Враг коленопреклоненный

Часы на Хрустальной башне били полночь. Удары колоколов были слышны только на верхних уровнях седьмого круга — в храме, кое-где во дворце, но не ниже, но в такт им по всем кругам города и дальше, по провинции Вальдери, по всему Вальдорану до самых его внешних границ разносились удары с часовых башен ратуш. Они, удары эти, воспевались в стихах и песнях, вокруг них было сложено немало легенд и порождено суеверий: вроде банальных «Вальдоран будет процветать, пока часы на Хрустальной башне будут оглашать полночь» до востороженных — «если обручиться в полночь, под бой часов, брак продлится необыкновенно долго, до смерти супругов», и многое еще. Иные находили в этих звуках, в самом ритуале нечто вдохновляющее или пугающее, говорили, что потому полуночный бой воспринимается особенно остро, что сами Небеса следят за стрелкой на часах и помогают ей сделать последний рывок к полуночи. Возможно, ничего из этого не возникло на пустом месте; или кто-то был особенно удачлив или, напротив, невезуч именно в полночь, что и подстегнуло связывать успех и неудачу именно с этими звуками. В любом случае, Хрустальная башня и часы на ней значили очень много в жизни Вальдорана. Не особенно странным было, что Талуин Уно находил в полуночном бое часов нечто особенно таинственное: «сегодня» длилось, сколько ему положено, и внезапно, без подготовки, просто предваряемое совершенно условной мелодией, которая не менялась уже сколько времени, оно становится «вчера», и утверждается новое «сегодня». А время продолжает течь, и остановить его не способен никто — ни Семирогий жрец, ни мощнейший из Вальдоров, и Семь Небес не предпринимают ничего, чтобы не то что изменить это — дать знать недалеким, слепым людям, что те глупы и слепы и не видят слишком многого, не обращают внимания, не хотят замечать. Полночь пришла, как до этого многие столетия, но прежде Уно оторвался от записей, разложенных по всей кровати, и прислушался: вот совсем неуловимая вибрация — удары на Хрустальной башне (и если бы Уно сказали, что он идиот и придумывает себе всякое, он не стал бы спорить, потому что сам не всегда был уверен, что ощущает ее), и их тут же подхватывали часы на ратуше в нескольких кварталах от его дома, и в унисон с ними зазвенели домашние часы. Иногда Уно непроизвольно задерживал дыхание, словно перед его глазами вершилось великое таинство, иногда его губ касалась улыбка, когда начинался новый день: время продолжает течь, все в порядке. Этой ночью он вслушивался в приближение полуночи задолго до того, как должны были начать бить часы, словно пытался распознать в них ответ Семи Небес на множество вопросов, которые он уже смог облечь в слова, и на те, о которых он еще не знал. Небеса распорядились иначе: полуночный бой был предварен негодующим голосом Нито. Возможно, Уно не услышал бы, если не вслушивался в напряженную, застывшую тишину перед звучными, объемными, величественными ударами. Нито ругался с тремя людьми, и те были напряжены, раздражены и — Уно даже вгляделся повнимательнее в те эмоции, которые доносились до него через несколько стен — полны страха, не обычного, какой испытываешь, стоя на самом краю круга и глядя вниз с захватывающей дух высоты. Уно определенно был знаком с этим страхом; он немного повспоминал и свесил с кровати ноги, откинул покрывало, пытаясь унять залихорадившее сердце. Что-то подобное он пережил в неприметном доме на первом круге, труп, найденный в котором, находился сейчас в многократно защищенных помещениях прокуратуры. От следующей мысли живот свело судорогой: подозрительный поздний визит, странные и при этом знакомые ощущения — это могло значить немногое, а скорее всего — еще один труп со знакомыми признаками. Скоро одевшись, Уно постоял немного, незамеченный, не без злорадства прислушиваясь к скандалу, устроенному Нито — тот был мастак создавать огромное множество неудобств незваным гостям, а к ним с легкостью относил почти всех; войди сюда Семирогий, и ему Нито не преминул бы высказать множество неодобрений, пусть голос его был бы не так громок, и высказано все это было не в лицо. Пришедшие же были обычными людьми, и в их отношении Нито не сдерживался в выражениях, обвиняя в бродяжничестве, безделии и нахальном вторжении в жилище, в незанятости полезными делами, за которые они получают от империи неплохие деньги. Он старался на славу, но Уно куда любопытнее были причины, по которым его намерены стащить с постели в полночь, что за дело такое, которое не может ждать до утра. Спустившись вниз, отойдя от лестницы, Уно первым делом цыкнул на Нито — тот отошел к гардеробу, принялся чистить сапоги, бурча себе под нос, но тихо, чтобы не пропустить ни слова из сказанного, — но так, чтобы его недовольство невозможно было игнорировать. Уно кинвул сержанту. Тот судорожно выдохнул, выпрямился и сказал, что по требованию дежурного в участке на втором уровне они должны доставить к месту преступления его и членов его группы. — Это же надо, такое преступление дозволить совершить, чтобы не дознавателям прямо вот так делать разную ерунду, чему их там учили, а сразу беспокоить степенных людей и начальников, — бурчал Нито. Голос его был слышен очень хорошо, хотя никто не сказал бы, что этот пожилой хрен говорил в полный голос. Напротив, тихо и увлеченно общался с собой, что особенно должна была демонстрировать спина, которой он был обращен к присутствовавшим. — Я ухожу на сутки, и это в лучшем случае, а ты до сих пор не соизволил подготовить мне смену белья и еду, — флегматично сообщил Уно. — Вот не надо меня попрекать коркой хлеба! — тут же вскинулся Нито. — Я честно отрабатываю те гроши, которые вы мне кидаете в мошну. Это же надо какое бесстыдство, от старого человека требовать, чтобы он резв был, как беговые ящеры, это какие же фантазии себе нынешняя молодежь придумывает, какую дрянь только не представляет о возрасте и старости. Вот ваша мантия. Плащ. Сапоги чищены, что вам там понадобится в ближайшие сутки, тоже в сумке. Еду брать с собой изволите или желаете ослеплять впавшими от голода щеками мэтрессу Эль? — У нее есть нареченный, — не меняя тона, ответил Уно, надевая мантию. — Эка невидаль. Нареченный где? В министерстве. Полезно для домашнего хозяйства и личной ячейки в императорском банке. Вы где? Рядом, руку протяни. Полезно для чего? Для… Уно от души отвесил ему затрещину, и Нито запричитал втрое против прежнего, но плащ не выпустил, хотя Уно рванул его из рук. На гневный взгляд он вредно прищурился, не прекращая причитать. Предположения о физическом здоровье хозяина он перемежал очень осторожными, но недвусмысленными оскорблениями в адрес начальства и куда менее сдержанной бранью в адрес тех несчастных дознавателей, которые не могли мирно заниматься своим делом, а за инквизиторскими мастерами звать, когда все нормальные люди просыпаются и собираются на работу. — Заткнись, — бросил Уно. Голос его прозвучал холодно неожиданно даже для него. На сей раз Нито послушался и резво похромал на кухню. Уно спросил — больше, чтобы занять время, пока Нито спешно собирает ему еду в дорогу, чем рассчитывая на весомые ответы, — что именно произошло и где, как именно было определено, что необходимо их присутствие, какие сигналы определялись на карте и каково их качество и продолжительность. Ответы были ожидаемо малосодержательны; едва ли курьерам, посланным к нему и Эль с Альде, были доверены сведения сверх минимально необходимого. Но даже те обрывочные сведения вводили его в недоумение. Сигнализационная сеть сработала, но далеко не сразу: дополнительные узлы, установленные Уно и другими магинженерами, отреагировали на странные волны — или импульсы — или лучи, тут курьеры терялись в словах. Причина была, вероятнее всего, не в них, а в странной природе того сигнала, на который отреагировали узлы. Вскоре Нито помогал Уно с плащом, хлопотал вокруг него, так что человек неподготовленный мог бы подумать, что кого-то отправляют на смертную казнь или, что в случае с инквизитором вроде Уно не было так уж невероятно, на борьбу со смертельно опасной порчей. Через несколько минут Уно сидел в коляске, и у его ног стояли две сумки — с бумагами и с провизией, собранной заботливым Нито, и вторая была как бы не объемней, чем первая, словно там, куда он отправлялся, вообще не будет возможности питаться. Коляска доставила его к причалу на краю круга. Эль и Альде уже прибыли; Альде меланхолично жевал яблоко, Эль изучала дирижабль. — Я проверила все сети, магистр. Проверила на все, что мы в них закладывали, и на то, что могло появиться спонтанно, после нескольких почти активаций и после взаимодействия с другими сетями и с фоном вообще, — произнесла Эль, не поворачиваясь к Уно, ставшему рядом с ней. Две дюжины саженей отделяли их от самого края, к которому был пришвартован дирижабль. Причал был похож на многие станции по периметру любого из кругов — огромное здание, и в нем можно было найти немало развлечений, ожидаешь ли ты, когда твое судно будет готово к вылету, или просто пришел, чтобы поглазеть. Для этого существовали всевозможные условия: на самом верхнем, четвертом этаже стены полностью были сделаны из особо прочного стекла, которое еще и зачаровано было на славу, чтобы противостоять любым порывам ветра. Но и в небольшом зале для имперских служащих высоких классов окна были огромны, и ничто не мешало любоваться тем, как прибывали и отбывали дирижабли всех размеров и конструкций. Работники подготавливали рукав, по которому Уно и его сотрудники должны были пройти к судну — небольшая, но очень приятная роскошь, потому что иначе пришлось бы им облачаться в защитные костюмы и натягивать на лица маски, чтобы защититься от холода. И даже на втором круге, куда им предстояло спуститься, выходить на открытую поверхность прямо у причала было не самой разумной идеей: обжигающе холодный воздух часто сопровождался сильнейшими ветрами, и от них не защищали городские стены или внегородские заградительные щиты. — Ты успела провести полноценную многоуровневую проверку, стоя у окна и любуясь дирижаблем? — полюбопытствовал Уно. — Я была на службе, мэтр. Как только стало известно, что найдена еще одна жертва, по всем критериям могущая считаться нашей, это было первым, что я сделала. Сети исправны. Блоки работают. Я попыталась создать разреженную среду рядом с одним из контрольных детекторов… не смейтесь! — Эль в негодовании развернулась к нему, она в гневе хмурила брови и морщила нос; Уно неожиданно развлекла ее детская реакция, и он только глаза закатил. — Это возможно, даже если использовать только слабейшие средства, просто создаешь герметичный трехмерный контур и поляризуешь оболочку, все энергии собираются у нее, и внутри образуется разреженное состояние, которым можно извне манипулировать, если подловчиться. Блоки работают! Сигнализация сработала сразу и именно по расчетам, даже сильнее, она действительно адаптируется. Так что если какой-то доморощенный эксперт посмеет заявить обратное, мы можем провести сколько угодно опытов, чтобы подтвердить обратное. — Собственно, уже то, что реакция была в течение суток или что-то вроде этого после смертельного исхода, уже говорит, что все работает, — подтвердил Альде, неторопливо вытирая руки носовым платком. — Кто-то уже посмел усомниться? — задумчиво спросил Уно. Они оба посмотрели на него, затем друг на друга. — Эль предполагает, что кто-то скажет нечто подобное, — медленно произнес Альде. — У главы вроде сложились натянутые отношения с главным полицейским директором. — У кого из предыдущих глав их не было. — Уно пожал плечами и посмотрел на дирижабль — огромное вытянутое яйцо, недвижно висевшее рядом с краем круга. — Мало у кого они ухудшались после коронации, — негромко заметил Альде. Уно только поднял брови, понимая, что именно тот мог иметь в виду, но и допуская, что ошибался насчет товарища. Вообще вполне объяснимо было, что новый голова полиции и главный прокурор всего лишь терпели друг друга — они занимались одним делом, но подходили к нему с разных сторон, поэтому всегда был риск оказаться виновным, если ситуация развивалась совсем не так, как угодно было кому-нибудь из министров или какому-нибудь из приближенных к Вальдорам людей. Нынешнее положение осложнялось сменой головы, на которую была возложена императорская корона Вальдорана. Хуже того, место взвешенного, просвещенного и любопытного — по крайней мере, когда он был здоров — императора занял его сын, и случилось это не совсем неожиданно, но слишком рано на взгляд любого человека, хоть сколько-нибудь беспокоящегося о судьбе Вальдорана. О благоволении Семи Небес к новому императору знали все; жрецы охотно рассказывали о знаках, виденных ими лично в храме и о свидетельствах, явленных другим; это же ощущалось, когда приходила необходимость колдовать — получалось легко, любая матрица создавалась, словно сама этого желала, активировалась с куда меньшими затратами, чем привычно, старые заклинания тоже были послушны, и само колдовство приносило много удовлетворения. Не так уж неправильно было связывать это с новым императором, и жрецы точно так же провозглашали истину, приносившую удовлетворение многим, но мало быть императором, которому расположение Небес даровалось просто по факту рождения, нужно было управлять Вальдораном — огромнейшим и очень неоднородным конструктом, а как с этим будет справляться восемнадцатилетний император, представлялось очень смутно. Никто не рисковал говорить, кто у него был в милости, а кто наоборот, и борьба за то, чтобы первым успеть и завоевать — или украсть — внимание императора, разворачивалась, скорее всего, нешуточная. Если повезет, Мондалар и дальше будет добиваться значительных привилегий для подчиненной ему службы. Если не повезет — полицейский голова отвоюет себе самостоятельности. Если совсем не повезет, в дело вступит третья сила. Альде замолчал, как раз когда к ним подошел начальник порта и поклонился. Дирижабль был подготовлен к вылету, сообщил он, и они могут проследовать к выходу. Уно кивнул ему, запахнул плащ, натянул на лицо капюшон, активировал утепляющую сеть и пошел к коридору. Несмотря на то, что его тщательно прикрепили к поверхности, пол ходил ходуном под ногами. Не осознавая особенно, Уно начал ступать осторожнее, всей ступней, словно на неустойчивой почве, хотя что бы он знал о болотах или зыбких песках кроме того, что читал. Еще и порывы ветра ударяли в стены коридора, так что пришлось ухватиться за поручень — и руку тотчас же обожгло холодом, даром что поручень был деревянным. Рулевой поклонился ему и указал, куда пройти; нужды в этом не было, им троим доводилось летать куда чаще, чем они сами хотели бы, и команды многих судов не только хорошо знали их, но и постепенно показывали нечто, похожее на расположение, так что Уно не пытался ничего изменить в невинном ритуале, выслушивал, что говорили ему о поведении внутри пассажирских помещений и в чрезвычайных случаях. Дирижабль мог разместить с приемлемыми удобствами до сотни людей — было бы тесно, пришлось бы ставить дополнительную мебель, и о дальности перелета пришлось бы забыть, потому что едва ли бы получилось запасти достаточно провизии, но силы дирижабля хватило бы и на неделю дрейфа с несколькими маневрами подъема и спуска. Сейчас им предстояло спуститься на пять кругов вниз в предельно сжатое время, это не было просто и, как ни странно, расходовало куда больше энергии, чем подъем, и для рулевого было не самой простой задачей. Уно, Эль и Альде устроились на мягких диванах, им тут же принесли еду и напитки, и шум за пределами кают-компании не особенно их беспокоил. Работники отцепили канаты, закрыли двери; заработали винты, и по дирижаблю прошла легкая дрожь, он неторопливо отделился от причала и начал маневр. Уно распорядился, чтобы в кают-компании остались только они втроем и чтобы их не смели беспокоить. Альде прошелся по периметру, создавая противоподслушивающую матрицу и снова уселся на диване. Уно же молчал, погруженный в неприятные размышления. Уно не особенно беспокоило, что очередной эпизод случился на втором круге: Высокий город — не Высокий город, одним кругом ближе к императорскому дворцу или нет, совершенно неочевидна была ему целеустремленность преступника (или преступников, но скорее одного ведущего и многих исполнителей) по достижению самого верхнего круга. Более того, едва ли целью был храм и алтарь в нем, и сегодняшний случай скорее косвенно подтверждал сомнения Уно, чем опровергал их. Причина была именно в том, что новые узлы в сигнальных сетях среагировали с запозданием. В расчетах ошибки не было, при испытаниях все они вели себя в точном соответствии с целями, заданными Уно и его товарищами, и не было никаких замедлений при отклике на стимул, ни каких-то иных ошибок. Эль предложила несколько характеристик возможного события сверх тех, которые указал Уно, и Альде — небольшую модификацию, матрицы, которая бы сделала ее работу еще эффективнее, испытаниями были довольны все, главный прокурор и два шестирогих жреца охотно обсуждали, как именно использовать разработку не только в охране Высокого города, но и в политике, что было бесспорным подтверждением успешности разработки. Тем не менее — еще один случай. Очевидно, эти мысли озадачивали не только его; Эль черкала на листке схемы, Альде сидел, насупившись и скрестив руки на груди. Говорить не желал никто — признавать свое поражение было бессмысленно, пока не проведен хотя бы предварительный осмотр места преступления. Уно, чем дальше он размышлял, все больше склонялся к уверенности Эль в функциональности новых узлов. Дело было наверняка не в них, а в том, что они столкнулись с чем-то невиданным, неизвестным, что невозможно представить, и Уно остерегался думать, получится ли у них. Если эти размышления были верны, если никакая из созданных до этого времени охранных сетей не способна реагировать на угрозу, то что могло быть причиной? Что-то, оставшееся за пределами внимания исследователей, существующее не в известном мире, а где-то за его пределами? И если Уно не сошел с ума, если его размышления не то что близки к истине, но позволили ему хотя бы развернуться в нужном направлении, то куда идти дальше и что, хотя бы приблизительно, встретится на этом пути? — Мэтр, еще раз. — Эль выпрямилась и сложила руки поверх планшета с листами бумаги, испещренными схемами, формулами и символами. — Ошибки в расчетах нет. Сигнальные сети реагируют на любое присутствие магии, ее отсутствие и тем более на пустоту, создаваемую ее полным отсутствием. — При условии, если сохраняется действительность, в которой и для которой они созданы, — пробормотал Уно. — Что?! — глухо переспросила Эль. Альде подошел ближе, глядя на Уно с подозрением, к которому подмешивался не только страх, но и любопытство. — Схемы созданы для знакомого мира и действуют по его законам, — неохотно пояснил тот, сомневаясь все больше, стоит ли дальше размышлять об этом и тем более говорить. До тех пор, пока эти представления не покидали его голову, они казались хотя бы жизнеспособными. Озвученные, они выглядели нелепо — беспомощно. Но молчать дальше о том, что беспокоило его все сильней, Уно считал невозможным. — Семь Небес создали этот мир, чтобы мы жили в нем и наслаждались этой жизнью, чтобы мы восхваляли их словом, мыслью и поступками. Мы можем постигать законы, по которым он создан. Причем не сразу, сколько было создано ошибочных теорий, которым следовали очень долго. Сейчас их существует пугающее множество, и на них инквизиция обращает внимание только в той мере, в которой они опасны. Материально опасны, для людей и мира. Попытки противостоять идейным сомнениям или ересям остаются попытками, потому что крайне редко храм и инквизиция отказывается вступать в спор, а сразу запрещает ересь и тем более предпринимает более решительные действия. В любом случае, всё, что в истории храма рассматривалось как противоречащее основам его существования, как противоречащее знаниям, открываемым Семью Небесами, всё это в принципе легко встраивалось в существующий мир. Никогда не выходило за его границы. О том, что существует за пределами открытого нам мира, мы не знаем. Потому что ни мы сами, ни наши противники никогда не осмеливались оправиться куда-то за рамки познанного. Новые узлы потому и срабатывают на проверки, которые мы проводили, что они создавались в соответствии с законами познанного нами мира, и проверка создавалась в соответствии с нашими представлениями о нем. Даже то, что мы видели там, мы оценивали, не рискуя ступить за его пределы. — И что же тогда мы должны делать, чтобы защитить Вальдоран от незнакомой, несуществующей по законам нашего мира опасности? — спросила Эль, откидываясь назад. Уно мимолетно подумал, что, контролируй она себя чуть хуже, тут же бы скрестила руки на груди, пытаясь защититься от его слов. Он ответил просто: — Не знаю. До тех пор, пока я не пойму, с чем именно мы сталкиваемся, несмотря на все наши усилия, я не могу делать никаких предположений. Боюсь, что… — Он задумчиво пожевал губы, поколебался, но решил признаться: — Боюсь, что единственный человек, способный как-то обозначить, как именно нам следует подготовиться к шагу в не принадлежащее этому миру, упорно отказывается помогать. — Бескорыстно, — решил уточнить Альде. На строгий взгляд Уно он беспечно пожал плечами. — Все имеет свою цену. Иное дело, что она не всегда выражается в привычных единицах, мэтр Уно. Судя по вашим запискам, этот единственный человек уже ведет себя куда более откровенно, чем еще полгода назад. — Я хотел бы рассчитывать на это, но не уверен, что могу доверять его намекам на искренность расположения, — мрачно признался Уно. За окнами дирижабля проплывали уровни четвертого круга, по другую сторону дрейфовали зеленовато-серебристые облака; мерно работали маневровые винты. Это одновременно успокаивало и злило: в кают-компании спуск ощущался как особенно медлительный, отчего-то куда менее удобные капсулы в подъемной шахте позволяли испытывать в полной мере скорость, с которой допустимо было совершать подъем или спуск, пусть даже они двигались куда медленнее. Альде еще раз проверил защитные амулеты, которые прихватил с собой, Эль проверяла чуткость отзвука сети на любые раздражители из тех, с которыми им уже приходилось сталкиваться; Уно перечитывал записи в рабочем дневнике — небольшой книжке, защищенной от посторонних глаз многими замками, столь надежными, как и неприятными для любого слабоумного, возжелавшего взломать их. Более сильный, чем Уно, маг смог бы сделать это без особенных последствий для себя, и в этом тоже был свой расчет: если кто-то из более сильных — это могли быть только вышестоящие из инквизиции, иных Уно не знал — решил бы прочитать, что за тайные записи тот делает, для этого должны быть весомые причины, и лучше бы не мешать этим намерениям, последствия могли быть очень неприятными. Остальные же, особенно сотрудники, сами вели подобные дневники и поэтому не могли не понимать ценности информации, заносимой в них, и относиться к этому соответственно. Уно еще раз просматривал, что именно ему сообщил Артрир, и насколько следует доверять его суждениям. Правда, ничего существенного разговоры с ним не добавляли, зачастую Уно записывал только впечатления, и они колебались от «умнейшая сволочь» до «законченный говнюк». Среди этих записей, очень эмоциональных подчас, почти дословно сохранялись замечания Артрира о том, что преступник — и Артрир то ли сознательно, то ли инстинктивно говорил об одном человеке, отказывая остальным соучастникам в праве на сознательное, независимое и сколь-нибудь вдохновленное колдовство — дерзок, настойчив, при этом необразован, но жаден до того, что ему может открыться. Хотя тут же он бросал пренебрежительно, что едва ли тот тип представляет, куда именно пытается сунуть свой нос. Уно отлистывал дальше назад, добрался до записок о встрече с Семирогим и еще раз подивился, что тот говорил, словно понимал Артрира и даже знал, что именно и зачем тот делал, но на любой прямой вопрос тут же начинал многословно, витиевато и как можно запутаннее рассказывать о течении времени, о возможностях и вероятностях, о многогранности человеческой натуры, о невозможности сделать правильный вывод, если только сталкиваться с человеком в мало отличающихся случаях и видеть реакции, похожие одна на другую, как яйца в одном гнезде. Дирижабль начал пришвартовываться к причалу второго уровня; эта процедура ненадолго привлекла внимание трех инквизиторов: Альде, снимавший противоподслушивающие заклинания, постоянно переводил взгляд в окна, следил, как медленно они приближаются к площадке, как к самому ограждению подходит служка в защитном комбинезоне. Эль разрывалась между противоположными окнами — обращенным на причал и на бесконечные земли Вальдорана — далеко на горизонте их начинало золотить солнце, его лучи пронизывали и гондолу сквозь огромные окна, но стекла в них, заколдованные особым образом, темнели, чем ярче были лучи. Стюард робко постучал в дверь; Альде открыл ему и сказал, что они готовы сходить с борта. Их уже дожидалась коляска полицейского управления. Уно степенно поблагодарил водителя и двух сопровождающих, напряженно заглядывавших им в лица, словно извиняясь за дерзость; Эль и Альде обменялись многозначительными взглядами — это было слишком непохоже на обычное отношение к ним, инквизиции со стороны обычных людей: чаще всего их встречали подозрительными взглядами, старались отвечать односложно и держаться как можно дальше. С другой стороны, необычным было и то, что их дожидалась коляска полиции, а не прокуратуры, как если бы не из последней поступил вызов. Они прибыли на место, и мысленно Уно похлопал себя с одобрением по спине — полиция действительно напрямую обратилась именно в их управление с просьбой прислать именно их. Полицейские в коляске нервничали тем сильнее, чем ближе они оказывались к дому, и когда коляска остановилась, водитель остался сидеть, до судороги сжав руки на рычагах управления и глядя перед собой. Уно и его товарищи неторопливо вылезли из коляски, оглядывая дом. Но куда сильней, чем зрительные впечатления, их поразило, до какой степени ощутимы были совершенно особенные чувства — та самая пустота, которую тщетно пытался описать Уно. — А я говорила, они работают, как и должны, — почти в ухо ему торжествующе произнесла Эль. Уно угукнул. К нему уже спешила лейтенант полиции. — Мэтр инквизитор, — выдохнула она, а в глазах ее светилось откровенное, безграничное облегчение. — Я прошу прощения, что взяла на себя дерзость отправить курьера в управление инквизиции, хотя мы должны приступить к осмотру места преступления и сбору улик, но… — Она смотрела на него круглыми глазами и шумно выдохнула. — Это невозможно. Ребята, которые заходят внутрь, им потом нужна помощь! Что-то странное творится там, чудовищное! Кто спустился до подвала, они сознание потеряли, такое ощущение у меня было, что если мы их оттуда не вытянем, потеряем, и амулеты — кто туда спускался, на них все амулеты просто уничтожены, как будто их не было никогда. Я не знаю, что будет с ребятами, это… Уно поднял руку, призывая ее замолчать. — Вы поступили очень разумно, лейтенант, — сказал он. — В доме еще кто-то есть? — Мы выставили три защитных периметра, на уровне подземного этажа, по контуру здания и по контуру земельного участка. Внутри первого нет никого, во втором только что сменилось звено. И… мэтр магистр, у меня нет людей, те, которые побывали там, они… — Лейтенант беспомощно развела руками. Уно кивнул. — Выведите всех за пределы третьего периметра. Выставьте еще одно заграждение, никого из посторонних не пускайте в квартал. Займитесь сбором информации по дому и участку, опрашивайте соседей, поднимите записи постов у подъемной шахты за последние три месяца. Мы пока займемся этим периметром, усилим его, потом, когда обезвредим земельный участок, перенесем защитные элементы на второй периметр. Он пошел к воротам. Полицейские, дознаватели, прибывшие на место — эти, скорее всего явились на смену пораженных товарищей, — отступали, глядя на них недоверчиво: их было не меньше трех дюжин здесь, и они не могли справиться с тем неведомым нечто, которое развернулось во всю мощь внутри этого дома, и трое самонадеянных инквизиторов пытаются убедить их, что справятся? А Эль торжествовала: а ведь иначе труп мог пролежать не одну неделю, прежде чем на него случайно наткнулся бы кто-то или как-то иначе была активирована сигнальная сеть. Тут же — времени прошло едва ли более суток, и пусть не сам неведомый ритуал, но какие-то из его побочных вибраций все-таки стали причиной сигнала. Через час Альде выскочил за пределы третьего периметра, чтобы узнать: ощутимо ли еще это неведомое, что с такой легкостью поразило людей и амулеты. По его распоряжению несколько полицейских обежали участок, время от времени вплотную приближаясь к забору; они вернулись и не без удивления признали, что не ощущается ничего из прежних эмоций. Альде сообщил, что они сейчас выстроят нечто подобное («но куда мощней, там тараканы дохнут на подходе», — мимоходом отметил он) прямо вокруг дома, и тогда полиция может заняться изучением участка. — Есть ли информация о посторонних, бывавших в этом доме в последнее время? — спросил Альде. Лейтенант отчиталась ему: в последние три недели в дом прибывали коляски, отдельные люди приходили, их личности сейчас устанавливаются, и, возможно, им может повезти, потому что многие из визитеров приходили ночью, так что о их прибытии вполне могут остаться записи в журналах охраны подъемной шахты. На свидетелей расчет малый: из уже опрошенных многие сообщили, что в этот дом, начиная с недавнего времени — тут показания расходились, кто-то утверждал, что недели четыре, кто-то заявлял, что и все шесть, а то и больше, — входили люди. Правда, одеты они были обычно и время выбирали такое — либо ночь, либо раннее утро, когда рабочие районы города спят. Любопытных все равно хватало, кто-то хотел знать, что за владелец объявился у дома, с чьим хозяином когда-то приятельствовали, чей-то повар был родственником носильщика, перетаскивавшего мебель в дом, кто-то был хорошо знаком с булочницей, и она видела что-то такое этакое странное в доме, или садовник отмечал, что трава в саду покошена, деревья подстрижены — или что они растут необычно или, напротив, не растут вообще. Это не могло не становиться темой для разговоров и сплетен; а если кто-то попытался пригласить нового жильца на праздник, буде то уличное веселье или семейные посиделки, а в ответ получил отказ — тут уж расскажет все, что знает, а то и придумает. С полицией народ старался держать свое воображение в узде, особенно когда полицейские по приятельству сообщали, что в доме находятся инквизиторы, но с удвоенным старанием вспоминал все, что с его точки зрения с хозяевами дома было нечисто. Особо сложным было полицейским не сообщать ничего: ни что именно нашли в доме, хотя предположения и так роились в избытке, ни как именно это страшное колдовство произошло, ни арестовали ли уже преступников. Не менее охотно допрашиваемые рассказывали и о странных ощущениях, начавшихся где-то три дня назад. Как будто кожу осторожно скребли поржавевшие железные когти какого-то магомеханического чудовища, достаточно большие и крепкие, чтобы при желании проткнуть насквозь грудную клетку, но не ставящие это задачей в то время, и когти эти были не очень остры, что при невероятной силе чудовища было совершенно неважно, давление на кожу было ощутимым, но причиняло только неудобство, и запоминался странный, невероятный холод, исходивший от этих когтей — не так, как рядом с краем где-нибудь на шестом круге, а куда сильней — именно ощущение обжигающего холода было общим в словах всех свидетелей, которые заметили, что настроение изменилось; при этом только в ближайших домах кто-то мог рассказать что-то, и то — либо бодрствовали, либо были уставшими, либо пьяны. В соседних кварталах обращали куда меньше внимания на новых жильцов дома, торговцы могли сообщить, что поначалу закупки делались где-то на три-четыре человека, а в последнюю неделю на хороший такой праздник, не свадьба, а скорее удачный договор у купца. Народ и сейчас собирался у внешнего периметра, пытался разговорить полицейских, несших вахту, спрашивал, что случилось и кто пострадал, и даже намеки на присутствие инквизиции прямо из храма не отпугивало зевак. Альде только посмеялся. Он все же проверил, хорош ли самый внешний периметр, прогулялся по соседним кварталам, пытаясь определить по собственным ощущениям и при помощи примитивных индикаторов, где заканчивались вторичные ощущения от колдовства. Индикаторы не помогли совсем; Альде и не рассчитывал особенно на них, но смотреть на совершенно не меняющиеся цвета, хотя это ощущение ржавых когтей с заусенцами чувствовалось вполне отчетливо, было любопытно и беспокойно одновременно. Он вернулся и доложил все Уно. Тот, занятый плетением защитной сети, слушал внимательно, изредка его пальцы начинали двигаться медленней, и Уно кивал, словно в подтверждение собственных мыслей. — Лейтенант Гариска доложила, что четверо людей, спустившихся в подвал, пришли в себя, но не способны на контакт. Они не отвечают на вопросы, глядят перед собой и изредка издают нечленораздельные звуки, — продолжил Альде. — Еще два совсем плохи. Они не пришли в себя. Возможно, останутся в таком состоянии. Уно потер руки и размял пальцы, похрустел шеей и кивнул. — Это не их неосмотрительность ни в коем случае, и с теми, кто посмеет заявить подобное, нужно будет разобраться очень серьезно. Более того, они проявили значительное мужество, отправившись в подвал в надежде спасти жертву. — Сказал он. — Надо будет составить письмо. — После особого положения здесь почти двое суток, считай, их начальство и само не посмеет ничего такого предположить. Кстати, мэтр. Буквально час назад вернулись посыльные, которых лейтенант Гариска отправила за нами. — Альде ухмыльнулся. Уно поднял брови и хмыкнул. — Северина будет рассказывать об этом до самой своей смерти. Никому из них не пришло в голову, что мы опередили ее курьеров на пять часов. Эти проклятые узлы работают! — Куда избирательнее, чем нужно, чтобы считать эту разработку бесспорно успешной, — хмуро заметил Уно. — Позови Северину. Попробуем войти в дом. Альде отправился к полицейским и велел четырем парам стать у углов дома, чтобы следить за окнами, и еще по двум парам дежурить у главного и черного входа. «На любые неожиданные проявления ни в коем случае не рваться спасать нас, вам следует усилить охранную сеть на доме, немедленно отправить посыльного в главное управление на седьмом круге и оцепить квартал. Понятно?» — сказал он. Что именно за проявления должны были побудить их действовать подобным образом, Альде не осмелился уточнять. Эль, подошедшая к ним ближе, сказала с каменным лицом: — Демоны полезут, и активируйте. Альде поморщился и мрачно сказал: — Откуда бы им полезть, мэтресса, давно доказано, что они всего лишь плод чьей-то больной фантазии. Да и необходимый для перехода из восьмого и седьмого измерений уровень энергии тут никак не был достигнут. Скорее плесень заплещется на уровне окон. Как вариант, грибы. В любом случае нечто предельно простое и способное множиться быстрее, чем приказы гойтерского мытаря. Уно, находившийся не слишком далеко и слышавший их, только закатил глаза. Полицейские, бывшие далеко не в восторге от любопытства одного из своих товарищей, а куда меньше — от ответов щедрых на пояснения инквизиторов, старались сдержать дрожь: в обычное время они сами охотно посмеялись бы над этими словами, но слишком свежи были ощущения, до сих пор мерещились то на сгибах локтей, то на затылке странные, необычные и ужасающие ощущения, и поэтому легко верилось и в демонов, решивших посетить этот мир прямым переходом из невероятных измерений, или плесень, в считанные минуты заполонявшую дом. Они надели мантии и активировали их защитные слои, активировали все амулеты, которые подходили к этому случаю, и Уно открыл дверь. Эль тут же замкнула за собой ограждающий периметр и вошла внутрь. Дом, в котором произошло нечто, активировавшее сигнальную систему, был поменьше предыдущего, в нем могла разместиться семья простых служащих с двумя домашними работниками, не более. Участок вокруг дома был крохотным, но обнесен высоким забором. Альде сказал, что по сведениям полицейских, последними в ней жили пожилая тетка и племянник ненамного моложе ее; тетка померла, племянник уехал в Тетнародскую провинцию четыре года назад, дом продал агентству, одно время его сдавали четырем приезжим работникам, потом еще одной семье, последние два года дом пустовал, пока четыре месяца назад его не сняли. Агентство было другим, с управляющей компанией с первого круга не было связано никак. Имя человека, снявшего его, тоже было другим. Уно постоял немного у порога, собираясь с духом и развлекая себя анаграммами этого слова, чтобы убедиться: никак не соотносится с другими именами. Труп в подвале снова был женским, если верить обрывкам сведений, которые удалось получить от спускавшихся в подвал или приближавшихся к нему полицейских, дом же снимал мужчина. Уно невесело подумал, что это снова будет полностью придуманное имя, которое никогда не принадлежало никакому из живших людей. Альде и Эль медленно прошли в центр комнаты; она зашипела: — Кажется, я понимаю, что имели в виду эти пингвины, говоря об обжигающе холодных когтях с зазубринами. Уно обдумал ее слова. Затем приказал: — Вернуться назад. Я попробую иное. Ощущения были слишком сильными, чтобы так просто пытаться им сопротивляться. Это наверняка измотает их куда сильнее, и последствия будут слишком существенными, когда защита падет. Одна мысль заняла Уно: он добавил к уже активированным уровням защиты еще один, призванный воспрепятствовать психоэмоциональному воздействию, и едва не задохнулся, когда на него свалилось отчаяние, с которым у него едва получалось справиться. Он смог отключить этот уровень, затем еще один, и еще. Он все же допускал сомнения в отношении колдовства, которое пытались творить здесь, и пока не мог сказать, успешно ли завершили его, или матрица не была выстроена до конца и/или не отработала до конца цикл действий, для которого была предназначена, но очевидно для него было, что любые магические действия не защищали человека, их творившего, а, напротив, привлекали для воздействия на него некие дополнительные силы. И эти силы были куда агрессивнее, значительно мощнее, чем-то, к чему они были подготовлены. Так что Уно нейтрализовал один за другим амулеты, делясь своими соображениями с Альде и Эль. Он даже нахмурился озадаченно, прислушиваясь к ощущениям: ему заметно полегчало. Эль последовала его примеру, но куда более осторожно. Она признала, что тяжесть, которую ощущала, заметно ослабла. — Как любопытно, некая сила остается незамеченной для магических сигнальных устройств, пусть даже до определенного момента, но реагирует на любое активное колдовство, совершаемое поблизости, — медленно говорил Альде, предпочитая следить за ними и не оставаться без защиты сам. — Нас снова ждут бесконечные расчеты, мессир Альде, — ответила Эль, идя в центр прихожей. — Очевидно, в зависимости от активности-пассивности эта сила ведет себя по-разному. При этом пока еще слишком рано делать заключения о том, что именно она делает, когда пассивные сигнальные элементы не реагируют на нее. И я предположу, что ни в коем случае не допустимо нам творить никаких заклинаний либо самим становиться материальными носителями для них, пусть опосредованно, если мы не хотим привлечь агрессию этой силы. Уно глубоко вдохнул и неторопливо выдохнул, стараясь избавиться от лишних мыслей, каких бы то ни было эмоций, попыток рефлекторно активировать поисковую матрицу, обратиться к амулету или произнести защитную фразу. Получалось сложно, состояние предельной обезличенности не было особенно приятным, его сложно удержать дольше двух-трех десятков минут, и восстановление после этого всегда навлекало болезненные ощущения — голова кружилась, в ушах звенело, скручивало живот, тяжело дышалось, как если бы кровь неохотно текла к занемевшей конечности. Говорить в таком состоянии было непросто, поддерживать разговор не хотелось совершенно, к некому горькому удовлетворению напарники, с которыми Уно входил в это состояние, тоже предпочитали ограничиваться жестами, а потом старательно избегали любых тем, связанных с этим. А жрецы наслаждались им, просто удивительно. По молчаливому согласию Альде остался на первом этаже, осторожно осматривая комнату за комнатой, проверяя, есть ли где-то еще возможные источники опасности. Когда подвал был изолирован достаточно, он сообщил полицейским на страже, что опасность пока миновала, и спустился вниз. Эль и Уно стояли, привалившись к стенам, рядом со входом в подвал, который был прегражден ограждающим полем — сизой непрозрачной пеленой, способной при прикосновении ощутимо обжечь. Эль задумчиво терла подбородок, Уно делал пометки в записной книжке. — Женщина, отсюда я не дал бы ей больше тридцати, — негромко сказал Уно. — Матрица все еще зрительно определяется. Без особых усилий. — Эти бравые идиоты вступили в работающую матрицу, — не спросил — уточнил Альде. — Она включила их в себя? — Отсюда я сказал бы нет, — задумчиво ответил Уно, пытаясь вглядеться в происходившее за пеленой. — Не похоже, — подтвердила Эль. — Матрица полностью заключена в этом помещении, ничего не выходит за ее пределы. Похоже, они находились не в ядре, а просто вступили в ее контур, возможно, нарушили вектора, поэтому не были восприняты как источник энергии. Но времени внутри достало, чтобы как следует нарушить их психомагические личности. — При этом матрица все еще трехмерна или… — Уно шумно выдохнул. — Нет, слишком нерешабельно. Она все еще объемна и питается жертвой. Или просто разрушает ее и дальше. — Дом пуст, — сказал Альде. — Что удивительно, Талуин, Северина. В нем не могло находиться меньше, пф-ф, семи, восьми, десяти человек. Ее возвести — не дело двух минут для четырех неучей, это недели, в течение которых конструкторы должны жить здесь. Проводить время, занимаясь ею, возможно, настраивая ее на определенный тип жертвы. Я ничего не обнаружил, что позволило бы как-то представить людей. Ничего. Как если бы в доме не жили после последних жильцов, снимавших его под собственными именами. — Они должны были начать с защитных сетей, — задумчиво заметил Уно, поднимая глаза, всматриваясь в потолок, стены, пол. — Ага. Очень слабы. Матрица, очевидно, не может не разрушать или не поглощать все, что не является материальным. Барьер, выставленный ими, спас несколько неплохо читаемых участков защитных сетей, и Эль с Альде не могли не фыркать презрительно, отмечая удивительную бездарность и при этом маниакальную, уникальную плодотворность, с которой малоэффективные узлы связывались, переплетались, усложнялись другими малоэффективными узлами и очень ненадежными сетями, а те, в свою очередь, оснащались дополнительными укрепляющими цепями в призрачной надежде, что этот кадавр выстоит. «Ну, очевидно ведь, что для их целей и этой образины хватило», — не смог не заметить Уно, когда фырканья Эль стали слишком громкими. Она фыркнула — но в последний раз и дальше снимала копии молча. — И все-таки. Они ведь находились рядом с ней, — решительно сказал Альде. — Поверь, до тех пор, пока мы не поймем, что именно является целью создания этой матрицы и что именно из себя представляет ее главный создатель, я не позволю никому из присутствующих здесь переступать этот барьер, — твердо сказал Уно. — Возможно, жертва, находящаяся там, не была единственной. А всего лишь последней. Нужной, чтобы… Он замолчал. — Чтобы? — осторожно спросила Эль. — Удержать… — Уно провел рукой по волосам и раздраженно тряхнул головой. — Мы исходили из того, что матрица — законченное создание, существующее в четырех, пяти измерениях, но имеющее четко определенные границы в пределах некоего участка пространства. Он долго молчал. Альде привалился плечом к стене. Эль опустилась на ступеньку, уперлась локтями в колени. — Пять измерений, э? Нет, тогда их больше. И время, нет, время тогда будет не четвертым измерением, а… — Эль до хруста сжала кулаки. — Пятым и шестым, к примеру, — предложил Уно. — Попыткой соотнести векторы, скажем, старения и омоложения таким образом, чтобы один насыщался другим. — Пространственные векторы нужны в любом случае, и больше трех, — пробормотал Альде, хлопая по куртке под мантией в поисках блокнота. — И тогда вынужденно необходимо делать матрицу незамкнутой, — подтвердил Уно. — И тогда нет необходимости сохранять физическое присутствие всех жертв, кроме одной, — продолжила его мысль Эль. — Той, которая лежит там. Тогда она выполняет роль якоря, так? Чтобы матрица как незамкнутый конструкт просуществовала достаточно долго. Они посмотрели на барьер. Альде беспокойно спросил: — Так что, она сейчас еще открыта? Эль приподнялась со ступеньки. Уно долго молчал, прикидывая, что они только что наговорили, к тому, что, как он предполагал, происходило за барьером. — Едва ли, — покачав головой, медленно сказал он. — Матрица была многократно нарушена… а если судить по уже имеющимся экземплярам, она изначально не была устойчивой. Она не могла быть устойчивой, даже если бы ее делал Семирогий при полной поддержке имперской академии. Слишком много переменных, и полная изоляция от внешней среды тоже невозможна. Это не значит, что она уже ослаблена настолько, что нам мало что угрожает. — Мы слишком опытны, чтобы быть уверенными в собственной неуязвимости, мэтр, — снисходительно ответила Эль. Он отрешенно посмотрел на нее и улыбнулся. — Я рад, что наконец вы усвоили эту истину, мэтресса. Надеюсь, в полной мере. Альде хлопнул Эль по спине. — Вы слишком радостно воспринимаете жизнь, мэтр, — заметил он. Эль зашипела и легонько стукнула его. — Можно попробовать совместить их охранные сети и этот барьер и сузить их к центру. Возможно даже, это отсечет якорь и прервет цикл матрицы. Приступаем, — приказал Уно. Через полчаса они стояли в полусажени от тела женщины, лежавшей на спине с открытыми глазами, с руками, вытянутыми вдоль тела, с заметными следами старения на лице и ярко-каштановыми волосами, которые заметно поседели у головы. Возможно, спустя некоторое время они поседели бы полностью, сама она иссохла в мумию, и возраст ее определился бы лет в девяносто, если не больше. Пока же Эль категорически заявила, что это — сорок пять-пятьдесят. — Срезать еще пятнадцать лет за три часа, которые мы тут возимся, э? — Альде задумчиво жевал губу. — И ведь, враги их раздери, невозможно использовать это никак. Явно ведь не линейно ее тело изменялось. Эль подняла глаза на Уно, внимательно изучавшего труп перед ними. — Но пока изменения не критичны, и можно попробовать восстановить ее внешность для тридцатилетнего, двадцатипяти– и, ну, к примеру, восемнадцатилетнего возраста, — предположила она. Уно бегло глянул на нее, запахнул мантию и опустился на колени. — Углубляют ли они матрицу в землю и если да, то насколько? — бормотал он. — Глупы ли они, что будут пытаться перенести вульгарные трехмерные представления о пространстве на видимую матрицу, которую хотят развернуть в многомерное заклинание? Альде выдохнул, перешел в ноги телу и опустился на колени. — Мэтр, похоже, они именно такие, для матрицы основание — плиты фундамента. — Но не все, только те, которые находятся посередине. Есть ли что-то под ними? — Эль зажмурилась, лихорадочно соображая, какое сканирующее заклинание лучше всего использовать, чтобы оно не подпитало матрицу. — Постарайся сконцентрироваться на чувствах, Северина, — предложил Уно. — Плотские чувства. Даже зрение может помешать, а ощущения — скажем, сырость, неравномерное тепло на плитах, дыры… запахи. Крысиное дерьмо, гнилые яблоки, — скривился он. — Игид! — возмутилась Эль. Альде тоже сморщился и высунул язык от отвращения. — Есть! — воскликнул Уно. — Обрублено. Списывай трехмерный образ, — кивнул он Альде. И сказал Северине: — Поднимись наверх, распорядись, чтобы дознаватели изучили оставшиеся вещи. Сам он начал осторожно снимать с тела изолирующую сеть, исполнявшую функцию саркофага. Тело еще немного постарело, и седины прибавилось на полтора пальца, пока он занимался этим, и Уно подумал, что в последние полчаса процесс старения был явно линейным.