Враг коленопреклоненный

Талуин Уно соврал бы, если бы на вопрос: «Желал ли ты все это время встречи с Дедриком, сыном Норы и Териска?», — ответил, что непременно и без сомнения. По правде, он и не вспоминал о юноше, с которым был знаком долго, а внимание обратил так, как тот бы хотел, на совсем короткое время. Долгое время Уно всего лишь знал о существовании некоего юноши с таким именем, сына этих родителей, носившего обычное имя Таринн, который, возможно даже, присутствовал на одном с ним пространстве где-то поодаль, так что Талуину не было необходимости обращать на него внимание, общаться с ним вообще; само знание это было отстраненным, основанным скорее на привычке держать в голове всяческие детали, чем на желании сохранить в голове именно это имя, обозначающее именно этого человека. Мальчик вырастал в подростка, тот становился юношей, а дерзости в нем изначально было столько, чтобы со взрослением требовать внимания к себе, и отчего-то не в последнюю очередь от Уно. Тот поначалу относился с подозрением — больше из-за молодых лет Дедрика, подозревая, что требовательность его успокоится либо перейдет на иные занятия, иных людей. Не случилось либо случилось иначе, и Дедрик нашел возможности отираться рядом с Уно — тот сначала не обратил внимания, затем обнаружил себя в осаде, проводимой если не по правилам военной науки, так с увлеченностью, делавшей честь эту осаду проводящему, а еще позже предпочел сдаться на милость победителя. Уно сохранил о том недлинном времени приятные воспоминания, приправленные собственной телесной усталостью и удивлением от разнообразия наслаждений, доставшихся ему совершенно бесплатно. Впрочем, довеском к телесным удовольствиям шла и невероятная открытость Дедрика, и Уно хотел бы, но не был избавлен от знания о том, что тот жаждет достичь значительных высот в какой-то области, но непременно связанной с колдовством, и не может выбрать между армией и академической магией. Еще немного: что колдовство, которое используют что там, что там, не устраивает его, и он уже определился с той магией, которую хочет развивать в себе, но не знает еще, где. И что ему близки как раз не обычные направления, а нечто особенное, чему Дедрик в силу неопытности не мог подобрать точных слов. Уно слушал и не вслушивался, разве что посоветовал присмотреться к храмовой магии, даром что рядовой обыватель предпочитал с храмом иметь по возможности меньше дела. И еще одно случилось: Уно начал тяготиться энтузиазмом Дедрика и его страстным желанием проводить с ним много времени и требовать внимания. Очень удачно подвернулась поездка в дали дальние к северным границам, Уно честно сказал Дедрику, что убирается из его жизни на неопределенный срок, а скорее всего навсегда, и верит в гибкость юношеской памяти — наверняка Дедрик найдет утешение в чьих-то объятьях уже через несколько дней. Тогда же Дедрик пообещал многочисленные и разнообразные кары на голову Талуина, проклинал его долго и изобретательно, обещал отомстить самым страшным образом и прочая, прочая. Уно воспринимал это, как грохот пустой жестяной бочки: громко, но ушам не больно, и опасности особой от нее все же нет. Позже ему довелось еще несколько раз совсем коротко повстречаться с Дедриком, и кроме презрительных взглядов и пары желчных слов, ему не доставалось ничего. Много времени прошло, и гляди-ка: он в храме, причем не где-то, а рядом с покоями Семирогого, ему доверяют прислуживать высшему жрецу и выполнять поручения, бывшие сложными даже для опытных инквизиторов. Еще же любопытным показалось Уно, что после вспышки гнева (не неожиданной, если знать Дедрика чуть получше, и даже храмовая дисциплина не особенно укротила его бурный нрав) тот долгое время оставался дружелюбным, а затем даже решил навестить старого приятеля. Миролюбивыми его словам не были, и при этом Уно не ощущал угрозы, разве что жгучее любопытство: связано ли посещение Дедрика, решительного человека, готового на многое, чтобы добиться неведомых целей, с благосклонностью Артрира? И каким боком к этому Семирогий, которому Дедрик прислуживал? Помимо этих, Уно старался не давать волю многим другим мыслям, благо не до них ему было: Дедрик если и пришел, чтобы выпытать нечто, то делать это сразу не собирался, предпочитая сначала получить удовольствие. Он был щедр — всегда этим отличался; Уно удивлялся ему: желает вырвать сердце, при этом подминая под себя, чтобы вместе упиться удовольствием? Делалось ли это, чтобы сердце потом было посочнее? Уно позволил себе эту небольшую пакость, задал последний вопрос Дедрику. Он лежал на кровати, Дедрик сидел на корточках у камина и ворошил угли, услышав вопрос, оглянулся и усмехнулся: — Тот кожаный мешок, который у тебя за сердце, давно высох и сморщился, его никакие соки не спасут. — Я действительно рад видеть тебя. Здесь в том числе, — откликнулся Уно, закидывая руки за голову, чтобы лучше было видно его. Не чтобы следить, остерегаясь опасности, подозревая Дедрика в желании наброситься и нанести смертельную рану, а чтобы любоваться: тот привлекал внимание в юношеском возрасте, возмужав же, обрел способность задерживать на себе многие взгляды, чтобы оценить, одобрить и завожделеть. — Твое ликование просто невозможно не заметить. — Бросил ему через плечо Дедрик, легко поднялся, подошел к столу, на который неизвестно в какое время заботливый Нито поставил кувшины с напитками и закуски. Он налил себе и Уно подогретого вина со специями и отнес один стакан ему, подтянул к кровати кресло и опустился в него. Блаженно вздохнув, Дедрик откинул голову назад, а ноги положил на кровать — поверх ног Уно. Тот не упустил момент, провел по его голени ступней, лукаво следя за Дедриком. Ответом ему был насмешливый и одобрительный взгляд. — Привычка сдерживаться играет со всеми нами злые шутки, тебе ли не знать, — лениво ответил Уно, не утруждаясь даже пожать плечом. Дедрик мрачно посмотрел на него, словно подозревая подвоха, но, на свое счастье, Уно пил вино, от удовольствия щурясь. Он отметил паузу и хитро посмотрел на Дедрика: — Или твои наставники недовольны тобой? Дедрик в раздражении сбросил его ногу со своих и встал, прошелся по спальне, остановился у стола и вбросил в рот несколько цукатов. — Не больше, чем твои тобой, — наконец огрызнулся он. — У меня давно уже их нет, только начальники. Приятное отличие от храмовой службы. Не поделишься ли со мной съестным? — Подойди и возьми, — бросил Дедрик и начал кружить по комнате. Его взгляд не задерживался ни на чем дольше одного-двух ударов сердца, казалось неподготовленному человеку. Уно не мог не видеть, что Дедрик методически и очень тщательно осматривает комнату. Сам он проверял ее многократно и тщательно, помимо этого, рассчитывал на наблюдательность Нито: тот находил удовольствие в том, чтобы притворяться недалеким и сварливым стариком, но, случись что, изыскивал неожиданные возможности доложить ему. Если же еще и жрец, пусть из младших, но во внушительной мере владеющий храмовой магией, тоже изучит комнату, можно погрузиться в блаженную уверенность, что никто и никаким образом не пытался пробраться сюда и установить какие-нибудь забавные узлы вроде подслушивающих или наводящих порчу. С другой стороны, все свои заметки, так или иначе связанные с расследованием и, более частно, Финнианом Артриром (а это интересовало храм куда больше, подозревал Уно) он старательно защищал и хранил на работе, то же, что приносил домой — что принес домой сейчас, осталось внизу, ловко спрятанным. Ему оставалось надеяться на преданность Нито, что тот как-то прикроет их, чтобы некий чрезмерно любопытный жрец не попытался вскрыть еще и их. В ответ на его недружелюбную реплику Уно только тихо засмеялся. — Мне ли, дряхлому старику, утруждаться? Дедрик развернулся к нему и склонил голову. — Дряхлому старику, говоришь? Ни дряхлости, ни старческой немощи я не заметил. Или не там смотрел? — вкрадчиво спросил он. Уно оперся на локоть и в тон ему ответил: — Я притворялся. — И на сколько же твоего притворства хватит? — продолжил допытываться Дедрик, опускаясь на кровать и нависая над ним. — Самому любопытно. Не желаешь проверить? — откликнулся Уно, отставляя стакан. Дедрик пытался и этот раз свести к схватке, но Уно был слишком сыт для этого и предпочел поддаваться, уступать, чтобы в подходящий момент воспользоваться тем, что Дедрик, упоенный собственной силой, увлекся чрезмерно, вывернуться из-под него и прижать к кровати. Она только поскрипывала жалобно: Дедрик сопротивлялся, Уно смеялся, придавливая его к кровати, тот пытался извернуться, чтобы все же оказаться к нему лицом, и оба они предпочли отказаться от своих тайных мотивов и отдаться удовольствию. Немного позже Дедрик лежал на спине, прикрыв глаза и рассеянно перебирая волосы Уно — тот покрывал легкими поцелуями его живот. — Для человека, предположительно живущего для работы, на работе и работой, ты очень искусен, — заметил Дедрик. — Поверь, моя жизнь включает немало, помимо работы. Так же, как и твоя. Для жреца, предположительно живущего только для храма, в храме и храмом, ты неожиданно открыт для новых опытов, — ответил Уно и уселся между его ног. — О дисциплине, которой подвергаются все, а особенно младшие жрецы, даже на наших этажах рассказывают боязливым шепотом. Дедрик фыркнул. — А уж какие ужасы рассказывают об инквизиции, ты не представляешь. — Он обхватил Уно ногами и подтянул к себе. — Я долго не мог решить, хочу ли пойти туда, где ты, чтобы стать твоим начальником, а потом скрутить в морской канат и выбросить на пенсию. Или все же оставить мысли о мести и заняться тем, что интересует меня. — И что интересует тебя? — спросил Уно, опираясь на его колено, гладя бедро, изучая его лицо. — Магия, — просто ответил Дедрик. — Сам удивлялся, когда оказалось, сколько я не знал о ней. — Магия храма? — уточнил Уно. — Она тоже. Вообще много ли ты знаешь разных магий? Уно хмыкнул и тихо засмеялся. — Я готов признать, что не знаю и половины магий. В большинстве своем для преступлений достаточно нескольких несложных заклинаний. Нам везет, если смотреть с этой точки, нам достаются самые сложные дела, и в них чего только не применяется. Тебе могло бы быть интересно. — Вы ведь не пользуетесь ею. Только изучаете. Так? Это скучно. Разве что когда вы охотитесь за кем-то особенным, может быть интересно. Уно усмехнулся, поднял его руку и бережно прикусил пальцы один за другим. — Вполне может быть и так. Позволь и мне спросить: вы-то много ли магии применяете в будничных делах? — Мы только ее и применяем, Талуин, — не без гордости ответил Дедрик. — Не забывай, город, Вальдери и Вальдоран находятся под покровом особенной магии храма. — Я всегда считал, что без Вальдора на престоле магия храма стоит ненамного больше, чем кружка пива в какой-нибудь таверне на полпути к Хавресу. Дедрик сел. — Ты сомневаешься в возможностях храма? — угрожающе спросил он. — Я не желаю показаться неверным в отношении императора, светлейший жрец, — примирительно улыбнувшись, отозвался Уно. — Очень благочестиво со стороны инквизитора, — огрызнулся Дедрик и потянулся к его губам. — Подожди, — отмахнулся Уно и обхватил его голову обеими руками. — Ты ведь не уверен совершенно серьезно, что храм существует вне и помимо воли императора? Ты видел, что может делать Вальдор. Младший Вальдор, последний листок на боковой ветви при этом, далекий от престола настолько, как седьмой круг от земли. Ты не думаешь, что, если исходить из этого, император или его близкий родственник будет способен на значительно большее? — Император? Наш юный император, чья голова должна быть заполнена планами по охране внешних границ его страны? Чья жизнь не так чтобы лишена сотен тысяч обязанностей. Ему какое дело до магии? — Так, а кто ответственен за магию Высокого города, к примеру? Ты ведь бывал на горизонте и даже выходил из тени города. Ты знаешь, насколько он велик. Я могу сказать тебе, что изнутри он куда сложнее, чем даже витражи в библиотеке храма, если вам еще не показывали некоторые особенности управления теми же механизмами подъемника, например. Только человек или люди, имеющие доступ к соответствующим ему источникам магии и умеющие с ними обращаться, годны для этого. Император не должен ли быть таким? — Последний император, знавший, как управляться со всем этим хозяйством, был вознесен на погребальный костер четыре сотни лет назад. Его потомки не слишком интересовались тем, что обеспечивает их власть. — Думает ли так же Семирогий? — мягко спросил Уно. Дедрик долго молчал. Затем пожал плечами. — Я могу служить ему чаще, чем другие, исполнять поручения и много чего еще, но ты сам должен знать, что это вовсе не значит, что он откроет мне свои мысли. И между прочим, тот колдун — он далеко не Вальдор. Слишком маленькая веточка на их дереве. Уно погладил его волосы, дернул за мочку уха. — И поэтому нужны были лучшие ученики храма, чтобы обезопасить от него окружающих, — заметил он. Дедрик пожал плечами и высвободился из объятий Уно, принес вина и закусок, снова расположился рядом с ним. — Я и не говорил, что родовая магия Вальдоров не действенна совершенно. Этот Артрир — стар и безумно талантлив, это охотно признают все жрецы. Жаль, что он выбрал путь, уведший его далеко от храма, — произнес он, наливая вина себе и Уно. — Ты согласился бы служить ему, если он дослужился бы до семи рогов на тиаре? — полюбопытствовал Уно, на краю сознания отмечая, что в его стакане вина куда больше, чем в Дедриковом. — Но семь рогов не на его тиаре, а он — в тюрьме. В оковах, — тут же поправился тот и пристально посмотрел на него. — Кстати, когда его вернут обратно? — Когда в его помощи не будет нужды, — легко ответил Уно. — Опыт был успешен, тут бесспорно. Мы были в восторге, как и вы. Не каждый день, даже не каждый год дается возможность участвовать в нем. Но… — Дедрик замолчал ненамного и продолжил тише и медленнее: — помог ли он? Уно засмеялся и лег рядом с ним. — Зачем говорить об этом сейчас, у меня дома? Неудачное место и совсем неудачное место, дорогой двурогий жрец. Он потянул Дедрика к себе, тот упрямо мотнул головой и отстранился, выпил вина, отщипнул от пирога. — Небеса всевидящие, мальчик! Зачем тебе нужно обременять такую чудесную ночь разговорами о преступниках? — в сердцах воскликнул Уно и залпом выпил вино. Дедрик поморщился и тут же налил ему еще вина. Уно провел по стакану, подогревая вино, и отпил. — Отчего «обременять»? Мне любопытно. Вы видели лицо той несчастной, причем его наверняка могли восстановить задолго до этого, состояние трупа все же позволяло это делать, о размещении участников ритуала вы наверняка уже смогли составить точное представление… — Кстати, светлый жрец, а что это был за ритуал? — вскинулся Уно, усаживаясь и наклоняясь к нему. — … так зачем нужен был Артрир? — Так что это был за ритуал? Есть ли у храма мнение на этот счет? — Не знаю. Но этот ритуал противен Небесам и совершается вопреки их воле, на этот счет едины все высшие жрецы. Светлейшему Семирогому причиняет боль даже слышать об этом, — нахмурившись, признался Дедрик. Уно посерьезнел, склонил голову, погладил его по щеке. — Это нечто отвратительное, бесспорно. И… — Он ополовинил стакан, крякнул и поморщился и потянулся за кувшином, едва не разлил его, и Дедрик поддержал кувшин, напряженно следя за ним. Уно снова подогрел вино в стакане и, глядя внутрь его, продолжил: — Мы не можем угнаться за преступником или преступниками. Я только и прошу небеса, чтобы они были все менее осторожны, потому что иначе даже результатов его, читай — жертв, у нас на руках куда меньше. Артрир делится соображениями крайне неохотно, видно, желает сохранить побольше на будущее, когда торговаться придется очень упорно, но даже эти крохи помогают. Подталкивают смотреть в других направлениях, а там кое-что и замечаешь. — Вроде мысли о течении времени? — спросил его Дедрик. С подозрительной готовностью. Уно размашисто кивнул в ответ. — Это звучит невероятно, но это — именно то, что Артрир пытался сделать. Он берет то, что почти разрушено, восстанавливает до относительно дееспособного состояния и делает несколько шагов назад. Невероятный, огромный расход энергии, разрушительная мощность, но у нас есть лицо женщины и лица тех, кто смотрел на нее за полчаса до… — Уно задумался. — Наверное, не до смерти, а до того, как матрица начала иссушать ее. Уже тогда она едва ли была в состоянии воспринимать окружающих, ее самочувствие изменилось, возможно, ее пространственное и временное ощущение. — Но это — твое собственное восприятие происходившего, — уточнил Дедрик. — Ладно, остальные тоже были склонны толковать это именно таким образом, но — ты уверен? — А у меня есть выбор? — усмехнулся Уно, поднимая на него глаза — они пьяно блестели, и Уно щурился одним глазом заметно сильнее, чем другим, чтобы его взгляд оставался сосредоточенным на Дедрике. — Тем более чтобы подтвердить и опровергнуть, нам нужен еще один опыт, уже с другим трупом. Тот-то разрушен непоправимо. Вот поправится Артрир, мы подготовим площадку и добавим пару узлов. Чтобы сравнение было возможно. Там и посмотрим. — То есть вы снова находитесь в поиске трупа, который был настолько хорошо сохранившимся, чтобы провести еще один эксперимент с Артриром? Замечательная расторопность. — Мы находимся в поиске самых разных людей, которые хотя бы что-то слышали о неких группах, снимающих пустующие дома, не стремящихся к общению с соседями, избегающих внешнего мира и так же внезапно перестающих жить в доме. Или еще тех, кто последним общался с жертвами. Вот появится у нас больше лиц и имен, наверняка они обзаведутся знакомыми или знакомыми знакомых. Не может быть, чтобы никто не видел, кто именно с ними разговаривал. Причем по-особенному. — Уно отпил еще вина и потянулся к губам Дедрика. Тот отстранился. — И вы собираетесь держать Артрира все это время в той каморке? — раздраженно спросил он. Уно пожал плечами с унылым видом. — Попробуем еще раз. Поможет так поможет. Сейчас, правда, все значительно усложнилось. — Он опасен, — процедил Дедрик сквозь сжатые зубы. Уно снова пожал плечами и положил в рот еще орехов. — Он тем более опасен сейчас, когда в него внезапно вцепился император. К его услугам все лучшие наставники, но он неожиданно решил, что помощь ему может оказать этот нечестивец. Кто знает, что он вложит в голову императора помимо своих знаний. — Никто из наставников императора не был Вальдором. Откуда бы им знать, как управляться с этой магией. Мог бы, наверное, Семирогий, но — мог бы? М, Дедрик, ты ведь видел, как творит магию Вальдор, и ты показывал нам, что за магию творят храмовые маги. Она похожа, но отлична. — Ты будешь присутствовать при следующих их занятиях? — спросил Дедрик, вставая с кровати. Уно потянулся и провел рукой по его бедру. Дедрик удовлетворенно посмотрел на него и потянулся за брюками. — Это решать не мне, светлый жрец. Скорее нет, чем да. У императора достаточно охраны, она предана ему безоговорочно, и что касается магии, Артрир никогда не сможет причинить царствующему, коронованному Вальдору вреда. У меня же иных обязанностей хватает. Ты придешь еще? Дедрик долго молчал, неторопливо натягивая рубашку, застегивая ее пуговицы. — Не уверен. У меня тоже есть обязанности. Конечно, если наши приятные беседы будут еще более приятны, у меня, возможно, будет внушительное основание навестить тебя еще раз. Убеди меня, что я должен это сделать. Уно жмыкнул, лениво набросил на себя одеяло. — Скажи мне, что может показаться интересным честолюбивому жрецу, — произнес он медленно, старательно выговаривая слова. — Артрир, — отозвался Дедрик, наклонившись над ним. — Все, что он делает, что рассказывает. О чем вы говорите. — Так ты тоже говорил с ним, светлейший двурогий. — Он не доверяет жрецу куда больше, чем инквизитору. Хотя казалось бы: охотились за ним вы, готовили камеру для него вы, к суду готовились тоже вы. И вы же придумали столько ухищрений, чтобы он не мог пользоваться магией. Уно смачно зевнул и составил на столик рядом с кроватью стакан и тарелки с закусками, улегся поудобнее и несколько раз моргнул. — Я даже больше скажу. Некоторым из этих ухищрений он обязан мне. Но я никогда не носил магию жреца, светлейший. Это избавляет меня от значительной части его гнева. Ты очень изменился. — За столько лет? Неудивительно. Ты тоже. Дедрик сел в кресло, чтобы натянуть сапоги. — Есть ли у тебя кто-то, к кому ты возвращаешься? — невнятно произнес Уно сквозь зевок. — Или что там вам, храмовым людям позволено. Разрешается? Дедрик встал. Он долго молчал, глядя на него — Уно, кажется, заснул, не дождавшись ответа. — Нет, — негромко ответил он. — Но кого и когда это волновало. Он спустился по лестнице, в самом ее низу едва не столкнувшись с Нито. Тот взвизгнул и прикрылся сапогом, который чистил до этого. — Уже уходите, ваша светлость? Позволите вам в дорожку собрать харчей, дорога неблизкая, пока вы там доберетесь, — затарахтел он, низко кланяясь. Дедрик скользнул по нему взглядом и перевел его на дверь, изучив ее, велел отворить. Нито снял запоры, все это время предлагая еды в дорогу или быстро почистить одежду и обувь или что-нибудь еще, дюжину раз попросил не серчать, если чем-то не угодил в этом доме, он ведь всего лишь бестолковый слуга. Дедрик отмахнулся от него и вышел. Нито долго у ворот, глядя ему в спину, пока Дедрик не скрылся на улице, по которой можно было быстро дойти к подъемной шахте. Затем он поспешил наверх. Уно сидел на кровати и неторопливо жевал хлеб. Как только Нито вошел, он спросил: — Полынь зачем было совать в вино? — А вы вместо того, чтобы на меня с непонятными обвинениями набрасываться, попробовали бы сами придумать такой состав, чтобы даже храмовая крыса не распознала, что в нем есть и чего нет. Что это сразу ругаться-то, а? — возмутился Нито, составляя посуду на поднос. — Разнюхал он? — Что вино разбавлено до безобразия? Да они разве не такое пьют? — Все-то он вынюхивал, все разнюхивал. Вот только что у двери стоял и так на нее смотрел, как будто испепелить собирался. Ох, непрост щенок, ох непрост. Не дурак, но самоуверен. Дверь-то хорошо заколдована, а ему всяко не по зубам. — По зубам, старый хрен. Ему время дай, он весь квартал обезопасит, — огрызнулся Уно. — Семирогий к себе дураков не подпускает. — Ну вот зачем вам надо было с этим хреном из подземелья валандаться, что уже вы от него получить хотели? Вот, получили! Неприятностей на всю вашу тощую спину, ох, это же надо быть таким бестолковым! Это же надо, не просто так, а чтобы еще и храм нехорошо о вас думать начал, это вам мало вашего этого самого, как его, Мондалара, так вы еще и Семирогого за рога дергаете! — причитал Нито, прибираясь в комнате. Уно внимательно осматривал комнату. Он был уверен, что Дедрик никаких хитрых заклинаний не оставлял, равно как был уверен, что если не само его, то ощущение храмовой магии распознать сможет. Комната вроде была чиста; он спросил у Нито, не пытался ли Дедрик наложить какие-то подозрительные заклятья внизу. — Да он больше расспрашивал, кто к вам домой ходит и куда вы сами ходите. Можно подумать, ему дело до вашей магии. Сами же сказали, что она ему на один зуб. — Вот же гнусный человек, — буркнул Уно, имея в виду далеко не Дедрика. Нито сделал вид, что не заметил недовольства, и продолжил причитать: — Этот малец чего там о себе думает? Вы мне лучше это объясните. Чего это он так по-хозяйски в вашем доме распоряжается? «Принеси мне еды, как тебя там зовут», «Огонь разожги», «Сюда пододвинь стол»… А ведь храмовый пес, а до шахты пешком побежал, совсем не по-благородному. Что, совсем мелкий он у них там? Ни повозки ему, ни какого самого завалящего ящера или там дирижабля? — Дослужится еще и до дирижабля, — пробормотал Уно. Помолчав еще, добавил: — Если высшие жрецы вообще из храма выходят. — Думаете, он дальше пятирогого сиганет? — выпрямляясь, спросил Нито. — Что-то больно он строптив для жреца. Весь вроде почтительный, вроде гладенький, а в самом внутри как завод до предела натянут, того и гляди чего лопнет. — Пожевав губы, он спросил: — Не боитесь, что по вам щелкнет? — Поди прочь! — в сердцах воскликнул Уно. — Стой, пить принеси. Только без полыни. — Вы там все же ничего лишнего не наболтали? — остановившись у двери, негромко поинтересовался Нито. — А то я тут слышал от одной кухарки, что кое-какие травки, если правильно подобраны и приготовлены, так и кое-какие заклинания ослабить могут. Уно вздохнул и потер лоб. Едва ли он рассказал Дедрику нечто, чего тот сам бы уже не прочитал в отчетах, которые, как стало ясно, исправно изучались в храме. Следовало бы хорошо задуматься, относилось любопытство жрецов только к официальным отчетам, которые Уно и другие отправляли Мондалару и подшивали к томам с документами, или еще и к служебным запискам, которыми предсказуемо обменивались в объемах, заметно превышавших официальные документы. Следовало бы еще основательнее задуматься, какова роль Мондалара в этом деле, старался ли он стряхнуть с себя внимание храма и перевести его на подчиненных, пытался ли он, напротив, перевести их внимание куда-то еще. Артрир всегда был внушительным таким чирьем на заднице у них всех. Храм ненавидел его, потому что Артрир не скрывал своего к нему пренебрежения: ни в коем случае не к учениям храма, к магии, которой тот пользовался; к основателям он испытывал что-то вроде уважения, не стеснялся ссылаться на них в своих работах, применять их умения в собственных опытах. Все же, что было связано с новыми поколениями жрецов, с политикой, которую храм внедрял в последнее время, отношениями с императорским двором, — это вызывало у Артрира огромное непочтение, и он не боялся высказывать его в общении с коллегами, намекать на него в работах, и помимо этого при каждом удобном случае говорил открыто, как низко в его глазах падает храм. Опасными при этом были не столько его мысли — такого дерьма у каждого в голове было куда больше, чем он осмелился бы признать, — а ловкость Артрира в обращении со словами и построении доказательств. Тут он был невероятно ловок и убедителен, тут-то его слушали многие; некоторые фразы до сих пор, спустя многие годы после его заключения бродили в народе, и произносившие их знали, и кто первым произнес. Сам Уно верил в храм, в то, что он необходим — возможно, не в такой форме и не для тех действий, которые он нынче совершает; не было сомнений в его мыслях, и когда он обращался к Семи Небесам, а делал он это именно через очки, надетые на него все тем же храмом. Впрочем, это не мешало ему задумываться, что станется с инквизицией, если Семирогий уйдет на покой, изменится ли инквизиция, останется ли Мондалар главой, сохранит ли свои полномочия. Кто именно придет на смену Семирогому, и как этот кто-то посмотрит на них, согласится ли видеть независимую службу, занимающуюся делами, непосредственно затрагивающими храм, но действующую при этом привычными прокурорскими методами. Еще одно было, не ускользнувшее от Уно и, наверное, всех тех, кто охотился за Финнианом Артриром, доказывал его вину в известных случаях и искал неизвестные. Артрир и Семирогий считали друг друга ровней — тут бесспорно. Они же считали друг друга гнуснейшими тварями, когда-либо ходившими по земле. Артрир говорил о Семирогом с ненавистью, облеченной в изящные формы, тот о нем — предпочитал не говорить, это было ниже его достоинства, но внимательно следил, что совершается в его отношении и чтобы оно принимало самые неприятные для Артрира формы. Знал ли он, что император учует Артрира и потребует встретиться с ним? Наверняка — храм имел куда лучшее представление об истинном значении Вальдоров, особенно если учесть, что именно в храме они проходили инициации и одну, куда более важную, — коронацию. Отчего не воспрепятствовал? И что именно стало причиной той вспышки магии? Артрир-то молчал и ухмылялся, для него попытки Уно выведать хоть что-то были приятным развлечением, не более — всяко компания, общение с живым человеком, а не с самим собой. Едва ли и Дедрику удалось выведать, что́ произошло в той камере, иначе не было бы его здесь и не пытался бы он напоить Уно. Не по своей же воле он пришел сюда. Или — по своей? Приглашение от Уно поступило недвусмысленно, у них обоих было что-то в прошлом такое, что делало возможным неожиданное, необъявленное посещение. Уно еще раз изучил стакан и бутылку. Напиток в ней был чист от внешней магии, хотя Нито постарался на славу, не только нещадно разбавляя вино с сидром и водой, но и добавляя всякой дряни, в том числе и такой, которая, по уверениям кухонных мудрецов, препятствовала этим самым внешним чарам: хитер был, подозрителен. На счастье Уно, сомневаться в его преданности тоже не было оснований. Куда интересней было изучать стакан с напитком: на толстых его стенках оставались сильно истощенные плетения, призванные, судя по всему, расположить человека, державшего его, развязать ему язык. В них угадывалась храмовая магическая азбука: особенным образом созданные и соединенные узлы; иные жрецы при должной тренировке могли работать со своими привычными элементами и светскими, соединять их всевозможными способами, переводить матрицы с одного символического языка на другой. Это не значило, что эти азбуки были несовместимы — они просто отличались, как непохожи были, к примеру, колдовские плетения Вальдорана и Левалии или другого княжества. Даже в Вальдоране были особенности в разных провинциях, что говорить о храме и остальном мире. Более того, плетения были не только снаружи, но и внутри стакана — очевидно, дополнительно насыщали напиток и чуть изменяли его воздействие. А Нито был прав — полынь сдерживала это воздействие, пусть куда меньше, чем он хотел. И, очевидно, Дедрик немного увлекся, сделал плетения чуть более постоянными, чем требовалось бы, они все еще не исчезали, хотя он давно ушел. Уно подогрел вино — больше потому, что вкус у напитка был гадкий, но теплым все же прятней, чем чтобы развеять остатки этих плетений, выгнал наконец Нито, велев ему причитать на кухне и подальше от него, и долго сидел, глядя на не затухавший никак огонь, усмехаясь и думая. Мысли его дрейфовали от Артрира к самому верху — к храму, к Семирогому, к которому, возможно, уже сейчас направлялся Дедрик, к императору, одному из считанных людей, с которыми Артрир готов был говорить на равных, и снова к Дедрику, неутомимому, часто грубому, настойчивому, поджарому и тренированному, опытному, остававшемуся все же для Уно наглым юнцом. Все тот же седьмой круг, но куда повыше — верхние уровни его, занятые помещениями императорского дворца, были совершенно безразличны к размышлениям Уно, вообще ко всем происшествиям, в которые он оказывался втянут. Точно так же обитатели этих уровней в большинстве своем оставались в неведении и о постоянных встречах Константа и преступника Артрира. Что император бывает в храме чаще привычного, узнали, поосуждали; Эмиран объяснил нескольким людям, которые надежно обеспечивали сплетнями двор, а затем доносили последний их вариант обратно ему, что храм — это еще и целый город, в котором постоянно живут жрецы, многие из которых по праву считаются одними из лучших в своем поколении, и к ним обращается за уроками император. Это было расценено как причуда одними, как кража времени другими, как проявление неожиданно зрелой ответственности императора третьими, но уделять внимание чему-то, не содержащему более загадки, сочли избыточным. Куда любопытнее было другое начинание императора, в которое по самые яйца оказался вовлечен все тот же Эмиран. Констант не просто заявил, что хочет смотр новых разработок военного инженерного искусства, но и распорядился, чтобы Эмиран занялся этим. Поначалу все ухмылялись: император, совершеннолетний куда меньше времени, чем носящий корону, может позволить себе некоторые слабости. Затем, впрочем, когда самым недоверчивым стала очевидна его решительность, начали раздаваться иные голоса — от одобрительных до крайне возмущенных. Многие придворные расценили это как отличное развлечение. Уже было известно, что в смотр будут включены самые разные дирижабли — как грузовые либо носители различного вооружения, так и пассажирские. Помимо них, в смотр должны были включить и новые разработки, не все, а только способные подниматься на двенадцать верст, так чтобы оказываться на одном уровне либо немного ниже с императорским дворцом. Так что событие обещало превратиться в один из самых значительных праздников города и, наверное, Вальдери. Уже главы муниципалитетов принимали взятки от торговцев, чтобы им достались места получше на ярмарках, уже бургомистры мучились от бессонницы, представляя, каких сил будет стоить организация всего этого действа — а ведь они только отошли от коронационных празднеств. Уже в правление поступали десятки тысяч прошений о выдаче разрешений на временное пребывание в городе как раз на время смотра, и все сложнее было представить, как именно следует на них отвечать. А верхние круги готовились к смотру с особенным увлечением: нужно было подготовить собрание (завтрак, ужин, матинэ или танцевальный вечер, что угодно, лишь бы впереди остальных, чтобы гости пошли именно к ним), а к нему наряды, а к ним — купить места ближе к краю круга, и они уже стоили запредельных денег. Уже вовсю ходили слухи, что император будет наблюдать за проходом дирижаблей не из дворца, а с нижних уровней, благо они были неплохо обустроены, чтобы разместить зрителей. Ну или что император побывает в нескольких местах, и все жаждали подтверждения, что это случится, а многие так и утверждали, что они наверняка знают, что это непременно случится. Звучали недовольные слова. Империя, мол, находится в неопределенном состоянии. Император юн, его семья включает людей, которым доверять не следует, и вокруг него находятся многие, заботящиеся только о собственном благосостоянии. Власть в Вальдоране все еще не утвердилась, более того, один из ближайших членов его семьи, вдовствующая императрица, подозрительно много времени проводит с чужеземными послами, которых раньше и близко не подпустили бы ко дворцу. Эмиран — неплох, но всегда мог спрятаться за спиной брата, вот Ариан-то был хорош, но не успел ведь передать свои знания и свой опыт сыну, слишком рано умер. Поэтому и Эмиран неплох для некоторых задач и совершенно не годится для иных. Советники вокруг Константа — само желание императора сохранить отцовских приближенных хорошо, но они же куда усерднее блюдут собственные интересы… и прочее. Как в такое неспокойное время жаждать новых игрушек? Не следовало бы… и дальше следовали бесконечные советы, давать которые были горазды все. Военные советники отнеслись к этому смотру одновременно с настороженностью и с азартом. Понятны были причины для их беспокойства: Констант намерен открыто, на виду у многих людей показать, что поддерживает армию и флот и рассчитывает на них, и следует сделать все возможное, а при необходимости невозможное, чтобы все прошло без заминок. Это значило невероятные усилия со стороны распорядителей парада, это означало и многие репетиции, чтобы не только техника не подвела, но и выглядело все привлекательно, впечатляюще, чтобы представление запоминалось. А помимо этого: что допускалось показывать, что — ни в коем случае, что — возможно и при некоторых условиях. И так далее. При этом военные были неимоверно горды возможностью показать себя, и за право участвовать в смотре чуть ли не до дуэлей дело доходило. Спокойствия это не прибавляло. Помимо внутренних голосов, раздавались внешние. Еще только поползли слухи о смотре, советники не успели перевести дыхание после споров сначала о необходимости этого смотра, затем о форме, в которой его следует проводить, как сведения о нем уже дошли до многих послов. И те не просто так получали жалованье: в течение трех дней на стол министра иностранных дел легло более двадцати писем от самых разных послов со всевозможными обвинениями и требованиями отменить смотр. Он-де рассматривался, не мог оцениваться иначе как пренебрежение к мирным настроениям и благожелательному отношению стран, чьи интересы представляют соответствующие послы. Министр долго решался, но все же доложил о недовольных настроениях Константу. Тот потребовал письма, долго читал первые два, просматривал следующие. — Все или еще есть? — коротко спросил он. — Мы ожидаем поступления дипломатической почты, составленной в похожих тонах, и от других посольств, — кланяясь, доложил министр. — Позволю себе сказать, что уже полученные ноты поступили к нам от послов, известных своей осведомленностью. Констант мрачно посмотрел на него, министр не вздрогнул. Ему все же пришлось пояснять, что в осведомленности самой по себе нет ничего необычного: умный человек по нескольким словам может составить достаточно ясную и внятную картину происходящего, собственно, сам миинистр может назвать послов Вальдорана во всех этих странах и еще двух дюжинах как минимум, способных на такое же ясновидение. — Я принял к сведению их недовольство. Если они так негодуют, то почему бы им не находиться во время смотра где-то подальше от него. Наверное, и от Высокого города тоже, — безразлично ответил Констант и отодвинул письма от себя. Министр несколько раз моргнул и посмотрел на Эмирана — а тот ухмылялся удовлетворенно. Министр осторожно уточнил: — Мне будет позволено воспользоваться словами вашего величества в ответных нотах? — Отчего нет, — бросил тот. — С превеликим удовольствием. Возможно, в зависимости от собеседника я либо воспроизведу ваши слова целиком, либо передам заключительную их часть менее официальными путями, — задумчиво произнес министр, и губы его с трудом не растягивались в улыбке. Констант перевел взгляд на Эмирана: — Я сказал что-то не то? — Отнюдь. К моему величайшему удовлетворению и радости ваших министров, мы уже успели убедиться, что вы не отказываетесь от ваших слов, пусть даже кое-что бывает произнесено слишком поспешно. Это и подняло настроение министру Керниану. Констант кивнул и встал. Министр низко поклонился ему. — Я не думал, что безобидное по сути действо вызовет такое недовольство. Наверное, я был очень прав, затеяв это. — Констант покосился на Эмирана, затем посмотрел на министра Керниана: — Я заранее благодарю вас за вашу стойкость в общении с этими и иными послами. Министр горячо заверил его, что сделает все, зависящее от него, чтобы интересы Вальдорана были соблюдены, что всецело верен императору и готов служить, в том числе жертвуя своим здоровьем, если понадобится. Констант уверил его, что не желает такой жертвы, а предпочитает, чтобы министр Керниан и дальше оставался в полном здравии, потому что именно в таком случае он принесет больше всего пользы империи и ему лично. Затем он прошелся по комнате и немного постоял у окна. Эмиран скрестил руки на груди. Он ждал: по поведению Константа очевидно было, что ему нужно что-то обсудить, но это что-то — слишком щекотливая вещь. А помогать он не желал — был зол, и нельзя было сказать «все еще», напротив: Констант с удивительным постоянством подкидывал новые причины для недовольства. Наконец Констант решился: — Я полагаю, что знаю информанта как минимум трети этих послов. Они часто бывают в покоях мамы. — Неужели, — усмехнулся Эмиран. Констант удивленно посмотрел на него. — Ты знал? — Предполагал. Допускал. Да что там, был почти уверен. Кстати, тебе не приходило в голову, что министр Керниан был куда более уверен в этом? Он давно занимает этот пост и очень хорошо подходит для него. А Авеника не особо скрывает, что находит общество многих послов куда приятнее, чем компанию министров или твоих советников. Не нужно даже шпионов, чтобы заметить это. Констант отвернулся к окну. — Она требовала, чтобы я отменил смотр. Примерно в таких выражениях, что и в некоторых письмах. Вообще я прикидывал: аргументов против него не так чтобы много, и тем более если послы не хотят настроить против себя министра Керниана или его секретарей. Не знаю, она ли придумала эти отговорки, или они ей предложили. Но очень узнаваемо. Эмиран упер руки в бедра. — Я… — Он сцепил зубы, но все же продолжил: — признавался однажды, что за Авеникой следят чуть внимательнее, чем… — Было бы допустимо, не существуй в ее отношении сомнений? — продолжил за него Констант. — И ты можешь сказать, с кем из них она обсуждала смотр? Эмиран усмехнулся. — Наверное, мои знания и твои предположения насчет трети писем частично совпадут, — подтвердил он. — Я только не мог понять, отчего она решила, что сможет воздействовать на меня. Смотр оказался далеко не самой худшей идеей. С точки зрения финансовой расточительно, конечно. Но даже главный казначей полон готовности выделять необходимые средства. — Смотр оказывается отличной идеей, Констант, — возразил Эмиран. — Флот жаждет хвастаться, они работают сутки напролет, чтобы довести до ума новые разработки, которые иначе и в десять лет не подготовили бы, смотры поменьше уже организуют в семи провинциях, в четырех они даже сборные, то есть туда прибывают войска из соседних. Что касается финансов, так корона еще и наживется на этом, подданные готовы платить не только за возможность посмотреть, на что способна твоя армия, но и за возможность наблюдать за этим в приемлемой близости от тебя. И реакция послов — тоже подтверждение этому. Наверное, сильнее они вспылили бы, только если бы ты распорядился прокопать туннель в Виранийских горах рядом с границей. — Я ответил маме, что не позволю приказывать мне. Не уверен, что она приняла всерьез мои слова. — Констант избегал смотреть на Эмирана. Тот только покачал головой: его совершенно не удивило это признание. Помявшись немного, Констант спросил: — Что делать? Я не могу ограничить ее общение с иноземцами без того, чтобы это не выглядело как домашний арест. Я не могу приказывать ей, как тебе. Она вдова моего отца, но не входит в семью, как ты или Нина, к примеру. И клятву мне она приносила, как другие подданные, не как главе рода. Понимаешь? — Подозреваю, ты мог бы приказать ей, не совсем как мне, — предположил Эмиран. Констант тоскливо посмотрел на него. Он хмыкнул: — Подозреваю, это было бы сложно и мне. Наверное, если она так оскорблена твоей воинственностью, то и присутствовать на смотре для нее нет никакой необходимости. — Да они и так отказываются ведь. — Напротив, — протянул Эмиран. — Они все будут там, чтобы они да отказались от такой возможности? Даже порадоваться, если что-то пойдет не так — это лучше делать в прямой видимости от события. А вот Авенике не стоит огорчаться далее из-за твоего поведения. Пусть сидит в своих комнатах. Констант внимательно посмотрел на него и кивнул. Помедлив немного, он полюбопытствовал: — Ты ведь собираешься спуститься на горизонт, да? Отправляешься в Тетнарод? — Почти готов, ваше величество, — охотно подтвердил Эмиран и немного наклонился вперед. — Осталось уточнить некоторые частности, и бумаги еще не все готовы, но поездка обещает быть любопытной. — Я, наверное, даже немного завидую, — признался Констант. — Это должно быть интересно. — Ты можешь отправиться вместе со мной или даже вместо меня, — усмехнувшись, предложил Эмиран. — Отдохнуть от матери, совета, оставить занятия, совершить неофициальную поездку. Заводы будут в восторге, военные — в тройном против этого. Кстати, как твои занятия с тем преступником? Констант поморщился — но больше не из-за необходимости признаться, что успехи крайне скудны, а из-за слов, которые Эмиран выбрал, чтобы говорить о Финниане Артрире. — Я бездарь, — честно признал он. — Во мне мало таланта, а тот, что есть, даже и не мой. Но архус считает, что при определенном трудолюбии я стану неплохим подмастерьем. У Эмирана вытянулось лицо. Он сам был не самым одаренным магом — возможно, как Констант только что сказал, даже тот дар, которым он обладал, был дарован ему при инициации. Но заявлять, что смелость, отчаянность даже, с которыми Констант рвется управляться с магией, его желание пробовать нечто новое, неплохие результаты, в конце концов, способность подчинить и изменить любой сложности матрицы, с которыми сталкивался, — и он бездарь? — Знаешь, он все же признался мне, что сам часто обращается к опыту, собранному до него. Он тоже прошел через инициацию, говорил, что корона — это ужасный, отвратительный пыточный инструмент, но последствия далеко не так плохи. И я тоже это понимаю. Сети, проходящие через дворец, например, подчиняются мне не только потому, что в моем распоряжении магия Вальдорана, но и потому, что я помню, как создавал их. Понимаешь? И я даже не знаю, смогу ли я добавить нечто свое к тому, что уже создано и даровано мне. Эмиран согласно кивнул и произнес сочувственно: — Ты решил погрузиться в бездны себяжаления и самоуничижения после — скольких — четырех, пяти уроков с этим колдуном? Похвальная решительность. К девятнадцати годам ты вообще решишь, что всегда будешь ничтожнейшим из императоров и слабейшим из колдунов. Констант нахмурился было, а затем радостно улыбнулся. — Иногда я с трудом справляюсь с желанием обвинить тебя в государственной измене и отправить в самую дальнюю камеру в самой глубокой тюрьме, — признался он. — Когда-нибудь, возможно, я все же сделаю это. Хотя бы на пару дней, чтобы немного унять твою злобность. С другой стороны, ты прав. Если я буду так продолжать, то чего только не решу. Спасибо. Эмиран улыбнулся ему в ответ. Через два дня Констант сидел у окна в мастерской Зельды Леанон. По своему обыкновению, она была одета в черное: бриджи, туфли, куртку. Волосы ее были собраны в хвост на макушке, который с середины был заплетен в неровную косу. Констант скучал: по обещанию Зельды, это был последний сеанс, после этого портрет будет готов — «скорее всего, предположительно и не невероятно», охотно пояснила она, что вызвало у Константа мрачный вздох. Кроме них двоих, в мастерской находились Фрея Дерзар и Офент Растан — последний с тетрадью, в которую старательно переписывал последнюю песню неизвестного поклонника с посвящением «мужественному путешественнику и блистательному офицеру, светлейшему и благороднейшему принцу». Некоторые особенно кургузые строчки он громко и заунывно читал вслух, и Фрея радостно хихикала, повторяя их. — Мужественный путешественник путешествует исключительно в пределах седьмого круга. На моей памяти, за последние восемь лет это первый раз, когда он отправляется на горизонт. О подвиг! О событие! — оторвавшись от тетради, провозгласил Офент. Зельда задумчиво почесала ручкой кисти затылок. — Вы, вальдорцы, чокнутые. Как можно ограничивать себя одним только городом? — спросила она. — Мы куда более чокнутые, чем даже ты думаешь, Зельда, — откликнулась Фрея. — Я, например, ниже седьмого круга не спускалась. Та недоуменно тряхнула головой и снова уставилась на мольберт. — Зато где еще ты увидишь, как над облаками проплывают десятки дирижаблей! — продолжила Фрея. — Я молю императора о высочайшем дозволении присутствовать на параде! Это должно быть просто восхитительно! Я буду в полнейшем отчаянии, если мне придется в силу обязанностей оставаться при ее величестве, о моя несчастная доля, император, прошу вас, дозвольте мне! — Не вздумайте разрешать ей особым образом, иначе все фрейлины вдовствующей императрицы потянутся к вам чередой, чтобы в частном порядке и особым образом получить все то же разрешение. При ней никого не останется, — предупредил Офент. — Думаю, и она не удержится, обратится к императору, когда бурные чувства немного поутихнут, — ухмыльнулась Фрея. — Сейчас она очень зла, что ей запретили. Ах, как бурно было ее негодование, как звонко бились чашки! — Город сошел с ума, — флегматично отметила Зельда и вышла из-за мольберта. — И я вместе с ним. Я тоже хочу видеть его. Вы позволите мне вернуться к нему, ваше величество? А взамен я готова привезти вам полторы сотни портретов вашей невесты. Констант с любопытством посмотрел на нее. — У вас найдется столько портретов леди Теодоры? — спросил он. — У меня найдется куда больше! — горячо вскликнула она.