Враг коленопреклоненный

Бал длился до самого рассвета; светильники начали тускнеть и залы, коридоры и сады наполняться прозрачным, прохладным, безучастным светом, а гости все не расходились, зевали, косились в сторону пустовавшего трона, выискивали глазами Вальдоров, обсуждали, кто получил приглашение, подписанное лично императором или кронпринцем, кому пришлось побегать, чтобы получить его, кто из приглашенных сколько времени провел, к кому Констант или Эмиран были особенно благосклонны. Обсуждали, разумеется, заметно прохладные отношения между Константом и Авеникой; убеждались и злорадствовали, что Эмиран с нею по-прежнему разговаривает только в силу необходимости и сквозь зубы. Разумеется, следили, не спуская глаз, кто из гостей, особенно прибывших издалека, с кем общался, кому удалось провести рядом с Константом больше времени, кого Эмиран удостоил всего лишь снисходительным взглядом, с кем Авеника говорила, кому лишь кивала. Сплетничали об обычных делах: хороши ли еда и приглашенные артисты, удачно ли составлена программа, расторопны ли слуги. Флиртовали с гвардейцами — а они были особенно хороши, отполированы до ослепительного блеска, важны, горды собой и братьями-сестрами из флота и готовы были говорить о параде с неменьшей охотой, чем офицеры, инженеры и управляющие заводами, на которых производились машины. Еще одна тема была объектом очень оживленных сплетен. О примечательном желании Константа разнообразить собственную любовную жизнь не знал только ленивый. «Гобой» обязан был ему значительно возросшими тиражами: как это удавалось Иде Элирис, можно было делать самые разные предположения, она же только помалкивала. Причем поначалу еще было объяснимо: актриса, поднаторевшая в изображении девиц, невинных и кротких и бесспорно привлекательных, но способных постоять за себя, а в жизни очень умело игравшая на своей привлекательности, легко заполучила Константа на несколько недель в свое распоряжение. Затем была еще одна — тоже из группы Иды Элирис, которая, как известно, давно наслаждалась расположением Эмирана. После этого Констант начал интересоваться другими театрами — другими искусствами, а также и людьми, ими занимавшимися. Примечательно было его несколько стеснительное отношение к придворным, хотя помани он любого, и тот сочтет за честь доставить ему удовольствие самыми разнообразными способами. Немало выискивалось охотников, и их усилия могли быть сдержанны, а могли приобретать целеустремлённый характер, которому оставалось только завидовать. Так что и за вниманием Константа к гостям, которое иногда приобретало этакий оценивающий оттенок, следили тоже. Даже если предположения не имели под собой никакого основания, сплетничать об этом не мешало ничто. Давно уже двор не был так оживлен — наверное, с самого вступления в зрелую жизнь Эмирана. И, кстати, его анонимного обожателя тоже. О последнем сплетничали больше по привычке. Особо смелые обращались с вопросами разной степени туманности к Хельме Брангон, и за ними, этими сумасшедшими смельчаками следили с упоением. Хельма, впрочем, была удивительно миролюбива, не ссылалась ни на какие государственные тайны, не намекала на нарушение регламентов, а охотно рассказывала о том, как увлечен подготовкой к поездке Эмиран, и только это занимает, в том числе, и гвардию. Она из озорства могла вдаться в такие подробности ее безопасного обустройства, что смельчак сбегал в ужасе. Пытались выяснить, не нашелся ли кто-то, делящий одиночество Эмирана, но на этот счет существовали только смутные догадки и давние истории. Эмиран по-прежнему был слишком занят рядом с Константом, а в скором времени будет куда более занят в поездке, о которой император тоже упоминал в своем обращении как о важном и значительном предприятии. Это можно было понимать как угодно, но в одном нельзя было сомневаться: Констант счел возможным повернуться к Эмирану и даже склонить голову в знак признательности, и ответом ему стал почтительный и сдержанный поклон, сопровожденный удовлетворенной улыбкой. Послы из провинций были довольны невероятно, имперские министры охотно обсуждали возможности поездки и ее бесспорную важность; злых языков же это всего лишь убедило в том, что Констант просто пытался избавиться от дяди и придумал такой способ выставить его из дворца. В любом случае, бал был закончен. Двери тронного зала и примыкающих к нему комнат были закрыты для гостей, слуги начали убирать их. Констант и Эмиран отнесли в сокровищницу регалии свои и Авеники. Их сил хватило при этом только на поверхностные замечания. Эмиран был готов отдать добрую часть своего личного состояния, чтобы выспаться; Констант был погружен в свои мысли, и по тени, время от времени пробегавшей по его лицу, невозможно было не сделать вывод, что он очень обеспокоен. — Ты позавтракаешь со мной? — спросил он у Эмирана напоследок. — Почту за честь, ваше величество, — низко поклонившись, ответил Эмиран. Констант закатил глаза. — Я благодарю вас за замечательное развлечение и отлично организованный праздник, — заметно теплее добавил Эмиран. Их окружали хранители сокровищницы, мэтресса Балори и еще советники, и недопустимы были слишком открытые проявления расположения или поддержки. Но Констант ощутил намерение Эмирана, поднял на него глаза, слабо улыбнулся. — Я пошлю за тобой, — коротко произнес Констант. И — тише: — Спасибо. Эмиран пошел к себе, но прежде поманил Хельму незаметно для остальных. Константа сопровождали гвардейцы, среди них Бруно, и она переглянулась с ним, молча указала на спину Константа, отдавая полномочия, и пошла за Эмираном. В небольшом гостевом кабинете Эмиран сухо спросил: — Ничего не случилось? — Отличный праздник, светлейший, отличная речь. Я хотела бы, не придумала ничего лучше, чтобы нам все смотрели в рот и ждали, что мы скажем, — торжественно ответила Хельма. Эмиран уселся и подпер рукой голову. Хельма сцепила руки за спиной и уставилась в окно за его спиной. — И ты, конечно же, не знаешь ничего из случавшегося за пределами дворца. Не донесли тебе, так? — Ничего нового, мэтр Эмиран. Немного скандалов от этих очумелых художников, немного скандалов от торговцев, что их лишили прибыли. Попытки прорваться во дворец были, но они имеют место всегда. О кражах дворцового имущества не могу сказать ничего, следует подождать хотя бы полсуток. Эмиран вздохнул: — И именно из-за кражи бахромы со шторы ты отсутствовала добрый час? Хельма тоже. — Была также попытка использовать игрушечный дирижабль, чтобы доставить на территорию дворца некое любопытное вещество, — призналась она. — Хлопнуло бы очень хорошо. Окажись оно рядом с вами или императором, так и лишило вас некоторых жизненно важны органов. Дирижабль был очень похож на игрушки Переннов, кстати. Осмелюсь предупредить ваше негодование и сообщу, что мессир Адельхард полон негодования и готов обеспечить полное содействие. — Их купить на каждом углу — дело десяти минут, — поморщился Эмиран. — Двух, принц, если готовиться заранее, запастись всеми матрицами, ну и взрывчатку пронести. Плюс двадцать минут, чтобы снять запрет на подъем выше двух саженей. Четырех вполне достаточно, чтобы перемахнуть забор вокруг дворца. И еще восемь, чтобы установить пару навигационных узлов и заложить фунт взрывчатки. Они долго смотрели друг на друга. — Его заметили, принц. Мы готовились и к этому. Ловить эту дрянь — то еще развлечение, только и думай, взорвется ли от прикосновения или только при приближении к объекту. Хорошо, что магия Вальдоров сильна. Фиговина просто рухнула к нашим ногам. Надеюсь, что полиция уже ночью начнет аресты, — говорила Хельма. — Магия Вальдоров сильна, говоришь? — задумчиво повторил Эмиран. — Я чувствовал что-то, и это дурацкое желание смотреть вверх в поисках опасности. Гляди-ка, был прав. Хельма молчала. — Я не желаю спрашивать Константа, ощущал ли он определенную угрозу, — пробормотал он. — Вполне возможно, что ощущал куда точнее, чем я привычен думать. Но я очень хочу знать, как удалось пронести ее на седьмой круг. Хельма плотно сжала губы под его тяжелым взглядом и щелкнула каблуками. Глаз она не отвела и моргать отказывалась. Возможность контрабандой пронести что-то пусть даже и на седьмой круг существовала всегда, как бы внимательно полиция и секретные службы ни следили за безопасностью. Это все же было куда проще совершить сейчас, когда в Высоком городе обреталось в полтора раза больше против привычного людей, и вокруг него было разбито бесчисленное множество лагерей. Глупо было не ожидать ничего похожего. Эмирана нехорошо укололи слова Хельмы, сообщенные деловым, немного угрюмым голосом, что это была обычная игрушечная модель дирижабля, изготавливаемая в больших количествах на заводах родственников Лионеля Адельхарда. То ли следовало расценивать это как подтверждение качества продукции, то ли как желание рассорить его с Эмираном. То ли — как раз он и участвовал в этом. Хельма подозревала, что причиной для такого выбора было еще и расположение лавки — недалеко, но не непосредственно рядом с обиталищем преступников, но делиться своими соображениями с Эмираном не желала. Не сейчас, когда он явно утомлен несколькими бесконечными днями. — Что интересного происходило рядом с Авеникой? — спросил он, потерев подбородок. Хельма протянула ему несколько списков записок — большей частью от левалийских гостей, три от танигийских князей и еще три от жены герцога Ингосфа, Дерика Пересса и князя Экадо. Танигийские князья требовали от нее немедленного действия в «том вопросе», Ингосф интересовался, пришелся ли ей по духу подарок, князь Экадо восхищался ее чудесным образом и жаждал высказать это восхищение лично. — Другие были? — сухо спросил Эмиран, уничтожая копии. Хельма пожала плечами. — Танигийцы что-то читали, Кральм уверена, что бумага похожа на ее негербовую. Дездар как раз отходила на несколько минут сразу после того, как северянка что-то ей говорила. Ингосф говорил с ней. Правда, старался стоять подальше и не разжимать губы. — Издевку в голосе Хельмы трудно было упустить. Эмиран не удивился: подобное было вполне в духе Ингосфа, не желавшего ссориться окончательно ни с с кем, по крайней мере, открыто и собственными усилиями; более того, если получится заручиться обещанием Авеники и пристроить какую-нибудь из родственниц в ее свиту или в окружение Теодоры, его это наверняка устроит. Восхищение Экадо было очень подозрительно: князь был стар и даже во времена временного брака с младшей дочерью одного родовитого и уникально нищего даже для своей провинции ингорского барона не желал расставаться со своими сердечными друзьями. Но он получал неплохой доход из торговых отношений все с теми же Левалией и Таниго. Что это значило, Эмиран представлял очень неплохо, если учитывать, что Экадо, вдали от Высокого города громогласно заявлявший о необходимости натыкать Вальдоров в их ошибки, поставлял самые разные механизмы на север, в том числе и из продукции разрабатывавших военную технику заводов. Точно так же Эмиран был уверен, что при всех стараниях Хельмы, тайной полиции и военной разведки, даже преданных Вальдорам людей из свиты Экадо собрать убедительные доказательства его предательства вряд ли получится. Если Авеника выступает посредником между Таниго и экадским князем, то едва ли речь идет о чем-то невинном вроде временного брака для его детей, чтобы обзавестись законными наследниками и попутно лишний раз породниться с известной семьей. Или — в качестве предлога отчего нет, в таком случае необходимости обращаться к правителям с севера окольными путями у него не будет. — Левалия отправила делегацию, на добрую половину состоящую из военных, в Гойтер, принц. Северянка не может не знать это, — глухо заметила Хельма. Эмиран косо посмотрел на нее, встал и потянулся. — А до этого принимала делегацию, почти целиком состоящую из военных, — кивнув, добавил он. — И ладно бы они делали это открыто, можно было бы убедить мэтра Керниана если не потребовать объяснения, так настоять на участии наших генералов. Я не понимаю игр Авеники. Может, ты понимаешь? Хельма закатила глаза. — Если бы я понимала, принц, то на мне давно был бы генеральский мундир. — И тогда ты видела бы своего мужа раз в пять реже, — подмигнув ей, гнусно ухмыльнувшись, когда Хельме не удалось сдержать недовольной гримасы, заметил Эмиран. — Ладно. Небеса да помогут нам. Отправляйся уже к нему. Хельма глубоко поклонилась ему и голосом, сочившимся приторно-сладким ядом, поблагодарила. У нее было не больше пяти часов на отдых, затем следовало всерьез браться за обеспечение безопасности вокруг наблюдательной площадки с ложами для Константа и Эмирана, так что единственной возможностью для нее было на пару часов устроиться в одной из комнат для отдыха в спальном шкафу. Всяко лучше, чем ничего, и куда меньше, чем она хотела бы. Во взгляде Эмирана проскользнуло что-то, отдаленно напоминавшее понимание и даже сочувствие — очень слабый его оттенок. Он попрощался с ней и отправился к себе. Мундир и плащ, в которых Эмирану предстояло сидеть рядом с Константом, даже увеличительные очки, чья оправа была сделана по последней моде, уже были готовы. Камердинеры дожидались его, чтобы помочь раздеться, но Эмиран кивком выслал их прочь, сбросил мундир и жилет, вытянул сорочку из брюк и лицом вниз рухнул на кровать. Спроси его кто утром, сразу же по пробуждении, что снилось, Эмиран не смог бы ответить. Оставшиеся часы были полны сновидениями, это он мог утверждать со всей определенностью, но ничего внятного он не смог бы вспомнить. Ему снились дирижабли, вспыхивавшие в воздухе или камнем падавшие вниз, густые тучи, обволакивавшие круг, настолько плотные, что невозможно было разглядеть лиц стоявших в полутора шагах людей; осыпавшаяся прямо перед ложей земля, кренившийся пол и ощущение ускорения, знакомое по полету Альбора, но без уверенности, что за падением последует подъем. Ему снилась толчея рядом с ложами, сильная настолько, что люди, не устоявшие на ногах, в считанные минуты были раздавлены в кашу. Ему казалось, что стало не хватать воздуха, люди вокруг хватались за шеи, беспомощно раскрывали рты, падали на колени, а затем ниц на землю, судорожно дергались и замирали, и как-то очень быстро образовывались горы трупов, давивших еще сильнее. Эмиран вздрогнул и решил проснуться, чтобы избавиться от этих картин. Он перевернулся на спину, глубоко, с наслаждением дышал и робко обращался к Небесам с просьбой стереть из его памяти все эти переживания. Привычно он коснулся и силовых линий, чтобы укрепиться, и нисколько не удивился, что они натянуты сильнее обычного, по ощущению готовы наказать любого. Но подействовало: Эмиран ощутил себя бодрым достаточно, чтобы встать с постели и отправиться в ванную. Затем он оделся и нырнул в тайный коридор. Констант уже ждал его: после легкого стука дверь сама отворилась. Эмиран подозрительно осмотрелся, войдя, но в спальне Константа не было. Он стоял у окна столовой и задумчиво смотрел на небо. — Отличная погода, ваше величество, — произнес Эмиран, застывая у двери. — Мне принесли текущую схему приближения дирижаблей, — не оборачиваясь, сказал Констант. — Пока она соответствует утвержденной, и погода хороша во всем Вальдери, докуда дотягивается тень города. — Надеюсь, ваше беспокойство не вынудило вас спать хуже привычного, ваше величество? — полюбопытствовал Эмиран, подходя к нему ближе. Констант повернул к нему голову и внимательно осмотрел. — Спрашиваешь ли ты это, потому что что-то такое необычное переживал? — Мое возбуждение понятно, ваше величество, — слабо улыбнувшись ответил Эмиран. Он смог не поежиться, потому что отлично понял, что Констант спрашивал его о чем-то куда более близком — о его снах. — Подобные вещи проводились очень редко, и участие в них воздушного флота было ограничено несколькими экземплярами. Мы успели многократно убедиться, насколько сложным оказалось это предприятие, скольких усилий стоит, но мы и близко не можем представить великолепия самого зрелища. Я в предвкушении, как и вся страна. Слуги сняли с тарелок колпаки, другие налили кофе. Констант поблагодарил их, и они послушно исчезли, плотно закрыв двери. Констант сел, за ним Эмиран; они отпили кофе. — Ты хорошо спал? — спросил Констант. — Я чувствую себя отдохнувшим, — произнес Эмиран, отважно глядя ему в глаза. — Мне снилась всякая дрянь. Тысяча и один способ испортить смотр и празднества вокруг него, — честно признался Констант. — Это могли быть мои сны, которые ты видел. Или… — Он пожал плечами и принялся за еду. — Может, ты еще ответишь, и откуда они взялись? Неужели враг внезапно стал так силен? Констант пожал плечами и встал. Через минуту он вернулся и положил записку перед ним. В ней Семирогий — кто же еще — утверждал, что Враг, некая неназываемая сущность, давно уже не существо, а нечто, некто больше, значительнее, мощнее и изворотливее, как раз беспомощен, особенно перед стенами дворца. Поэтому он пытается разуверить верных почитателей Семи Небес в их могуществе, вселить сомнения и отвадить от смелых начинаний самыми разными способами, в том числе и попытками усилить их страхи и беспокойства и преподнести их как нечто почти свершившееся или должное свершиться. — Семирогий исключительно хорош, когда нужно объяснить необъясняемое, — буркнул Эмиран. — И сделать это таким образом, чтобы не избавить от страха перед необъясняемым, — охотно согласился Констант. Эмиран медленно сложил записку и, потянувшись, положил ее ближе к нему. — Я, наверное, слишком стар, чтобы угнаться за твоими рассуждениями. Не пожалеешь ли старца, не объяснишь? — подозрительно глядя на Константа, попросил он. — Нечего объяснять. Обычные утешения в его духе, полные отговорок и общих заверений, когда вроде все утешения соответствуют тем, которые ты хотел услышать, но это не прибавило тебе уверенности в твоем будущем и уж тем более не объяснило тебе собственные страхи, — буркнул Констант. — В обязанности храма не входит советовать тебе или мне по каждому чиху, — заметил Эмиран, откидываясь назад. Констант поднял на него прищуренные глаза, но продолжил уплетать завтрак, даже скорости не сбавил. — Ты так не считаешь? — после долгого молчания решил все же уточнить Эмиран. — Что храм недобросовестно исполняет свои обязанности? Не считаю. Те обязанности, ради которых храм изначально создавался, выполняются отлично. Возможности его, к примеру, в борьбе с непознаваемым очень велики, и умение разобраться в неких феноменах тоже. Я говорил с полковником Брангон, и она вполне искренне заверяла меня, что храмовые маги оказали ей бесценную поддержку. Ну, мне показалось, что искренне. И я ощущаю, что они действительно хороши. Но приходят эти сны, и… — Констант закатил глаза и взмахнул ножом. — И? — поощрил его Эмиран. — Я думаю, это — мои сны. Не знаю, по каким причинам ты оказался к ним особенно чувствителен. Возможно, потому, что мы много времени проводим если не рядом, то в занятиях схожими делами. Или близкое родство. Не знаю, иными словами. — Констант пожал плечами. Он не поднимал глаз от тарелки, но все же закончил: — С другой стороны, я очень рад, что храмовые маги поддерживают сейчас охрану. — Только не говори, что ощущаешь опасность! — поморщившись, воскликнул Эмиран. Констант недоуменно посмотрел на него. — Опасность? Нет, я предполагаю, что наверняка какие-то вещи пойдут не так. Наверняка будут совершены если не покушения, то какие-то устрашающие действия. Не во дворце, не на моей смотровой площадке. Не в строе летающих машин. Но на нашем круге в том числе. Это не может не случиться, даже если охрана будет невероятно, сверхъестественно эффективна. Но это не опасность, которую я бы рассматривал как существенную. По правде признаться, я спрашивал Семирогого о другом, не о моих снах. Он решил ответить так, чтобы подошло к этому моему настроению. — Констант лукаво улыбнулся и легонько дотронулся до записки с гербом Семирогого. Через мгновение от нее не осталось следа. Она не сгорела, не обратилась в прах, ее просто не стало. — Неужто испарилась? — недоверчиво спросил Эмиран. — Ага, — самодовольно ответил Констант. Эмиран сдержался, не стал высказывать недовольство от его ребяческой выходки — и решил попробовать, сможет ли проделать такое же с двумя листами плотной бумаги и сколько времени это займет. В завершение завтрака они выпили кофе у окна. Констант все же не сдержался, рассказал, что ему снилось куда больше, чем он помнит, и не все заслуживало пристального внимания, хотя некоторые эпизоды были невероятно изощренными. «Надо будет рассказать Хельме пару штук, которые я увидел. Пусть использует в допросах», — не без злорадства добавил он. Точно так же они попытались прикинуть, как могло случиться, что один сон видели не меньше двух человек, ведь даже Храм не сомневается, что мысли — это не субстанция, сколь угодно эфирная, а абстрактный формат, существующий только в голове человека. Эмиран не спросил, а Констант не желал объяснять, что за город такой им снился — с бесконечно высокими и очень узкими домами, с запутанными катакомбами ниже уровня земли, используемыми как тайной полицией, так и преступниками, с летательными аппаратами, в которых хватало места для одного-двух людей, или бегающими по поверхности земли куда быстрее, чем летает самый резвый ящер. Эмирану в голову не приходило спросить, а Констант не желал говорить об этом с ним, потому что был в смятении и хотел поговорить если не с Уно, так хотя бы с Артриром: возможно ли, что преступник готовится вернуться в этот мир? И что ему нужно здесь? После завтрака Констант направился к Авенике, смущенно пояснив: «Она и так сердится на меня, а иначе будет очень зла». Эмиран подумал было, что для человека, способного взглядом подчинить себе весь совет, любого из министров или высших офицеров Констант неожиданно мягок в обращении с Авеникой. Неплохо было, по крайней мере, что он принимал установленный Эмираном в качестве чрезвычайной меры порядок и не пытался изменить его. Если отдать Авенике ее свободы, которыми она пользовалась вовсю при Ариане, может случиться всякое, и всей расторопности Хельмы не хватит, чтобы уследить за ней. Авеника была одета в утреннюю просторную тунику из тонкой шерсти с длинным серебристым ворсом и узкие брюки, полулежала на кушетке, пододвинутой близко к окну. Ее окружало пять фрейлин и слуги, все остальные, подозревал Констант, сбежали в более удобные места, чтобы смешаться с толпой обычных зрителей. Еще ее окружали четверо графьев с севера и северо-востока. Их имен Констант не знал и запоминать не собирался, подозревая не без основания, что они купили себе место в свите кого-то из из князьев, но не смогли добыть места еще и на смотровой платформе. Это и правда было очень непросто: места в ложах, на трибунах рядом с центральной площадкой раздавались только с согласия императора, а затем велся их строгий учет; учитывая же, насколько громки были возгласы недовольства и даже категорические требования запретить этот смотр из самых разных посольств, пригласительные билеты им никто и не предоставил. Их можно купить за внушительные деньги — но тут счастливчиков было немного. Обязанность развлекать Авенику, взамен получая не самый худший вид из окна была всяко лучше, потому что иначе следовало отправляться в толчею и пытаться пробиться ближе к краю, а для этого присутствовавшие были слишком полны собой. Фрейлины представили Константу гостей, предложили чай. Авеника поинтересовалась его настроением. — Отличное, — не задумываясь ответил Констант и широко улыбнулся. — Я видел все это многократно, но разрозненно. Теперь же — все вместе. Я очень рад. — Я смутно помню дела давние, дорогой сын, но мне всегда казалось, что у вас стараниями вашего отца и дяди всегда было в избытке игрушек, — насмешливо улыбнувшись, произнесла Авеника. — Их никогда не бывает слишком много, монна Авеника, — ответил Констант, беспечно пожимая плечами. — Я также позволил себе сделать небольшой подарок вам в честь праздника. Хотел подарить позже, когда закончится этот день, но боюсь, у меня будет слишком мало времени. У вас, насколько я знаю, тоже. Он протянул ей небольшую шкатулку. Авеника посмотрела на него прохладным взглядом, затем изучила, чуть нахмурившись, шкатулку. Констант понимал, что она делает: проверяет, не добавил ли он каких-то заклинаний, чтобы следить за ней, — словно это было ему нужно, снисходительно подумал он. Осмотр удовлетворил Авенику, она медленно открыла шкатулку и удивленно воскликнула, осторожно достала брошь и подняла на уровень глаз. — Какое счастье, дорогой сын, что вы предусмотрительно не пытаетесь всучить мне дирижабль или что-то подобное, — промурлыкала она, изучая небольшого ящера с распростертыми крыльями, осыпанного драгоценными камнями. По ее взгляду фрейлины принесли зеркало, и Авеника долго прикладывала брошку к виску, к груди и даже подержала на руке, представляя, хороша ли она будет в качестве кольца. Авеника долго изучала работу, позволила гостям повосхищаться брошью, а затем обратилась к Константу: — Позволите спросить, кто был моделью? Не… этот? — скривившись, уточнила она. — Не то ужасное чудовище, на котором летает ваш дядя? — Нет, ни в коем случае. Это потомок ящера, на котором пытались научить меня, — улыбнулся Констант. — Он очень ловок в полете, но слишком мал, чтобы поднять ездока. Авеника захлопнула шкатулку. Брошь она приколола к тунике и расправила ткань вокруг. Она хотела приказать что-то Константу, просить о чем-то, но сдержалась — не в присутствии посторонних. Выгонять же их, пусть ради материнских наставлений, она не желала. — Меня всегда удивляла любовь вальдерийцев к полетам, вообще к высоте, — покачав головой, сказала она, любуясь брошью. — Не только вальдерийцев, монна Авеника. У нас есть Высокий город, но рядом с Вальдери немало гор. И, кроме того, это быстрое и удобное средство перемещения, — заметил Констант. Гости Авеники соглашались, рассказывали о дирижаблях, на которых прибыли в Высокий город, как это удобно в сравнении с подъемными капсулами, насколько меньше мороки и прочее, прочее. — Насколько опаснее для находящихся под ними, да, сын? — ласково улыбнулась Авеника. — Не припомню случаев падения дирижаблей, мама, — в точности повторив ее улыбку, ответил Констант. — Мы говорим не о падении самих дирижаблей. Падать может что угодно и, например, с них, — мягко возразила она и перевела взгляд на заметно напрягшихся гостей — они явно знали немало о применении летательной техники в армии. — Впрочем, зачем омрачать настроение. Пассажирские дирижабли, строящиеся в Вальдоране, действительно великолепны и обеспечивают все возможные удобства. Помню, как я удивлялась, что мои девичьи комнаты были куда скромнее, чем каюта на одном таком. Как страшно было подниматься, как любопытно было потом. Гости ее оживились, каждый из них мог рассказать немало собственных историй о подобных путешествиях. Авеника снисходительно слушала их, фрейлины оживляли рассказы уместными репликами, Констант же погрузился в раздумья. Он отвечал на вопросы Авеники о собственных ожиданиях, многословно заверил ее, что обязательно заглянет в ближайшие дни с рассказом о параде и собственных впечатлениях, и пообещал принести альбомы с изображениями сцен парада, как только таковые будут подготовлены. У него осталось совсем немного времени, чтобы накинуть плащ и отправиться к смотровой площадке, и все это время его занимала одна мысль: Авеника хотела, чтобы он рассказал ей о функциях дирижаблей в военных планах его штаба? Чтобы рассказы об устрашающих оружиях, установленных на летательных машинах, звучали из его уст? Чтобы ей было куда интереснее следить за парадом, зная, какими возможностями обладают эти дирижабли, а с ними Вальдоран и глава его, ее сын? У выхода из дворца его встретили подполковник Герела, капитаны Кральм и Лоренц Бруно. Констант не сдержался, бросил на него вороватый взгляд и тут же отвернулся, злясь на себя за участившийся пульс. Ему показалось — или он просто хотел, чтобы так случилось — что Бруно тоже посмотрел на него; но он был занят другим, свита Константа должна была выехать на улицы, забитые народом до такой степени, что по головам можно было передвигаться без нужды перепрыгивать куда-либо. Экипаж был готов, водитель и два гвардейца стояли у него, и у остальных тоже застыли гвардейцы. По команде Герелы они отдали Константу честь, и он не утерпел, застыл вытянувшись и прижал руку к груди, где сердце. Он смог выдавить только: «Спасибо», — и пошел к экипажу. Мира выскочила из ниоткуда и поправила плащ, гвардейцы захлопнули за ним дверь, и свита тронулась. Ехать было всего ничего, меньше версты, но этот путь занял чуть меньше часа: Констант выходил на крыльцо под бой часов на Хрустальной башне, а затем выходил из экипажа, и часы били следующий час. И все это время по обе стороны дороги стояли, сидели на плечах, пытались выпрыгнуть из-за чужих спин люди. Констант не мог не вспомнить негодование Хельмы, когда он категорически заявил, что не собирается ни от кого прятаться, ее попытки объяснить, как сложно будет организовать его безопасный проезд, и понимал, что она имела в виду. Ему показывали некоторые планы, и из них он знал, что на крышах зданий залегли военные, и Констант ничего не мог поделать, глядел время от времени наверх и радовался, замечая какую-то фигуру. Он оглох уже на второй минуте, потому что все, кто смог занять место на улице, орали во всю глотку; но улыбался и махал рукой, иногда кивал, что вызывало особенный всплеск ликования. Они прибыли к смотровой площадке, Хельма подскочила к двери и открыла ее, и Констант неожиданно для себя по-детски обрадовался, увидев ее. — Все прошло без приключений, полковник, — не смог удержаться он, храня на лице официальную улыбку. Хельма хмыкнула и отдала ему честь. — Рада, что вы так считаете, ваше величество, — ответила она, почти не шевеля губами. Константа как-то разом окружили генералы и адмиралы, и каждый считал своим долгом, первейшей обязанностью и высшим правом сообщить, что уверен у успехе парада, и поблагодарить Константа за отличное решение. У него все еще стоял гул в ушах от шума толпы, и Констант кивал головой, отделывался общими фразами, надеясь, что не звучит совсем уж глупо. У них было что-то около часа времени. Если вглядываться, если до предела выкрутить мощность приближающих очков, уже можно было разглядеть пять строев. Они приближались неторопливо и уверенно, один из адмиралов воздушного флота уже начал хвалиться мастерством пилотов, которым доверена эта почетная обязанность — управлять лучшими образцами техники и магии. Константу в который раз показали составленный специально для него и его близких альбом с моделями, хотя он давно уже выучил его наизусть; в который раз подвели к огромной доске, на которой благодаря непонятному магнетизму, не имеющего, по заверениям военных, ничего общего с магией, появлялись схемы строев. Они немного менялись, сближались, начинали вытягиваться вдоль, чтобы объединиться в один, а затем в полуверсте от смотровой площадки снова разделиться на несколько. Адмиралы многословно объясняли ему, что подобная техника не только доказала свою надежность, но и может использоваться как для передачи самых общих изображений, как здесь, например, так и куда более детальных, что требует некоторых запасов мощности. Констант заинтересовался, и ему показали по очереди командиров каждого из строев, и они сначала недоуменно моргали, потому что неподвижные изображения передавались с частотой в пол-удара сердца и трудно было поверить своим глазам, что они видят действительно Константа, а затем отдавали честь; связисты потом приносили сообщения от командиров, и он благодарил их в ответ, с любопытством следя, как эти сообщения передаются обратно на дирижабли. — Они точно так же могут, исходя из изначальных данных, менять и схему передвижения, ваше величество, — говорили ему и тянули к другой доске, по которой ползли дирижабли. — Никакой магии, повторюсь, что делает эту разработку очень полезным изобретением в условиях возможной современной войны. К ним присоединился Эмиран; его интерес был куда более сдержанным, но любопытство часто брало верх, и он вовлекался в оживленную беседу о достоинствах или недостатках той или иной модели для разных целей. Хельме Брангон было отдано очень удобное место: почти у самых дверей, рядом с четырьмя гвардейцами на страже, прямо напротив панорамных окон, в которых все крупнее становились дирижабли. Капитан Кральм подскочила к ней, чтобы доложить о небольшом происшествии, немного позже принесла первые отчеты охраны Константа и Эмирана. Все пока казалось вполне мирным, думала она и пыталась не дать подозрению разгореться слишком сильно. Три средних строя сблизились и начали объединяться. Констант подошел совсем близко к окну и начал подправлять приближение в очках, чтобы разглядеть детали. Ему объясняли, что именно и как делают пилоты, каковы особенности управления дирижаблями в сравнении с обычным наземным транспортом и кораблями. Их было четыре с половиной дюжины в общей сложности, и еще три похожих строя шли на уровне четвертого и второго круга. Средний из них уже начинал подниматься, а по семь дирижаблей из крайних строев начали спуск. Затем на одном из них вспыхнуло что-то, Констант вздрогнул и посмотрел на адмирала слева от него, и тот пояснил, что это еще одна разработка из новейших — пушка. До этого, пояснил он, разработки шли только в направлении увеличения грузоподъемности и вертикальной скорости дирижабля, то есть он должен был поднять груз взрывных капсул и затем сбросить его над заданной территорией; установка пушек на них не рассматривалась, потому что не удавалось амортизировать выстрел. Но конструкторы смогли создать такие пусковые устройства, что выстрел происходил практически без отката пушки. Точно так же удалось создать изоляцию подъемных тел и гондол и производить выстрелы огнем, что артиллеристы сейчас и показывают. — Выстрелы ведутся холостыми! — многократно заверили его адмиралы, когда Хельма подскочила и требовательно спросила, что происходит. Точно так же ей удостоверили, что стекла в этих окнах прочны настолько, что прямое попадание артиллерийского снаряда с такого расстояния даже не приведет к образованию трещин. Хельма покосилась на Константа, тот согласно кивнул. Три передних дирижабля поднялись вверх, шедший за ними обладал невероятными размерами. Адмиралы восторгались его грузоподъемностью и при этом маневренностью, что не всегда удачно комбинировалось. Но это не все: его подбрюшье распахнулось — Констант не смог сдержать удивленного восклицания, хотя знал и об этой модели — и из него вылетели несколько совсем маленьких в сравнении с остальными летательных машин и очень быстро вынырнули перед первыми дирижаблями. Константу снова объясняли, что самым сложным было создать достаточно жесткий корпус дирижабля, способный нести в себе даже и неравномерно распределенные летательные аппараты, но и стабильный достаточно, чтобы можно было спроектировать внутри огромные полости для переноса крупных устройств. Тот грузовой дирижабль приближался неторопливо, и пилоты на малых устройствах успели приблизиться к панорамному окну, так что смогли помахать рукой Константу, и он им в ответ, не особенно рассчитывая, что они его заметят. Ему пояснили, что это звено должно спуститься на два круга вниз, а затем нагнать транспортировочный корабль и снова подняться в его подбрюшье. — И… — Констант вытянул голову, пытаясь разглядеть их внизу, — насколько это сложно? — Куда сложнее, чем вылетать, ваше величество, — с гордостью ответили ему. За этими словами последовали пространные объяснения о том, как непросто приближаться к такому огромному предмету, который еще и движется со внушительной скоростью — потоки ветра на этой высоте сильны сами по себе, а вокруг него деформируются непредсказуемым образом. Затем следовало уподобить скорости и одновременно подниматься, что вполне очевидно требует исключительного мастерства. — Великолепно, — воскликнул Констант, пытаясь разглядеть крохотные фигуры внизу, а его внимание пытались обратить на следующую конструкцию, которая сооружалась прямо на его глазах. От дирижабля к дирижаблю выдвигались мостки, стыковались и укреплялись, и по ним бежали люди. Затем мостки убрали, дирижабли разъехались в противоположные стороны, и между ними поднялся еще один, и у него гондолы были расположены сверху и снизу. — Может передвигаться на очень больших высотах, и сверху мы предполагаем установить станции наблюдения за погодой, — с гордостью сообщили ему. Тут же начались рассказы о том, как мало изучена погода и как сложно ее предсказывать, о новейших разработках магов, все еще слишком маломощных или ненадежных, чтобы активно применять их в случае военных действий. Констант спросил, обращаются ли армия и флот к Храму Семи Небес с предложениями сотрудничества, и ему тут же рассказали о нескольких наиболее удачных предприятиях. Дирижабли снова начали перестраиваться в пять линий, две повыше, три пониже; план до сих пор соблюдался очень неплохо, и изображения на доске тоже соответствовали расчетным фигурам. Констант предложил отвлечься немного от окна и подкрепиться, и его предложение было встречено одобрительными словами. Слуги разнесли закуски, и гости расположились в креслах. Разговор привлек членов совета и министров, обсуждение из сугубо технического и эстетического перешло на экономическое, это оживило Эмирана, но Констант заскучал. Он решил подойти к менее важным гостям, а среди них были инженеры самых разных направлений, техники, особенно отличившиеся в создании моделей, и кое-чьи имена Констант вспоминал, потому что подписывал грамоты с благодарностью. Их взгляд на парад отличался от стратегического, общего, которым забивали его голову высшие офицеры, куда интересней, приятней было этим людям рассказывать о возможности создавать что-то невероятное, подобное чему в других странах существовало в куда худшей форме. Один из них, представленный как мэтр Ульрик Ашберн, казался задумчивее остальных. Он был среднего роста, узкоплеч и с небольшим брюшком; волосы его, наполовину седые, были тщательно причесаны, но несколько прядей на затылке задорно торчали над воротником; одет он был в мундир генерала инженерных войск, сидевший на нем немного нелепо — кажется, Ашберн владел этим мундиром очень давно, но носил редко, поэтому петли с пуговицами были натянуты на талии и немного свободнее на груди. При этом грудь его украшали несколько имперских орденов и без счета медалей. Еще он держал в руке тарелку с горой еды, но ничего не брал с нее. Константу объяснили, что он — магистр природных наук, специализируется на погодных предсказаниях, причем неожиданно успешно, и некоторые из разработанных им приборов даже установлены в наблюдательном куполе нескольких дирижаблей. В подтверждение их эффективности Константу начертили схему некоторых устройств, объяснили принцип их действия; мэтр Ашберн оживился и с готовностью вывалил на Константа огромное количество разных данных: как по скорости ветра и содержанию воды и других веществ в облаках рассчитать вероятность дождя, как направление ветра на разных высотах может изменить погоду, как ветер может способствовать или препятствовать нужной навигации дирижабля, и так далее. Еда на его тарелке оставалась нетронутой. Констант спросил, не разочаровало ли его меню, что он с такой безучастностью отнесся к еде, и мэтр Ашберн вздохнул. — Понимаете, ваше величество, я не то чтобы голоден. То есть я, разумеется, не отказался бы от чудесных закусок и замечательных напитков, которые вы в невиданном разнообразии обеспечили вашим гостям, — вздохнув, признался тот. — Но, видите ли, мне хотелось бы, чтобы моя жена тоже немного попробовала всего. Тем более я ее знаю, со всеми этими хлопотами перекусила какой-то дряни на ходу, и будет. — Отчего же вашей жене не попробовать? — нахмурился Констант. Ашберн замялся и, оглядевшись, признался ему тихо, чтобы другие не слышали: — Она тут на службе. — Тут? — уточнил Констант, осматривая зал и прикидывая, кого Ашберн мог иметь в виду. Ответом ему был решительный кивок и тяжелый вздох. — Я попытался уговорить ее, но она иногда бывает очень упрямой, особенно во всем, что касается службы. — Если она ниже вас по званию, прикажите ей! — предложил против воли проникшийся к нему расположением Констант. Ашберн покачал головой. — Разная субординация, молодой человек, — грустно сообщил он. — Разное подчинение, она не в моих войсках и, пусть чисто формально, ниже званием, но не подчиняется никому из моей армии. Не подействует. Никогда не действовало. — А чей приказ подействует? Ашберн с надеждой поднял на него взгляд. — Ваш вполне. — Охотно помогу вам позаботиться о здоровье вашей жены, — сказал Констант, вставая. Ашберн оживился, поднялся и стремительно зашагал к двери — за ним оказалось не так просто угнаться, к веселью Константа. А еще стоявшая у двери Хельма Брангон подозрительно следила за ними. И, кажется, мэтр Ашберн шагал именно к ней. Констант не ошибся: Ульрик Ашберн миновал Бруно, сосредоточенно уставившегося в потолок, и Кральм, томно смотревшую в окна и старавшуюся не ухмыляться, и остановился перед Хельмой. — Твой обед, Мими, — сурово сообщил Ашберн, вынужденный смотреть на нее снизу вверх, но не казавшийся нелепым. Этому способствовал подавленный, обреченный взгляд Хельмы. Она старалась смотреть куда угодно, но не на Константа, и рявкнуть на мужа ей не позволяло его же присутствие. — Значит ли это, полковник Брангон, что я имел удовольствие познакомиться с вашим мужем? — радостно спросил Констант. — Очень рад! Меня восхищает его забота о вас, полковник. Отчего бы вам не прислушаться к его словам? Мэтр Ашберн заверил меня, что меню составлено великолепно и способно порадовать самый взыскательный вкус, я могу заверить, что другие гости с готовностью согласятся с ним. — Я на службе, ваше величество, — прошипела Хельма, мрачно глядя на Ашберна и взглядом обещая ему самые страшные муки. — Вы и остаетесь на ней. Просто попробуйте, что мэтр Ашберн счел особенно вкусным. — Констант посмотрел на Ашберна, выжидающе смотревшего на него, и добавил: — Можете расценивать это как приказ. Ашберн удовлетворенно кивнул и встал рядом с ней, подцепил вилкой кусок вяленого мяса и маринованную морковь и протянул вилку Хельме. Она угрожающе посмотрела на гвардейцев, те же с каменными лицами смотрели перед собой. Ашберн смахнул с плеча Хельмы соринку, успокаивающе погладил по спине и второй вилкой подцепил мяса для себя. Настроение Константа поднялось неимоверно, он обменялся несколькими словами с послами и князьями из соседних с Вальдери провинций, ознакомился с промежуточными рапортами пилотов дирижаблей и полюбовался схемой — а она не имела ничего общего с первоначальной. Почти на их уровень поднялись скорые дирижабли, и Константу увлеченно рассказывали, какие изобретения делали возможным такой быстрый подъем. Он начинал подозревать, что вечером сможет говорить только ужасным и корявым техническим языком; более того, когда ему сообщали самые разные сведения, он понимал, хорошо это или плохо, и даже пытался представить, как именно это применять. В большинстве случаев его мнение сильно расходилось с тем, которое высказывали военные, но так Констант и не произносил его вслух — так он утешал себя. Эмиран был увлечен развернувшимся перед ним представлением, страстно обсуждал возможности дирижаблей, увлеченно смотрел за малыми летательными аппаратами — он даже обратился к генералу Седринн с требованием рассказать об устройствах подробнее: могут ли они взлетать с края платформы или земли, какие особенные навыки требуются для них, можно ли, имея многолетний опыт обращения с крылатыми ящерами и достигнув определенных уровней мастерства, пересесть на такие аппараты. — Я понимаю, о чем вы говорите, ваше высочество, — хитро прищурившись, ответила ему та. — Все это возможно, аппараты используются нами давно и уже доказали свою эффективность и безопасность. Когда вы будете проездом в нашей провинции, мы наверняка сможем организовать для вас пробный полет. Я распоряжусь, чтобы мои адъютанты изучили такую возможность, если вы пообещаете изучить возможность побывать в нашей части. — Разве я не собирался это сделать? — удивился Эмиран. Получилось неплохо, почти искренне, и генерал Седринн предпочла удовлетвориться этим. Эмиран же заверил заверил ее, что с огромным удовольствием исправит это упущение. Если, разумеется, в его распоряжение предоставят такой аппарат. Солнце спускалось к горизонту, зал, в котором находились Констант, Эмиран и их гости, начал заполняться сизыми тенями. Загорелась еще треть светильников; на дирижаблях тоже вспыхнули многочисленные фонари. Маневры продолжались, сейчас от пилотов требовалось все их мастерство, потому что в темноте управлять дирижаблем в строю куда сложнее, чем при дневном свете. Констант сидел в кресле у самого стекла и зачарованно смотрел на огни перед ним. Мэтр Ашберн улучил момент, чтобы поблагодарить его («Очень порядочно с вашей стороны, молодой человек, Хельма тоже вам благодарна, хотя никогда и не признается в этом»), и это забавляло и озадачивало его, развлекало и умиротворяло. Наконец, когда небо потемнело полностью, Константу предложили отдать распоряжение о начале салюта. Он произнес всего лишь: «Приказываю начать салют», — а вокруг него захлопали и завосклицали, словно он лично будет его проводить. И все равно — он был горд. Когда после первого залпа небо расцветилось красным, зеленым и желтым, он не сдержался, сжал руки в кулаки и вытянул шею. Затем были еще залпы. Маги тоже участвовали в планировании, и их стараниями разноцветные огни принимали самые разные формы: от летающих ящеров к дирижаблям, то складывались в повозки, то принимали форму императорского дворца и Хрустальной башни, то рассыпались многочисленными вспышками, в которых при очень большом желании можно было угадать карту звездного неба. Затем дирижабли отодвинулись немного дальше, их снова начали озарять вспышки, и из этих огней был сложен герб Константа. Он осыпался бесчисленными искрами; дирижабли спустились ниже и продолжили расстреливать запасы. Нижние круги озарялись разноцветными огнями, им вторили фейерверки с земли, и Констант старался упустить как можно меньше. Он почти прижался к стеклу, чтобы видеть лучше происходившее, затем опомнился и повернулся к гостям. Слова речи, которую он должен был произносить, как-то сами всплыли в памяти, и он, не задумываясь совершенно, поблагодарил всех, кто принял участие в создании этих замечательных устройств, управлял ими и следил за порядком. Он хлопнул в ладоши три раза, и присутствовавшие разразились аплодисментами. К нему выстроилась очередь из желающих поздравить с успешным завершением такого замечательного представления. В это же время секретари составляли конверты с копиями речи во все издательства, дополняя их рисунками некоторых сцен парада, и отсылали в издательства. К Хельме Брангон подбегали капитаны с краткими отчетами о происходившем на улицах, и лейтенанты из других служб с сообщениями о случившихся преступлениях. Констант позволил убедить себя в том, что во дворец следовало ехать быстрее и иным маршрутом, потому что улицы полны восторженных людей, усиливших к тому же свои восторги пивом и ликерами разной степени крепости, а поэтому неготовых относиться к императору и кронпринцу с должным почтением, а всего лишь желающих праздновать в свое удовольствие. Обратно экипаж двигался не в пример быстрее, и уже через полчаса Констант шел к своим покоям. Он остановился. Эмиран напрягся, Хельма нахмурилась. — Я иду в картографический зал, — сообщил им Констант. — Ваше величество, отчеты о возвращении дирижаблей на базы будут доставлены вам первой почтой, — сообщила ему Хельма, не особенно надеясь, что сможет убедить его. Констант пожал плечами и пошел к подъемникам. Эмиран и Хельма переглянулись, она закатила глаза, он пожал плечами, но они оба направились за ним. Двери зала открылись перед ними. Эмиран покосился зачем-то на плиту, к которой он или Ариан, а до этого их отец прикладывали ладони, да только головой покачал. Констант же стоял у стола с объемной картой и изучал его. — Мы здесь, — произнес он, не глядя на Эмирана и Хельму. Он осторожно провел пальцем по модели города и легонько сдвинул верхний круг. Затем снял с пальцев перстни и положил рядом. Они поднялись в воздух. — Они где-то здесь. Скоро приблизятся к границе. Я думал над заклинаниями, которые показывали бы угрозу с воздуха, но пока ничего не придумал. — Для этого есть поселки наблюдения, ваше величество, — процедила Хельма, неприязненно глядевшая на парившие в воздухе и отплывавшие от города перстни. Констант посмотрел на Эмирана. — В детальных картах здесь существует ограниченная необходимость, император, — подтвердил тот. — От внешних границ до города — две, а то и три провинции, перехватить вражеские летательные хоть на каком из уровней наблюдения смогут. А если они приблизились к городу, это будет значить одно. — Эмиран помолчал немного и продолжил: — Дело совсем плохо. И тогда в этой игрушке вообще нет нужды. Но такое едва ли случится. Констант помолчал, кивнул, проследил, как один из перстней почти спустился на землю, затем сгреб их все и надел на пальцы.