше и не хуже других, мэтресса Северина. — Подобные случаи наверняка учитываются в храмах, — Альде чуть повысил голос. — Я могу отправиться на горизонт. За неделю вполне справлюсь в радиусе двадцати верст. Если есть хотя бы одно упоминание или хотя бы один слух о чем-то подобном, можно будет задержаться. Эль приколола схему на доску с другими чертежами и хмыкнула. Альде глянул на нее. — Похоже, но не то, — заметил он. — Глупо ждать стопроцентного совпадения. Попробую прикинуть с другими узлами. — Эль встала рядом с ним и сунула руки в карманы бриджей. — Беда в том, что я сейчас не могу опознать ни одного узла или блока узлов, которые как-то способствуют этому перемещению. — Мы не можем опознать, к каким учениям прибегали колдуны, Северина, и вообще где они учились колдовству, — буркнул Альде, поправляя листки бумаги с датами и краткими сведениями. — Академия разводит руками, школы на горизонте дали списки, в которых подозрительных людей на пальцах пересчитать, и те скорей заинтересуют налоговые службы или тайную полицию. Она хмыкнула и покачала головой. — Для самоучек это слишком сложные матрицы. — Поправлю, — вмешался Уно. — Для одного самоучки. Для нескольких полуобразованных людей — отчего нет. Несколько людей с обрывочными знаниями, каждый из которых способен создавать крайне ограниченные заклинания, но их много и просто в силу количества и некоторого везения у них получается что-то вразумительное. Особенно если они были на побегушках у профессора, к примеру. Для достижения желаемого результата придется повозиться, но если есть настойчивость и, в таком случае, если ими руководит кто-то целеустремленный, отчего нет. — Мы под лупой изучили деятельность всех служек одного известного вам архуса, мэтр Талуин, — Эль вскинула голову. — Одаренных среди них много, но все они под очень пристальным наблюдением, и ничего подозрительного за ними не было замечено. — Он не единственный архимагистр в Вальдоране, — раздраженно процедил Уно. — Он единственный создавал матрицы, подобные этой. — Эль кивнула себе за спину. — Остальные занимаются куда более скучными вещами. — Но и среди их учеников могут оказаться любопытные, и у них куда больше возможность внимательней ознакомиться с трудами небезызвестного тебе архуса, чем у просто любопытных колдунов-самоучек с первого круга. Возможно, мы действительно кого-то проглядели. Я велю еще раз изучить домашних при работниках академии. — Возможно, кто-то из них как-то пересекался с жертвами. — Альде отступил от доски и пожевал губы. — Хотя в таком случае следовало бы ожидать больше происшествий в Высоком городе, ближе к домам ученых, а их только два. И все на первом круге. Добраться до него куда быстрее из другого круга, чем с горизонта, но даже в этом случае времени уходит прилично. — Едва ли Высокий город самое подходящее место для запретного ритуала, особенно если быть осведомленным о количестве предыдущих неудач, — заметила Эль. — Либо они направлены на уничтожение города, а это попытка испытать какой-то из узлов куда более значительной матрицы, либо это просто проверка, где именно ритуал проводить проще всего. — На горизонте, разумеется, — не задумываясь, ответил Альде. — На любом из кругов Высокого города нужно значительно усложнять матрицу маскирующими или поглощающими узлами, либо выстраивать ее таким образом, чтобы не активировать сигнальные заклинания. Матрица и так не особенно стабильна, если судить по ее следам, а получается, что ее следует обвешивать дополнительными заклинаниями, как ящера погремушками. Глупо. — Он развел руками. — Но и первый вариант кажется слишком малоэффективным. Труп был найден вдали от шахты, никаких разрушительных последствий ритуал не имел, и то, что досталось нам, никак не указывает на них. Повредить ее достаточно, чтобы разрушить Высокий город или значимо повредить ему, подобные ритуалы в принципе не могут. — Кроме того, на любом из кругов очень сложно найти подходящее место. Магистраты сообщили о двадцати трех домах, пустующих более трех месяцев, и это на все семь кругов. — Эль качнулась с пятки на носок и глянула на Уно. — Подозрительны только три из них, единственный обитатель умер, наследники не установлены либо ввязались в тяжбу, и пока дом числится на балансе магистрата — такое. Владельцы остальных домов известны достоверно и либо совершают многомесячные служебные поездки, либо это второй или третий дом в семье, и тогда неудивительно, что он пустует большую часть времени. Уно кивнул: жизнь в Высоком городе была дорогой, земля ценна и ее было слишком мало, чтобы обеспечить достойную жизнь всем желающим, и пустовать ей не позволяли. Требовалось невероятное стечение обстоятельств, позволившее бы помещению пустовать достаточно долго, чтобы в нем подготовить площадку, создать матрицу и активировать ее. Тем более сложно было нескольким людям, из которых один вполне мог отчаянно сопротивляться, оставаться незаметными в предположительно заброшенном доме. За тремя домами, о которых сообщила Эль, велось наблюдение, внутри были развешаны многочисленные сигнальные заклинания, реагировавшие на самые разные колдовские действия, подготовлены группы, чтобы оказаться там в кратчайшее время, и обговорена связь с ними тремя, чтобы им быть там без промедления. Уно лично следил за тем, чтобы заклинания были тщательно спрятаны, и много времени потом провел рядом с каждым из этих домов, чтобы убедиться, что ничего подозрительного не замечено. Особой надежды он не питал, был согласен с аргументацией Альде, сам считал, что горизонт не может не быть оптимальным местом для проведения ритуалов, особенно если они в нынешнем виде являются подготовкой к чему-то более грандиозному. Он покачал головой. — Предположим, мы не знакомы с архитектурой Высокого города в деталях. Скажем, на уровне… — Уно помолчал отошел от досок, склонил голову к плечу. — На уровне частого гостя купца со второго круга. Мы бываем в Высоком городе раза четыре в год, возможно, проводим несколько недель, пользуемся как подъемниками, так и дирижаблями. Бывали с увеселительными целями на других кругах. Мы видели Высокий город издалека и теперь вблизи. На сверхматрицу из скольких подобных матриц мы бы рассчитывали, если бы желали причинить существенный ущерб городу? — И мы вычитываем из условий задачи, что ингорцев в Высокий город пускают только поодиночке, а потом следят за каждым их шагом, магистр? — вежливо улыбнулась Эль. — Очень правдоподобная задача. — Танигийцев на пятом круге, как саранчи, — мрачно заметил Альде, стирая заметки на черной доске. — И мы щедро будем считать, что по всем их сугробам наберется прилично людей, способных хотя бы за полтора года увязать в полудохлую матрицу двадцать четыре узла. — Эль лучезарно улыбнулась пытавшемуся сдержать улыбку Уно. Она плечом отодвинула от доски Альде и нарисовала высокую и стройную пирамиду, затем пересекла ее шестью линиями, а сверху изобразила кокетливую шапочку и украсила ее облаками. — Примерно так, — пояснила она широко улыбавшемуся Уно. Альде отодвинул ее и подрисовал снизу под поперечными линиями корни деревьев, а сверху крыши домиков и людей. — Итак, мы глупы настолько, что считаем, что нам по зубам Высокий город, — заунывно произнес он. — И что мы состоятельны настолько, что можем нанять достаточно колдунов и научить их работать в группе. — Несколько тысяч, наверное. Со вполне узкой специализацией. — Боевые техники. И все они стоят на довольствии имперского штаба и являются военнообязанными. То есть придется переманивать их, обещая не только гонорар больше того, что они уже получают, но и пенсию им и семье, потому что и от нее они едва ли откажутся. Недовольство тайных служб не берем, такие мелочи заезжего купца из снежных земель едва ли интересуют. Он, наверное, заложил не только собственное королевство, но и четыре соседских, чтобы наполнить сундуки. Уно сам признавал глупость задачи с такими условиями, но не проверить этого не мог: рабочая версия, на этот момент не хуже и не лучше иных, некоторым вполне может показаться самой правдоподобной. Расчеты Эль и Альде превратятся потом в служебную записку, и Мондалар может делать с ней, что ему вздумается — возможно, сможет получить от имперского военного совета очень щедрый подряд на проверку существующих оборонных структур, возможно, даже посадит в совет кого-нибудь из собственных приближенных. Его самого увлекла эта задача, потому что она, неосуществимая изначально, развлекала и отвлекала его от мыслей о том, что рано или поздно они снова будут стоять вокруг непонятной, нелепой и кривой матрицы, которая, тем не менее, очень эффективно иссушила человека так, что с огромным трудом удается определить его пол, а о возрасте так и только догадываться. Они покрыли доску формулами, два часа ползали по лесам, сначала создавая на их основе визуальную модель Высокого города, затем строя матрицу, которая могла бы разрушить его; до раннего утра они пересчитывали получившееся в соответствии с истинными размерами города. Получилось, что необходима матрица с поперечником в две высоты города, обязательно лежащая на горизонте, потому что для устойчивой трехмерной структуры хотя бы на уровне второго круга необходимо на порядок больше усилий, с плотностью силовых линий, от которой впали бы в благоговейный экстаз жрецы у алтаря, и людей для ее активации нужно было под десять тысяч. Количество жертв для нее исчислялось бы десятками тысяч. — Вообще если грамотно ее построить, то все обитатели Высокого города поглощались бы матрицей и превращались в жертв, — зевнув, заметила Эль. — В этом, однако, заключается основная опасность. Уно кивнул. — Очень рискованно. Жертвы либо будут двигаться до последнего, и вся структура начнет вибрировать и замкнется на себя. Либо встраивать блоки, обездвиживающие их. Даже если изловчиться и сделать их самовоспроизводящимися, все равно чревато. Лишний порядок усложнения. Отсюда вывод. Интересы у этой группы направлены далеко не на уничтожение города. — Он посмотрел на Альде: — Утром подбери группу, с которой отправишься в храмы. К полудню подготовь записку с маршрутом. — И ведь в их распоряжение будет предоставлен огромный, оснащенный всем необходимым и многим не необходимым дирижабль, — завистливо вздохнула Эль. — И, как только я вернусь, моя драгоценная супружница снова в обиженных чувствах отправится к теще, чтоб ей, — огрызнулся Альде. — Иногда равновесие достигается странными способами, — философски пожала плечами Эль и не без труда встала. — Пожалуй, я вздремну пару часиков. Уно отправил Альде вместе с ней, сам же собрал черновики и пошел в кабинет. К полудню туда заглянул Альде, чтобы отдать план поездки; вечером Уно с этой запиской и собственной об угрозе Высокому городу — или отсутствии оной — отправился к Мондалару. Тот без лишних вопросов одобрил поездку Альде, а затем долго читал изложение ночных рассчетов, фыркая и недоверчиво посмеиваясь, восклицая: «Подумать только! Нет, правда? А ведь действительно!». Дочитав, он сказал, потрясая запиской: — Вот за такие выкладки нас и считают кровопийцами, Талуин! — Имперский совет потратил бы на это тысячи человекочасов, и я боюсь предположить сумму, необходимую для обеспечения нормального существования рабочей группы, созданной для решения этого вопроса, — вежливо возразил тот. — Вот именно. И в конце они бы не пришли ни к какому определенному выводу. Вы же ограничились пятью часами и несколькими пирогами, и результаты выглядят вполне убедительными, более того — конкретными. Представь, как ласково будут смотреть на меня люди Вальдора. Уно с любопытством смотрел на него: Мондалар не выглядел озабоченным, напротив, довольно сиял и нежно поглаживал бумагу. — Это, разумеется, побочный продукт, но очень удачный. С огромным удовольствием воспользуюсь им. Что-нибудь еще? Уно сообщил еще об одной просьбе. Мондалар долго смотрел на него, внимательно изучая, ища на лице следы сомнений или колебаний. — Я не буду спрашивать тебя, уверен ли ты в необходимости еще одной встречи с ним, — медленно произнес он наконец. — Думаю, уверен. Боюсь, я сам считаю, что он может указать на верный путь, если захочет, так что необходимо пытаться снова и снова. Ты вполне подготовлен к его допросу и знаешь, с чем столкнешься. Нужно ли отправить с тобой кого-то из храма? После долгого молчания Уно покачал головой. — Возможно, потом я проведу в нем некоторое время, светлейший, — честно сказал он. — После приятного общения, к которому я, пожалуй, не смогу подготовиться в полной мере, мне наверняка понадобится некоторое восстановление. Но на пути туда — нет, необязательно. Не стоит отвлекать жрецов от куда более важных занятий. И я еще раз обдумаю, как лучше строить допрос. — Тебя будут ждать, — сразу же ответил Мондалар. Вечером Уно снова спускался в нижний город. Спуск обещал занять немало времени, капсулой, в которой он устроился со значительными удобствами, управляли два солдата, и это одновременно развлекало и успокаивало его. Уно улегся на скамье и заложил руки за голову. Он задумчиво хмыкнул, припоминая обещание, данное Мондалару: обдумать, как лучше строить допрос Финниана Артрира. Удивительная самонадеянность, которой предпочел поверить главный инквизитор, и Уно совсем его не винил.