Враг коленопреклоненный

После слов Константа советники продолжили спорить без прежнего пыла: их выдернули из собственных желаний, насильно вернули к необходимости думать об империи и императоре, воплощавшем ее, стоявшем перед ними спокойно, с лицом, не выражавшим ничего, кроме легкого неодобрения. Широкая улыбка Эмирана тоже не особенно способствовала их энтузиазму; кроме того, после небольшой заминки мысли всех вернулись к тому, как именно легкомыслие древнего Вальдора отразится на настоящем нынешнего императора. Констант еще раз подтвердил то, в чем был уверен и Эмиран: записка, которую предъявили так неожиданно левалийские гости Авеники, бесспорно написана его прадедом, Констант не уверен, но прадед вполне мог рассчитывать на то, что обязательство, возложенное на потомков в ней, доведется выполнять его сыну, благо у ревадийского князя как раз должен был родиться ребенок, и жрецы, обосновавшиеся в княжестве, утверждали, что должна родиться дочь. Дед Константа, не знавший об обязательстве, легкомысленно обручился с иной особой, и с первой встречи до обручения прошло жалких шесть месяцев — крайняя скороспешность, по мнению многих придворных. У ревадийского же князя родился сын, и долговую записку спрятали в семейный архив. Слоан Бруннор требовал, чтобы архивариусы Вальдоров нашли хоть какое-то упоминание об этом обстоятельстве в дворцовых хрониках, на что Эмиран не без насмешки заметил, что об этом если и будет запись, то только в личных дневниках императора, потому что он, очевидно, протрезвев, оценил свой поступок несколько иначе и едва ли не как несусветную глупость и опрометчивость. — У него могли быть свои причины принять такие условия, — возразил Констант. — Кроме того, что в его жилах скорее всего текло вино, немного разбавленное кровью? — хмыкнув, произнес Эмиран, чье хорошее настроение не могли уничтожить мрачные мины советников. — Ревадийские земли стратегически удобно расположены. Бескровное присоединение их к Вальдорану вполне могло быть в его интересах. — Только путь к ним что тогда шел по узкому перешейку между провинциями левалийских маркизов, что сейчас по горным районам. И побережье у них не самое привлекательное для судоходства. — Порты Ревадии защищены от океанских штормов, стоят на полноводных реках и недалеки от других портов, — упрямо продолжал Констант. — И покрыты льдом семь месяцев из двенадцати, — негромко произнес герцог Ингосф, и в голосе его звучала неприкрытая насмешка. Изо всех присутствующих Эмиран единственный посмотрел на Константа, остальные советники обменивались репликами разной степени скептичности — они наверняка были согласны с Ингосфом. Эмиран же, отлично осведомленный о жадном, ненасытном желании Константа убедиться в собственном всемогуществе, смотрел на него: не открыто, не пытаясь открыть на своем лице больше эмоций, чем готовы были принять остальные, но и не тая собственного интереса, в котором мало было праздного любопытства, а куда больше подозрения и чего-то, слишком хорошо похожего на страх, но все же имеющего с обычным страхом мало общего. И, казалось Эмирану, Констант вел себя именно так, как полагал Эмиран: смотрел на Ингосфа, приподняв брови и с искрой превосходства в глазах. Констант мог быть прав — или он слишком хорошо усвоил уроки Ариана, которые тому преподавал их с Эмираном отец: Вальдоран был силен на суше, близок ко всемогуществу в воздухе, но слаб на воде. Вальдорцы использовали реки, но робели перед океаном, и это могло стать огромным недостатком, если империи придется противостоять нескольким соседям одновременно. Таковы были очертания континента, на котором простирался Вальдоран, что морские границы его были коротки и большей частью неудобны, маршруты между портами длинны и, как ни странно, морские традиции не так мощны, как у той же воздушной гвардии. Маги обращали внимание на летательные аппараты, на наземные повозки большой грузоподъемности, на подземные поезда, но кораблями пренебрегали. То ли вода была слишком инертной стихией, то ли все то, что должно передвигаться на стыке нескольких стихий, приводило их в растерянность, и признаться в собственной беспомощности было выше их сил, а потому приходилось придумывать самые разные отговорки. Ариан поддерживал флот изо всех сил, и при нем спустили на воду не одно судно, причем с каждым разом их строили больше и изобретательней, но, в отличие от того же воздушного флота (и это в равной степени относилось к военным силам, пассажирским и торговым флотам) не существовало единого представления о том, в каком направлении следует развиваться. Ариан только начинал заниматься этим, слушал людей, считавших его представления глупейшей и расточительной затеей либо блестящей идеей, говорил с иноземцами, давно и основательно владевшими морскими путями, пытался определиться с собственными соображениями — не очень успешно, насколько Эмиран мог судить. Все это оказалось взваленным на плечи Константа, и тот, возможно, уже представлял дюжины кораблей на карте, ощущая их насколько хорошо, как только ему было позволено. И, очевидно, познав прелесть всего наследства Вальдоров, Констант, юноша, вынужденный подставить голову жрецу, чтобы тот надел на нее корону, вынужденный взрослеть внезапно и полностью лишенный возможности отказаться, совершенно по-мальчишески считал, что ему по плечу справиться с северными морями, как до этого по плечу было справиться с Высоким городом, не в его ли власти оказалась вся магия Вальдорана и, вполне возможно, не только его. Возможно, он был прав — Эмиран отказывался сомневаться в том, к чему его не подготовила вся его жизнь, чьего существования он не допускал, не предполагал еще в день коронации. Затем следовала очередная попытка изучить земли, которые предстояло присоединить к Вальдорану, пусть и такой дорогой ценой. Советники мало что могли сказать о семье, заправлявшей в ревадийской провинции, кроме: нищие, живут замкнуто, вроде не гнушаются приятельствовать с купцами и поддерживают ремесленников — словно у них был выбор. Что именно из себя представляла будущая невеста Константа, сказать не мог никто. Она должна была приходиться родственницей правящей семье Левалии, что не было удивительно совершенно, и племянницей в четвертом колене Авенике. С Вальдорами связей не было, разве что с младшими ветвями, владевшими землями на севере. Чем больше совет присматривался к провинции, тем больше достоинств находил. Путь к ним лежит через горы? Так в Вальдоране есть не одна компания, достигшая значительных успехов в горном деле, подземные уровни Высокого города чего стоят, и ими достижения не ограничиваются — можно озаботиться туннелем, и по нему доставка грузов к и из порта пошла бы очень быстро. Холодное море — отличная возможность для метеомагов: коль скоро они смогли повысить безопасность путешествий на дирижаблях, так и тут должны преуспеть, и этим образом Вальдорану снова достанется нечто исключительное, обеспечивающее его замечательным преимуществом. Будут соседи пытаться саботировать эти планы — дело вполне может обернуться против них, и из относительно независимых и очень гордых соперников они в считанные годы превратятся в вассалов с соответствующими обязанностями — и тут не один советник вынужден был сдерживать одобрительную улыбку, рассчитывая, очевидно, урвать себе куш. Снова Эмиран на считанные минуты оказался наедине с Константом. Снова тот косился в его сторону, но избегал прямого взгляда. Эмиран привычно произнес: «Вы великолепно провели это собрание, ваше величество», — и Констант привычно поблагодарил его. Голова его была опущена, руки безвольно висели вдоль тела. Он сидел на стуле, ссутулившись, рассеянно постукивая пальцами по бедру. Чтобы прервать натянутое молчание, Эмиран повесил на стену карту северных территорий. — Это позволит нам вести торговлю со многими новыми землями, ваше величество. Следует посчитать, сколько именно времени и средств они будут занимать, но, думаю, что удастся значительно сократить время. И безопасность — это следует держать в уме в первую очередь, — уверенно говорил он. Констант подошел к нему. — Этот путь избавит нас от необходимости договариваться с гойтерскими таможенниками, например. Они давно превратились в свору разбойников, маршруты, по которым они посылают караваны, становятся все сложнее и утомительнее, и дороги не ремонтировали со времени предпоследнего короля Вальдорана, если те огрызки дороги вообще можно удостоить такого гордого названия, — продолжал Эмиран, недоуменно глядя в сторону Константа. Тот, очевидно, был погружен в собственные мысли, ничего с морскими путями Вальдорана не имевшими. Эмиран не удержался, спросил: — Что случилось? Констант пожал плечами и перевел взгляд на карту. — Эти территории действительно будут присоединены к Вальдорану? — угрюмо спросил он. Эмиран покосился на карту. На этот вопрос ответа просто не было — после неожиданного пируэта Авеники прошло слишком мало времени, чтобы установить, что за невесту подготовило дальнее княжество, на какое приданое можно рассчитывать и как брак Константа с этой неизвестной женщиной повлияет на отношения двух стран — пока несуществующие, если признаться честно. Пока было слишком рано даже пытаться предугадать, как именно будут проходить связанные с этим переговоры, и тем менее — как они закончатся. Эмиран так вот, навскидку, мог вспомнить только расхожие анекдоты о том, что рыбаки с севера Ревадии гадят ледяной крошкой, до такой степени у них холодно, а живут в норах, вырытых прямо в снегу, подстилая блок льда и укрываясь северным ветром. Он очень примерно представлял, как зовут монарха на троне, и еще меньше — что за имя может носить его супруга. Или это был супруг — даже в этом Эмиран не был уверен, никогда не считал нужным обращать внимание на удаленные до такой степени земли, предпочитая, чтобы с ними общались другие люди и по возможности не беспокоили его заботами, в ничтожности которых едва ли кто в императорском дворце сомневался. Едва ли имело смысл объяснять это Константу. Едва ли следовало говорить ему, что Эмирану предстояли нелегкие дни: еще до того, как невеста прибудет во дворец, еще до того, как будет согласован и одобрен брачный контракт, еще до того, как вообще начнутся переговоры по нему, нужно было определиться с людьми, в чьи обязанности будут входить эти переговоры. По большому счету, этот контракт будет представлять собой длиннейший текст, хорошо если ограниченный одним томом — и Констант, если только он не впадет в полное отчаяние, не будет читать целиком все комментарии, оговорки и уточнения, наверняка ограничится выжимкой, которую ему преподнесут люди во главе этого совета. Помимо этого, наверняка будет проведено немало бесед где-то на краю основных переговоров, и эти беседы если будут иметь отношение к сердцевине, к главнейшей причине, по которой проводились, то только косвенно, а то и вообще никак не будут связаны, и это точно так же может стать любопытнейшей, полезнейшей территорией, касающейся не только дворца и Высокого города, не столько империи и Ревадии, сколько частных интересов отдельных провинций и их глав, и простаком был бы Эмиран, если бы не обратил внимание и на это. Но заниматься лично этим он не мог: Авеника открыто отвоевывала власть, рассчитывая, очевидно, не просто вернуть себе до-вдовье могущество, но и умножить его, будучи матерью и став ближайшей советницей императора. Точно так же Эмиран был уверен, что ни один из советников — ни Слоан Бруннор, ни Калисса Легриф, ни Ингосф, ни прочие советники не будут преследовать единственно интересы Вальдорана и Константа, и последнего в значительно меньшей степени; если они либо их доверенные лица окажутся среди переговорщиков, последствия для Эмирана лично могут быть очень ощутимыми. — Никто не говорит о присоединении, Констант, — ответил Эмиран, прежде чем сумел овладеть языком. Он раздраженно тряхнул головой, злясь на себя за несдержанность, готовясь убеждать племянника, что имел в виду совсем не то, что тому могло прийти в голову. Констант же только сложил руки на груди и опустил голову. Он произнес негромко: — Этот долг нужно выполнить, он должен оказаться на пользу империи. Это будет новый рубеж, который не только принесет нам пользу, но и обновит новой кровью город. Авеника очень рада этому союзу и собирается серьезно заниматься этим, и она не может навредить Вальдорану. Это звучало, как если бы он пытался убедить в первую очередь себя, и ему удавалось с очень большим трудом. От вчерашней искренности, легко угадывавшейся в его фразе об Авенике, мало что осталось. — Разумеется, рада, — прошипел Эмиран. — Это отличный способ приблизиться к тебе, чтобы управлять тобой и Вальдораном. Констант угрожающе посмотрел на него. — Она была рождена не в Вальдоране и относится к его нуждам и потребностям не так, как человек, связанный с ним кровью. Она всегда окружала себя людьми, чье положение при дворе и рядом с твоим отцом было незначительно, более того, сомнительно, вокруг нее всегда было много иноземцев, и ее никогда не заботило, что их интересы часто противоречат интересам Вальдорана, — продолжил Эмиран, неожиданно ощущая странное раздражение, причем не поднявшееся изнутри, если бы было изначально его чувством, но словно наведенное извне. Едва ли Констант делился с ним своими эмоциями: возможно, он был зол на Эмирана за попытку обвинить мать в вещах, очевидных всем в Верхнем дворце, или на себя, что не может противопоставить ничего людям, окружающим его плотным кольцом, возможно, его злила собственная беспомощность по отношению к придворным, от которой не избавиться, даже получив доступ к почти полному всемогуществу. У него было всего ничего времени, чтобы попытаться как-то отгородиться от всех воздействий извне и перевести мысли Константа на нечто другое, что заняло бы его и завладело вниманием — и почти так же неожиданно это раздражение улеглось. — Я должен увидеться с Семирогим, — мрачно сказал Констант. «Опять?!» — пронеслось в голове у Эмирана. — Я не могу справиться с магией. Она то есть, то ее нет. Я не могу удержать ее, очень плохо ощущаю. — Констант посмотрел на карту, снова на Эмирана и опустил голову. — Я почти привык к ней, начал понимать, как обращаться и использовать, и Семирогий дал мне много дельных советов, но я не могу их применить, потому что не могу управиться со всем этим. Поначалу все было просто и легко, я желаю, и оно исполняется… и больше нет. — Он перевел на Эмирана тусклый взгляд, и помимо недовольства собой, где-то в глубине глаз мерцал приказ: сделай что-нибудь, придумай, и этому приказу почти невозможно было не подчиниться. — Он согласился тебя учить? — не мог не спросить Эмиран. — Отказался, — сухо ответил Констант. Эмиран скрипнул зубами, прикусил губу изнутри, и Констант счел нужным уточнить: — Он обещал подобрать людей, способных обучить меня чему-то полезному. Он выжидающе смотрел на Эмирана. Тот неохотно кивнул, безмолвно обещая заняться этим, и повернулся к карте спиной: в зал входили Ингосф, Рисхард и Слоан Брунноры и возвращались другие советники. Предстояло обсудить другие вопросы: Слоан Бруннор требовал усиления армии, Ингосф жаждал пересмотра торговых пошлин на ряд товаров и обосновывал необходимость в этом возможностью показать миру, что новый император не намерен запирать границы, что он миролюбив и готов приветствовать новые отношения. Эмиран не мог не думать, во что эти речи обошлись промышленным цехам и торговым гильдиям, и все ли они состояли преимущественно из вальдоранцев. Констант заявил, что обязательно ознакомится с протоколом обсуждений, но в его личном присутствии необходимости нет, и ушел. Он произнес это с уверенностью, от которой склонилась самая упрямая шея. И только когда он значительно удалился (по ощущениям Эмирана, на добрую четверть длины коридора и, кажется, он направлялся к покоям Авеники), это странное ощущение оставило присутствовавших. На несколько ударов сердца в воцарилась тишина, введшая в недоумение и трепет секретарей — они, привычные к шумным, злым и бурным обсуждениям, временами похожим на банальную базарную свару, перепугались, потому что тишина была совершенно не свойственна присутствовавшим. Эмиран не преминул воспользоваться замешательством и увел разговор от пошлин к послам: многие из них жаждали лично вручить послания от своих государей; кто из них находился в Вальдоране, когда умер Ариан и был коронован Констант, могли рассчитывать на такую честь, иные же, только прибывавшие в Высокий город, требовали этой же привилегии, но Эмиран не видел в этом ни малейшей необходимости. Этот вопрос был не самым важным, в конце концов, в предках были Вальдоры, вообще не обращавшие внимания на послов и отправлявшие советников на все встречи с ними, были и считавшие неплохой возможностью воздействовать на соседей личное общение. Эмиран предпочел бы как можно дольше держать Константа подальше от них, не особенно надеясь, что тот достаточно взросл и подготовлен, чтобы выдержать самый простой разговор с ушлыми дипломатами с достойным результатом, но держал язык за зубами, следя, кто и чего требует: проверка вышла неплохая, и снова Эмиран вспомнил об открытой неприязни, которую без особых сомнений высказал Констант по отношению к некоторым — отдельно помянув Ингосфа. Его странная обеспокоенность прохладными отношениями с Таниго была заметна не только Эмирану, когда Ингосф в очередной раз говорил о том, что послы — а в Вальдоран в этом качестве слали близких по духу и степени родства правящему монарху родственников — вот-вот начнут расценивать как оскорбление нежелание юного императора встретиться с ними. — Вот именно, — охотно согласился Эмиран. — До совершеннолетия императора все еще остается время. Обычай предусматривает ограниченную свободу поступков и решений, пока император не войдет в возраст, и что его должны поддерживать совершеннолетние кровные родственники. Если вы считаете, что встреча посла непременно должна состояться в ближайшее время, я с готовностью приму посла. — Это было бы значимым знаком со стороны императора, — пробормотал герцог в ответ на это. Слова Эмирана вызвали очередной виток обсуждений: насколько следует прислушиваться ко мнению Константа вообще, если так однозначно заявлено о его несовершеннолетии. Допустимо ли принимать всерьез его желание исполнить долг, возложенный на него предком. На что Легриф монотонно заметила, что эта долговая расписка в любом случае ведет к столкновению интересов, а если бы император оказался настолько слаб духом, что отказался признавать ее, это привело бы к очень нехорошим последствиям. — Попытка же воспротивиться мудрому и мужественному решению, да еще со стороны человека с развитыми отношениями по ту сторону северо-западной границы может стать причиной очень неприятных событий, вплоть до войны, — заключила она, только к концу тирады переведя взгляд на него. — Заметьте, герцог, я не называю императора мудрым и мужественным, хранят меня небеса от такой поспешности. Лет через сорок я, возможно, пересмотрю свои слова, сейчас же император юн, объяснимо насторожен и нерешителен. Но я, по здравом размышлении и не без горечи вынуждена признать: его решение было мудрым и требовало от него всего мужества, на которое он был бы способен. Я предпочла бы, чтобы другой Вальдор принял на себя это бремя, и это было бы куда выгоднее, но что поделать. Она посмотрела прищуренными глазами на Эмирана, с одобрительной улыбкой слушавшего ее, и усмехнулась. — Мужества требовал бы отказ принимать на себя необходимость исполнить обещание, навязываемую императору людьми, чье расчетливое отношение к Вальдорану известно, — возразил Ингосф. — В решении сразу же, без обсуждения и совета заявить о подлинности записки, признать обязательство и изъявить желание исполнить его я вижу вопиющее легкомыслие. — Легкомысленным был Катриан Вальдор, — ответил на это Бруннор. — Тут разночтений быть не может. Я подозреваю, что он был настолько легкомысленным, что не удосужился распорядиться о копии для личного архива. — Вот именно! — Ингосф даже вскочил. — Есть основания доверять подлинности записки? — Вы сомневаетесь в том, что коронованный император, инициированный Вальдор не определит подлинности руки предка? — разозлился Эмиран. — Желаете пойти к левалийцам и сказать, что обвиняете их в подделке, да еще на таком уровне? — одновременно с ним произнес Бруннор. Ингосф не хотел; но он смог признать это многословно и так витиевато, что с огромным трудом удалось понять это. Он же указал, что Вальдоры уже которое поколение разбавляют кровь иноземцами, и если в этом есть и положительные стороны, и благодаря этому удалось присоединить неплохие земли и подписать выгодные договоры, но все же кровь разбавлена слишком сильно, и из-за родственных связей интересы иных земель соблюдаются едва ли не лучше, чем внутренние. — Считаете ли вы, что и моя мать была бременем для государства и казны? — флегматично поинтересовался Эмиран, неторопливо положив ногу на ногу. К его мстительному удовольствию, вспыхнули другие советники — многие из них были обязаны привилегиями, собственным продвижением или иными незначительными одолжениями императрице Шерамат либо просто находили ее общество приятным. Герцог Ингосф тоже предпочитал поддерживать с ней приятельские отношения, о чем попытался напомнить остальным; Эмиран развлечения ради продолжал настаивать, что именно это имел в виду Ингосф, и его мать наиболее удачный пример, потому что с Авеникой он явно пребывал в очень теплых отношениях — до того, как она так открыто показала, что предпочитает видеть в снохах принцессу с родного севера. И тогда взорвался Ингосф: неизвестно было, действительно ли он рассчитывал, что она поможет ему, но негодование, которое он высказывал, обвинения в адрес Эмирана — тот-де слишком вольно обращается с воспоминаниями, позволяет лететь в его адрес обвинениям, совершенно ничего общего с действительностью не имеющим, забывает, что Ингосф всегда служил верой и правдой империи и императору и продолжает делать это же. Его слова были малоценны, но оживление стоило многого, развлечение оказалось очень достойным. После такого ни у кого не возникало желания продолжать обсуждение рутинных тем, и после непродолжительной и вялой — по сравнению с только что имевшей место руганью — перебранки Эмиран поблагодарил присутствующих и пообещал, что протоколы будут доставлены им в ближайшее время. Секретари принесли ему почту; Эмиран поинтересовался, следя за тем, чтобы звучать незаинтересованно, где находится его величество. Ответ подтвердил его тревогу: Констант навещал мать. Сам по себе этот визит никоим образом не был предосудительным. Даже с точки зрения самого пристрастного сторонника Эмирана в негласной борьбе за внимание императора Авенике доставались крохи времени Константа: заседания совета, встречи с министрами, небольшие передышки между банальными уроками, которых в расписании Константа было очень много и для которых ему приглашали известных ученых, уроки, которые ему давал сам Эмиран (кто, как не он, познакомит Константа лучше других с особенностями кровной магии, опутывавшей Вальдоран густейшей сетью, пронизывавшей Высокий город до самого основания и много ниже, расскажет о том, что не успел отец, и многое другое по праву старшего родственника того же пола), а помимо этого развлечения, о необходимости которых в жизни Константа все чаще задумывался Эмиран, и помимо этого многое, куда менее значительное — они постоянно были рядом, Констант доверял ему, внимательно слушал и старался следовать советам. При этом Эмиран вынужденно обращался со всем, относившимся к Авенике, с многократной осторожностью: то ли он повиновался невысказанным желаниям Константа, а это ощущалось даже в том, как сложно было собраться с мыслями, подобрать слова и тем более заговорить, как непросто было не заметить неодобрительный взгляд Константа и проигнорировать ощутимое давление, как только Эмиран определялся с намерением заговорить о ней. Ему удавалось ограждать Константа от всеохватывающего влияния Авеники, но точно так же он не сомневался, что это будет длиться не так долго, если она решит переломить игру, а Констант — что он повзрослел достаточно, чтобы не нуждаться в постоянных советах Эмирана. Пока еще удавалось осторожно внушить ему мысль об опасности безразличного отношения Авеники к Вальдорану, о ее заботе о собственных интересах и предпочтении собственных кровных уз, которое куда менее значительно распространялось на Константа. Пока еще Констант был зол на нее и обижен за те несколько дней, в которые она не просто не помогала справляться с печалью от утраты отца, а требовала, чтобы он делал то и так, как она этого хочет. Пока еще Констант не интересовался особенно, отчего ее контакты со внешним миром сведены к единичным случаям и то осуществляются через многих посредников. Эмиран старался продлить такое положение вещей, но все острее чувствовал, как его влияние в этой области сокращается. Ему оставалось мало возможностей, и ничего нового, что бы оказалось действенным, в голову не приходило. Окружение Авеники действительно сократилось очень заметно. Вернее сказать, было сокращено внешними силами. Казначейство с красноречивой готовностью сократило ее бюджет, после чистки, предпринятой Эмираном, после того, как с ее сторонниками очень основательно поговорила тайная полиция, некоторых перевели в удаленные провинции, против иных завели дела о государственной измене, после того, как слухи об этом распространились, мало кто осмеливался поддерживать ее открыто. Охрана Авеники — более не самостоятельная рота, а несколько звеньев дворцовой гвардии — тоже подчеркнуто держалась отчужденно, подчиняясь настолько, чтобы не выглядеть неуважительно, но исполняя только положенное, указанное им и ни в коем случае не соглашаясь закрывать глаза на действия, о которых их командирами было сказано: государственная измена либо близкие к этому проступки. Эмирану не удалось оборвать все связи, и Авеника не спешила открыто похваляться этим — она просто пользовалась тайными каналами, просто перевоспитывала себя и собственное отношение к сыну и одновременно приручала его: не заново, как могло бы показаться, а чуть ли не впервые. Она-то считала, что ей достаточно будет родить наследника, и всего лишь поэтому он всегда будет полностью зависим от нее, невзирая на окружение, наставников, приятелей и лизоблюдов. Констант был благодарным сыном, это невозможно было оспорить, но куда более независимым человеком, чем готова была признать Авеника, чем было удобно остальным. Тем сложнее было ей найти тот тон в их отношениях, который бы позволил сблизиться с Константом так и на таких основаниях, как было удобно ей. Констант вел себя с примерным почтением, когда их окружали люди — считай, всегда. И он же отказывался оставаться с ней наедине, к сильнейшему раздражению Авеники; было ли это поведение его собственным решением или наведенной мудростью, особенного значения не имело, Констант редко приближался к ней и совсем отказывался открываться и доверять. Просьбы Авеники он исполнял в той мере, какая соответствовала принятым мерам, на встречи с иноземными гостями смотрел сквозь пальцы, хотя при более обстоятельных беседах с ней не скрывал, что принимает ее интерес к чужестранцам, разделяет его или готов потакать ее попыткам влиять на политику Вальдорана. При этом его тянуло к ней, Констант старался не показывать это, но встречи с Авеникой приносили ему если не удовлетворение и ни в коем случае не умиротворение, то какое-то горьковатое, но от этого не менее желанное спокойствие. Лакей торжественно объявил о прибытии императора, отступил в сторону и низко склонился перед Константином. Авеника отложила в сторону альбом и проволочную конструкцию, которыми развлекала себя, и неторопливо поднялась с кушетки, чтобы приветствовать сына. Поблагодарив лакея, Константин направился к ней. По своему обыкновению, Авеника была одета в просторную мантию поверх домашнего платья, скроенного обманчиво просто и из тканей, не особенно украшенных рисунками или вышивкой. При этом оттенок что мантии, что платья был подобран таким образом, чтобы подчеркивать прозрачность и холеность кожи, и лицо ее с четкими, сильными чертами, передавшимися Константу, скрытое маской холодного спокойствия, казалось обрамленным лучшей из рам. После приветственного кивка Константа она сказала, что рада приветствовать его и готова предложить чай и пирожные — они, заметила Авеника и поглядела в сторону Нины Вальдори словно за подтверждением, — сегодня особенно удались. Констант энергично кивнул и без лишних слов пошел в небольшой эркер, окна которого выходили во внутренние сады императрицы. Лакеи проворно поставили горелку и водрузили поверх чайник, тут же перед Константом оказалось блюдце с ореховым пирожным, и он взглядом велел лакеям оставить их с матерью наедине. Авеника села напротив и ногой подтянула скамейку, на которую водрузила ноги. Она рукой указала на чайник: — Ваш чай, ваше величество. Констант кивнул, но первым делом отломил кусок пирожного, отправил его в рот и начал жевать, сосредоточенно прицениваясь ко вкусу. Совсем мимоходом он вспоминал, что за альбом изучала Авеника и что именно за конструкцию пыталась сделать из проволоки. Ему было любопытно, но спрашивать ее Констант не осмеливался: она вполне могла ответить таким образом — умышленно или нет, — что Констант долго потом переживал свое невежество. — Приятный день сегодня, ваше величество, — продолжила Авеника, неспешно налив себе чай. — Мы наблюдали за тренировкой ящеров. Кажется, принц Эмиран участвовал в ней. Констант кивнул. — Его ящер время от времени бывает очень неплохим наставником для молодняка. От чего зависит его хорошее настроение, знают только небеса, но дядя старается присутствовать на тренировках в надежде на лучшее, — ответил он, краем глаза наблюдая за остальными. Они, казалось ему, находились в удовлетворительном отдалении. Констант, поколебавшись немного, начал чертить на столе линию за линией, чтобы они сложились в матрицу, рассеивавшую внимание, направленное на них с Авеникой. — Забавный рисунок, — заметила она, внимательно и не без одобрения следя за движениями его пальцев. — Очень сдержанный, чтобы не привлекать внимание к созданию матрицы? Она посмотрела в глубь комнаты: присутствующие продолжали заниматься своими делами, слуги время от времени бросали взгляд на них с Константом, чтобы проверить, нужно ли им что-то, но этот взгляд казался короче и безразличнее, чем обычно. Констант пожал плечами и отправил в рот еще пирожного, прожевав, произнес: — Ничего особенного. Но удобно. — Бесспорно, — рассеянно улыбнувшись, ответила Авеника, переводя взгляд за окно. Констант начал расспрашивать ее о растениях, цветущих или плодоносящих в садах, Авеника охотно рассказывала. Затем она спрашивала о его занятиях, и Констант немногословно отвечал: он знал за собой, что не слишком проворен со словами, и этот недостаток не особенно восполнялся образованием или домашними заготовками, помимо этого он знал, что Авенику утомляет многословность, особенно на незначительные, с ее точки зрения темы, вроде этой. Так что его краткие ответы устраивали их обоих. Авеника немного поделилась впечатлениями о ящерах — ее даже по прошествии многих лет жизни во дворце на высоте десятка с лишним верст все еще удивляло это чудо. Ящеры с крыльями восхищали и Константа, и он несколько раз летал на них, после чего убедился: наблюдать куда приятнее, и Авеника была с ним согласна. Пришло время, когда Авенике все утомительнее было говорить о мелочах; Констант заметил это и подобрался внутри, стараясь, чтобы его усилия были незаметны вовне. Он осторожно коснулся других людей, убедился, что они заняты иными делами и их внимание направлено на другое, не на него с Авеникой, допил чай, используя чашку как прикрытие, из-за которого проверил Авенику. Она была сосредоточена, при этом спокойна, и в ней глубоко под спокойной поверхностью волновался азарт и радость — если Констант правильно распознал, желание действовать, радость от возможности участвовать в чем-то значительном, завоевывать и повелевать. Если он верно помнил, отец предпочитал все же мирно проводить время, сам он — тоже. И все же ему предстояло именно это: повелевать, воевать и завоевывать, в том числе и по отношению к матери. — Что за женщина станет моей женой? — без обиняков спросил он. — Дорогой сын, откуда бы мне знать это? — кротко улыбнувшись, ответила Авеника. — Осмелюсь напомнить, почти все время своего замужества я провела во дворце. Он огромен, роскошен и исключителен, но он — не весь мир. Я считанные разы была на горизонте, и ни одного из них в Ревадии. Я не знаю, что за женщина станет вашей женой. — Записка предписывает определенные условия по отношению к ней. Она должна быть полноправным членом правящей семьи, по возможности наследницей трона. Кто именно будет моей невестой? — продолжил он задавать вопросы, хотя нежелание Авеники отвечать на них прямо было очевидно. — Я могу предположить, но еще раз повторю, благодаря придворному окружению, ваш отец и мой муж предпочитал, чтобы я свела отношения с моей родиной к минимуму. С ревадийскими землями — тем более, они слишком незначительны и не представляют интереса для Вальдорана. Не представляли. До определенного момента. — Она усмехнулась. — Я изредка обменивалась письмами с отдельными членами королевской семьи Ревадии, но не более. Для того, чтобы иметь полное, достойное внимания представление о них, этого мало. — Тем не менее именно вы проследили за тем, чтобы обязательство перед этой семьей было исполнено мной. Я позволю себе усомниться в том, что это было случайностью от начала и до конца, — хладнокровно заметил Констант и налил себе чая. — Кстати, уже поэтому можно предположить, до какой степени мало значения вы придавали желанию моего отца и вашего мужа. Очевидно, это распространяется и на меня. — Ваши интересы всегда имеют для меня первейшее значение! — воскликнула Авеника. Словам ее недоставало искренности; Авеника, очевидно, и не стремилась достичь этого — усмешка не исчезла с ее губ. Констант хмыкнул. — Докажите это. Расскажите о моей невесте. Авеника развела руками. — Увы, дитя мое, я имею очень смутное представление о том, кого именно Рионна определит вам в жены. Четыре года назад у нее было двое дочерей, которые сейчас достигли подходящего для брака возраста, не знаю, изменилось ли что-то с тех пор. Возможно, Рионна предпочтет подождать, пока ее младшая дочь не достигнет совершеннолетия, и именно с ней вам предстоит обручиться. — Если вы до такой степени не интересуетесь делами далеких провинций, соседствующих с вашей бывшей родиной, отчего же вы с такой страстью принялись продвигать интересы левалийской короны в моем дворце? — Напротив, я участвую в этом только потому, чтобы не допустить ущемления интересов вашей короны в интриге, которую затеяли левалийские князья не без помощи Рионны Ривадийской, — без промедления ответила Авеника, скупо улыбаясь и немигающе глядя на Константа. — К сожалению, я вынуждена ограничиваться малыми радостями, потому что мои возможности при дворе ограничены, и с каждым днем находится все больше людей, отыскивающих все больше поводов, чтобы ущемить их еще больше. Я терпеливо сношу это, ваше величество, сын мой, смиренно надеясь на вашу щедрость и милосердие, я стараюсь везде блюсти ваши интересы, надеясь так смягчить ваше отношение к себе. — Пока ваши поступки и слова, сказанные другим, даже и в моем присутствии, не подтверждают это, монна Авеника, скорее наоборот. — Заметил Констант, складывая руки на груди. — Когда вы говорите со мной, это либо просьба обратить внимание на слова вашего брата, либо плохо скрытое требование встретиться с послами земель, которыми правят ваши дальние родственники, либо желание видеть при дворце людей, приятных вам и близких вашим родственникам, но зарекомендовавших себя в Вальдоране не очень надежными союзниками. — Повторюсь, сын мой, я занимаюсь тем, что мне дозволено. А дозволено мне крайне мало, только общение с родственниками, и то со многими оговорками. Я хотела бы доказать свою полезность вам, Констант, хотя бы в том, что могу подтвердить благие намерения и желание укрепить отношения с Вальдораном, в которых заверили меня мой брат и принц Альдар. Например. Констант нахмурился. — Я не припомню, что Таниго или, если на то пошло, Левалия так прямо стремились к открытому противостоянию с Вальдораном. Даже вы прибыли в Высокий город как невеста и никогда как заложница, как это было, например, с моей пра-прабабкой. Или… — Констант повернул голову в комнату. — Моей дальней родственницей, матерью Нины. Думаю, и в вашей семье найдется немало подобных случаев. Нужды в вашем вмешательстве нет, если на то пошло. Думаю даже, что люди, всегда занимавшиеся политическими отношениями с этими землями, могли бы принести более значительные результаты, чем вы. И тем не менее, вы столь усердно занялись этим забавным случаем, причем у меня есть все основания считать, что не на моей стороне. Авеника негодующе воскликнула, но Констант поднял руку. Она замолчала. Он хотел бы думать, что повинуясь его внутреннему приказу, а не правилам поведения в присутствии императора, но не особенно обольщался, не ощущая сильной магии в своем жесте и особенного, хорошо запоминавшегося удовлетворения от исполненного колдовским образом желания. — Вы привлекли ваших родственников из обеих стран, организовали тот вечер, но ни словом не обмолвились мне, хотя, должен заметить, именно моя судьба — как будущего супруга и как человека, вынужденного постоянно думать о Вальдоране решалась в этот момент. Увы… — Он вздохнул. — И теперь вы предпочитаете не посвящать меня во все ваши действия и намерения. Это настораживает. А ваши недоброжелатели сказали бы, что это крайне подозрительно. И многие бы согласились с ними. — Дитя мое, у моего молчания могут быть самые различные причины, но я всегда думаю только о вашем благе, поверьте мне! Мои возможности ограничены, как и круг людей, с которыми я могу общаться без многочисленных оговорок, но никогда, ни в какой момент я не была неверна короне и вашему доброму имени! — Вот как? — пробормотал Констант, заинтересованно глядя на сад. — Разумеется, Констант! Я живу только верой, что придет время, когда ты сможешь сам убедиться, что все было только на благо тебе. — Но мы можем значительно приблизить этот момент, — сказал он, бесхитростно глядя на нее. — Как именно? — быстро откликнулась Авеника. Ее улыбка при этом выглядела натянутой, взгляд стал подозрительным. — Ты принесешь мне клятву, — не меняя голоса, произнес Констант. И даже взгляд его оставался тем же чистым и невинным. — То есть? — выдохнула она, хмурясь. — Ну… клятву, присягу. Кровную клятву, благодаря которой ты войдешь в мой род. Авеника засмеялась. — Небеса, Констант, а сейчас я что, к твоему роду не отношусь?! Он покачал головой. — Ты член моей семьи, это совершенно иное. Так как? На лице Авеники заметно отражались сомнения, подозрения и многое другое. Она долго молчала, наконец сказала, покачав головой: — Нет. Констант хмыкнул и кивнул. — Поверь мне, я… что угодно, но не кровная клятва. Ни в коем случае не кровная. Это… — Авеника выдохнула и сняла ноги со скамеечки. — Это не… я не могу. Я понимаю, что в этом вашем Вальдоране к таким вещам относятся иначе, мне пришлось невероятно измениться, чтобы быть в состоянии принять обычаи, но… не кровная клятва. Я уже твоя мать, у нас уже одна кровь! Этого должно быть достаточно. — Это твое право, мама, — спокойно ответил Констант и безмятежно улыбнулся. — Совершенно и полностью твое право, и твой отказ не повлечет никаких последствий. Я не собираюсь ни с кем говорить об этом. Авеника потянулась к его руке. — Не сердись на меня, прошу тебя, Констант. — Нисколько, — ответил тот, беря ее руку в обе свои. — Все в порядке. После этого они немного поговорили о будущих событиях. Авеника скривилась, говоря о новой книге, которую они с фрейлинами обсуждали, Констант оживился, рассказав об усовершенствовании дорог, связывающих столицу с периферией, попутно снимая преграду. Авеника сделала знак лакею, тот подскочил к ней и услужливо склонился. Через несколько минут она пила кофе, на столе рядом с ней лежала проволочная конструкция, а Констант подошел к Нине Вальдори, чтобы немного поболтать о ее семье. В своем кабинете он велел секретарю разыскать в библиотеке еще одну копию альбома с матрицами, защищающими от постороннего взгляда и внимания, который изучала Авеника, развел пальцы и попытался создать между ними видимое подобие материальной матрицы Авеники. Матрица должна была нести в себе мало силы, развеиваться после нескольких любопытных взглядов, но стандартных узлов защитных матриц было в ней недостаточно. Очевидно, она предназначалась для чего-то другого, и Констант очень хотел поговорить с кем-нибудь сведущим — и ни в коем случае не с Эмираном: пришлось бы объяснять, откуда интерес, и упомяни Констант Авенику, начался бы очередной бой за право Эмирана предъявить ей обвинения и посадить под куда более плотный домашний арест. Констант написал записку с просьбой присоединиться в картографическом зале и велел немедленно отнести ее Эмирану. В стопке почты его, как ни удивительно, уже дожидалась записка Эмирана с предложением провести вечер в театре. «Приятная музыкальная комедия с танцевальными номерами. Очаровательная музыка, прелестные голоса, восхитительные танцы, седьмой круг в восторге, тебе непременно понравится», — гласила она. Констант, нахмурившись подозрительно, изучил ее внимательнее, даже оглядел с обеих сторон и проверил, нанесен ли на нее скрытый текст — но нет, обычные чернила, написано единственно это приглашение и именно на музыкальный вечер. Констант беспокойно посмотрел на дверь, за которой располагались секретари, и сел. Имел ли он право так скоро после смерти отца появляться в музыкальном театре, да еще на увеселительном представлении? Имел ли на это право Эмиран? Констант встал, прошелся по кабинету, унимая волнение, коснулся пальцем небольшой панели на письменном столе. Через минуту вошла Мира Хильденот, одна из самых опытных секретарей — она служила отцу с самой его юности, выглядела лет на пятьдесят — но так она выглядела, сколько Констант ее помнил, и в дневниках Ариан часто отзывался о ней как о человеке с самой холодной головой, с чем ни один министр и даже главный казначей не сравнится. — Чем могу быть полезна вам, ваше величество? — спросила она, и голос ее звучал мягко, уголки губ были приподняты в ласковой улыбке, и глаза лучились пониманием и сочувствием. Она не могла не видеть растерянности и беспокойства Константа, предполагала, что причиной этому стала одна из записок, но решительно была уверена, что повод для смятения пустяковый, способный только восемнадцатилетнего юношу и взволновать. Констант внимательно осмотрел ее, а затем без лишних слов протянул записку. Хильденот прочитала ее, одобрительно кивнула и сказала: — Я позволю себе предположить, что его высочество имеет в виду представление в театре Элирис. Прелестная пьеса, замечательно подобраны голоса и со вкусом поставлены танцы. Кроме того, сам театр сделан со вниманием к удобствам зрителей. Вам понравится. — Я иду туда, хотя со смерти отца только полтора месяца и прошло, — сквозь сжатые зубы процедил Констант. — Чуть меньше полутора месяцев прошло с коронации императора, и он не появлялся на людях, за исключением пары торжественных случаев. Ваши подданные могут расценивать ваше уединение по-разному, в том числе и как уважение к покойному императору и вашему отцу, но недруги наверняка увидят в этом знак вашей слабости. А враги — они охотно заговорят о вашей трусости. Кроме того, если ваше величество позволит заметить, принц Эмиран очень удачно выбрал постановку. Это покажет вашим союзникам и недругам, что вы полны сил, с уверенностью смотрите в будущее и не позволяете печали о почившем отце определять вашу жизнь. — Я все же не желаю полностью отказываться от траура. — Траурной ленты на гербовом ордене достаточно. — Хильденот протянула ему записку и поклонилась. Констант сжал бумагу в кулаке и совершенно искренне сказал: «Спасибо». Хильденот в ответ широко улыбнулась. Эмиран уже ждал Константа в картографическом зале. Он стоял, опершись о края стола, и изучал материк. Констант стал напротив его. — Я попробую еще раз, — тихо сказал он. — Что именно? Раскрутить круги? Констант, это обойдется тебе еще в один обморок и не приведет ни к чему, кроме нескольких нервных срывов у особенно впечатлительных людей. Констант покачал головой, набрал полную грудь воздуха и закрыл глаза. — Я хочу пройтись по границам. Я могу знать, что на них, но сами линии — они созданы не только для этого. И… особенно древние, — говорил он, и в это же время над границами образовывалось свечение. Где-то — яркое зеленое, дальше от центра оно тускнело, склонялось к желтому, настоящие границы империи едва заметно искрились желтыми и зелеными искрами, чтобы различить которые, требовалось напрягать глаза. — Видишь? Эти — древние, они принимают мою магию в полной мере, дальше граничные цепи создавались по подобию, без особого понимания, что именно делалось, просто цепи переносились и копировались. И на новых всех моих усилий недостаточно, чтобы они соответствовали древним. Он еще немного постоял с закрытыми глазами. Эмирану пришлось отдернуть руки: под ними по новейшим границам пробежали искры активации — пусть слабые в сравнении с древними, самыми первыми, но ощутимо щипавшие пальцы. Констант выдохнул, промокнул пот на лбу и сказал: — Нужно немного скорректировать эти цепи по всем границам, даже и между провинциями. — Он поднял на Эмирана растерянный взгляд. — Наверное, пограничные службы должны обладать инструментами для этого. И в архивах должны быть изначальные матрицы, да? Нужно отправить их, чтобы они это сделали. Эмиран кивнул, глядя на стол. Он видел, что Ариан и их отец обращались к разным участкам, соответствовавшим истинным землям, могли указать на опасности и направления их развития, могли даже немного повлиять на погоду над этими территориями, но ни о чем таком не говорили. — Ты займешься этим? — глухо спросил Констант. — Ваше величество, — пробормотал Эмиран и пожевал губу. — Констант. Ты — император, и ты имеешь право приказывать. Это твой долг, в конце концов. Констант выпрямился и расправил плечи, пусть из глаз его так и не исчезла растерянность. Эмиран ухмыльнулся. — Именно так. Сейчас ты распорядишься отправить письма главе пограничной службы и его заместителям с требованием явиться к тебе через день, а затем мы отправляемся на представление. Ты ведь идешь со мной? Констант немного помедлил, но кивнул. — Отлично! — воскликнул Эмиран, внимательно следя за ним, чтобы уловить малейшие признаки нездоровья. — Как твое самочувствие? Констант молчал, прислушиваясь к себе. — Неплохо. И все-таки я не понимаю, что именно делаю и что должен. — Ты отлично делаешь все… — С магией, — перебил Эмирана Констант. — Иногда она ощущается очень сильно и влечет меня. Нет, это было раньше. Сейчас все иначе. Ты видел, я могу. Но я не знаю, когда у меня получится. И я знаю, что так не должно быть! Семирогий еще не определился с учителями. Такое ощущение, что он сам не знает — или боится. Не знаю. Он неожиданно тряхнул головой и прищурился. — Впрочем, сегодня я наверняка ничего не изменю, — сказал он. — Бесспорно, — согласился Эмиран, переводя дыхание. Приступы откровения Константа, сопровождавшие демонстрацию магии, пугали его безмерно: не только неожиданностью, мощью, но и необъяснимостью. Он ничего не мог поделать с ними — только надеяться, что с Константом все будет в порядке. Пока так и случалось — но едва ли следовало рассчитывать, что так будет всегда. Двумя часами позже Констант шел к ложе, которой владела императорская семья, и старался идти степенно, отвечая на все приветствия и благодаря за бесконечные пожелания долгих лет жизни и процветания Вальдорана. Он входил в театр, и в фойе ему встретились несколько людей. Он приближался к ложе, и людей были десятки; у Константа начала кружиться голова и лихорадочно биться сердце. Когда он вошел в ложу, люди, уже сидевшие в зале, встретили его овациями, и Константу пришлось подходить к перилам и отвечать на них. Эмиран велел лакею принести напитков, и тот бросился исполнять распоряжение. Констант был рад бокалу воды со льдом; он удобно устроился в кресле и огляделся, стараясь не показывать яростного любопытства. В начале представления Ида Элирис собственной персоной вышла на авансцену и произнесла краткую и очень прочувствованную речь, в которой восхваляла императора, но и добавила несколько острот по поводу юного возраста и непозволительной скромности, которые можно было счесть чрезмерно дерзкими. Констант же косился на Эмирана и смеялся — как и дядя. Представление действительно было отличным. Актеры старались вовсю, словно устроили соревнование, кто из них больше всех понравится императору. Кое-кто из них позволял себе открыто флиртовать с ним; уши и щеки Константа полыхали, но настроение его все улучшалось. Он спрашивал у Эмирана имена актеров, и тот охотно сообщал не только их, но и что-нибудь забавное: какие подарки те предпочитали, с кем и как скандалили или против кого дружили, и это веселило Константа еще больше. Он зачарованно смотрел на игры света, сопровождавшие представление, иногда даже начинал подпевать, когда запоминал мелодию, пусть и не знал слов. Во время перерыва Эмиран спросил, хочет ли Констант прогуляться или остается в ложе. Констант предпочел второе, и Эмиран решил отлучиться на несколько минут. В ложе с ним были Лансельм Сиггерт и Сильван Тиэм; они расспрашивали Константа, как ему нравится представление, кто из актеров особенно приглянулся, развлекали его рассказами о прибывшей в театр знати. Лакеи принесли напитки и закуски, один из них склонился перед Константом — на подносе рядом с высоким стаканом, запотевшим от холода, лежала записка. — Это точно мне? — подозрительно спросил лакея Констант. Тот уверенно кивнул: — Мне велели доставить ее присутствующему Вальдору, покровителю высоких искусств. — Не уверен, что я уже могу считаться таковым, — пробормотал Констант, положил на поднос мелкую монету, которую лакей ловко сгреб себе в карман, не поведя бровью. Констант понюхал записку и одобрительно оттопырил губу: она пахла тонко, самую малость пряно почти неуловимо мятой. Он долго рассматривал ее, удивляясь, что вообще не ощущает магии — никаких, даже остаточных следов. Поколебавшись, он все-таки вскрыл печать и начал читать. Открыл от удивления рот: — «Дражайший, прекраснейший из принцев, чудеснейший из людей и добрейший из родственников»… В ложу как раз вошел Эмиран. — Дядя, я боюсь, я по ошибке вскрыл письмо, предназначенное тебе, — растерянно сказал Констант, протягивая лист. После секундного замешательства Эмиран развернулся к друзьям и рявкнул: — Кто его принес?! Через минуту он и Лансельм пытались найти лакея, принесшего письмо, а Сильван Тиэм в красках и подробностях рассказывал зачарованно слушавшему его Константу о тайном воздыхателе Эмирана.