Враг коленопреклоненный

Двурогий только подошел к дверям, и они медленно растворились сами, словно не были заперты, а веса в них не дюжина пудов, а пара фунтов, и заклинаний на них не наложено никаких. Уно не скрывал любопытства: посмотрел на левую дверь, правую, вверх — а затем снова перевел взгляд на затылок шедшего перед ним жреца. Он чуть ли не на коже ощущал ярость шедшего впереди — она была горяча, клокотала, тщательно спрятанная, где-то под ворохом наносного спокойствия; в голове Уно мелькнула мысль, что такая страстность хороша где-нибудь подальше от Семирогого, вообще от высших жрецов, они легко могут расценить ее как слабость характера, счесть человека, показавшего ее, недостойным приближаться к алтарю. С другой стороны, два рога — чем не свидетельство умения владеть собой? С третьей стороны, Уно предпочел думать об освещении в огромной приемной комнате — точнее, о царившем в ней густом, одновременно настороженном и уютном полумраке, и светильники только подчеркивали его, осторожно распространяя желтоватый, теплый, неяркий свет. Не без умысла он делал это: даже если Семирогий и не способен был читать мысли — не столько его, сколько Двурогого, он вполне мог уловить настроение, владевшее любым из них, и на его основании и собственном опыте (наверняка почти безграничном), и благодаря провидению, дарованному ему небесами, наверняка мог сделать выводы, слишком близкие к правде, чтобы те не были опасными. Снова же: не для него. Уно не особенно расстроился бы, если Мондалару взбредет в голову отправить его гонять еретиков в горных областях Вальдорана, потому что Семирогий возжелает этого. Куда опаснее была неспособность управлять собственными настроениями для человека, шедшего перед ним. Тот, впрочем, становился тем спокойнее, чем ближе приближался к покоям, в которых Семирогий поджидал их. Чтобы убедиться, Уно осторожно проверил тонкое тело Двурогого и остался удовлетворен: легкие сполохи недовольства могли сойти за необходимость прислуживать при ужине высшего жреца со средней руки следователем, пусть из особого отдела инквизиции. Двурогий отреагировал почти сразу: развернулся и вперился в Уно гневным взглядом, едва не зашипев, как рассерженный кот. Говорить утешающие слова было опасно; Уно выбрал самый безопасный вариант: улыбнулся и подмигнул. Двурогий скрипнул зубами, давя гнев. Уно не мог не насладиться зрелищем — прямо на его глазах, в считанные мгновения тот избавился от всех внешних признаков бурных чувств, прикрыл глаза, медленно и беззвучно выдохнул и снова повернулся спиной. Он остановился у двери, поднял руку и после почтительного промедления постучал три раза громко и отчетливо. Затем отворил дверь, коротко поклонился и замер рядом с ней. — Премудрый, магистр Уно готов встретиться с вами, — смиренно произнес он. — Хочу в это верить, — негромко отозвался Семирогий. Уно вошел в комнату и склонился в низком поклоне. — Благодарю вас за возможность беседы с вами, пресветлый, — приветствовал он жреца, стараясь, чтобы голос его был полон самого глубокого уважения. Едва ли Семирогий принял бы это всерьез, но для начальных минут беседы этого должно было хватить. Семирогий измерил его пристальным взглядом и кивнул Двурогому. Тот закрыл дверь и ушел в боковую комнату. Семирогий указал Уно на кресло перед собой, и тот послушно сел туда, поставив сумку с бумагами рядом. Он выглядел заметно постаревшим, Уно не мог не удивиться этому: прошло сколько — пара месяцев, а на лице Семирогого, его фигуре тяжелым бременем лежали годы, если не десятилетия. Сквозь коротко остриженные волосы проступала кожа на черепе, впавшие глаза были обведены темными кругами, и плотно сжатые губы казались куда уже, чем Уно помнил. Куда более темным казался взгляд Семирогого — словно алтарь разлился бездонной глубиной на бесконечные версты, и тьма ее заполняла глаза жреца. Двурогий поставил в центр стола горелку с совсем слабым немагическим, обычным пламенем и поверх нее серебряный чайник. Через пару ударов сердца перед Семирогим стояла серебряная же пиала, украшенная искуснейшей резьбой, еще одну такую же Двурогий поставил перед Уно. Движения его были проворны и уверенны, словно не Уно сидел совсем рядом — только руку протяни, — а кто-то посторонний, совершенно незнакомый, никакого общего прошлого не имевший; еще несколько мгновений — и Двурогий стоял по левую руку от высшего жреца и безразлично смотрел в окно, врезанное высоко в стену напротив. Уно с искренним любопытством смотрел на пиалу, уверенный, что такой тонкой работы, такой уверенной руки мастера не встречал еще в своей жизни. Разве что избранные, совсем редкие матрицы, которые ему довелось изучать в качестве средства давних преступлений, могли потягаться в мастерстве с ней. Он поднял на Семирогого взгляд, в котором легко читались восторг работой мастера, и тот не без усилия улыбнулся в ответ. — Чайник содержит заклинания. Сохранять тепло, нейтрализовать яды, самую малость усиливать вкус и аромат. Воздействует не столько на сам вкус и запах, а на то, как пьющий воспринимает его, — пояснил Семирогий, сдержанно улыбнувшись, и бережно провел по резьбе подушечкой большого пальца. — Если не доверяете, можем обменяться пиалами, благо никто не пил еще. Уно покачал головой: если Семирогий действительно решил бы таким образом воздействовать на него, он, способный управлять вероятностями, мог бы предусмотреть, что Уно захотел обменять пиалы, и изначально распорядился поставить перед собой обработанную либо особым снадобьем, либо специальным заклинанием. Или, наоборот, смог бы увидеть среди вероятностей, что Уно откажется их менять, и перед ним поставили бы меченую. Или сам Семирогий заранее принял бы некое снадобье, нейтрализующее всякое воздействие — или на него никакое воздействие из примененных в принципе невозможно. По правде признаться, Уно был уверен, что такие грубые средства воздействия Семирогому не были свойственны даже на заре его пути. — Благодарю вас за гостеприимство и за вашу откровенность, Светлейший. Она великий дар для меня, — смиренно произнес Уно, склоняя голову. Семирогий хмыкнул и усмехнулся. Подчиняясь его короткому жесту, Двурогий налил чай в пиалу ему, затем Уно. Жесты его были размеренны и точны; Двурогий вернул чайник на горелку — опустил его мягко, почти беззвучно. — Таир обращался ко мне с просьбой выслушать, что именно беспокоит вас, Уно. Что именно вы считаете единственным способом разрешить задачу, которой занимаетесь, — неторопливо сказал Семирогий, поднимая глаза на него. Уно попытался не мигать под его взглядом, не ёжиться и дышать ровно и размеренно. Его хватило на пять секунд, и он решился. — Мэтр Мондалар относится к моим просьбам со вниманием, которое я стараюсь оправдывать в меру моих скудных сил, Пресветлый, — начал он, прилагая все усилия, чтобы не звучать угодливо, чтобы в его словах не угадывался страх, либо желание убедить любой ценой, либо — что было бы хуже всего — неуверенность в собственном мнении. И Уно говорил: преступник (и он предпочитал говорить об одном человеке, возглавляющем группу, потому что именно воля одного человека и его желание совершать странные и опасные ритуалы, двигала все эти преступления, позволяла объединять очень разные по уровню сложности и тщательности исполнения элементы в единое целое и создавала единую картину, которая должны были воплотить другие, включая и жертв) очевидно стремится к достижению некого одному ему известного результата, и уже имеющиеся знания о самых разных преступлениях, совершенных сектами, небольшими группами людей, не придерживающихся цельной идеологии, либо даже фанатичными одиночками, не позволяют прийти к убедительному результату. Более того, не только инквизиция предоставляет Уно и его группе в распоряжение людей, средства и что угодно иное, но и поддержка со стороны полиции оказывается тщетной. Привычными, сколь угодно изобретательно примененными средствами добиться результата невозможно, не получается даже установить личности большинства жертв, а в случаях, когда это оказалось возможным, все равно невозможно выявить связи между ними. А без этого расследование оказывается наполовину слепым. Семирогий слушал, изредка кивал головой или хмыкал, время от времени уточнял некие детали. Очевидно было, что он не просто внимательно изучил дело, но и следил за ним, а потому может сделать некие выводы о его развитии и сравнить результаты, которые ему представлял Мондалар и собственные соображения Уно. — И как, по вашему мнению, Артрир поможет расследованию? — спросил Семирогий наконец. Его пиала стояла на столе, руки Семирогий спрятал в рукавах домашней куртки. Он выглядел спокойным, но Уно не мог избавиться от ощущения, что это было обреченное спокойствие человека, принявшее тяжелое решение, в провальных последствиях которого не сомневается. Возможно, у него изначально был выбор, в котором все варианты так или иначе приводили к провалу, а это решение как-то сокращало разрушительные последствия. Семирогий был готов нести на своих плечах и это бремя; при любом раскладе нужды в присутствии Уно не было никакой, он мог сообщить о своем мнении напрямую Мондалару. Но зачем-то он снова хотел видеть Уно. Чтобы — предупредить, предостеречь, потребовать исполнения неких действий? Навязать в помощники человека, стоявшего по левую руку от него? Не просто же так присутствовал этот человек при их разговоре? — Он интересовался искусством общения с мертвыми, светлейший жрец, — не в силах избавиться от напряжения, сковавшего его внезапно, произнес Уно. — Храм очень хорошо осведомлен, чем именно интересовался Артрир, Уно, — мягко сказал тот. Двурогий смотрел, нахмурившись, на Уно. Не чтобы предостеречь — в его взгляде яростная, не особенно скрываемая неприязнь ничем подобным не сменилась. Он действительно беспокоился, словно не сомневался, что любое предложение Уно нарушит власть и славу храма, что для него казалось самым важным. — И он был успешен, великий жрец, — продолжил Уно. — И это храму известно слишком хорошо. И мы же следили, чтобы у него не было учеников, а его учения ни в коем случае не покидали стен. Очень толстых и высоких стен, ограждающих очень небольшое пространство. Это противоречит воле небес, магистр. Любая попытка заигрывать со смертью противоречит, но само это сознательное и умышленное желание, эта уверенность в собственной возможности подчинить ее — она вызывает гнев у любого здравомыслящего человека. Семирогий кротко улыбался во время своей речи, внимательно следя за реакцией Уно. Тот, по большому счету, не особенно рассчитывал на согласие. Уже по пути сюда он прикидывал, как именно обустроить то, что хотел, не переводя Артрира в здание прокуратуры на седьмом круге, а доставляя трупы вниз. Это было бы куда затратнее, потому что процедуру пришлось бы повторить неоднократно, каждый из трупов, хранившихся в тщательно изолированных подвалах прокуратуры, нужно было бы спустить вниз, после каждого опыта вернуть труп в хранилища, дать Артриру возможность отдохнуть и после передышки снова приступать к опыту. Это заняло бы куда больше времени, возможно, было бы связано со значительно возросшими расходами — главное, чтобы храм не возражал против самой возможности провести эти опыты. — Многое в нашей жизни вызывает гнев, светлейший. — Уно согласно склонил голову, глуша в себе недовольство. — Вы убеждали Мондалара, что сами такие опыты в принципе возможны. Что Артрир согласится принять в них участие. Уно медленно поднял на него взгляд. — Я не стал бы обращаться с прошением к мэтру Мондалару, если бы не заручился сначала его согласием, — ровно ответил он. — Это было — сколько? Три месяца назад, четыре? Он мог изменить свое мнение, мог решить, к примеру, что не обладает достаточным запасом сил, чтобы выдержать один опыт. А вы настаиваете на нескольких. — Если он изменил свое мнение, то только в последние сутки, после последней нашей с ним встречи. Я многократно указывал это в моих отчетах, а они основаны на словах Артрира и только них. Я уверен, вы ознакомились с ними. Семирогий кивнул; он все так же не мигая смотрел на Уно. — Бесспорно, вы точно передали слова Артрира. В вашей компетентности нет оснований сомневаться. Но у меня есть все основания сомневаться в его намерениях, — тихим, усталым голосом произнес Семирогий. — Вы юны и наивны, Уно. Для своих этажей вы, возможно, можете сойти за сведущего человека, проворного и расторопного не только в своей службе, но и в том, что делает не столько хорошего, сколько успешного чиновника. Это полезно для инквизиции, но в случае с Артриром — увы. С другой стороны, вы едва ли не единственный, с кем он продолжает общаться даже и после третьего допроса. Остальные заканчивали весьма печально, а вы после худшего из допросов уже на третий день способны служить. Я задам вам иной вопрос. Сможете ли вы оградить других от обаяния Артрира? Уно непонимающе смотрел на него. — Светлейший жрец, мы неоднократно обсуждали с полковником Лоринн возможность безопасной транспортировки Артрира, она возможна, и точно также помещения, в которых будет расположен он и его охрана, будут многократно укреплены. И я уверен, что после опытов, к которым мы хотим его привлечь, Артрир будет совершенно неспособен на применение магии… любой, в том числе и умственной. Семирогий скупо улыбнулся. — Артрир никогда не любил людей, Уно. Он не гнушался показывать это самыми различными способами, в том числе и убивая их медленно и изощренно. — Он пожал плечами, печально улыбаясь: мол, не самый приемлемый в просвещенном Вальдоране способ разделаться с надоевшими людьми, но вполне эффективый. — При этом он не только часто бывал в самых изысканных дворцах. Его принимала императорская семья. Даже когда его преступления были доказаны, находились люди, искренне восхищавшиеся им и пытавшиеся выказать поддержку лично. Это не всегда было успешно, некоторых выносили после встреч с ним со сваренными вкрутую мозгами. Признаться, я бы хотел понять, как он делает это, но всегда опасался, что если Артрир по совершенно неожиданной причине поделится своими знаниями и умениями, ими тут же воспользуются определенные имперские службы, а я не желал бы этого. Что будет, если он решит вспомнить свою давнюю ловкость? Уно долго думал, прежде чем решился ответить: — Пресветлый, вы сами сказали, что заключенный не видел в своих жертвах людей. Люди, которым предстоит вступать в общение с ним, точно так же не будут видеть в нем человека. Он — всего лишь очень сложный и мощный инструмент, который поможет нам в расследовании, — после долгой заминки ответил он. — Вы находите его привлекательным? — вкрадчиво спросил Семирогий, цепко изучая его из-под тяжелых век. Опешивший Уно приоткрыл рот, но не смог произнести ни слова. Он не представлял совершенно, какие слова были бы уместны в этой ситуации в качестве ответа на этот вопрос. Наконец он развел руками. — Мне никогда в голову не приходило, что… — Он перевел дыхание. Попытался еще раз: — Не приходило в голову, что… что угодно. Двурогий сжал челюсти и отвернулся; Уно краем глаза заметил это, но решил подумать, что это могло значить, немного — а лучше куда позже. Но Семирогий ждал от него ответа. Уно задумался. — Думаю, при желании его можно счесть привлекательным. Не знаю. Его лицо скрыто маской, и мы не намерены отказываться от нее, разве что на ложе. Иногда он может позволить себе остроумные шутки, но они слишком, хм. Старомодны. — Уно поднял глаза на жреца. Не удержался — посмотрел и на Двурогого, снова перевел взгляд на высшего жреца, постаравшись придать выражению на лице недоумение, — тот не казался особенно удовлетворенным ответом, но и разочарованным не выглядел. — Это — опасность, которую не стоит недооценивать, магистр. Отрадно, что вы ощущаете себя подобным образом, но кто-то может оказаться сентиментальным, или проникнется неподобающим расположением, или что угодно еще, — заметил Семирогий. — С ним будут работать люди, видевшие, во что превращает живых людей магия, подобной которой пользовался Артрир, пресветлый. Это отличное противоядие. Семирогий растянул губы в подобии улыбки. — Непосредственно до опытов к вам будут присоединяться жрецы, — произнес он. Уно вздрогнул: в голосе жреца отчетливо звенела сталь, — и поневоле выпрямил спину и расправил плечи. — Они же будут присутствовать во время опыта и будут находиться в непосредственной близости от него и трупа. Если что-то пойдет не так в первый раз, если даже и спустя некоторое время я увижу, что Небеса недовольны результатом, опыты будут прерваны. Он сверлил Уно угрожающим взглядом, как если бы изучал возможность поместить в первую очередь его на ложе рядом с трупом. — Жрецы проверят еще раз, хорошо ли обезопашены помещения, магистр. Это не значит, что в способностях инквизиции существуют сомнения. Это значит, что им подвластна иная магия, не та, которой обыденно пользуетесь вы. И Артрир с легкостью может обратить это против присутствующих. Уно почтительно склонил голову: — Благодарю вас, пресветлый жрец, за ваше благоволение и помощь, оказываемые нам. Лицо Семирогого оставалось неподвижным, и взгляд нисколько не потеплел. — Я крайне неохотно соглашаюсь с необходимостью обратиться к знаниям Артрира, магистр, — холодно произнес он. — К сожалению, если мы не сделаем этого, вам может не удаться найти виновных до неких критических событий. Последствия будут ужасны для города, Вальдорана и земли. Впрочем, даже если преступников удастся обезвредить, Семь Небес не особенно оградят нас от их недовольства. Сердце Уно гулко забилось в груди, ладони вспотели, он безуспешно попытался сглотнуть вязкую слюну. На его памяти Семирогий — существовавший задолго до его рождения, знавший о жизни куда больше Уно, касавшийся Небес и оставшийся в живых — позволял себе чуть ли не прямыми словами говорить о темноте, ждавшей их в будущем. — Не вздумайте спешить, — процедил Семирогий, заметив беспокойство Уно. — Не наделайте ошибок, Уно. Артрир не менее опасен, чем человек, увлекший за собой тех кровожадных ящеров. — Мы будем крайне осторожны, светлейший, — быстро ответил Уно. — Убирайтесь, — бросил Семирогий, обмякая в кресле, и приказал Двурогому: — Проводи его. Тот низко поклонился и требовательно посмотрел на Уно, начавшего складывать бумаги в сумку. — Он должен обосноваться в городе, — неожиданно сказал Семирогий, когда Уно почти подошел к двери. — Я способен видеть слишком общо и слишком далеко, мои видения не помогут вам найти его. Но я вижу, что угроза переместилась сюда. Пока еще далеко от нас, но храм ощущает ее. Уно сделал несколько шагов к нему. — Его или ее? — спросил он. Семирогий только пожал плечами вместо ответа. Его дар поднимал его слишком высоко над рекой, как Семирогому представлялось течение времени, и такие мелочи просто оставались неразличимы. С другой стороны, течение в этой реке было слишком бурным, чтобы простой человек увидел хоть что-нибудь, так что от кого-то другого дождаться ответа тем более не представлялось возможным. Уно отмахнулся от острого укола разочарования — Еще один вопрос, мудрейший. Одинаковы ли цели у Артрира и этого неизвестного. Матрицы похожи в отдельных узлах и очень различны в иных. Это может значить что угодно, может не значить ничего. — Этот наглец любопытен, но не лишен здравомыслия. Он высокомерен, но очень хорошо оценивает собственные силы. Так, по крайней мере, я помню его, — помолчав, ответил Семирогий. — У меня создается впечатление, что тот, за кем охотитесь вы, не любопытен совершенно, но фанатично целеустремлен. Он верно оценивает собственные силы и поэтому обеспечил себя многочисленными помощниками. Что именно является его целью, я не могу разглядеть. Но именно она ставит под удар само существование Вальдорана. Найдите его, Уно. А теперь вон отсюда. Уно поклонился ему еще раз и последовал за Двурогим. Двери закрылись за ними, Уно и Двурогий замерли, стараясь не глядеть друг на друга. Затем Двурогий чуть повернул к нему голову и кивнул, мол, следуй за мной. Уно поправил на плече сумку и подчинился. Двурогий свернул один раз, другой, еще один, прямо посередине служебного коридора приложил руку к одной панели, и она отодвинулась в сторону. — Ты ведь не боишься, — насмешливо произнес он. Уно не был уверен. Но он улыбнулся и нырнул в проход, в кромешную тьму. Он не успел щелкнуть по жетону на груди, чтобы тот засветился, как Двурогий толкнул его, так что Уно налетел на стену, и навалился сзади. — Многого добился, да? — прошептал он на ухо. Неожиданно жаркое дыхание и злой голос пробежались искрами по коже Уно. Он поежился. — Не больше твоего, я смотрю, — легкомысленно отозвался Уно, откинул голову назад и потерся щекой о лицо Двурогого. Тот обреченно выдохнул и поцеловал его. — И как высоко ты еще собираешься забираться, Уно? — глухо спросил Двурогий, завершив поцелуй, переведя дыхание, но держась так близко, как только возможно. Губы его, шевелясь, щекотали кожу Уно, и от этой щекотки безудержно хотелось улыбаться. — Не все ли равно, Дедрик. За тобой мне не угнаться, я смотрю. — Уно опустил руку ему на шею и легонько ущипнул. Двурогий щелкнул пальцами — в коридоре зажегся один-единственный тусклый светильник, которого хватало, только чтобы видеть стену перед лицом, — развернул его лицом к себе, ухватил за запястья и прижал их к стене над головой. Пальцы его легко ласкали ладони Уно, глаза цепко изучали лицо. — А ведь так рвался, пёсья душа, — прошипел он. — Так стремился за жетоном. Уно перевел взгляд на его воротник — на два скрещенных рога — и выразительно поднял брови. — Я заслужил их, — не без гордости ответил Двурогий. — И зачем мне останавливаться. Уно хмыкнул и кивнул. — Насколько ты свободен? — медленно спросил он. — Если я попрошу тебя заглянуть ко мне, чтобы угоститься квасом, который делает мой слуга, ты снизойдешь до презренного легавого пса? — У меня бывает свободное время. Пресветлый нуждается в помощи все больше, но я не единственный служу при нем,— ответил Двурогий, прижимаясь щекой к щеке Уно. — И я буду одним из жрецов, обеспечивающих безопасность вокруг Артрира. — Вот как? — рассеяно поинтересовался Уно, стоявший с прикрытыми глазами и наслаждавшийся лаской. — Мне получается легче иного решать составленные им задачи. И разрушать созданное подобным образом тоже. Уно усмехнулся. Двурогий опустил руки и обнял его. — Я обязательно дам тебе знать, — внезапно сказал он и отстранился. Уно немного опешил, но не стал спорить. Проем снова открылся, и Двурогий указал на него. — К подъемникам путь прост, — сухо бросил он, глядя в противоположную сторону. — Мне пора. Уно помедлил еще немного и вышел в коридор. Панель закрылась за ним, словно ее не было; Уно попытался разглядеть узор, в который были уложены нити, не особенно рассчитывая на успех, — его действительно было невозможно разобрать. Он приложил ладонь к тому же месту, что и Двурогий, но ничего не изменилось, и дерево под его рукой не стало теплее или холоднее. Он повел плечами, причесал волосы и медленно пошел к подъемной шахте. Первым делом он отправился к Мондалару. Тот, впрочем, встретил его, сидя за столом и держа руку на листе бумаги, и Уно от двери смог разглядеть вверху страницы храмовый герб, увенчанный семью рогами. — Пресветлый жрец согласен с нашими аргументами и благословляет сделать все, что мы намерены, — без обиняков сообщил Мондалар. — И он же смиренно просит принять помощь нескольких братьев и сестер. То ли они будут присматривать за узником, то ли следить за нами. Уно помолчал немного и осторожно сказал: — Магия Артрира особенна потому, что наравне с академическими методами он использует и магию, подвластную только тому, в чьих жилах течет кровь Вальдора. Храм куда ближе к нему, чем мы. Так что в желании укрепить охрану еще и таким образом ничего удивительного нет. — И сейчас ты скажешь мне, что никто из них не будет следить за нами. — Если вы настаиваете, мэтр, — через силу усмехнулся Уно. — В любом случае, лишняя поддержка не помешает. — Но это точно так же будет значить, что все, что мы узнаем от него, окажется известным храму. Уно мрачно смотрел на него. Глупо было предполагать, что намерение инквизиции использовать способности Артрира, пусть даже способом, неодобряемым храмом и учеными, будет оставлено без внимания. Легкомысленно было думать, что храм будет смирно стоять в сторонке и глядеть куда угодно, только не на Артрира, пытающегося восстановить последние прижизненные воспоминания жертвы. Это было крайне интересно: как именно тот стабилизировал связь, усиливал тонкое тело, считывал мысли, что он сам испытывал при этом, как чувствовал себя потом. Едва ли у храма появилась бы возможность когда-либо в обозримом будущем попытаться провести подобный опыт: вряд ли получилось бы найти иного сумасшедшего, который лег бы, как намеревался Артрир, на ложе, совсем рядом с мумией, в которую превратилась жертва, согласный прожить с нею последние несколько минут жизни. Артрир согласился — но в его случае возможность на несколько часов оказаться без тяжелейших оков и многочисленных ограждающих, ослабляющих и заграждающих артефактов, заслужить крохотное послабление и получить при этом какие-никакие, а новые впечатления превышала пытки, которым он подвергался добровольно. И, честно признаться, едва ли бы иной доброволец пережил бы все то же самое и сохранил здравый ум. В способностях Артрира пережить это приключение без особенного урона Уно не сомневался. Он же был уверен, что ни слова сверх тех, которые он произнесет во время следующего за опытом допроса, Артрир не произнесет: кому угодно тот согласен был доверять, но не храмовым служкам. Хотя если прав Семирогий — и с ним Двурогий, жаждавший вступить в опыты, — что магия Артрира во многом использует особый дар Вальдоров и поэтому близка храмовой, то не увидят ли они куда больше, чем Уно допускал в самых смелых своих оценках? Или, напротив, Артрир будет ловок до такой степени, что умышленно применит нечто новое, незнакомое еще — возможно, не только храму, но и инквизиции? — Храм отдал нам часть своих полномочий, в частности, направленную на выявление и устранение ересей и преступлений, так или иначе посягающих на власть храма, мэтр, — медленно заговорил он. — Он обладает бесспорной властью над каждым нашим действием, и я благодарен такому водительству. Его рука направляет и защищает, поддерживает перед Семью Небесами и императором. Но не всегда его могущество безгранично. Не всегда мы действуем понятными ему способами, и те, чьи усилия обращены против его власти, тоже могут оказаться изобретательными. Мондалар долго смотрел на него. — Храм ощущает огромную угрозу от преступника, за которым ты охотишься, Талуин. — Даже Семирогий не скрывает этого, мэтр, — согласился тот. — Глупо, впрочем, отрицать и опасность, исходящую от Артрира. — Именно поэтому я благодарен храму за людей, которые будут участвовать в опытах. — Как думаешь, сам Артрир согласится участвовать в них, когда увидит столько жрецов? — Не думаю, что он поглупел настолько, чтобы не понимать изначально, что храм будет внимательно следить за ним. — Вы будете сотрудничать со жрецами, Уно. Иное в принципе невозможно. И я рассчитываю на твое благоразумие. На твою… — Мондалар отвел глаза на мгновение и ухмыльнулся прямо в лицо Уно. — На вашу ловкость. Расторопность. Уно согласно склонил голову. Улыбаться в ответ ему совсем не хотелось: куда проще было доставить Артрира на седьмой круг и провести опыт, а если повезет, и опыты, чем не подпустить к нему жрецов. У него, Эль и Альде было несколько часов, чтобы еще раз проверить помещения, в которых они собирались проводить опыты, обследовать камеру и прилегающие к ней комнаты, в которых предстояло разместить охранников из Нижнего города (у них, наверное, единственных было знаний достаточно, чтобы справиться с Артриром), поговорить со врачами, секретарями, работниками морга, затем проследить за тем, как ящики из архива расставляют в их рабочих комнатах. В них, этих деревянных ящиках, оплетенных стальной проволокой с вплавленными заклинаниями против порчи, кражи и многого другого, содержались дневники Артрира, которые были конфискованы во время расследований, а с ними приборы, и ими предстояло пользоваться. Уно старался не думать, что приборы могли испортиться, Артрир измениться настолько, что ему не подойдет ничего из того, что он использовал раньше. Он упрямо отказывался представлять, что будет, если Артрир откажется участвовать в опыте — а им предстояло в последний раз предложить ему и такую возможность. Мондалар потребовал Уно к себе, чтобы спросить: подъемник или дирижабль? Уно в который раз ответил: подъемник. Они обсуждали это бесчетное количество раз, снова возвращаясь к тому, что куда безопасней именно для подъема как раз шахта в средоточии города, основательно оплетенная древнейшими магическими сетями, против которых ничтожным окажется весь опыт единственого человека, каким бы уникальным он ни был. Дирижабль мог двигаться быстрее, особенно если нужно подниматься, но и случиться могло что угодно, достаточно неожиданного, взявшегося из ниоткуда, созданного в секунды порыва ветра, к примеру, или помех в матрице парения, чтобы от всей группы осталось мокрое место. Потому что Артриру, по сути, все равно, он, чего доброго, еще и выживет, а остальные? И наконец прибыла дюжина жрецов. Они были одеты в простые куртки, брюки и сапоги, единственным отличием которых был разве что материал — не чета прокурорской одежде, хотя покрой был похож. И цвета они были темно-зеленого, темного настолько, что в тени казались черными. Дюжину эту составляли люди, как один рослые, широкоплечие, с осанкой, сделавшей бы честь императорской гвардии, со взглядами открытыми и ничего не выражающими, тяжелыми, под стать кулакам. Никто из них, правда, не отказался от крохотных эмблем на воротниках: у кого-то были скрещены два, а то и три рога, двое могли похвастаться только одним рогом. Впрочем, раз им доверили участвовать в операции, особого значения это не имело. Мондалар торжественно приветствовал их, громогласно провозгласил благодарность храму за поддержку в таком опасном деле, и призвал к сотрудничеству и абсолютной поддержке со всех сторон. Затем он ушел, и Уно провел их по комнатам, в которых они собирались все делать. Двурогий — «Дедрик», хотя едва ли он снисходительно отнесся бы к человеку, осмелившемуся обратиться к нему по имени, — держался за спинами старших жрецов. Изредка Уно все же ощущал на себе его взгляд, но, когда пытался перехватить его, Дедрик смотрел куда угодно, но не на него. Ему только оставалось, что пожать плечами и продолжить заниматься своими делами. Жрецы еще раз проверили сети безопасности, укрепили их своими, особенными, и Эль только присвистнула от восторга. — Я хочу отправиться в храм на стажировку, Талуин, — негромко сказала она. — Что они делают, это просто… — Тебя так утомила тщета и суета, что ты хочешь посвятить месяцы и годы созданию бесконечно сложных матриц, чьей практической ценностью будет только их бесконечная сложность, на которую убиты месяцы и годы? — вежливо осведомился Уно. Эль только фыркнула недовольно. Несколько минут спустя Уно заметил, что она пыталась флиртовать с двумя жрецами помоложе. Небезуспешно — они улыбались и вполне охотно платили ей той же монетой. Еще полчаса спустя Эль негодовала, что, несмотря на все уловки и ухищрения, она не узнала ничего от этих чурбанов. — Как будто на них наложили обет неразглашения! — возмущалась она. — Возможно, — охотно соглашался Уно. — Либо им нечем с тобой делиться. Матрицы все те же, просто невероятно усложненные. Они всего лишь делают значительно более чувствительными внешние контуры и… — Он прищурился и изучил структуры, размещенные жрецами на узлах их собственных матриц, — и это что-то очень древнее, архаичное. Возможно, из времен первого храма. — Вроде тайной магии Вальдоров? — пробормотала Эль, почти не разжимая губ. — Кем там приходится Артрир императору? — напомнил ей Уно, тоже вполголоса. — Хитро. Эль кивнула головой и пошла к Альде. Уно остался стоять на пороге огромного помещения, расположенного неподалеку от морга. В нем уже были установлены два ложа, два сплетенных из металлических нитей шлема лежали в изголовьях; жрецы заканчивали проверку собственных матриц. Трехрогая жрица подошла к Уно и сказала, вежливо улыбнувшись: — Мы почти готовы, магистр. Вы можете отправляться с полдюжиной братьев и сестер за этим человеком. Мы как раз проведем последнюю проверку. — Благодарю вас, пресветлая сестра, — ответил Уно, оставшись стоять со сложенными на груди руками. — Вас что-то беспокоит? — спросила она, и голос ее звучал проникновенно, располагающе; Уно, пожалуй, мог бы сказать, если бы речь шла о враге: вкрадчиво. — Насколько мы будем успешны, мэтресса. Если у вас нашлось немного свободного времени и вы по своей сердечной щедрости решили посвятить их делу, над которым мы ломаем голову, вы могли заметить, что нам почти не удается восстановить, с кем общались жертвы — при условии, конечно, что нам вообще удалось установить их личности, с кем они общались в последние недели жизни. Либо это каждый раз были совершенно незначительные и бессмысленные знакомства, ведшие нас в очередной тупик. Насколько вообще даже такому ловкому типу удастся выцедить из тех полен, в которые были превращены жертвы, хоть какие крохи информации, которые помогут нам сдвинуться с места. — К сожалению, я не могу ничего сказать о трупах, магистр. Пресветлый Семирогий позволил нам ознакомиться с избранными отчетами, и даже этого было достаточно, чтобы понять, что преступление было совершено не только по светским законам, но и обращено против неба. Полностью разрушить личность — это… — Исключительная редкость в инквизиционной практике, Трехрогая, — поморщившись, завершил он ее слова. Не так, как желала она, но в любом случае о том же. — Поэтому я очень боюсь, что всех способностей Артрира все же не хватит. Но и выбора особенного у нас нет. Возможно, какая-нибудь случайность, или кто-то увидит или почувствует что-то подозрительное, или случайный донос. Но что-то подсказывает мне, что на такие случайности не следует рассчитывать. Трехрогая внимательно смотрела на него. Уно ответил ей прямым и бесхитростным взглядом и невесело улыбнулся. — Один из моих даров схож с благословенным проклятьем Семирогого, магистр, — чуть понизив голос, сказала она. — Возможность ощущать разветвления вероятностей. Мне невероятно далеко до его великого дара, но даже я со своими ничтожными способностями могу сказать, что подобные случайности очень редко являются волей Небес. — Если говорить о храме и его учении, Трехрогая, нам скорее бы следовало надеяться, что кто-то из окружения преступника совершит выбор, который и вернет ему расположение Небес. А нам даст возможность ступить на твердый путь, а не шагать по болотной зыби в кромешной тьме. Она задумчиво покачала головой. — Иногда же Небеса, прогневавшись, отводят заблуждающегося от последнего выбора, — медленно сказала она. — Иногда они открывают ищущему иные возможности. — На все их великая воля, — склонив голову, отозвался Уно. — Пора отправляться. Подъемный челнок был подготовлен к перевозке Артрира чуть ли не в первую очередь. Снаружи он не отличался ничем от многих других, разве что был больше привычного — тоже, впрочем, не исключительная редкость. Стены же его были толще обычного и укреплены инертными материалами, а поверх их обивкой, не способной гореть и превращаться в иные ткани, разве что благодаря огромным усилиям. Вряд ли бы Артрир обладал достаточными для этого силами, но Мондалар не хотел рисковать. В челноке было просторно двенадцати людям, отправившимся вниз, но подниматься предстояло полутора дюжинам, и один из них — помещенный в жесткий костюм Артрир. За утомительным, скучным, полностью лишенным каких бы то ни было впечатлений спуском следовало стремительное перемещение к тюрьме, краткие, четкие инструкции полковника Лоринн, путь по тусклым коридорам к камере, у которой неподвижно стояли стражники Артрира. Они недружелюбно осмотрели прибывших, и один обратился к Лоринн, явно и демонстративно игнорируя остальных: — Согласно вашим распоряжениям, узник готов к перемещению, мэтресса. Лоринн посмотрела на Уно. Тот кивнул и обернулся к трехрогому жрецу, который, наравне с ним, должен был обеспечить безопасность транспортировки. Они вдвоем вошли в камеру; Артрир стоял у стены, медленно сгибая и выпрямляя колени и локти, насколько кандалы позволяли ему. И он открыто наслаждался возможностью не сидеть, согнувшись, а стоять, а затем и идти, пусть на ногах его были кандалы, и едва ли они позволят делать шаги длиннее локтя. На запястьях и локтях Артрира тоже были кандальные браслеты, и они короткими совсем цепями в два звена были прикреплены к телу. Перчатки на руках, не позволявшие двигать пальцами, и маска, полностью лишавшая возможности видеть и значительно ограничивавшая слух, были неизменны. Тем не менее, Артрир безошибочно повернул голову к Уно и Трехрогому. — Дражайшие господа, неужели мы готовы вступить в это удивительное путешествие? — благодушно произнес он. — Вы знаете, что вас ждет, архус, — сказал вместо ответного приветствия Уно. — Вы знаете, что опыт или опыты, которыми вам предстоит заняться, могут кончиться очень печально для вашего душевного здоровья и даже жизни. Вам даруется последняя возможность отказаться от этого мероприятия. — И лишить себя такого исключительного развлечения? Увольте, я по-прежнему согласен, — широко улыбнулся Артрир. — Точно так же я еще раз уведомляю вас, что если по вашему умыслу опыты окажутся бесполезными либо даже вредными, если они введут нас в заблуждение либо направят по ложному пути, вы не просто вернетесь сюда. Условия вашего содержания значительно ухудшатся. Артрир хмыкнул: — Как будто есть куда. — Я не стал бы недооценивать изобретательность ваших тюремщиков, — кротко возразил Уно. Артрир скривился и опустил голову, признавая свое поражение. — Если ваша помощь окажется успешной, Артрир, — заговорил Трехрогий негромким, низким, мелодичным голосом, наполнившим камеру чем-то неосязаемо приятным, умиротворяющим, который, казалось, наполнил давно лишенную всяких цветов камеру нежными, теплыми красками, — это ни в коем случае не будет значить, что условия вашего заключения изменятся. Ни к лучшему, ни к худшему. Возможно, добавится развлечений в виде книг. — Одной в год? — иронично спросил Артрир. — Или двух. Может, лист бумаги и карандаш. И возможность писать на нем. Ваш приговор останется неизменным, тем более вы многократно показали, как пренебрежительно относитесь к правосудию. Так что и поэтому вы можете отказаться. — Ну что вы. Я сам себя не смогу уважать, если заберу свое слово. А учитывая, что мне придется провести бесконечно много времени исключительно в моем приятном обществе, я предпочел бы сохранить самоуважение. — Даже если книгами будут детские сказки? — усмехнулся Трехрогий. — Вы будете удивлены, любезный, как много из них можно почерпнуть в отсутствие иных способов развлечься. Или храм боится именно того, что я не только соглашусь, но и окажусь полезным? — Храм не боится, а рассчитывает именно на это, Артрир. — Трехрогий едва заметно поморщился и повернулся к Уно. — Пора в путь, магистр. Уно и жрец вышли из камеры, в нее по кивку Лоринн вошли два охранника и вывели Атрира. Ему предстояло идти самому — это было мучительно медленно, он ступал неуверенно, изредка морщась от боли; к приходу у него на ступнях должны были образоваться кровавые мозоли — он годами был лишен возможности ходить, кожа на ступнях утратила всю грубость и болезненно истончилась. Охранники уже на полпути предлагали понести его, но он в раздражении отказывался. В повозке Артрир переводил дыхание, слизывал пот, собиравшийся над губой, но казался невероятно довольным. И он совершенно не желал говорить ни о чем, не обращался с привычными Уно насмешливыми вопросами, не высказывал ядовитых наблюдений или чего-то подобного. Только в челноке он сказал: — Жутко неудобная обувь. Отвратительная сермяга, несчастные швеи, шившие эту робу. И в челноке воцарилось душное, утомительное молчание. Только когда он остановился, и снаружи сообщили, что выход готов, охранники Артрира, словно обрадовавшись возможности не молчать более, вскочили и начали рявкать на него, чтобы пошевеливался. По воле ли небес, благодаря ли ловкости рулевого, но седьмой круг словно ждал прибытия Артрира: челнок прибыл точно к тому месту, где их ждала группа, обеспечивавшая безопасность на пути в прокуратуру. Площадка была пуста, ее предусмотрительно оцепили с огромным запасом, чтобы ничьи любопытные глаза не видели ничего необычного. Затем несколько совершенно одинаковых самодвижущихся повозок тремя группами направились разными путями к зданию прокуратуры: трехрогий жрец, кому Уно безмолвно отдал власть на время подъема, достал из кармана три одинаковых шарика, черный, белый и с разноцветными гранями, завязал их в платке, немного потряс и, глядя вверх, достал один. Глянул: белый, — и приказал отвести Артрира к повозкам, чьим водителям за несколько минут до этого были вручены такие кубики. Сам он поехал в кортеже, водителям из которого достались черные. Уно отправился к кортежу, водители которого разглядывали кубики с разноцветными гранями. Уно и трехрогий прибыли почти одновременно. Они остались во дворе, поджидая кортеж с Артриром. Тот не заставил себя ждать, и двухрогая жрица, управлявшая головной повозкой, коротко кивнула: все в порядке. Через полдня должны были вернуться офицеры, чьей задачей было следить за любыми подозрительными знаками, за тем, стало ли известно кому угодно, кто именно был доставлен на седьмой круг, послужило ли это поводом к сомнительным высказываниям. Пока же следовало заняться Артриром и подготовкой к первому опыту. Уно, трехрогий и два других жреца молча шли по длинным коридорам. — Умышленно ли в здании осталось так мало людей, магистр? — спросил двурогий жрец — не Дедрик, тот молчал все время, даже с храмовыми братьями и сестрами обменивался не словами, а жестами. — Нет. Это крыло используется для самых разных исследований и опытов. В более узких коридорах народа бывает полно, когда исследование было удачным. Или наоборот. — Уно усмехнулся. — Тогда туда набивается врачей, санитаров, безопасников, кого угодно. Когда все тихо, это значит, что работы идут по плану. Двухрогий понятливо кивнул и локтем толкнул Дедрика, мол, как и у нас. Тот негромко хмыкнул и кивнул. По большому счету, когда речь шла о том, где именно проводить те опыты, о которых давно и, в конце концов, успешно просил Уно, храм пытался забрать их себе. Мондалар долго сражался за право проводить их, и именно постоянная необходимость проводить самые разные, в том числе смертельно опасные исследования на седьмом круге, маниакальное отношение прокуратуры к безопасности соседних помещений и постоянное их усиление стали самым весомым доводом. Храм не занимался ничем подобным, что взрывалось бы, распространяло яд или какую-либо иную материальную угрозу, его интересовала немного иная безопасность, и для того, чтобы дополнить ею уже подготовленные помещения, достаточно было шести жрецов и нескольких часов работы. Даже Финниан Артрир оценил это. Когда Уно вошел в огромный зал с двумя ложами, он, сидевший на стуле, прикованный к нему, с охранниками по обе стороны, все еще в маске, повернул голову к нему и произнес хрипловатым голосом человека с пересохшей гортанью: — Я смотрю, вы подготовились к прибытию толп воинствующих фанатиков, магистр. — Очень надеюсь, что мы не недооценили вас, архус. Выпьете воды? — Предпочел бы вина. Но и вода пойдет. Альде взял бутылку с водой и протянул ее охраннику. Другой взял стакан. Уно стоял у изголовья ложа, ближайшего к Артриру. — Я распорядился принести последний труп. Мы предполагаем, что это женщина двадцати-двадцати двух лет от роду. Возможно, урожденная вальдоранка, обитательница Высокого города либо Вальдери. Вполне возможно, образованная достаточно, чтобы жаждать большего, — неторопливо говорил он, глядя перед собой и держа руки сложенными на груди. — Мы подготовили приборы из вещей, конфискованных в свое время у вас. Воспользоваться ими у нас не получилось, понять, как они работают, — с большим трудом. Если это утешит вас, архус. — Да как сказать. Получилось бы, получили бы инквизитора с жареным мозгом. С одной стороны, приятное блюдо, с другой, никогда не любил, когда без спросу берут мои вещи. Но тут уж не повыбираешь. Голос Артрира звучал мягче, бодрее. Один из охранников стоял за его спиной. Уно велел ему снять маску. — Полностью? — мрачно спросил тот. Уно помедлил, изучая Артрира: тот не скрывал интереса, с которым ждал его ответа. — На ваше усмотрение, — бросил Уно. Охранник с видимой неохотой расстегнул ремни под подбородком Артрира и на его шее. Глазницы Артрира по-прежнему были скрыты под уплотнениями из черной ткани и кожи, он с наслаждением поводил подбородком, пытался о плечо почесать то правое, то левое ухо; по его телу пробегала дрожь, он пытался тряхнуть головой, чтобы немного встрепать плотно слипшиеся волосы и блаженно выдыхал. Свет в зале был очень ярким; Уно распорядился приглушить его. — Давайте уже приступим, Уно, — недовольно сказал Артрир. — Иначе я обнаглею до такой степени, что потребую ужин из трех смен блюд. По кивку Уно его подвели к ложу. Охранники, обмениваясь недовольными взглядами, сняли с Артрира перчатки. Он ощупал шлем из проволоки, помолчал немного и сказал: — Его нужно подправить. Я изменился, он изменился. И настроить на тело. Его скоро принесут? Кожа на руках Артрира тоже имела нездоровый синюшный оттенок. Он двигал пальцами неуверенно, изредка отдергивая руку, словно от чего-то горячего. После нескольких минут обследования он надел шлем на голову, застыл, снова снял и попросил Уно изменить несколько плетений. Тот подозвал Эль. Артрир объяснил, что именно следовало сделать, затем еще раз примерил шлем и сказал, что должен скорректировать матрицу. Уно снова велел Эль выполнить все то, что считал необходимым Артрир. И снова примерка и еще одна коррекция. Время от времени Уно глядел в сторону трехрогой жрицы: та сидела у дальней стены и внимательно следила за Артриром. На вопросительный взгляд Уно она кивала: все в порядке. Затем Артрир наощупь изучал труп женщины. — Хотите ли, чтобы вам сняли маску? — спросил Уно. Артрир замер в раздражении. — Не сейчас, — бросил он и снова вернулся к ощупыванию трупа. Эль снова подправляла шлем, Артрир менял матрицы, примерял тот, который предстояло надеть ему, проверял связь между ними. Жрецы, стоявшие рядом с Уно, смотрели на труп с плохо скрываемым негодованием, обращенным против людей, столь бесцеремонно обошедшимися с чужой жизнью. На Артрира они смотрели с подобными чувствами, отчего Уно и его коллеги с трудом сдерживали улыбки. Наконец Артрир потребовал, чтобы его избавили от маски. — Нужно осмотреть ложа, — сухо пояснил он. — Я могу повязать вам платок на глаза, пока вы привыкнете к свету, — вежливо предложил Уно. — Проще избавиться от светильников, — желчно ответил ему Артрир. — Не для нас, архус. — Снимайте уже, я достаточно освоился, — нетерпеливо воскликнул Артрир. Уно велел оставить восемь светильников; один охранник схватил Артира за шею, другой, поколебавшись, снял маску. Артрир зажмурился, начал моргать, затряс головой и попытался спрятать лицо на плече. Когда он повернулся к Уно, тот непроизвольно отступил на несколько шагов назад. Артрир открыл глаза и слепо повел ими по залу — они были выцветшими до такой степени, что казались белыми. У него явно не получалось управлять ими, как до этого он управлял иным, магическим зрением, это было понятно присутствовавшим, но вид его, взгляд все равно вселял в них страх. Артрир перевел взгляд на ложа. — Отвратительная работа. Вы, я так понимаю, куда больше боялись за целостность здания, чем за успех опыта, да? — ядовито спросил он. — Не то чтобы это сложно было понять. Артрир обреченно вздохнул. Обведя ложа взглядом, на глазах становившимся все более уверенным, он сказал: — Пора приступать. Меня следует приковать к ложу, как, собственно, привычны мои уважаемые приятели. Звуковая изоляция, надеюсь, тоже в порядке? Все же рекомендую заткнуть уши чем-то вроде ваты. Я могу орать очень громко. — Мы выставим защитные щиты, — пообещал Уно. — Самонадеянно, — дернув плечами, отметил Артрир. — Впрочем, ваше право. Поднимите меня. Охранники опасливо глянули на Уно, но безропотно подчинились Артриру.