Враг коленопреклоненный

Одним из писем, дожидавшихся Константа ранним утром было написанное на плотной бумаге с храмовым гербом и водяными знаками и подписанное Семирогим собственноручно. Оно было неожиданно пухлым, наверное, состояло из нескольких листов, что предполагало значительный его объем; Констант опасливо смотрел на него, словно сама бумага, а помимо нее чернила, а вдобавок к ним еще и слова содержат некое проклятье, против которого окажется бессильной вся родовая магия Вальдоров. В конце концов, их сила ограничена только Небесами, они же выбрали себе в любимцы не столько их, сколько храмовых жрецов. Так, по крайней мере, утверждали жрецы, в этом не доводилось сомневаться никому, в том числе и Вальдорам. Повинуясь приказу, Мира Хильденот уже через несколько мгновений спустя входила в кабинет и кланялась Константу. — Семирогий прислал это письмо, — негромко сказал Констант, глазами указывая на сложенный втрое и все еще запечатанный сверток. Мира покосилась на стол. — Его гонец принес почту самым ранним утром. Меня здесь еще не было, — подтвердила она. — Мои помощники приняли почту, и гонец требовал, чтобы именно это письмо было передано вашему величеству первым делом. Это был четырехрогий жрец, если ваше величество простит меня за неподобающее многословие. Констант не понимал, что именно Мира хотела сказать ему. Сам он имел дело только с высшими жрецами, за советами, если решал, что нуждается в них, или объяснениями обращался напрямую к Семирогому; подозревал, что для жреца с четырьмя рогами выполнять обязанности гонца — не самое почетное занятие, и должно случиться нечто грандиозное, либо Семирогий должен был считать именно так, чтобы обязать среднего жреца отнести письмо. Пусть императору, но к храмовым посланникам в императорском дворце в любом случае относились с особенным почтением. — Стремление вашего величества действовать, не глядя наверх слишком часто, вызывает восхищение у некоторых и настороженность у иных, — медленно продолжила Мира, внимательно следя за Константом. Высказываться слишком туманно было опасно — он мог не понять, высказываться слишком прямо опасно вдвойне: Констант мог расценить это как сомнение в собственных способностях, и что было приемлемо для подростка, коронованный Вальдор мог расценить совершенно иначе и был бы полностью в своем праве. Констант склонил голову, поощряюще глядя на нее, и Мира осторожно продолжила: — Власть императора велика, но не безгранична, он — вы — нуждаетесь в помощи, в верных и исполнительных помощниках, но некоторые могут переоценивать свою значительность и влияние на вас. — Называть Семирогого верным и исполнительным помощником несколько самонадеянно, мэтресса Хильденот, — усмехнулся Констант. — Более того, прозвучу неблагодарным, но пока он не особенно помогал мне. Не препятствовал слишком сильно, но все же его куда больше интересуют дела небесные, а не то, что происходит ниже первого неба. Она сдержанно улыбнулась и склонила голову, благодаря его за доверие. — По крайней мере, я хотел бы верить в то, что его желание вмешиваться в дела империи куда меньше, чем предполагают люди, с сомнением глядящие на желание по многим вопросам обращаться за мнением именно к нему, — задумчиво говорил Констант, постукивая пальцами по столу в значительном удалении от стопки писем. — С другой стороны, я могу упомнить только один разговор и как-то связанные с ним события, способные настолько взволновать Семирогого, что он счел возможным разразиться таким многословным проклятием. Мира нахмурилась. — Я не читал его еще, Мира, — пояснил Констант, складывая на груди руки устремляя на нее пристальный, изучающий, тяжелый взгляд. — Лучше скажите, что за отношения связывают главного имперского прокурора и Семирогого. Она непроизвольно выпрямилась, едва заметно побледнела. — Мэтр Мондалар не без гордости называет себя учеником Семирогого, ваше величество, — осторожно заговорила она. Сердце ее начало биться чаще; с одной стороны, Мира не ощущала угрозы в позе и словах Константа, с другой, могла представить, что ее слова повиснут над ее головой многопудовой плитой. У нее нехорошо заныл затылок. — Их связывают давние и близкие отношения. Если ваше величество позволит мне некоторую дерзость, я осмелюсь заметить, что это не приятельские отношения, что не делает их менее близкими и тесными. Семирогий с одобрением относился к расширению полномочий прокуратуры, даже позволил некоторым перейти из прямого подчинения храма к ней, при условии, разумеется, что мэтр Мондалар останется преданным ему. Это может измениться, если тиара с семью рогами возляжет на другую голову. — Преданность Мондалара, вы хотите сказать? — Возможно. Или отношение к полномочиям прокуратуры в делах, ранее находившихся в безоговорочном ведении храма. — Иными словами, если я говорил с ним, об этом скорее всего уже знает Семирогий, — задумчиво отметил Констант и процедил, сцепив зубы: — Хорошо. Я полагаю, вы не распространяетесь о моих привычках по отношению к корреспонденции. — Ваше величество! — негодующе воскликнула Мира. Она выглядела заметно уязвленной — она была глубоко оскорблена. Констант улыбнулся широко и озорно, по-мальчишечьи. — Я не сомневался, — успокаивающе произнес он и задержал руку поверх стопки с конвертами. Затем, лукаво глядя на Миру, взял канцелярский нож и осторожно выдвинул нижние письма из-под самого верхнего. Оно осталось висеть в воздухе. Констант пододвинул под него записную книжку и шумно выдохнул. Письмо лежало на книжке, и постороннему человеку — Мире в том числе — незаметно было никакой разницы в том, на какой высоте оно находилось раньше или сейчас. Констант торжествующе посмотрел на нее и величественно кивнул: — Спрашивайте. — Считаете ли вы на самом деле, что Семирогий осмелился снабдить письмо некими заклинаниями, которые бы уведомили его, что вы прочли его письмо? — спросила она, хмурясь. Это было дерзостью, которая могла бы стоить благосклонности любого вышестоящего знакомого; разумеется, в случае с самоуправством Семирогого глупо было ожидать полного охлаждения отношений, храм был слишком важен для Вальдоров и всегда играл далеко не последнюю роль в утверждении их власти. Но и само допущение о возможности такого недостойного поведения со стороны жрецов — главнейшего из них — тенью опускалось на доверие и почтение, существовавшие между ними. — Нет, заклинаниями — нет. — Констант покачал головой и пододвинул к себе конверт, лежавший сверху в стопке извлеченных из-под послания Семирогого. — Но тогда как? — изумилась Мира. — Храму служат не только искусные колдуны, — задумчиво ответил Констант. — Храму подвластно не только обычное колдовство. Вернее, то, чем пользуется Семирогий, к обычному колдовству мало относится. Она недоуменно смотрела на него. — Благодать Семи Небес все-таки существует не только в легендах, распускаемых храмом, — негромко произнес он, приняв серьезный вид. — Он, кажется, может с ней управиться. Я, кажется, тоже. Не очень скромно с его стороны предполагать, что он обладает исключительным знанием. Мира отступила на несколько шагов и низко поклонилась ему. Выпрямившись, она старательно смотрела куда угодно, но не на Константа. Он же отпустил ее взмахом руки и принялся читать письма. Следующие встречи Константа были с адмиралами и высшими военными инженерами, шедшие за ними — с высшими чинами казначейства. При первых встречах Констант был оставлен разбираться с ними самостоятельно: Эмиран поинтересовался, важно ли его присутствие, получил легкомысленное «нет, нисколько» и счел возможным уединиться с некоторыми из советников. Идеи Константа о необходимости показать величие и мощь армии и флота Вальдорана при новом императоре были вяло поддержаны придворными, хотя много было голосов, заявлявших, что против империи потому считается уместным так много и часто выступать, что его военная мощь так открыто является миру. Эти шепотки раздавались повсюду и не были тайной для Эмирана; их исправно доносили ему не только приятели — Лионель Адельхард был единственным, кто заявил, что, если казначейство вдруг восстанет против намерений императора, он лично обеспечит поддержку императорской казны как финансами, так и людьми, Тиэм же, напротив, сообщал о недовольных репликах, что мирный и просвещенный Вальдоран превращается-де в военные баронства похлеще горных кланов в каких-нибудь Ингорских княжествах. Эмиран отослал записку Иде с просьбой сообщить, сможет ли она разнюхать что-нибудь о наиболее громких противниках Константа и во сколько ему обойдется особенно ядовитый фельетон, обращенный как раз против благолепных миролюбивых настроений. Советники соглашались с отчетливо высказанным желанием Эмирана поддерживать Константа, но осторожничали — это как раз казалось весьма утешительным ему: осторожничанье в большинстве случаев было всего лишь позой, и человек, в ней находившийся, забывал об этой необходимости, когда ему прямо или околично показывали его личную выгоду. А на этот счет и думать особенно не нужно было: если решить о производстве нескольких звеньев дирижаблей в соответствии с уже разработанными образцами, это будет значить увеличение производства на заводах, и во всех из них советники имели свою долю. Обслуживание, подготовка экипажей, ремонт и прочее — императорская казна щедро заботилась обо всем этом. Возведение взлетных площадок, дополнительных станций, подходивших новым, более крупным дирижаблям — и это предстояло концессировать. У Константа и Эмирана было несколько минут, чтобы узнать о результатах друг друга; Констант восторгался новыми машинами и порывался в деталях рассказать о том, как высоко и далеко они способны передвигаться, сколько людей и техники могут перемещать — Эмиран вынужден был его одергивать, потому что восторги его, понятные, по большому счету: ну какой подросток не приходит в восхищение от новой игрушки, особенно представленной ему как нечто уникальное, невероятное, самое-пресамое, — но за этими восторгами он оказывался совершенно беспомощен, когда чиновники казначейства, наверняка уже подготовленные и вооруженные самыми разными аргументами «против» выступят против. Эмирану даже казалось некоторое время, что он переусердствовал с предупреждениями: Констант был полон жажды деятельности в начале их краткой встречи, он был мрачен и решителен в ее конце. Чиновники были встречены сухим его приветствием и выжидающими взглядами. Эмиран деликатно откашлялся и завязал разговор о вещах, далеко лежавших от будущей темы разговора: прибывшие ко двору подарки с дальних рудников, возвращение счетных комиссий и их отчеты о некоторых имперских предприятиях, удачно для Вальдорана разрешенная тяжба о земле вокруг портового города, прибыль от транспорта по реке — одно из предприятий, которое затеял еще их с Арианом отец, но оказался в состоянии воплотить только Ариан, вроде и все понимали необходимость углубить и упрочнить речное русло, но никто не брался, все ссылались на сложности и затратность. А гляди-ка, не только получилось, но и прибыль начало приносить. Констант после нескольких мрачных взглядов в его сторону одумался и вступил в разговор, оказался в состоянии поддерживать его, показывая пусть не полную свою осведомленность, но то, что знал обо всем помаленьку. И чиновники перестали обмениваться тревожными взглядами, позволили себе сдержанные улыбки, а самая смелая из них (дальняя родственница Лионеля, поддерживавшая с ним тесную связь) даже сделала комплимент уму и осведомленности Константа. Тот только хмыкнул, и отвечать за него пришлось Эмирану. Приятная беседа в начале встречи не особенно помогла. Констант хотел направить больше денег на нужды армии, но советники в один голос убеждали его в полной невозможности сделать это. Эмиран предлагал размещать третичные заказы на частных заводах на условиях участия в дальнейших инициативах короны, но тут восставал уже Констант, требовавший, чтобы как можно меньше происходило помимо прямого участия империи, указывая на необходимость держать все эти разработки в как можно большей тайне, не без основания опасаясь, что любопытных носов, способных продать это куда-то за границу, на частных заводах, не связанных особыми договорами с короной, будет опасно много. Чиновники находили подобные требования невозможным и крайне обременительными для императорской казны, на предложение же распорядиться личными средствами Вальдоров яростно протестовали. Боялись оказаться выкинутыми из затеи, которая могла оказаться выгодной, подозревал Эмиран. Констант вполне не подозревал ничего, он просто злился. Он-то уже представлял, как нарекает имена нескольким совершенно невероятным дирижаблям, или кораблям, или поездам или чему угодно еще — и его мечта отдалялась от него так далеко, что и не разглядеть ее. Много позже Констант, Эмиран, Лионель Адельхард, Офент Растан и Фрея Дездар пили кофе на террасе дворца, находившейся в самом конце длинной боковой галереи; терраса была окружена густыми зарослями роз, но даже и без них увидеть, кто именно находился на ней, было очень сложно. Лакеи держались в почтительном отдалении, Фрея обнюхивала розы, время от время издавая тихие восторженные восклицания. Констант молчал и хмурился, в нем угрюмо кипела и не собиралась стихать злость. Эмиран с его позволения рассказывал Лионелю, что именно приводили в качестве аргумента финансисты, и тот либо кивал, либо вдавался в пространные и немного запутанные объяснения, отчего он предпочитает согласиться с ними, а не безоговорочно поддержать корону. Лакей быстрым шепотом доложил Эмирану о прибытии Рисанны Адельгаст, родственницы Лионеля и высшего чиновника казначейства. Констант расслышал и буркнул, что сыт по горло отнекиваниями казначеев, чтобы и дальше их терпеть. Эмиран закатил глаза, велел лакею провести Рисанну и негромко заметил, что уж кто-кто, а обитатели казначейской палаты преуспели в игре в две руки: одной отбирают, а второй раздают. — Очень распространенная игра, светлейший, — охотно подтвердил Константу Лионель. — А в казначействе либо ты особенно в ней ловок, либо ищешь возможность прокормиться где-нибудь в другом месте. Рисанна Адельгаст низко поклонилась Константу и приветствовала остальных. Затем она долго каялась в том, что не могла поддержать всех начинаний императора, хотя никто из присутствовавших на том собрании не сомневался в необходимости изменений в армейской деятельности, таких либо подобных тем, о которых он говорил. Констант нашел в себе достаточно самообладания, чтобы не начать нетерпеливо ёрзать; он бросал мрачные и изредка кровожадные взгляды на Эмирана, но все же мог выдавить из себя невнятный ответ: он, мол, понимает государственную необходимость и согласен, что значительные мероприятия ни в коем случае не стоит принимать поспешно. Ему согласно покивали, Эмиран глубокомысленно отметил, что в детальном изучении потребностей страны непременно должны участвовать самые разные эксперты, в том числе и финансисты, и после его слов Рисанна Адельгаст закивала особенно энергично; ее дальний родственник, Лионель Адельхард, сдерживал смешок настолько усердно, что поперхнулся им и закашлялся. Она свирепо посмотрела на него, но Фрея уже хлопала его по спине. — На каком этапе должны участвовать финансисты? — глухо спросил Констант, вроде как у Эмирана. — Учитывая их желание поучаствовать во всем, с самого начала, — ответил Эмиран, поглядев на Адельгаст и усмехнувшись. — «Должны», впрочем, выражают их желание в значительной мере и не всегда совпадают с действительным положением. — Стремление видеть, как в нашей стране осуществляются огромные планы, не может удержать меня от желания видеть казну наполненной на случай всяких непредвиденных обстоятельств, пресветлый князь, — подавшись вперед, прошипела Адельгаст. — Но разве она не полна? — хмуро спросил Констант. — Разве мне не рассказывали о том, что финансы империи находятся в удовлетворительном состоянии? — Все зависит от размаха планов, ваше величество, — взяв себя в руки, ответила ему Адельхард. — Если позволите вопрос, мэтресса. — Констант прикусил губу, изображая задумчивость. — Что обременительнее для казны — возведение нескольких крупных военных передвижных объектов или война? Его слова были произнесены спокойным голосом, и взгляд был безмятежным, но присутствовавшие поежились — или их самообладание было хорошо настолько, что они смогли сдержать непроизвольную дрожь. — Нет никаких подтверждений о желании кого бы то ни было вступать в войну с Вальдораном, Констант. Мы слишком сильный противник, — возразил Эмиран. — И, если судить по намерениям правящих Вальдоров, станем еще более сильным противником! — воскликнул Адельхард. Констант косо посмотрел на него. — Именно поэтому я не могу вспомнить ни одной области из приграничных, в которых бы было спокойно, — огрызнулся он. — Сегодняшние сводки, например. Этиресс — несколько стычек с неплохо вооруженными бандами, порт Сильта — попытка ареста контрабандистского судна, две жертвы, на прошлой неделе была опасность крупного вторжения в Амирене, которую предотвратили только значительными усилиями. Каждый раз разведка предполагала активные действия из-за границы если не властей, то неких близких к властным групп. — Это не особенно отличается от нормального состояния на границе, Констант, — возразил Эмиран. — Отец часто пытался разрешить проблему, присоединив неспокойную провинцию и насадив там нашу власть. Получалось с разными результатами, иногда лучше, иногда хуже. Границы, оказывавшиеся внутренними, успокаивались, напряжение переносилось на иные земли, но фокус смещался и оказывалось возможно справиться с ним куда меньшими усилиями. Он указал еще на то, что провинции, становясь внутренними, менялись не сразу и небыстро, требовалась кропотливая работа и многие усилия не только по созданию властей, соответствовавших общеимперским, или по переделке уже существовавших, но и укреплению военных и полицейских сил. Присяга — хорошо, но действовало не всегда, приходилось терпеливо внедрять еще и разведку. Действия храма тоже были на руку Вальдорам, но требовали своей мзды и плоды приносили очень нескоро. При этом сложно было пребывать в уверенности, что все, что делали верные короне люди, не окажется всуе и что первый же призыв из-за границы поддержать былых земляков не будет подхвачен многочисленными глотками не только словом, но и делом. — Иными словами, сейчас мы только и можем, что требовать от храма возносить мольбы небесам всемеро усерднее, а сами безнадежно смотреть на новые и старые границы, — подытожил Констант. На это присутствующие разразились заверениями, что все далеко не так безнадежно. Приводились примеры провинций, безоговорочно преданных короне — не в последнюю очередь потому, что именно подчинение сильному центру и помощь из него позволили выбраться из нищеты. Констант упрямо возражал, и ему приводили другие примеры, называли имена, рассказывали о песнях, вполне искренне восхвалявших Вальдоров. Фрея даже потребовала принести ей гитару, чтобы напеть самые приятные и красивые. — Но в таком случае почему возможны все эти набеги из-за границы? У них есть ведь осведомители здесь, знающие тайные и безопасные тропы, потому что стычки все как одна случались куда глубже, чем даже десять верст от границы, — упрямился Констант. — И я не говорю о контрабанде. Пошлины с большинством соседних стран невелики, но все равно они назойливо лезут. Рисанна Адельгаст набрала было воздуха в легкие, чтобы попытаться и объяснить ему, что это так не работает, но ее удержал запрещающий взгляд Эмирана: кому, как не ему, знать, что упрямившегося Константа сложно, почти невозможно переубедить. — Власти и храм заботятся об этом, ваше величество, — успокаивающе произнес он. — Это непросто, нужно не только воспитать верных правителей, но и приучить народ к тому, что храм обладает истинным знанием, а через это уже внушить им важность подчинения нашей короне. Это требует времени. — Вообще это не очень просто, — заметила Фрея. — Требовать верности короне, о которой они знают только, как она выглядит поверх их обычного герба. Или поверх алтаря в нововозведенном храме. Для того, чтобы успокоить беспокойную провинцию и подчинить ее, нужно нечто большее. — Они отлично знают, кто именно правит ими, мэтресса Дездар, — недовольно заметил Адельхард. — В большинстве своем они приносили присягу еще Ариану Вальдору, а теперь — его сыну Константу. — Но они не видели никого из них! Только портреты. Мало кто из Вальдоров соглашался проводить время где угодно, помимо Высокого города. Я не говорю, что это необходимость, или что-то такое, но сама возможность лично поговорить с Вальдором может изменить куда больше, чем бесконечные молитвы в храме и всевозможные торговые льготы. — Если ты предлагаешь императору посетить новые провинции Вальдорана, то я, гвардия, разведка, армия и кто угодно еще категорически против, Фрея. Император носит корону всего ничего времени, он прошел сложнейший ритуал, обрел магию в слишком юном возрасте, чтобы быть готовым вместить и освоить ее, и путешествовать на значительные расстояния от храма с главным алтарем — это безрассудство и самоубийство, не только для него, но и для Вальдорана! — вскипел Эмиран. Констант молчал и внимательно следил за спором, завязавшимся между Фреей, Растаном и Эмираном. Последний не отрицал возможности для Константа когда-нибудь совершить нечто подобное, признавал, что Ариан готов был к этому, хотя первые его поездки заканчивались в пределах тени от Высокого города — считай в границах Вальдери, а более длительное путешествие помешала совершить болезнь. Но: магия, к которой непросто сжиться, неспокойная обстановка в областях, о которых в первую очередь говорила Фрея, и многое, многое другое. — Но это можешь сделать ты, — сказал внезапно Констант. — Что именно? — опешил Эмиран. — Отправиться в такую поездку. Не на полгода, разумеется. Но некоторые земли стоят особенно пристального внимания. Ты можешь таким образом создать свиту, чтобы в нее входили… ну, инженеры, финансисты, военные, разумеется. И там… — Констант потер нос. — Особенно где заводы. Провести встречи, поддержать, убедить. И так далее. — Никогда не думал, что желание избавиться от меня столь велико в вас, ваше величество, — желчно произнес Эмиран. Он хотел сказать куда больше и куда менее вежливо, но молчал — сцепив зубы и впиваясь ногтями в ладони. — Ты ведь не завтра отправляешься, дядя, — поморщившись, ответил Констант. — Едва ли на организацию твоей поездки уйдет меньше времени, чем на выделение кредитов для обновления граничных сооружений. И спланировать ее можно таким образом, чтобы она заняла немного времени. Несколько дней, например. По лицам присутствовавших проскользнула тень снисходительной улыбки. Если поездка все-таки будет подготовлена и совершится, то рассчитывать следует на несколько недель, и хорошо если она не растянется на месяцы: отдавать считанные дни на важнейшее внутриимперское предприятие крайне неосмотрительно, необходимо дать достаточно времени всевозможным советникам раззнакомиться с нужными людьми, добиться подписания разнообразнейших соглашений, экспертам — изучить состояние дел, и прочая, прочая. Наверное, неплохо, что именно Эмиран будет совершать поездку, его ловкости должно хватить на исполнение самых разных задач, которые еще предстояло сформулировать. Еще немного времени Констант молча следил за Эмираном и Рисанной Адельгаст, оживленно обсуждавшими, как половчее убедить финансовый совет в необходимости увеличения расходов. Он не понимал большую часть, имена, на которые они ссылались, не говорили ничего, аргументы, которые они приводили в качестве возможных и даже наиболее вероятных от каждого из упомянутых лиц, казались ему неожиданными, а иногда и вовсе глупыми, но только до того, как Адельгаст начинала вываливать на Эмирана детали. Самым же сложным было смириться с осознанием ограниченности своей власти. Выдающиеся идеи — отлично, планы — замечательно, но до их осуществления может пройти не один год, если не десятилетие; слова Рисанны, что расходы на учения, на которых настаивает Констант, совсем невелики, согласовать их будет куда проще, чем можно предположить. Перед ужином Констант велел Эмирану сопровождать его в картографическую комнату. То ли для того, чтобы лишний раз проверить собственную власть над границами, то ли чтобы уединиться ото всех, Эмиран не мог разглядеть в его поведении никаких подсказок. В подъемнике Констант молчал, задумчиво глядя перед собой, и не проронил ни слова, шагая к комнате. У дверей бросил коротко охране: «Ждать здесь». Двери медленно раскрылись, еще когда он подходил к ним, Эмиран уже не удивлялся этому; Констант поглядел на потолок зачем-то и нахмурился. Вопреки ожиданиям, он пошел не к столу с макетом империи, а к глобусу, взял в пригоршню несколько булавок и воткнул одну далеко за пределами Вальдери — провинции вокруг Высокого города. — Здесь — завод, на котором почти готовы дирижабли нового поколения, — задумчиво говорил он. — Первые несколько полетов — в любом случае испытательные, дирижабли хороши, адмиралы жаждут получить их уже сегодня, а лучше вчера. Высота их полета такова, что их можно будет отчетливо разглядеть даже из моего дворца. Нужно ли отправить туда кого-то из… Он перевел взгляд на Эмирана — тот мстительно молчал, только поклонился, всем видом своим демонстрируя почтительность. Констант нахмурился и продолжил втыкать булавки: за пределами Вальдорана, в городах с крупными военными гарнизонами, немного поближе — там были расположены наблюдательные и сигнальные посты. Он немного повернул глобус и щелкнул пальцами. Ближайшая лампа засветила ярче, и тень от макета Высокого города упала на некоторые из булавок. — Поездку должен совершать Вальдор, — негромко начал Констант. — Не кто-то из далеких, ничем не примечательных родственников, а ближайший, следующий за императором. Либо сам император. — Я по-прежнему не вижу особенной необходимости в ней, ваше величество, — вежливо ответил Эмиран, складывая руки на груди. Констант хмыкнул и чуть повернул к нему глобус, похлопал по полюсу, и по границам империи побежали искры, земли Вальдорана засветились тусклым, затем окрасились разными цветами. — Где цвет ярче, оттуда приходит больше сообщений о беспокойствах. Я опираюсь не на родовую магию, а всего лишь на сообщения разведки. Военной в том числе. Сведения известны тебе, — ответил он Эмирану. Земли Вальдорана светились тусклым вокруг Высокого города, ближе к сухопутным границам их цвет становился ярче, и узкие морские границы светились очень заметно. — Мы без чрезмерных споров согласились, что само известие о подготовке твоей поездке способно изменить настроения. Если в эти земли отправятся близкие тебе и мне люди, если они будут говорить напрямую от меня и тебя, это произведет куда более приятное впечатление, чем жалкие письма, сколь угодно хорошо составленные, даже написанные мной лично. — Констант тяжело вздохнул. — Я прошу тебя принять на себя это бремя, дядя. Эмиран мрачно посмотрел на него и скрипнул зубами. — Такие решения не принимаются внезапно, ваше величество, — процедил он. — До такой степени внезапно, что у меня не находится времени на подготовку достойного ответа, даже если я согласен с необходимостью такой поездки и с тем, что именно я должен ее совершать. — Я обязательно сам предприму нечто подобное. Немного позже, — тут же оговорился Констант. — Но сейчас я не могу оставить мои занятия и… — он замешался и добавил менее уверенно: — Прочие дела. — Говорим ли мы о делах, только опосредованно связанных с нуждами империи? — вкрадчиво поинтересовался Эмиран. Пришла очередь Константа скрипеть зубами. — Можно сказать и так, — огрызнулся он и обошел глобус. Он очень не хотел признаваться о внезапном интересе к дальнему родственнику, о котором узнал совсем недавно, о надеждах, которые возлагал на него, о подозрении, что к суровейшим условиям содержания, полному его уединению мог приложить руку Эмиран — не могло быть, чтобы человека, являвшегося кровным родственником императора, прятали в тюрьму и так тщательно скрывали его существование без ведома кого-то из Вальдоров. Эмиран же думал о чем-то совершено ином. Он даже готов был простить Хельме упорное молчание о цели ночной вылазки, которую она планировала. Он был уверен, что рано или поздно — хотя последнее было недопустимо для его самолюбия — узнает, свершилось ли то, о чем уже которую неделю мечтала и очень виртуозно намекала Видда Петри. Пора бы уже открыто носить не только броши и серьги, подаренные императором, но и хвастаться подарками куда более интимными — или щедрыми, не без насмешки думал он, лениво и не без иронии оправдывая это невинностью и неопытностью племянника, его нерешительностью, робостью, вполне объяснимыми, пусть вызывающими умиленное недоумение у человек несравненно более опытного, знающего нравы театральной публики и самой Видды не понаслышке. Так что Эмиран вполне снисходительно принимал отмалчивания Константа и его неопределенные ответы, сам же прикидывал, как подобраться к Иде, чтобы она выложила ему как можно больше об успехах Видды, или — может быть, имело смысл добыть сведения непосредственно от нее. Впрочем, он подчеркнуто не замечал нежелания Константа что-либо рассказывать, вообще давать более-менее развернутые ответы на вопросы о планах на вечер, а упрямо переводил разговор на новые представления в том или ином театре. Иными словами, Констант злился все больше, Эмиран, напротив, успокаивался и начинал подтрунивать над ним. Ровно до тех пор, пока они не вышли из комнаты. Возглавлявший звено капитан Рейкир нервно посмотрел на лейтенантов, стоявших за его плечами, отдал честь Константу и Эмирану и, чеканя шаг, подошел к нему и протянул бледно-зеленый конверт, перехваченной чуть более яркой зеленой лентой. — Ваше высочество, вам послание. Отдал старший лакей. Проверка показала безопасность послания, – чопорно произнес он, избегая глядеть на Эмирана. Тот едва не застонал от отчаяния. Констант заинтересованно произнес: «Ага», — и нагнулся, осторожно втянул воздух и произнес все то же «ага», но куда более удовлетворенно. — Какой приятный мятный запах, вы не находите, капитан Рейкир? Так вы говорите, письмо принес вам старший лакей на этом уровне? И кто же передал письмо ему? — начал он спрашивать. Не мог ничего поделать: его голос звучал умиротворенно, лился патокой, и после его слов гвардейцам очевидно становилось куда сложнее удерживать каменные выражения на лицах, даже если не смотреть при этом на кипевшего злобой Эмирана. Рейкир сдавленно отвечал: — Старший лакей, ваше величество. Ему передал послание совсем юный паж, его допрашивает лейтенант Аргалла. Боюсь, на этом ниточка оборвется. Эти… мятные послания — они… такие. — Такие, — охотно согласился Констант и похлопал Эмирана по плечу. — Дядя, неужели тебе не интересно, что написано в нем, коль скоро доставка письма была сопряжена с такими сложностями? — Не поверите, ваше величество, нисколько, — выдавил Эмиран, убрав руку ото лба. — Тогда, может быть, позволишь мне… — Нет! — вспыхнул Эмиран. — … посмотреть на конверт поближе, — невозмутимо закончил реплику Констант, посмотрел на Рейкира и снисходительно пожал плечами. — Возможно, я замечу что-нибудь примечательное. — Разумеется, ваше величество, — выдавил Эмиран. — М-м-м, какой приятный запах, — заурчал Констант, обнюхивая конверт куда более тщательно, прикрывая глаза и блаженно поднимая брови. — Сегодня к нему примешивается такая чудесная абрикосовая нотка. Мне интересно, вкушал ли писатель сего послания абрикосы или просто придумывал туалетную воду с таким пикантным… пряным… гвоздичным… ароматом. — Ваше величество, ближе к делу! — близкий к бешенству, шипел Эмиран. — Но я близок к делу! — обиженно огрызнулся Констант. — Это вполне способно помочь гвардейцам в поиске. Некто, любящий абрикосы, мятные запахи и пряности, ничего штучного, но сочетания исключительно приятны. Я, правда, не знаю, как именно ведется поиск автора, но надеюсь, что все же хотя бы немного помог вам. Он перевел бесхитростный взгляд на Рейкира, и тот подтвердил, последними усилиями воли удерживая на лице серьезное выражение, что, несомненно, это непременно поможет при подтверждении личности адресанта. Констант принялся разглядывать конверт и посерьезнел. — Боюсь, правда, что, кроме запахов и почерка, у вас не будет иных зацепок, капитан. Сейчас я попробую… — он сосредоточился, нахмурился и принялся взглядом сверлить конверт. Эмиран взмолился небесам, чтобы его взгляд испепелил конверт и дело ограничилось уже нанесенными ударами по его самолюбию. Констант протянул письмо, и Эмиран вынужден был взять его. — К сожалению, я не могу сказать ничего сверх уже сказанного. Возможно, вы обладаете какими-то иными возможностями, позволяющими определить, кто создавал письмо, но я не могу видеть ничего. Чернила внутри содержат какую-то декоративную магию, это вам наверняка расскажет дядя, когда прочтет письмо, — Констант покосился на Эмирана и не удержался — ухмыльнулся, но тут же напустил на себя строгий вид и продолжил: — Но никаких личностных характеристик человека. Рейкир поклонился ему: — Мы сами убеждались в этом раз за разом, ваше величество. Невозможно установить, кто писал эту и другие записки. Чернила и бумага указывают, что человек этот несомненно должен обитать во дворце, и магия, вмешанная в чернила, тоже не является ничем уникальным. Но не более того. К сожалению, даже попытки найти людей, не обладающих никакой магией, тоже ничем не увенчались. Констант недоуменно посмотрел на него: — Мы не смогли найти никого. — Не то чтобы искали очень усердно, — буркнул Эмиран, в раздражении вскрывая письмо. Слова Константа были поняты им и другими именно так: когда он прочтет письмо, не если. Приходилось делать это. Рейкир щелкнул каблуками и вскинул голову. — Мы исходили из того, что обширные следственные мероприятия должны проводиться только по прямому указанию высшего государственного лица. Таковых не последовало. Прикажи́те, ваше высочество, и мы поставим на уши весь дворец, если понадобится, так и весь круг. Эмиран зло зарычал. — Я могу приказать, дядя, если хочешь, — воскликнул Констант. — Нет, благодарю вас, ваше величество. Авось без этого повезет, — огрызнулся он. — С вашего позволения, мне пора. Позволю себе выразить надежду на встречу с вами за ужином. Он стремительно зашагал прочь, не дожидаясь ответа. Констант пробормотал вслед, что они несомненно увидятся за ужином и посмотрел Рейкира. — Очень интересный случай, — меланхолично ответил он, не стараясь больше сдерживать улыбку. — Исключительно, ваше величество! — гаркнул тот. Около полуночи Эмиран решил заглянуть к Константу. Исключительно чтобы осведомиться о его самочувствии, о том, не беспокоит ли родовая магия или состояние на границах. Кислая физиономия племянника при этом, сопровождаемая желчными ответами на многочисленные вопросы, была приятным вознаграждением, не более того. При этом Эмиран убедился: Констант действительно вознамерился совершить вылазку за пределы дворца и отнесся к этому со всей осмотрительностью. Он и одежду подобрал все с той же осмотрительностью: что брюки, что куртка были из добротной ткани, но непримечательного цвета и не самого выдающегося качества. Эмиран пытался определить, где его ждет Хельма (он был абсолютно уверен, что без нее эта вылазка не останется), но безуспешно. Разве что взгляды, которые Констант украдкой бросал на дверь спальни, из которой просто было попасть в тайные коридоры, позволяли определить, что именно там его ждет сопровождение. Наконец Констант заявил, что желает отдохнуть; Эмиран подумал было из чистого азарта дать ему какой-нибудь двусмысленный совет, но поостерегся — больно недобрый взгляд сделался у племянника, почувствовавшего, что он собирается затянуть разговор еще ненамного. Когда Эмиран шел к своим комнатам, настроение у него было самое благодушное, он даже насвистывал себе под нос песенку; правда, у двери остановился и ругнулся, поняв, что мотив был из очередного опуса Иды Элирис все о том же таинственном поклоннике. Сразу же после его ухода Констант пошел в спальню. Хельма стояла у тайной двери, терпеливо дожидаясь его. — Кажется, он заподозрил что-то, — угрюмо сказал Констант. — Не хочу, чтобы он разнюхал что-то. — Князь может подумать, что вы отправляетесь куда-то в увеселительные места, ваше величество, — успокаивающе отозвалась она. — Если желаете, мы можем не совершать это мероприятие. Констант покачал головой. — Прошу вас, — пробормотал он. Хельма поклонилась и открыла дверь. За ней их ждало звено гвардейцев, похожим образом одетых в такую же неприметную форму, позволявшую только внимательным людям определить, к каким войскам они принадлежат. Для храма — и для прокуратуры этого было достаточно. Спуск прошел без особенных событий, дальше Константа ждала большая закрытая повозка. Он поежился, ощущая непривычный, очень колючий холод, дотягивавшийся даже до подъемной шахты. И при этом — удивительно темное небо с крохотными, но яркими звездами, угадывавшееся далеко-далеко, скрытое домами и стеной на самом краю круга и все равно видное, даже несмотря на уличные фонари. Хельма стояла спиной к нему и смотрела по сторонам; Констант нырнул внутрь повозки, жалея, что времени на простую прогулку у них нет. Их доставили во внутренний двор прокуратуры, и Константу нужно было всего лишь выпрыгнуть из салона на крыльцо, и он уже оказывался внутри. К нему тут же подскочил Мондалар, спрашивая, хорошо ли добрались, не случилось ли чего-то подозрительного, не видели ли их ненужные свидетели. Констант повернулся к Хельме, и та ответила: все в порядке, свидетелей не было, путь сюда был вполне успешен. Путь к палате, в которой держали Артрира, был долог и вызвал неприятные ощущения не только у Константа, но у Хельмы тоже. По разным причинам: Константу непривычны были узкие коридоры с невысокими потолками, освещенные не очень хорошо, и выкрашенные в однотонную краску стены, изредка разрываемые тяжелыми темными дверями. Хельма мрачнела все больше, потому что ей и другим гвардейцам приходилось идти за Константом, для маневров не было пространства, и посторонних людей, пусть их было мало, проверить обстоятельно не получалось со всей доскональностью. Мондалар и другой прокурор, ответственный за само свидание с Артриром, — Уно заверили, что люди, допускаемые к общению с императором, обладают безупречным послужным списком, и Хельма верила им, но невозможность исполнять свои обязанности, как привычно, заставляла ее беспокоиться — а еще была совершенно туманная цель, которую Констант счел жизненно важной для себя и которую сама Хельма считала полным безрассудством. Беспокойство ее усилилось многократно, когда Уно разъяснял Константу, с чем именно предстоит столкнуться, к чему следует быть готовым и как себя вести. Константу не особенно нравилось, что при беседе — по крайней мере, в начале ее точно — будут присутствовать посторонние, Уно неоднократно подчеркнул, что Артрир даже в беспомощном состоянии, все еще не восстановившийся после сложного и опасного ритуала, куда опаснее, чем представляют они и может прийти в голову Константу. Он ни разу не сказал: неопытному мальчишке, — но тот угадал это за вежливым голосом и тщательно сформулированными предложениями. Хельма стояла за правым плечом Константа, слушала и кивала время от времени. Правда, когда Уно спросил, не желает ли император отказаться от своего намерения, она только подняла глаза к потолку, уже зная, каким будет ответ. — Нет, — коротко ответил Констант. Уно поклонился. — В таком случае я подготовлю палату к вашему присутствию. Констант посмотрел на Хельму, она же сделала полшага вперед. С левой стороны капитан Бруно тоже выдвинулся, так, чтобы прикрыть Константа в случае возможных непредвиденных событий. Тот воспользовался минутной паузой, чтобы посмотреть по сторонам; он удивился, что людей присутствует подозрительно много, хотя Хельма многократно подтвердила, что это будет и останется тайной вылазкой. Еще удивительнее было, что не только служащие прокуратуры находились рядом, но и жрецы. Последние, впрочем, вполне могли служить в гвардии — они были высоки, выглядели хорошо тренированными, и взгляды их были очень похожи на пристальные, оценивающие, лишенные всех чувств, полные только решительности, взгляды людей, готовых в любой момент действовать самым эффективным образом. Уно вышел и оставил дверь открытой. — Он предупрежден, кто именно желает его видеть и что ему не стоит питать никаких заблуждений на этот счет, ваше величество, — негромко сказал он. — Он остается в лежачем положении и прикованным все время. Я предпочел бы, чтобы на нем была надета маска, закрывающая глаза, но он заверил меня, что никоим образом не желает причинить вред вам. Я осмелюсь повториться: он крайне опасен. Даже в состоянии, для иных значащем совершенную беспомощность и слабость. Не забывайте об этом и не вздумайте заблуждаться на его счет. Констант кивнул; во взгляде его, обращенном на Уно, угадывалось подозрение, не в последнюю очередь недоверие, а сверх них — что-то, слишком похожее на юношескую самонадеянность. Он вошел внутрь, Уно поморщился и покачал головой. Хельма встала по другую сторону двери от него; выражение ее лица тоже не было особенно радостным. — Выйдите и закройте дверь, — негромко приказал Констант находившимся внутри двум прокурорам — одним из них был Альде — и двум жрецам. — Ваше величество, не следует оставаться с этим преступником наедине, — возразил Альде. Констант посмотрел на него бесстрастным взглядом и произнес суше и требовательней: — Немедленно. Прокуроры подчинились. Жрецы — остались стоять. Констант перевел взгляд на них — один попробовал воспротивиться приказу, отчетливо ощущаемому ими обоими, но недолго. Через минуту Констант, удовлетворенный, услышав звук закрывающейся двери, сел на стул. Финниан Артрир, лежавший на узкой кровати, на металлический каркас которой был положен тонкий и жесткий матрац, и под голову жесткая подушка, одобрительно улыбнулся. Он выглядел болезненно худым, щеки его, виски, кожа на ключицах впали, глаза были обведены темными кругами, но поблескивали любопытством. На бледных, синюшных губах Артрира играла жизнерадостная улыбка. Шея, руки на предплечьях, локтях и запястьях и ноги в трех местах были скованы кандалами и прикреплены к кровати, что определенно создавало немалые неудобства Артриру, но никак не лишало жизнерадостности. — Приношу глубочайшие извинения, ваше величество, что не приветствую вас в соответствии с дворцовым регламентом, — вежливо произнес он и попытался все-таки изобразить головой нечто похожее на приветственный кивок. — Позволю себе поприветствовать вас, не заверяя в радости от нашей встречи или желая особого здоровья, — улыбнувшись, ответил ему Констант. — Воздержусь также сообщать, что с нетерпением ждал нашей встречи или испытывал необычное нетерпение, ожидая ее. — У вас было слишком мало времени для последнего, — охотно согласился Артрир. — И слишком ревностные служки, чтобы не рассказать обо мне немного подробнее. — Им было что рассказать, — заметил Констант. — Бесспорно. Так что именно привело вас ко мне? Вообще откуда вы узнали? Предположу, что храм старательно стирал упоминания обо мне отовсюду, докуда только мог дотянуться. — Это не распространяется на дворцовую библиотеку. Хотя ее хранители относились несколько безответственно к узким колдовским наукам. Список книг, которые уже принесли мне, и тех, о которых упоминается в ваших трудах, разительно отличается. — Вы собираетесь изучать ту чушь, которую я писал… раньше? Я-то считал, что императору, особенно такому юному, есть чем заняться. Приятно удивлен, но не понимаю причины интереса именно к моим работам. — Не изучать, архус, не стоит так яростно себе льстить. Но отчего бы не изучить, отчего о вас отзываются только в превосходных степенях. Самый злостный преступник, самый выдающийся ученый. И прочее. Артрир пошевелил пальцами, попытался устроиться немного удобнее или хотя бы поднять голову. У него не хватило сил и длины кандальных цепей; он подвинул голову, чтобы лучше рассмотреть Константа — тот сидел в непринужденной позе, сложив руки на колене, и с любопытством разглядывал его. — Предназначено ли это для моего устрашения и убеждения в вашей невероятности или действительно вызвано некими вашими наклонностями? — поинтересовался он, указав на цепи. — Не могу подтвердить, что не носил этих украшений до того, как слух о вашем желании посмотреть на меня поразил прокуратуру самой отчаянной трясучей лихорадкой, — охотно сообщил Артрир. — Нужно ли мне попытаться и убедить вас в невиновности и поклепе врагов, приведших к моему многолетнему заключению и унизительному, бесчеловечному обращению? — Я читал и приговор, архус, — мягко улыбнувшись, ответил Констант. — Он был куда интереснее, чем даже ваши работы по замедлению течения времени. — А! — понимающе воскликнул Артрир. — И вы продолжаете называть меня архусом? — Приговор не отменяет ваших успехов, которые мне подтвердили не только придворные эксперты, но и другие. В том числе в храме. — Неужели Семирогий снизошел до того, чтобы признать мою искусность? — оживился Артрир. — Неожиданно. И ведь столько времени он пытался убедить всех и вся, что это не я так умен, а кто-то за моей спиной. Враг небес и человечества, если позволите. Какая чушь, но на бестолковых судей или его посыльных псов действовало безотказно. Подумать только, он должен взглянуть на собственный погребальный костер, чтобы наконец признать очевидное. Хотя бы так. Помолчав немного, Констант признался: — Семирогий вынужден был направить меня к человеку, способному стать моим наставником. Его собственные знания несколько ограничены. Артрир вздохнул: — Ах молодежь. Все-то у нее самое невероятое, способности огромны, желания бесконечны, намерения безграничны. Поди вы уже неоднократно представляли, как разрушаете Высокий город или воздвигаете собственный из груды какой-нибудь раскрошенной горной гряды. Он издал понимающий смешок; Констант нахмурился. — Дело не в моих желаниях, намерениях или веры в собственные способности, — угрюмо ответил он. — Дело в том, что я коронованный, инициированный Вальдор. — Коронованный, инициированный? Не «инициированный, коронованный»? — Я прошел обычную инициацию, которая наверняка знакома и вам, — медленно начал говорить Констант. Он замолчал, Артрир помедлил немного, но кивнул наконец. — Это не всегда определяется разумными и последовательными правилами, кто проходит ее, а кто нет, но я подозревал .что вы не избежали ее. Иначе не ощущал бы я вас так отчетливо. И есть нечто иное. Я называю это великой инициацией за отсутствием лучшего слова. Ну или я не могу найти ничего. Я просматриваю небеса знают насколько древние заметки Вальдоров, еще тех, кто лично управлял возведением Высокого города. Они не упоминают ничего подобного, но это связано с короной. С коронационными артефактами. После них я… — Констант уставился перед собой, пытаясь подобрать слова — и заодно решить, не слишком ли он увлекся, рассказывая Артриру собственные злоключения. Тот попытался чуть выше подняться, насколько ему позволяли цепи, и выражение на его лице изменилось от любезно-скептического на сосредоточенное, внимательное и заинтересованное. Обнадеженный, Констант продолжил: — После них я иначе ощущаю город, провинцию, империю, людей, приносивших присягу лично мне, связанных со мной кровью. — Как именно? — Как часть себя. Артрир закатил глаза и обмяк на кровати. — Юноша, отчего бы вам не взять несколько уроков концентрации у какого-нибудь пятирогого жреца, и будет. Зачем нужно было дергать меня, — раздраженно произнес он. Констант до хруста сжал зубы. — Я действительно ощущаю все это как часть себя, — упрямо стоял он на своем. — Сравните себя и Высокий город. Или велите доставить в дворец пограничный столб и постойте рядом с ним. Их, таких, в сто тысяч раз больше, и это я скромен в своих оценках. И после этого попробуйте еще раз убедить меня, что большее является частью ничтожно малого. А теперь подите вон, мне нужно отдохнуть после такой вопиющей юношеской самонадеянности. — Вы тоже можете управлять кругами города? — надменно произнес Констант. Артрир закатил глаза. — Я пытался. У меня получалось. Совсем ненамного, но получалось. Артрир скосил на него взгляд. — Еще раз повторю, дитя. Вы уверены, что сила, которой вы — позволю предположить — неразумно, бездумно и безответственно поиграли, стала частью вас, а не вы ее частью? Констант долго молчал. Затем он встал и прошелся по палате — полторы сажени в одну и другую сторону, встал в изножии кровати. — Вы можете разделить это? — спросил он. — Отделить себя от этой силы? Одно время это получалось у меня с огромным трудом. Артрир снова подвинулся на кровати, внимательно глядя на него. Он произнес задумчиво: — Я никогда не мог представить себя частью чего-то, или что-то частью меня. Это было скорее, как если бы я становился проводником чего-то великого настолько, что самый дерзкий ум ощущает свою беспомощность в попытках представить это. Кстати, как вы справились? — Уроки концентрации, правда у обычных репетиторов, — честно признался Констант. — Тоже неплохо. Для избалованного мальчишки из внутренних покоев дворца так и вовсе очень мудрое решение. Так чего вы хотите от меня? — Я, кажется, уже говорил вам: чтобы вы научили меня управляться с этим. Вы — Вальдор, пусть носите другую фамилию и предпочитали держаться вдали от дворца, но вы должны сталкиваться с силой, открываемой нам после инициации. — Так ли оно вам нужно? Насколько я знаю, батюшка ваш отлично обходился обычными дворцовыми артефактами и немного развлекался простейшими матрицами. Потерпите немного, и вы перерастете это желание. Констант нахмурился и уставился на Артрира гневным взглядом. Глаза его начали темнеть, Артрировы — сначала округлились, затем он прищурил их и сосредоточился на Константе. У него на лбу выступила испарина, руки напряглись в браслетах кандалов, и задрожали от напряжения пальцы. Констант сжал кулаки и приподнялся на цыпочках. Светильники один за другим затрещали, заискрились и погасли, Констант недовольно тряхнул головой, и комнату наполнил голубоватый свет, похожий на звездный, и у него не было источника, и ни у каких предметов в комнате, у самого Константа и Артрира не было тени. Артрир выгнулся, по его телу пробежали судороги. Он воскликнул: — Хватит! Констант выдохнул, и Артрир обмяк на кровати. Он несколько раз шумно вздохнул, кашлянул и облизал губы. — Хорошо, — наконец сказал он, одобрительно глядя на Константа. — Подозреваю, тебе ничего не стоило бы выжечь мне мозги, упрямься я дальше. Но чтобы ты не мнил себя великим властителем над чужими мыслями, я соглашаюсь, потому что ты и впрямь можешь разрушить ко вражьему удовольствию Высокий город, а не потому, что твои приказы подчинили меня. Понял? Констант стоял, прислонившись к стене, и мелко дрожал. Слова Артрира привели его в чувство; он кивнул. Отошел от двери, и в нее тотчас же ворвались Бруно, Альде и один из жрецов. Альде и жрец тут же бросились к Артриру с самыми злыми намерениями, но на их пути встал Констант. — Назад, — негромко приказал он. Их отшвырнуло невидимой силой к стене. — Я в порядке, — не меняя голоса, сообщил он Бруно. Взгляд его переместился на нос капитана, из которого текла темная кровь. Констант выглянул из палаты и увидел, что несколько людей лежат без чувств на полу, к ним вбегают извне другие, кто-то с лекарскими сумками, кто-то с носилками и фонарями. Хельма Брангон сидела на полу, но упрямо пыталась подняться. Констант вернулся в палату и смущенно пожал плечами, откашлялся и закрыл глаза, затем приоткрыл один, глядя на Артрира. Тот увлеченно следил за ним. На безмолвную просьбу о помощи сказал: — Ты можешь определить предыдущее состояние вещества и попытаться вернуть к нему. Оно определяется не сразу и нечетко, но это возможно. И, юный Вальдор, не вздумай распространяться на весь круг, тебе хватит этого этажа прокуратуры. Едва ли мы бодались настолько мощно, что волны выплеснулись наружу. Констант кивнул и попытался нащупать это «бывшее». Затем открыл глаза и посмотрел на Уно и жреца — те выглядели вполне бодро, пусть и смотрели на него с ужасом, на Бруно — тот задумчиво смотрел на подсохшую уже кровь на пальцах, тихо шмыгал носом; Хельма могла стоять самостоятельно, лампы в коридоре горели, как прежде. Он снова остался наедине с Артриром, задумчиво посмотрел на лампы под потолком — но те были полностью уничтожены. — Оставь этот свет, — попросил Артрир. — Он похож на лунный, как я его помню. Твоих силенок очевидно хватит на такое. Констант пожал плечами. Свет немного пожелтел и стал ярче. Артрир заморгал глазами — примерно так светили солнечные лучи, и их он помнил тоже.