Враг коленопреклоненный

Эмиран с какой-то, совершенно неожиданной для себя робостью — никогда бы не подумал, что способен на такие чувства, — ожидал утреннего собрания имперского совета. Оно было, наверное, первым истинно рабочим, на котором он снова был вторым лицом после императора, незаметным, когда его устраивало, обладающим громким голосом, когда император дозволял, имеющим значительный вес, потому что император доверял его мнению, и вполне упрямым, потому что император относился к нему с особенным теплом. Правда, императором был не Ариан — это оказывалось едва ли не самым тяжелым для Эмирана: понимать, что многое изменилось. Было и еще одно, значительно отличавшее это время от прошлого: император, стоявший перед ними, был не просто юн. Корона на его голове была знакомой, и Констант смотрел на присутствовавших прямо, но если не в его взгляде, то в осанке, в том, как лихорадочно сжимались и разжимались руки, легко определялось (и даже человеку не особенно посвященному), что император чувствует себя неуверенно — очень большой недостаток, превращавшийся в огромный изъян в присутствии двух с небольшим дюжин советников. Советники вели себя со всевозможным почтением, глубоко кланялись, обращаясь к Константу, но говорили таким образом, что в обсуждения ли, споры вовлекался Эмиран. Это было неплохо: Констант старательно следил за тем, что происходило перед ним, но взгляд, который он переводил с одного говорившего на другого, был полон непонимания, муки и, кажется, отчаяния. И это легко можно было понять: Ариан не любил менять советников, а те старались быть полезными и не злоупотреблять его добрым отношением, и получалось, что присутствовавшие знали друг друга десятилетиями, были отлично осведомлены о вопросах, требовавших обсуждения, и примерно представляли, чего именно ждать от других. Поэтому обсуждали они, что именно требует внимания императора в первейшую очередь, с такой скоростью, что уследить за ними было сложно человеку подготовленному. Эмиран и тот чувствовал, что не ухватывает всего, что всплывало и снова исчезало, Констант же только и делал, что кивал, и совершенно не пытался вмешиваться, перебивать или задавать вопросы. Его хватило, впрочем, на то, чтобы ровным и почти не дрожащим голосом поблагодарить собравшихся за поддержку и усердие и пообещать тщательным образом обдумать все предложения. Расходясь, советники кланялись так глубоко, как этого требовали приличия, но Эмиран не сомневался, что уже за дверями зала они позволят себе не самые приятные замечания в отношении Константа: мол, юн совсем, зелен, неуверен и робок, Вальдоран выстоит, он слишком велик, чтобы с ним что-то случилось, но сколько придется ждать, пока император не войдет в силу, и как в это время сдерживать алчных людей у самых границ Вальдорских земель, да и внутри его тоже. И наверняка интонация, с которой эти замечания будут произносимы, будет снисходительной, возможно, пренебрежительной, а потом советники встретятся с иными людьми, а те попытаются привлечь их в союзники в неких затеях, благородства и бескорыстия в которых мало, а больше всего — собственной выгоды. Эмиран давно озаботился о том, чтобы получать сведения о знакомствах ближайших имперских советников: это, как ни крути, было напрямую связано с безопасностью семьи; он подозревал, что советники знали — а если не имели прямых или убедительных косвенных доказательств, то просто не сомневались в таком интересе с его стороны и наверняка не пытались этому воспротивиться. Правда, одно дело император, давно и уверенно носивший корону, и другое дело его несовершеннолетний сын и младший брат, очень избирательно относившийся к управлению Вальдораном. Так что он знал в общем, чего ждать и на что рассчитывать в отношении каждого из них, и все же допускал, что доверять своему мнению следует со значительными оговорками. Констант же был хмур, опечален — крайне недоволен собой и, кажется, поддался отчаянию. Его готовили к этому, как только он сделал первый шаг, начали обучать всевозможным премудростям, неважным на первый взгляд, но способным привести к самым неожиданным, в том числе очень неприятным последствиям. Его готовили к тому, чтобы разбираться в сложных политических вопросах — в соответствии с наукой, с учетом идеальных, неизменных, давно установленных и при необходимости легко определяемых данных; с ними Констант справлялся без особых сложностей. Но таким задачам, понятно сформулированным, с четкими и внятными условиями, в жизни находилось мало применения, в основном они были другими, невнятными до такой степени, что иногда последствия становились ощутимыми не годы — десятилетия спустя. И даже вопросы, с которыми советники обращались друг к другу, можно было истолковать двояко, трояко, как угодно, если знать — или не знать какую-то совершенно незначительную деталь. Иными словами, Константу удручающе не хватало опыта, а жизнь требовала от него действовать уже сейчас, как если бы в его распоряжении находились все и всяческие сведения, в том числе и незначительные, и нелепые. Он стоял, безвольно опустив руки, глядя на дверь, скрывшей от него советников; его рот был приоткрыт, и губы нервно подергивались. Эмиран встал перед ним. Ему приходилось смотреть снизу вверх на Константа — между ними уже был добрый вершок разницы, кровь Авеники брала верх. Констант опустил на Эмирана угрюмый взгляд, хотя и смог сохранить на лице безмятежное выражение. — Отличная работа, ваше величество. — Эмиран постарался вложить в свои слова всю возможную уверенность — и преуспел до такой степени, что сам поверил этим словам. Констант отвернулся. — Сейчас в городе не происходит ничего значительного, требования, которые они выдвигали, до такой степени постоянны, я уверен, если вдруг кто-то или что-то их исполнит, они удивятся очень сильно и не будут знать, что делать со сбывшимися желаниями. Констант опустил голову. Его кулаки медленно сжались, но почти сразу же разжались — и руки снова повисли безвольными плетями. — Я ощущаю, что Инсгоф скрывает что-то, — глухо сказал он. Эмиран насторожился: — То есть? Что именно? Констант сжал зубы и поднял на него мрачный взгляд. — Не знаю. Я просто чувствую это. Ощущаю. Очень отчетливо. Эмирану было непросто стоять неподвижно под его тяжелым взглядом: глаза Константа темнели, в них клубилось нечто непонятное, незнакомое совершенно, неожиданное и куда более сильное, чем все то, с чем он сталкивался и о чем слышал до этого. Констант коротко велел: «Узнай», — и Эмиран склонился перед ним. Выпрямился — и перед ним стоял беспокойный, ошеломленный и растерянный подросток, из последних сил притворявшийся взрослым. — Сделаю все, зависящее от меня, ваше величество, — мягко, успокаивающе произнес Эмиран, делая осторожный шаг в направлении Константа. Тот отвернулся, попятился к стулу и опустился на него. Эмиран продолжил тем же заботливым голосом: — Как вы себя чувствуете? Констант поднял было на него глаза, но не решился встретиться с ним взглядом. — Отвратительно. Он забирает из меня все силы. Что-то происходит, я не могу понять, что. Такое ощущение, что по моим зубам водят чем-то… пилочкой для ногтей. Знаешь, бриллиантовая крошка, которая… коже ужасно от нее, а зубам больно особенно. — Констант поежился и обреченно опустил голову. — Они все дребезжат, и ни одна не подчиняется мне. Ни одна. Я не могу сыграть на них никакой мелодии. То есть я знаю, они могут звучать иначе, но они дребезжат, потому что на другом конце кто-то тянет за них. На его лбу выступил пот, Констант нешуточно дрожал, говорил сквозь стиснутые зубы, и легко было представить, что он сейчас испытывает те самые неприятные, болезненные и опасные ощущения, на которые жаловался. Об истинном могуществе коронованного Вальдора Эмиран имел очень туманное представление. Отец требовал, чтобы он присутствовал на некоторых его беседах с Арианом, речь шла о равновесии, о том, что они, Вальдоры, старшие в роду, значат для Вальдорана, и что он должен значить для них. Это были те общие слова, которых Эмиран в избытке наслушался от собственных репетиторов и доставшихся ему от Ариана, от жрецов и наставников, от профессоров, читавших ему лекции о величии и неизменности мира под семью небесами, которые убаюкивал получше хорошей колыбельной. Эмиран привык считать их чем-то вроде неизбежного зла, сам учился жонглировать этими словами, потому что никто ему, ненаследному принцу, не собирался позволять вести жизнь сколь угодно праздную, Эмирану приходилось много и часто выступать на самых разных мероприятиях. Более того, он бывал за пределами Высокого города, спускался на горизонт, даже оказывался в приграничных провинциях, о чем Ариану не дозволялось думать вообще. Он становился старше, Ариан — больнее, и Эмирану приходилось выступать и за старшего брата, к этому относились с пониманием, и, по сути, речи что его, что Ариана, отличались сущей малостью: «Величие Вальдорана, во главе которого стою я» — «Величие его, чью корону носит на голове мой брат». При всем этом Эмиран не был уверен, что Ариан перенял от отца некие особенные знания, от недостатка которых страдал сейчас Констант. И этот образ: жесткая пилочка для ногтей, проходящаяся по зубам — по коже Эмирана пробежали мурашки, когда он мимолетно представил это. Констант же, очевидно, не на шутку страдал, переживая это ощущение в полной мере. — Ты хочешь сказать, что Высокому городу что-то угрожает? — встревоженно спросил Эмиран, опустившись перед Константом на одно колено и пытаясь заглянуть в лицо. Констант медленно покачал головой. — Вальдери? — мрачно допытывался Эмиран, пытаясь сообразить, сообщали ли ему о неких угрозах внутри или вне провинции, в центре которой стоял Высокий город. — Вальдорану? Констант наконец посмотрел прямо ему в глаза. — Небесам, — тихо сказал он. — Они как будто давят на меня. Как будто им что-то угрожает. И неожиданно он оттолкнул Эмирана, когда тот попытался взять его руку в свои, чтобы незамысловатым, ласковым поглаживанием успокоить его. — И все эти проклятые нити, которых мириады, дядя, они запутаны до такой степени, что я не могу на них смотреть. А не смотреть не могу, я вижу их, даже когда закрываю глаза. Ты видишь их? Эмиран пожал плечами. Констант понимающе хмыкнул, криво усмехнулся и поднял руки. — Видишь их? Как паутина. Я провожу руками в воздухе и черпаю их несчитанными количествами. Раз — и они обрываются, расползаются, путаются, липнут к рукам… — он двигал пальцами, смотрел то на них, то рядом с ними и иногда на Эмирана. Тот пытался всмотреться — видел только слабое мерцание, когда всматривался слишком долго, но ничего, о чем он говорил. Он поднял взгляд на Константа, и клещи сжали его виски, глаза заслезились, в них почернело, и мир перед глазами вспыхнул той самой густейшей паутиной, липнувшей к рукам, сбивавшейся в колтуны, висевшей клочьями, светившейся, тускневшей, черневшей вокруг. Некоторые из этих нитей были толще и более упруги, возможно, именно поэтому оставались вытянутыми, неискаженными; Констант тронул одну из них, и Эмиран испытал смутное ощущение неприятной, сверлившей зубной боли, которая приводила юношу в отчаяние. Неожиданно — но куда милосерднее — к Эмирану вернулось обычное зрение. Констант сидел, держа руки перед собой, перебирая дрожащими пальцами паутину, которую Эмиран видел только смутно, и упрямо глядел на собственные ладони. Эмиран потряс головой и оперся рукой о пол. — Я, честно признаться, не сталкивался ни с чем подобным, Констант. — Он не без усилий поднялся ровно настолько, чтобы сесть на соседний с Константом стул. — Высокий город опутан этими линиями, весь мир — такова прихоть Семи Небес, чтобы мы обладали бóльшим могуществом и могли получить лучшую жизнь для себя и других. Но я никогда не видел этого так отчетливо. Я всегда был уверен, что они просты и понятны. Что они отдельны и их можно взять и поместить в некий носитель, чтобы получился амулет с заданными свойствами. Меня учили видеть, различать и управляться с ними, и мне может быть бесконечно далеко до архуса, но моих способностей… моей инициации достаточно, чтобы мочь значительно больше, чем… — Он смотрел на руки Константа, бессильно лежавшие на коленях — сам юноша сидел, повесив голову, и рассеянно кивал в такт его словам. — Но даже твой отец не говорил ничего такого. — Я читал его дневники, дядя. И дедовы. Отец записал много полезного, он был очень умным человеком. Он очень старался записать как можно больше, когда понял, что Небеса открывают для него дверь. Он даже не скрывал, что пишет это для меня, что следует не доверять Таниго и всем его выходцам, что западные земли — это та еще гноящаяся рана, что еще его прадед хотел получить широкий доступ к океану, потому что был уверен, что дальше в нем лежат иные земли. Много чего, дядя. Но не об этом. — Констант снова поднял руки и посмотрел на Эмирана поверх пальцев. — Я не знаю, что делать. Ощущение скребущей зубной боли усилилось, Эмиран поежился, пошевелил плечами в попытке избавиться от ее, и сказал: — Спросить Семирогого. Констант испуганно посмотрел на него и часто закачал головой. — Он подумает, что я сошел с ума, — прошептал он. — Он говорил, что коронация это сложный ритуал, и то, что произойдет рядом с алтарем, оно — только начало, потом магия Вальдорана и я, ее воплощение будем примеряться друг к другу, привыкать и все такое. Может, это и есть то, о чем он говорил? — Тебе следует поговорить с Семирогим, Констант, — настойчиво повторил Эмиран. — Я готов лично отправиться к нему, чтобы потребовать времени для тебя. — Он не решит, что я сошел с ума? — уныло спросил Констант. — Сумасшедший император — это как раз то, в чем нуждается Вальдоран, словно несовершеннолетнего было мало. Он потер руки и встряхнул ими в попытке избавиться от липкой паутины, затем поднял на Эмирана тусклые и неожиданно черные, совершенно не блестевшие глаза, казавшиеся бездонными дырами на угловатом лице со светлой, северной кожей. — Я не сумасшедший, дядя, — тихо, очень медленно, почти нараспев произнес Констант. — Все это пришло после того, как корона легла на мою голову. Не сразу, раны почти зажили, но тогда я стал все это ощущать. Нити в залах — они… — Он шумно вдохнул. — Это удивительная работа. Чья-то, возможно, Вальдора, возможно, совместно со жрецом. Просто кто-то взял эти нити и сделал из них свои, я не знаю как. Отец ничего о таком не говорит, для него эти нити были всегда, и он просто имел над ними много власти. Но вот это, что вижу я, оно мощнее. — Констант помолчал немного, шевеля пальцами, и невесело усмехнулся. — Или должно быть мощнее, но почему-то расползается под пальцами, не делая того, что я от него хочу. Или я что-то неправильно делаю? — выкрикнул он, ударяя кулаками себя по коленям, и вскочил. — Что?! Эмиран вскочил вслед за ним, не решаясь положить руки Константу на плечи, чтобы успокоить, привести в чувство, подбодрить, тот перевел на него обычные, посветлевшие глаза, полные слез. Эмиран прижал его к себе и похлопал по спине. — У отца такой замечательный дневник, и в нем много о советниках, — тихо бормотал Констант, уткнувшись ему в плечо. — Он не доверял Ингосфу, кстати, тоже, писал, что тот очень любит принимать в своем доме купцов из западных провинций. Но он говорил, что если не забывать намекать Инсгофу, что он все знает, то он очень исправный и ловкий. Его мнение о Таниго очень надежное, и к нему следует прислушиваться. И про Бруннора писал, что у него слишком сильная личная гвардия, что следует либо ввести налог на нее, либо сделать незаконной, он даже писал, как. И что Семирогий, кажется, был прав насчет его. У него есть даже наброски по флоту, какой можно было бы отправить на поиски новых земель. Ты представляешь? И ни слова об этом. Он отстранился от Эмирана и тяжело вздохнул. — Мать устраивает ужин. Ты будешь на нем? — Обязательно. Вдовствующая императрица желает воспользоваться для этого ужина старинными покоями Вальдоров, и без Вальдоров сделать это не может. Безо всех, — усмехнулся Эмиран, кладя руку ему на плечо. — Она полна желчи и чего-то еще. — Констант сделал шаг назад, вздохнул и поднял голову. — Я совершенно не могу подобрать слова. Торжества, наверное. Он покосился на Эмирана. — Я буду следить за тем, что лакеи кладут на мои тарелки, — надменно вскинув подбородок, ответил Эмиран. Констант нахмурился, а Эмиран подмигнул ему, и это заставило улыбнуться их обоих. Он пошел к двери, но в воздухе отчетливо ощущался вопрос, который Констант хотел задать и боялся. И Эмиран сказал: — Но сначала я отправлюсь в храм и потребую от Семирогого времени для тебя. Ты хочешь, чтобы он пришел к тебе? В глазах Константа затеплилась надежда. Он покачал головой и ответил, осторожно подбирая слова: — Нет, я, наверное, побуду у алтаря. Я хочу сравнить, что было тогда и сейчас. — И я заставлю нужных людей рыть землю, чтобы в скорейшее время узнать, верны ли твои подозрения насчет Ингосфа. Не сомневаюсь, что верны, но следует знать, что именно их побудило. По лицу Константа скользнула слабая благодарная улыбка. Эмиран низко поклонился ему. — Пора идти дальше, ваше величество, — мягко сказал он. Констант тяжело вздохнул и послушно побрел к двери. У нее остановился, вздохнул еще раз, собираясь с силами. Эмиран не без удовольствия смотрел, как расправляются его плечи, поднимается голова, выпрямляется спина. Почти сразу же к Константу подскочили два секретаря с письмами, которые нужно было подписать, со встречами, которые вот-вот должны были начаться, с короткими записками по каждому из лиц, которых Констант должен был приветствовать. Эмиран еще раз заявил ему, что собрание было очень успешным — он старался, чтобы его голос звучал громче, и Констант слабо улыбнулся ему. Эмиран ушел. Ему необходимо было встретиться с Ниной Вальдори, и он очень хотел верить, что ей удалось выяснить, отчего Авеника выглядит неприлично самодовольной. А еще паж отправился на поиски Хельмы Брангон: ему нужно было как можно быстрее попасть в храм. Эмирану повезло куда больше, чем Константу: Нина Вальдори сама хотела его видеть, была зла, возбуждена и полна кровожадности. К сожалению, ее бешенство было связано с неудачей, а не успехом: Нина не могла сообщить ничего достоверного о причинах жизнерадостного настроения Авеники. — Я уже готова думать, что некто готов рискнуть своей головой, чтобы начать греть ее постель, — шипела она, мечась перед Эмираном. — Я не могу найти ничего ни в записках, ни в словах, никто из ее горничных не знает ничего, ну или на них наложили какой-нибудь жуткий обет. Иными словами, эта дрянь что-то затеяла, у нее это получилось, но я совершенно не знаю, что. Простите меня, светлейший. — Есть предположения? — хмуро спросил Эмиран. — Уйма. Секретный пакт с четвероюродным племянником, которому не терпится усадить свой жирный танигийский зад на их ледяной престол. Она помогает ему ссудами купцов с пятого и шестого кругов, он помогает ей, оттяпав кусок от северных провинций. Секретные встречи с генералом Кьерне, он согласен требовать переоснащения армии, что бесспорно наполнит его сундуки, но ослабит армию, она готова как следует надавить на императора, чтобы с его стороны не возникло препятствий, если вы, светлейший, все же попытаетесь удержать его от ослабления армии. — Переписка с Ингосфом? Она могла обрадовать ее? Нина остановилась и недоуменно посмотрела на него. — Этот кривой хрен тоже желает греть ее постель? — Думаешь, он сочтет это достойной платой за услуги? Так Ингосф пытается встретиться с ней, обещает ей что-нибудь или как-то пытается приблизиться? Нина задумалась и прислонилась к стене тайного коридора. — Если бы я не знала, что ты никогда не задаешь вопросов, не имея для них никаких оснований, я бы подумала, что ты чокнулся, — ядовито огрызнулась она и ухватилась обеими руками за вырез платья. — Он много и часто вертелся вокруг нее прежде. Но ее влияние при его величестве Ариане было значительно, и в этом сомневаться может только глупец. Военные считали честью быть принятыми ею. А где военные, там подряды, там деньги, там Ингосф. Но сейчас? Отчего ты спрашиваешь? Нина резко развернулась и обличающе уставилась на него. Ее самолюбие было ощутимо задето: она, чьей главной задачей было внимательно следить за происходившим вокруг Авеники, упустила нечто, способное вылиться в знатное приключение. Эмиран хмыкнул. — Я услышал кое-что. Ничего внятного, ничего определенного. Просто его имя в странном окружении предположений. Поэтому. Постарайся выяснить, что можешь. Он пошагал дальше, глядя прямо перед собой и пытаясь определиться с собственными чувствами: в признании Константа о неприязни по отношению к Ингосфу не было ничего неожиданного, если не знать о мотивах, побудивших его. Утверждать, что он чувствует нечто — ощущает — одно, и даже если никак не объяснять это, можно было исполнить его приказ, не особенно задумываясь, не пытаясь выяснить. Но произошедшее потом очень сильно поколебало желание Эмирана относиться к этому приказу с известной долей снисхождения, мол, юный племянник пытается играть во взрослые игры и даже учится говорить как коронованный властитель. Констант едва ли сам понимал, что именно владеет им, хотя, к великому беспокойству Эмирана, это нечто, чья власть над ним была почти безграничной, в то время как сам Констант почти не мог справиться с этим, могло превратиться в угрозу не только для него, но и Вальдорана. Более того: если Констант был прав, если магия, делавшая возможным управление землями, Высоким городом и небеса знают чем еще, превращалась в невнятное нечто, явленное Эмирану самым безжалостным образом, то не следует ли начинать всерьез бояться за собственное будущее? Коридор закончился раньше, чем Эмиран успел завершить рассуждения, он словно наткнулся на преграду, глядя на площадку перед подъемником. Хельма Брангон и двое гвардейцев стояли у дверей, дожидаясь его. Эмиран мрачно оглядел их, прошел мимо к пластине и прижал к ней ладонь. Двери разъехались, он вошел внутрь. Хельма и гвардейцы молча последовали за ним. Она держала руку на поясе, они казались спокойными, почти безразличными, но одновременно развернулись, оглядели площадку и только затем встали на подъемник. Для Хельмы в обращнии с рукоятками подъемных устройств не было ничего необычного, она обращалась с ними с привычным проворством. Эмиран стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись к противоположной стене. Ему было трудно представить что и как именно объяснять Семирогому; с другой стороны, то, что пытался показать ему Констант, слишком хорошо соответствовало тому, о чем жрец предупреждал его несколько недель назад. В таком случае это не было связано с человеком, причину этого следовало искать в иных местах. Угрожало ли нечто самим небесам? Но в таком случае не нужно ли Эмирану каяться в излишней самоуверенности, а Константа помещать под суровейшую охрану, приставлять к нему магов из сильнейших, чтобы они учили его обращаться с той неведомой силой, к которой он получил доступ, и категорически запрещать пользоваться ею до конца обучения? А будет ли он, этот конец? На свою беду, Хельма тихо, совсем беззвучно мурлыкала себе под нос очередную песенку Иды Элирис об очередной любовной неудаче некоронованного принца. Платформа остановилась, гвардейцы вышли и направились к охранникам храма, а Эмиран толкнул Хельму, схватил за волосы и прижал к стене. — Не распускай язык, гремучая змея, — зашипел он ей на ухо. Она молчала, только косилась на него. Ее взгляд не обещал Эмирану ничего хорошего; возможно, при следующем спарринге она не будет себя сдерживать, и ему достанется с лихвой, но Эмиран был взвинчен странной, опасной и жуткой неопределенностью, неожиданным осознанием того, что совершенно не знает племянника, и тем, что надежность, с которой он держал в кулаке Вальдоран, была, скорее всего, его собственным заблуждением, и легкомысленность Хельмы — подумаешь, песенка прицепилась к ней и позволяет расслабиться — была воспринята им как неожиданно болезненная затрещина. Эмиран рывком отпустил руку и стремительно пошел к пропускному пункту. Хельма тряхнула головой, пригладила волосы и пошла следом, угрожающе сверля взглядом его спину и с мрачным удовольствием прикидывая, как именно она ему отомстит. Вариантом было наведать Иду Элирис и рассказать ей о том, как безуспешно некий жизнерадостный принц охотится за неизвестным поэтом и как за ним увлеченно охотятся легко определяемые по некоторым признакам княгини. Охранники приветствовали Эмирана, почти без промедлений его провели к храму; жрецы не были особенно удивлены, увидев его, один заметил только, что Семирогий ждал его появления. Эскорт Эмирана — Хельма и гвардейцы — остались в приемных покоях, Эмиран же последовал за жрецами, а те уверенно шли к библиотеке. — Семирогий присоединится к вам, как только завершит ритуал, ваше высочество, — сказал один, неглубоко кланяясь и не отводя глаз от него. — Желаете выпить чего-нибудь? Эмиран кивнул. В ожидании напитков или Семирогого — что прибудет первым, — он шагал по библиотеке, изучал страницы альбомов, лежавших на столах, или карты, прикрепленные к доскам. Через несколько минут слуги принесли поднос с напитками и сладостями, Эмиран сел на диванчик, взял чашку и начал листать альбом, пытаясь определиться, случаен ли выбор, двигало ли высшими жрецами простое любопытство, когда они достали из тайных архивов книги с запрещенными схемами, или они готовились к тому, что их будут применять — возможно, против Вальдорана. Немного времени прошло, и Семирогий медленно входил в библиотеку. На нем была ритуальная мантия, тиару с семью рогами он нес в руках; было удивительно видеть его без головного убора. Эмиран медленно поднялся и кивнул вместо приветствия. — Забавная книга, — заметил он, кивком указывая на альбом. — Пространственные перемещения? Я не интересовался этим, но слышал краем уха, что какой-то из предков категорически запретил опыты в этом направлении. Вроде по совместному представлению высшего академического совета и храма. Семирогий пожал плечами и тяжело опустился в кресло. — Если бы ты слушал не краем уха, ты бы уловил и причину для такой неприязни. — Не вслушивался, тут ты прав. Но кое-что припоминаю, глядя на эти схемы. Очень затратные, да? Удачно, если для перемещения одного тела на несколько саженей удастся отделаться тремя жизнями. — Эмиран закрыл альбом, поставил поверх чашку и налил кофе. Затем поднес чашку к губам и поверх нее посмотрел на Семирогого, не пряча улыбку. Тот безмятежно следил за ним и, казалось, не собирался пенять за неуважительное отношение к книге. — Они до сих пор относятся к запретному колдовству. — Семирогий отодвинул альбом в сторону и подтянул поднос к себе. — Хотя, признаюсь, я лично доверил группе, которой я полностью доверяю, углубиться в это. Никаких опытов, Эмиран! — воскликнул он не без насмешки, заметив, что тот негодующе приподнялся с диванчика. — Только бумага и карандаши. — Откуда такой интерес к запретным вещам, Семирогий? Твоя жизнь в храме до такой степени скучна, что ты готов развлекаться преступлениями? — Не путай отстраненный интерес с целью предотвращения и намерение совершить нечто. Или ты пытаешься переложить нечто подобное со своей головы на мою? Эмиран поморщился и покачал головой. — Я вообще не понимаю, как этим сумасшествием можно интересоваться не в шутку и не с целью развлечься и испортить несколько тетрадей. — Он щелкнул пальцем по обложке альбома и поднял на Семирогого подозрительный взгляд. — Или ты думаешь, что некто может сойти с ума настолько, что решит воспользоваться этим на деле? — Этим — нет. Любой ящер быстрее и… — Семирогий задумчиво похмурился, пожевал губы, снова поднял на Эмирана светлые, почти прозрачные глаза, в которых поблескивала насмешка. — Дешевле. И безопасней, следует признать. Ни одна матрица из созданных тогда, когда находились самонадеянные тупицы, чтобы сделать это, не была эффективна. Вообще не работала, как должна, для чего создавалась, если говорить правду. Здесь сохранены схемы матричной основы и направления развития нескольких дюжин, и в каждой из них не удалось избежать одной маленькой досадной неприятности. Человек, помещаемый внутрь, чтобы быть перенесенным, воспринимался матрицей как еще один источник энергии. Представь, что появлялось в выходной матрице. Эмиран поежился, поневоле вообразив, как структуры, в которых он пытался разбираться в ожидании жреца, реагировали на все, что помещалось внутрь. Узлы в вершинах балансных структур, например, изначально были открыты для каналов питания, все, что оказывалось в них, высасывалось сразу и досуха, по крайней мере, именно так Эмиран понимал схемы. Иными словами, если человек становился в нее, то через некоторое время либо падал замертво, превратившись в высушенную рядом с огнем мумию, либо вообще осыпался прахом. Но круг в центре структуры был обнесен несколькими защитными контурами — и по словам Семирогого выходило, что они не действовали. Эмиран составил поднос на пол и снова открыл альбом, склонился над первой матрицей, начал читать пояснения к ней. Семирогий устроился поудобней, откинул голову на спинку кресла и уставился на окно в потолке, по которому скользили подбрюшья облаков. — Теперь я вижу это, — мрачно признался Эмиран. — Их пытались использовать? — Совместное представление к запрету от храма и академии не возникает на пустом месте, ваше императорское высочество, — мягко произнес Семирогий. Эмиран поморщился и недовольно тряхнул головой. — Но так и быть, признаюсь: не по всем этим схемам была попытка проверить на деле. Хотя даже двух достаточно, — задумчиво отметил он. — Но ты снисходительно смотришь на то, что некая группа будет пересчитывать эти матрицы, — обличительно воскликнул Эмиран. — Принц, не мне вам объяснять, что наши отношения с пространственной магией крайне натянуты. Очень. Иными словами, чем большее расстояние колдун пытается подчинить, тем больше расход энергии. Причем он возрастает отнюдь не линейно — с этим еще можно смириться. Нет, он возрастает экспоненциально. В этом случае на практике речь шла о восьми саженях. То есть на расстоянии восьми саженей была создана принимающая матрица, и балансная основа создавалась точно так же под трех человек. Увеличь расстояние вдвое, и жертв нужно как минимум в три раза больше. — Как минимум?! — Авторы считали таким образом. Наши исследователи исходят из шестикратного увеличения. Я склоняюсь в сторону восьми крат, потому что переносимого человека тоже следует учитывать. — Семирогий тяжело вздохнул и печально покачал головой. Затем он посмотрел на нахмуренного Эмирана. — Еще раз повторяю, ни до нас, ни до храмов вне Вальдора не доходило сведений об интересе к такому применению колдовства. Это, скорее, учебные испытания для особенно светлоголовых. Возможно, они смогут увидеть нечто любопытное и полезное. Впрочем, ты здесь наверняка не для того, чтобы листать эти альбомы. Что привело тебя? — Очень любезно с твоей стороны снизойти до моих проблем, Семирогий. Словно на твоей голове не возлежит эта тиара, а с ней ответственность за весь Вальдоран и другие храмы Семи Небес, как бы они ни сопротивлялись. — Эмиран кивнул в сторону головного убора высшего жреца, небрежно поставленного на пол и выглядевшего безобидно. Семирогий поднял бровь и бросил на тиару безразличный взгляд. — Она не артефакт, в отличие от некоторых имперских регалий. Собственно, у меня самого есть пара куда более опасных штуковин, даже и сейчас они на мне. Что ж. Если ты насладился напитками, если удовлетворил свое любопытство, то тебе, наверное, пора возвращаться к государственным заботам. Эмиран негодующе хмыкнул. — Прости, что не вывалил на тебя сразу же, что именно заставило бросить все и понести к тебе. Семирогий пожал плечами и налил еще кофе. Эмиран раздраженно скрипнул зубами, неохотно признавая себя побежденным. — Скажи, — после недолгой паузы начал он. Затем замолчал, подбирая слова. — Насколько велико могущество коронованного Вальдора? — Ты пытаешься так ненавязчиво проверить, знаю ли я коронационную формулу? Я произносил ее не так давно, принц, и ни разу не сбился. Не далее как сегодня утром я возносил молитвы Семи Небесам со схожей формулой. Хочешь, чтобы я повторил ее? Эмиран покачал головой и попытался спросить иначе: — Насколько великим колдуном становится коронованный Вальдор? Семирогий ответил куда более осторожно: — Становится? Зависит от его дара, усердия и разума. Как и для любого другого колдуна. — Нет. Я имею в виду ту магию, власть над которой он обретает, коронуясь. Семирогий медленно отставил чашку и спрятал руки в рукавах мантии. — Это может знать только коронованный Вальдор. Я видел нескольких, я вижу значительно больше, чем иные, и должен сказать, что иные были очень разносторонни. Ариан же, к примеру, предпочитал ограничиваться не-колдовством. — А сейчас? Что ты видишь сейчас? — требовательно спросил Эмиран, наклоняясь вперед. — Юношу. Ребенка. Более ничего. — Семирогий встретил его свирепый взгляд безмятежно, словно не происходило ничего особенного, словно Эмиран не пытался сразить вопросом, приведшим самого его в крайнее беспокойство. — Но, подозреваю, ты столкнулся с чем-то куда более значительным. Эмиран кивнул и рассказал, тщательно подбирая слова, пытаясь одновременно как можно точнее описать, что именно видел, и не допустить слишком много собственного удивления, оторопи, страха в этот рассказ. Семирогий не выглядел удивленным. Он кивал головой время от времени, хмурился или поднимал брови, но это были его единственные реакции на рассказ. Когда Эмиран закончил, откинулся назад и шумно выдохнул, он медленно произнес: — Я не могу сказать, что так уж близко сталкивался с этим. Как я сказал, Ариан предпочитал быть хорошим императором иным образом. Он был достойным Вальдором, но не более. Возможно, дело в том, что он был коронован не в юном возрасте, умел защищаться от нежелаемого или что-то такое. Мальчик очень чувствителен к колдовству, я не могу не замечать этого. Не самая дурная черта. — И больше ничего не удивляет тебя? — угрожающе спросил Эмиран. — Я с трудом представляю себе, что, с твоей точки зрения, должно удивлять меня. Позволю себе предположить, что ты не желаешь посмотреть на мир моими глазами, чтобы убедиться: в нем мало чего осталось, что удивляет меня. — Семирогий усмехнулся и положил руки на подлокотники. — Ты уже думал, кто будет учить Константа обращаться с этим? — Ты, — без раздумий ответил Эмиран. Семирогий покачал головой. — Я не колдун, Эмиран. — А разве речь идет о колдовстве? Ответь мне честно: ты действительно уверен, что речь идет обо всех этих матрицах, векторах и направлениях из альбома? — Эмиран пренебрежительно поднял обложку альбома и снова убрал руку. Семирогий следил за его жестами и молчал. — Его учат магии. С того момента, как он пошел, учат. У него есть дар, и глупо было бы отрицать это. Ариан учил, я, затем наставники с иными способностями, куда более просвещенные, чем мы с ним вместе взятые. Но речь идет не о знакомом искусстве, которому учат в школах и где угодно еще. Речь идет о чем-то таком, к чему ты приближаешься с огромной осторожностью. Скажешь, я не прав? — воскликнул он, когда Семирогий вопросительно поднял брови. — Сначала ты и Шестирогая говорите о неких неумеренно плодящихся возможностях, о неожиданных путях и нечитаемых возможностях, затем я читаю в вашем журнале, что ты почти не отходишь от алтаря, а теперь Констант заявляет мне, что видит совершенно иную магию, но не способен не то что подчинить ее — коронованный Вальдор, бездна поглоти! Он не способен удержать эту магию целостной! Я больше скажу, Семирогий. Он. Подчинил. Себе. Мой. Разум. Не думаю, что он сам понял, что именно сделал, но признаюсь тебе, что не испытал удовольствия, когда меня заставили смотреть на мир чужим взглядом. Семирогий опустил взгляд и пожевал губы. — Я не думаю, что Констант так уж хорошо понимал, что делает, — рассудительно предположил он. Эмиран вскочил: — И как именно это должно успокоить меня? — У мальчика хорошая голова на плечах. Он может быть неуверен в себе, полон страха и недоверия, но он понимает свою ответственность. Он слишком юн, и это — явный недостаток, особенно в это время. Но этот недостаток проходит сам собой. — Семирогий посмотрел в сторону Эмирана, в гневе расшагивавшего по библиотеке, и слабо улыбнулся. — Я знаю, ты думаешь, что куда проще было бы, если бы он был совсем ребенком. Нет. Все складывается наилучшим образом. Тебе следует довериться воле Семи Небес. — Но ему нужен наставник. Ты. — Я не думаю, что смогу научить его чему-то. Очевидно, ему в руки угодило нечто, о чем я сам имею очень смутное представление. — Ты собираешься безответственно пустить все на самотек? — спросил Эмиран, нависая над ним. Семирогий отмахнулся от него. — Брось, мальчишка. Угрожай кому-то другому. Кто не знал, какого цвета на тебе были пеленки. Эмиран вскинул голову и шумно втянул воздух, разрываемый возмущением и другими, куда более бесславными чувствами, вроде желания плюнуть самонадеянному старику на мантию. — Но раз ты так решительно взялся за дело, проследи за тем, чтобы Констант прибыл сюда. Ночью или ранним утром. И, думаю, мне нет нужды говорить о том, что его посещения должны оставаться тайными. Зачем дворцу, Высокому городу, Вальдорану и миру знать, что император ночи напролет проводит в храме. Это можно толковать самыми разными способами, и мало какие будут полны уважения к Вальдорам. Эмиран уже стоял у дверей, когда Семирогий снова заговорил: — Ты зря думаешь, что это — самое сложное испытание. Не обольщайся. Прошлое слишком сложно и запутанно, и в нем чего только не происходило. Не всегда будущее удается уберечь от него. Правда, что ни произойдет сейчас. Не повлечет за собой ничего неприятного для будущего. Не скажу, чтобы Вальдорам повезло. Я не был в восторге от невесты, которую подобрал Ариану его отец, но другие возможности были бы, пожалуй, хуже. Затем он медленно, с усилиями встал, подхватил тиару за кончик одного из рогов и сунул под мышку. Неспешно подойдя к Эмирану, остановившись, вздохнув, он сказал: — Этот самонадеянный дурак вообще очень любил разбрасываться обещаниями. Иногда их удавалось аннулировать, иногда не очень получалось. — Он внимательно осмотрел Эмирана и, положив руку на плечо, добавил: — Небеса все-таки благоволят к Константу, раз его окружает столько готовых на любую поддержку людей. Доверяй им, а не рассчитывай на собственную хитрость. Семирогий давно ушел; у дверей стояли храмовые слуги, дожидаясь, когда Эмиран тоже покинет библиотеку, но он все стоял, недоумевая и не решаясь даже предположить, что именно Семирогий имел в виду. За время спуска на дворцовые уровни Эмиран отдал Хельме распоряжения по предстоящей ночи. Константа надлежало сопровождать в храм, но держать его посещение в строжайшей тайне. Она кивала, обещала брать самых надежных и проверенных офицеров и вести его самыми скрытыми коридорами. И при этом ей передавалось беспокойство Эмирана. У Хельмы на лице горящими буквами был написан вопрос: что именно грядет в Вальдоран? Стоит ли допускать мысли о самом темном будущем? Эмиран неохотно бросил ей: — Семирогий будет учить его особенной магии. Он говорит, что Небеса благоволят к Константу, но иногда это благоволение переносится куда тяжелей, чем пренебрежение. Его слова приглушили беспокойство Хельмы, но взамен разожгли ее любопытство. Правда, она огромным усилием прикусила язык: Эмиран явно давал ей понять, что дальнейшие вопросы совершенно неуместны. Он почти дошел по тайным коридорам до своих покоев, как на него выскочила Фрея Дрездар. Она присела в книксене и быстро сказала: — Нина присутствует при вечернем туалете вдовствующей императрицы. Она вся лучится радостью, предвкушая ужин, который ей позволено организовать впервые за последнее время. Пять дюжин людей приглашено, светлейший, и среди них два левалийских принца с советниками. — Что?! — переспросил Эмиран, решив, что ослышался. — Нина видела записку от принца Альдара с благодарностью за приглашение, прежде чем Авеника уничтожила ее. — Кто пропустил их? — зашипел он. — Не знаю, светлейший, — хмуро ответила Фрея, повесив голову. — Да я не тебе. — Эмиран прошел до двери и вернулся обратно. — И она выглядит — как? — Она велела подготовить одежды, которые по роскошности не сравнятся с тем, что она носила год назад, но скроены так, что от вдовьего в них только цвет. Пурпурный не идет ей, великий князь, но если правильно подобрать оттенок и украсить драгоценностями, если озаботиться светом ламп, то все далеко не так печально. Она намерена добиться лучшего варианта. Эмиран мрачно посмотрел на нее, до судороги сжал челюсти и перевел дыхание. — Отправляйся обратно. Тебя могут хватиться, — велел он. — Если вдруг повезет и она хоть словом обмолвится, к чему этот дурацкий ужин, что именно она затеяла и как собирается уесть нас всех, сделай все возможное, чтобы сообщить мне. Рядом должны вертеться пажи, заплати сверх привычного, чтобы они доставили записку мне как можно проворней. Погоди немного. Он вернулся через две минуты с кошельком и отдал его Фрее. Она взяла его, Эмиран схватил ее за руку, от души сжал в кулаке. — Постарайтесь узнать, что эта стерва затеяла, — прошипел он. Фрея поморщилась от боли и кивнула. Затем Эмиран долго стоял в гардеробе, пытаясь определиться: тот сюртук, который его камердинеры уже подготовили — пойдет ли, или следует выбрать что-то более жесткое и мрачное? Он ругнулся и выскочил в тайный коридор, через несколько минут ждал, когда Констант впустит его в свои покои. — Семирогий будет ждать тебя сегодня, — без обиняков сказал он, внимательно изучая, какую сорочку он надел, какой камзол, что за чувства он пытался не показывать на его лице. — Скажи-ка, как ты себя чувствуешь? Констант оглянулся на дверь, опустил голову и пожал плечами. — Мать передала мне записку с просьбой вести себя, как подобает ее сыну и достойному наследнику Вальдоров. Я не понимаю, что это значит, — обреченно признался он. — Танигиас говорит о достойном наследии Вальдоров. И что она понимает под этим «подобает ее сыну». Этот ужин слишком опасен, дядя. Я не хочу туда идти, но согласился, и об этом согласии знают все приглашенные. — Ни в коем случае не надевай парадные одежды. Будь сдержан. Я дам тебе знак, когда ты можешь уйти. У тебя наверняка есть другие обязательства. — Ты не знаешь, что она задумала? Эмиран раздраженно тряхнул головой. — До сих пор не удалось узнать. Констант повернулся к нему спиной, поднял голову, снова развернулся лицом. — Она была очень зла, когда я принял ее брата в окружении пяти членов совета, дядя, очень зла, — он не сдержался, злорадно ухмыльнулся. — Хотя он… хм. Он говорил совсем не то, что хотел, и не отдал то, что собирался. И я не предложил ему расположиться во внутренних покоях, а мама не может делать такие предложения через голову Вальдора. Но он не был опасен. А сейчас я очень хорошо ощущаю, что… Он вздохнул. — Ну вот понимаешь — она уверена, что делает нечто хорошее. Знает, что это неправильно, но уверена, что это — хорошо. И я не могу понять, для нее ли только, или она думает, что и для меня. Я очень глуп со словами. — Напротив, — рассеянно возразил Эмиран, обдумывая, что хотел сообщить ему Констант, и чувствуя при этом смятение — он не мог не верить, не только потому, что не мог сомневаться в словах коронованного императора, но и по иной причине. Ему снова вспоминались те лохмотья вместо нитей, которые с такой легкостью показал ему Констант. — Позволь мне уточнить: ты не уверен, что можешь доверять ее намерениям, но уверен, что она, думая о себе, не желает навредить тебе? — Не хочет, чтобы это было чрезмерно. И уверена, что я переживу и даже буду признателен. — Констант криво усмехнулся. — Можешь верить в это, если хочешь. Если это успокоит тебя, Семирогий уверен, что Небеса на твоей стороне. — Эмиран прямо посмотрел на него и увидел, как лицо Константа посветлело менее, чем за удар сердца. Он даже смог улыбнуться дяде и просто сказал: — Спасибо. Эмиран склонился в глубоком поклоне и поспешил к себе. И он был готов убивать Авенику. Помимо двух левалийских принцев и своего брата, Авеника пригласила послов из Таниго и Левалии, советников и членов свиты. И она действительно с величайшей тщательностью подготовилась к ужину — ее волосы были уложены с исключительной искусностью, уши и шею украшали светлые сапфиры, и глаза ее светились не хуже драгоценных камней. Она была невероятно привлекательна — не в последнюю очередь потому, что не скрывала удовольствия. Связано ли оно было с тем, что у нее появилась возможность принимать гостей, что она смогла добиться относительной независимости и даже избавиться от кое-кого особенно подозрительного, кто с гарантированной уверенностью докладывал бы все происшествия Эмирану либо кому-то иному, близкому ей. Она смогла вырвать у Константа обещание увеличить содержание — и Эмиран был зол донельзя, узнав это, но поделать ничего не мог. И обнаруживались иные мелочи, которые она могла отстоять, и которые открывали ей все новые возможности. При этом Эмиран был уверен, что причина ее самодовольства заключается не в этом, и что левалийцы не просто так обмениваются торжествующими усмешками. Впрочем, все начиналось вполне пристойно. Констант сухо приветствовал Авенику, чуть теплее — Эмирана, кивнул танигийцам, с каменным лицом стоял, пока принц Альдар рассыпался перед ним в благодарностях за возможность присутствовать на ужине его матери; за столом он был вежлив с Авеникой, но не скрывал интереса, когда Нина Вальдори делилась своими впечатлениями о последнем концерте, на котором бывала. Эмиран был удовлетворен, но снисходительная усмешка Авеники и злорадные взгляды, которыми она исподтишка одаривала его и Константа, беспокоили его все больше. И грянул гром. Авеника попросила фрейлин развлечь гостей игрой на музыкальных инструментах и пением. Листа Ройтер распоряжалась слугами, расставлявшими стулья и приносившими музыкальные инструменты, Нина и Фрея настраивали виолы и гитары, другие фрейлины отбирали ноты. Сама Авеника сидела в окружении брата и лейдарцев, Констант намеревался уйти. Авеника же с каким-то злорадным удовлетворением поддерживала разговор о верности долгу и необходимости сдерживать обещания, привлекая для примера крайне редко Таниго, а куда чаще Вальдоран. — Ведь не только дети, но и внуки порой несут ответственность за слова предков, — говорила она. И, обращаясь к Эмирану: — Согласны ли вы со мной, светлейший князь? — Я предпочел бы сначала спросить совета у правоведов, ваше величество. По собственной мудрости я остерегусь отвечать на вопросы об этом. — А вы, сын мой, возглавляющий Вальдоран, первый из Вальдоров? Что вы думаете об этом? Констант посмотрел на нее, на Эмирана — и честно ответил. — Несу. Кровь не позволит мне поступить иначе. Эмиран затаил дыхание, обуреваемый дурными предчувствиями. — А если ваш дед пообещал не приятелю, а человеку, поддержавшему его в сложное время, породниться с ним? — елейным голосом спросила Авеника. — Такое имело место? — безразлично спросил Констант. — Потому что если слова моего предка попытаются подделать, я определю, и последствия будут самыми нехорошими, в том числе и для вас. Принц Альдар с глубоким поклоном протянул ему сверток. Не изменяя безразличию, Констант взял его, и рука его совершенно не дрожала, внимательно прочитал и кивнул Нине. Та подошла к нему и присела в глубоком реверансе. — Отдайте дяде, — спокойно ответил Констант. Его глаза были темны, взгляд, которым он посмотрел на мать, не сулил ей ничего хорошего, но он скупо улыбнулся. — Прадед, матушка. Дед Ариана и Эмирана. Вы все еще путаетесь в родословной вашего сына. Но я сдержу обещание, данное моим прадедом. Тем более такова воля Семи Небес.