Враг коленопреклоненный

В камере, отделенной от прочих помещений, специально обустроенной, чтобы надежно удержать Финниана Артрира, было прохладно, сумрачно и невероятно тихо. По большому счету, она ничем не отличалась от помещений на подземных уровнях, и даже размеры ее были немаленькими. Вдобавок, тяжелая дверь надежно отсекала Уно и Артрира от охранников снаружи; насколько можно было судить, в двери и стенах не угадывалось никаких плетений, которые могли бы сойти за подслушивающие устройства — немагические, разумеется. Уно предполагал, что с магическими Артрир мог бы разобраться и в таком беспомощном состоянии: не уничтожить, ни в коем случае не такие грубые действия, а нарушить их работу каким-нибудь неприятным и неустранимым способом. Взгляд Артрира неотрывно следил за Уно. Тот не мог поежиться, либо позволить себе какой-нибудь неосознанный жест рук, движение мышц на лице, чтобы не вызвать понимающую усмешку на лице Артрира, призрачную настолько, что она осталась бы почти незаметной, не следи Уно за ним не менее внимательно. К сожалению, у него не было многих лет, которые Артрир провел под непрестанным, тщательным наблюдением, а только обычные встречи обычного офицера. Так что с этой точки зрения он проигрывал. Ему было почти плевать: Уно чувствовал каким-то глубоким и неподдельным чувством, имеющим мало общего с интуицией и сердечными ощущениями, что Артрир обеспокоен и поэтому готов делиться всем, что ему открывалось в неких неведомых сферах. И Артрир же не говорил слишком открыто, но следил: понимают ли его, готовы ли действовать способами, которые он почти согласился предложить. Уно понимал. Он осторожно, полунамеками сообщил Артриру, что не только почти уверен в том, что Констант сообщил ему о желании рассказать нечто, скорее всего связанное именно с этим делом, но и почти не сомневается, что высший жрец подтвердит беспокойство, сдернувшее с постели его, занимающее все мысли Артрира. Услышав последнее, Артрир закатил глаза и поморщился, но никак не прокомментировал сообщение, словно не волновало его совершенно желание Уно вслед за его допросом помчаться в храм, чтобы подтвердить его слова еще и там. Но Артрир подтвердил снова: человек, создававший матрицы (а скорее, руководивший их созданием), по самым странным причинам решил вернуться в этот мир. Он действительно отсутствовал под Семью Небесами; в его желании вернуться были мотивы, непосредственно связанные с самой главной его особенностью. Тут Уно прямо спросил: полная инертность в магическом плане? Артрир долго молчал, но все же согласно кивнул и отвел глаза. Затем Уно начал ощущать все возрастающие затруднения с дыханием, ледяной пот, начавший стекать по щекам ленивыми, упругими каплями, но продолжал спрашивать: один ли он приходит? Артрир смотрел прямо в глаза ему и кивал. Еще вопрос от Уно: другие, из других плоскостей мироздания, – они тоже способны на это? Тут он ощутил, как гнет немного ослаб, словно Артрир отвлекся на вопрос и перестал так усиленно действовать на него. Впрочем, эта передышка длилась считанные мгновения, Артрир поднял на него глаза и усмехнулся, внимательно изучая лицо Уно. – Не могу сказать, магистр, – кротко ответил он. Слова его с трудом пробивались сквозь плотную пелену, но Уно не мог не видеть понимающую насмешку на его лице. – Даже если они приходят сюда, то ведут себя куда спокойнее. Наш мир не самый привлекательный, поверьте. Артрир искренне признался, что не может определить, где именно этот человек — и как попал в этот мир. «Возможно, для этого ему достаточно только платы за вход и примерного знания об этом мире, – задумчиво произнес Артрир, лениво шевеля пальцами, насколько позволяли перчатки. – Возможно, последнее уже излишне». Уно все же попытался спросить о цели, которую Артрир преследовал, совершая прежние преступления. В ответ все его кости прошила острая, словно взрывающая их изнутри боль, Уно даже кричать не мог, потому что челюсти свела судорога. Сквозь нее он видел светлые, почти бесцветные глаза Артрира, изучавшие его. Нескоро Уно пришел в себя достаточно, чтобы подойти к двери и постучать в нее. Так он считал, пока Эль не спросила его встревоженным шепотом: «Так быстро?». Уно вывалился из камеры и рухнул на пол рядом, затем огляделся в поисках часов, нашел и растерянно моргнул: не больше пяти минут прошло, а по его ощущениям что-то около суток. Или больше. Охранники орали на Артрира, их рев сопровождали глухие удары и сдавленные восклицания пленника. Эль подала Уно стакан с водой и подошла к двери, удовлетворенно понаблюдала за тем, как на Артрира надевают шлем, как его окатывают водой, не упуская случая пнуть посильнее. Уно не удержал стакан — после единственного глотка он выпал из его дрожавшей руки, и Уно безразлично смотрел, как он катится по полу. Его начинало трясти: Уно казалось, что Артрир совершенно не испытывает боли, но не потому, что способен отрешиться от нее — едва ли он утруждал себя этим, а потому, что у него есть совершенно иные каналы обращаться с ней. Точно так же Уно был уверен, что Артрир избавляется от боли не во вред охранникам — никто из прежних и настоящих тюремщиков не болел ничем, помимо обычного, и их семьи, насколько Уно утруждался проверять, не страдали под некими непонятными проклятьями. Он стал на четвереньки и с трудом подполз к двери, заглянул в нее. Артрир повернул к нему голову и — улыбнулся. Самым удивительным было, пожалуй, то, как быстро Уно восстановился. Эль споила ему второй стакан, собственноручно держа его и даже поддерживая подбородок Уно. Дверь заперли, начальник смены встал перед Уно, спрашивая, желает ли тот указать на плохое поведение пленника в журнале. Уно долго смотрел на него, затем повернулся к Эль: – Плохое? – Для кого-то бесспорно, – неохотно буркнула она. Уно встал легко неожиданно даже для себя, смог улыбнуться и еще раз прислушался к тому, что происходило за дверью. Снова же: неизвестно откуда, но он знал, что Артрир внимательно следит за происходящим, и стены в сажень толщиной, снабженные еще и хитроумными плетениями, не были для него преградой совершенно. Начальник смены отступил, в недоумении глядя на Уно. – От плохого поведения пленника я восстанавливаюсь не одну неделю, капитан, – пояснил Уно.– Здесь же, как видите, я вполне бодр и дееспособен. В журнале я скорее укажу на неожиданную готовность сотрудничать. – Он добавил скорее для Эль, чем для капитана: – Категорически неожиданную и от этого крайне тревожащую. Эль щелкнула каблуками. Вскоре они возвращались в свои помещения; по пути они молчали по молчаливому согласию, не желая распространять свои впечатления в посторонних местах. Едва ли кто-то обращал на них внимание, тут через одного были инквизиторы, занимавшиеся не менее важными государственными делами, но предосторожности никогда не мешали. Для Эль это была отличная возможность добавить еще камешков на ту чашу весов, которая обвиняла Артрира; для Уно же — возможность обдумать все, о чем они говорили и не говорили. В кабинете их дожидался мрачный Альде. Уно подозрительно посмотрел на него и без лишних слов пошел к столу, перед которым Альде маячил. Тот обменялся многозначительными взглядами с Эль, которые можно было растолковать примерно так: «Все очень плохо. – Нет, все еще хуже. – Но у меня еще хуже. – Ты подожди, пока я расскажу, что у нас тут творится. – Нет, ты подожди, когда я расскажу, что творилось у нас». Они выжидающе уставились на спину Уно. Тот же читал записку Мондалара, в которую было вложено короткое письмо Семирогого с согласием на короткую и по возможности скорую встречу. Мондалар подчеркивал, что очень рассчитывает на значительное продвижение в расследовании, коль скоро такие силы так бурно всколыхнулись. Уно осмотрел стол в поисках еще одного письма — с личным гербом Константа, не нашел ничего и испытал трусливое облегчение. Увы, Альде мрачно сказал: – Были гонцы из дворцовой гвардии. Констант будет здесь после полуночи. Уно неторопливо сложил записки одну от другой и вложил их в папку, подошел к стене и привалился к ней плечом. – Что Артрир? Чем поделился? – Тем же, что должны подтвердить Констант и Семирогий, – ответил Уно, в задумчивости потиравший переносицу. – Граница между мирами преодолена? – уточнила Эль. Уно лишь кивнул. – Значит ли это, что мы пропустили труп? – сквозь судорожно сжатые зубы процедил Альде. – Сигнализация не срабатывала. Констант собирается явиться на допрос, а не шлет за нами гонцов прямо посреди ночи, – возразила Эль. – Никаких сведений о подозрительных действиях не поступало. – Странным образом Артрир говорил о том, что это скорее односторонний канал, – пробормотал Уно. – Получается, что труп есть, но… по ту сторону? Уно в раздражении развел руками. – Кто именно служит его якорем здесь? – воскликнул он. – Где тот человек, который помогает ему и очаровывает жертв? Как определить его? – Мы можем узнать его по близости к некоему объекту, лишенному магической чувствительности, – предположила Эль. – Эти следы остаются в любом случае. Уно покачал головой. – Они вторичны, а то и третичны, а поэтому слабы. Что значит, нам нужно брать имеющиеся амулеты, делать их многократно чувствительнее и обходить дом за домом, требуя, чтобы каждый человек касался их. Если этот тип так ловок, что способен уйти там и прибыть сюда, если он так уверен в себе, что не боится класть основание для разрушающей — не просто убивающей, коллеги, а разрушающей и обращающей бытие в небытие — матрицы в Высоком, враг раздери, городе, где лучшая на планете магическая система слежения, то мы можем многократно пройти мимо и ничего не заметить. – Мы также едва ли справимся с созданием таких амулетов, магистр, – мрачно добавила Эль. – Это будут неподъемные дуры на полкомнаты величиной. – Больше или меньше, – буркнул Альде, усаживаясь на стул. – И все же. Кто является его якорем здесь? – обхватив голову руками и подняв лицо к потолку, спросил Уно, не обращаясь ни к кому определенному, а просто пытаясь настроиться на размышляющий лад. – Некий безызвестный, но вроде как талантливый и наверняка обаятельный художник. Бесславный настолько, что ни в одном театре на высших четырех кругах никто подобный не всплыл в разговорах, ни среди знакомых в их среде, ни среди родственников. Уно поморщился. Он изначально не рассчитывал найти след на высших кругах: охрана на них многочисленнее, народ подозрительнее к чужакам, знает друг друга получше и очень любит сплетничать о пришлых, а также о неудачниках. Будь там такой человек, хотя бы в одном рассказе упомянули бы: а у некой Н. и правда есть племянник, живет на стипендию от матери и тетки, якобы изучает искусства, водит знакомства со странными чужаками и, дурак такой, считает, что Семь Небес — это не граница мира. Поэтому сыск на этих кругах был отдан местной полиции без особых пометок, и его вели без особенного напряжения. Протоколы поступали исправно, допросы проводились старательно, но вопросы в принципе соответствовали примерному перечню, разосланному инквизицией. Ответы на них были иногда хороши: развернуты, полны желчи и таких смачных подробностей, что хоть сейчас неси в «Гобой» Иды Элирис; такие протоколы Эль и Альде перечитывали с особенным удовольствием, вслух и — иногда — запасшись пивом, пусть на рабочем месте это не приветствовалось. Для следствия они были ценны лишь одним: подтверждением, что на этих районах задерживать внимание смысла нет. Иначе дело обстояло на первом, втором и третьем кругах. По ходатайству инквизиции и с соглашением о возмещении всех расходов полиция создала отдельные группы, чьей задачей было как раз обходить дом за домом и допрашивать обитателей с крайним вниманием или изучать записи магистратов. Когда кто-то из группы Уно находил время, они тоже присоединялись к этой работе, какой бы скучной и унылой она ни была. Результатов все еще не было; при самом старательном изучении театральных знакомств не удавалось установить никого, подходившего под крайне туманное описание на руках у инквизиции. Складывалось ощущение, что эта пелена несуществования, окутывавшая преступника, распространялась и на того человека, который служил ориентиром под Семью Небесами. Уно, Эль и Альде долго обсуждали это, прерываясь только на короткие распоряжения в по подготовке допроса Константа. До него оставалось всего ничего времени, а Уно не представлял, что именно ему следует спрашивать. Существует ли вокруг этого загадочного человека сплоченная группа, или им все же следует охотиться на одного человека? Как определить его, если у них сохранялся слабый список тонкого тела, и тот без гарантии цельности, незараженности другими личностями. Уно подозревал также, что человек этот, за которым они пытались охотиться, не имея на руках никаких сведений о его области обитания, о привычках и оружии, с которым следует выдвигаться против, вполне может оказаться зараженным тем странным небытием, с которым приходилось работать. Эль настояла на том, чтобы Уно немного вздремнул перед допросом Константа и последующей поездкой в Храм. Посопротивлявшись, он подчинился. Стоило ему закрыть глаза, как Уно очутился в самом странном месте, которые только можно было представить. Лучше всего его можно было описать простым «нигде», наверное, но все существо Уно воспротивилось этому определению. Он ощущал — не видел, что где-то за пределами его чувств все же горели звезды, вокруг них вращались планеты, их окутывали облака, а под ними возвышались горы и простирались на бесконечные расстояния океаны. Точно так же Уно осознавал — заставлял себя думать именно таким образом в качестве объяснения, которое только и мог придумать его мозг, чтобы как-то смириться с этим сном: окажись он где угодно, под Семью Небесами или где-то в ином пространстве и времени в этом же состоянии, в которое оказался ввергнут так неожиданно, то не сможет слышать, видеть, различать на ощупь или запах, но ему будут подвластны иные чувства. Кажется, он понимал, что за возможности были обременением Семирогого — вот эта способность видеть вероятности, не заглядывать вдаль, не прикасаться к лежащему совсем рядом, а обретать знание благодаря тому, что прошлое, настоящее и будущее сливались в одну картину, на которой можно было разглядеть в мельчайших подробностях все, что должно было произойти или чему еще суждено случиться. Нужно было обладать особенным даром, чтобы разглядеть эти детали; Уно попробовал, и его едва не вырвало. Возможно даже, что Семирогий тоже прошел долгий путь, прежде чем смог изучать эту картину. Уно обернулся. Вдали он мог различить фигуру: расстояние было невероятно большим, но видно ее было в подробностях. Финниан Артрир, одетый в мантию младшего Вальдора, с орденской цепью и перевязью на груди, смотрел на него, скрестив руки. Выглядел он, как незадолго до ареста — на шестьдесят с небольшим. Его лицо украшала аккуратная бородка, волосы коротко стрижены и тщательно уложены, взгляд — полон безразличия, словно не человек перед ним стоял, а досадная помеха. Через мгновение вполовину ближе стоял еще один Артрир — этот куда моложе, одетый в ветхие штаны и рубаху, и он точно также смотрел сквозь Уно, словно его не существовало перед ним. И еще ближе появился Артрир, на этот раз среднего возраста, одетый в пиджак, похожий по крою на военный мундир без каких бы то ни было отличий. Возможно, Уно на самом деле не существовало в этом странном месте, потому что и этот Артрир не замечал его. Был еще один правее. И еще один. Уно содрогнулся — и заснул. Через два часа его разбудила Эль, чтобы сообщить, что уже прибыли гвардейцы и за ними в скором времени будет император. Он долго смотрел на стену за ее левым плечом, пытаясь определиться, где он. Проснувшись и придя в себя, Уно был уверен еще в одном: в этом странном месте за его плечом стоял он сам. Эль сказала, что они сохранили кое-что после ужина для него; Уно только помотал головой. Он боялся, что если попробует запихнуть в себя хоть крупинку съестного, то его все же вырвет, пусть и желчью. Констант прибыл чуть позже обещанного, но уже одетым в неприметный сюртук. Он поблагодарил Уно и Эль за уделенное ему время и взялся за спинку стула. – С вашего позволения я сяду, – произнес он, коротко и натянуто улыбнувшись. Уно и Эль поклонились ему и заняли места по другую сторону стола. После привычного начала допроса Уно спросил: – Что именно убедило вас в необходимости немедленно связаться с нами, ваше величество? Констант подозрительно смотрел на него. – Но вас не удивляет, что я пожелал этой встречи, – заметил он. Уно покачал головой. Констант долго изучал пальцы. – Я прошу разрешения задать вам один вопрос, – наконец сказал он. – Вы уже говорили с Артриром? Я ощущал очень сильное его недовольство сегодня. – Было ли оно связано со мной, ваше величество? Констант улыбнулся. Его взгляд мог раздавить неподготовленного человека; Уно, привычный ко многому, переносил этот взгляд с огромными усилиями. – Не думаю. Насколько я могу доверять искренности дяди, он относится к вам с неожиданным даже для него расположением. – В определенном роде меня удовлетворяет недовольство архуса Артрира, направленное на причину, приведшую вас сюда, – наклонившись вперед и склонив голову, ответил на это Уно. – Вы не продвинулись в расследовании, – отметил Констант. – Меньше, чем мы желали бы. Куда меньше, чем ожидала бы неосведомленная публика, – подтвердил Уно. Констант долго молчал. – Я предпочел бы услышать иной ответ. Например, что вы готовы встретить преступника, арестовать его сообщников, все прочее. Подозреваю, что рассчитывать на это пока не приходится. М-м, я рад, что архус сохранил достаточно совести, чтобы сообщить вам о том, что готов подтвердить я. Преступник возвращается под кров Семи Небес. – Возвращается? Не вернулся? Здесь есть матрица, которая принимает его? Констант долго молчал. Заговорил он, не поднимая глаз и тщательно подбирая слова, словно сам не был уверен в том, что говорит: – Если… если сравнивать с той матрицей, которая привлекла мое внимание, то ничего подобного не… не активировано. – Он поднял глаза на Эль, перевел взгляд на Уно. – Я хотел бы сказать, что не создано, господа, но не могу. Создание матриц требует иной магии, чем та, которая способна привлечь мое внимание своей… – Он тряхнул головой и мрачно закончил: – Противоестественностью. Поэтому я не ощущаю ничего, не могу. – Иными словами, для того, чтобы оказаться в этом мире, этому неизвестному лицу нужны некие заклинания только там, откуда он исходит? – спросил Уно. – Не могу сказать ничего, – ответил Констант, внимательно глядя на него. Спина Уно начала покрываться испариной, до того взгляд Константа напомнил Артрира. Тот же внимательный, снисходительный, безразличный взгляд, интересующийся чем-то иным, совершенно непонятным Уно. И ощущения походили: дышать становилось тяжело, перед глазам замелькали черные точки. Констант посмотрел на Эль — она вжалась в спинку стула. – В чем я уверен, так это в том, что он есть в этом мире, – завершил Констант. – Вы только что говорили о том, что он еще возвращается. Это долгий процесс? – спросил Уно. Констант тяжело вздохнул. – Магистр, мы говорим сейчас исключительно о моих личных переживаниях, которые я даже не могу подтвердить ничем материальным. Я совершенно не вижу этого человека, он в принципе не существует для меня, потому что его нет. Есть пространство, которое занимает его тело, и это пространство для меня, находящегося не рядом с ним, а… – Он переплел пальцы рук и уставился на них. – Ну, скажем, далеко от него. Оно не существует. То есть окружающее есть, а там пустота. Только так я могу определить, что он есть. Уно посмотрел на напряженную Эль и наклонился вперед. – Властитель, вы говорите о пустоте. Позвольте здесь уточнить: насколько она заметна для вас? Констант усмехнулся. – Почти незаметна, магистр. До тех пор, пока этот человек не становится в изножие матрицы и эта матрица не начинает совершать то, для чего она предназначена. – В изножии? Не в изголовии? – переспросила Эль. Констант пожал плечами. – Да где-нибудь. Жертва не обязательно должна располагаться по планетным полюсам, в Высоком городе это вообще бессмысленно, круги-то двигаются. Положение этого противомага определяется не относительно жертвы. Поначалу удобнее у нее в ногах. – Он помолчал немного. – Просто после первой жесткая структура уже не важна. – Властитель, мы не смогли установить схожей структуры в известных нам матрицам, – решил сообщить ему Уно. – Они подобны, но так, как подобны дирижабли из близких классов. Констант посмотрел на него. – Они симметричны, – сказал он, как будто сообщая очевидную истину. – Они симметричны относительно нескольких осей, из которых в изученных измерениях расположены две-три, но и они могут быть смещены. Поэтому кажется, что они похожи, но не подобны. – Он входит в матрицу? – Магистр, я не знаю, – заметно заволновавшись, произнес Констант. – Прошу вас понять. Меня тогда, когда я повел себя столь безрассудно, привлекла эта ужасная магия, творимая так близко. Только поэтому я обратил внимание на то место. Мои чувства были невероятно обострены, мне казалось, что я вижу все, как если бы находился там. Я мог быть прав, мог ошибаться. Я вообще мог не поверить себе. Но с тех пор случилось еще кое-что любопытное. Этот антимаг, господа, он ведь действительно перестал находиться под Семью Небесами. И сейчас он начинает находиться здесь. Уно и Эль снова переглянулись. – Ваше величество, вы снова настаиваете на постепенности исполнения этого действия. Боюсь, я слишком глуп и прост, чтобы понять это, – смиренно произнес Уно. – Боюсь, магистр, я тоже слишком глуп и прост, чтобы понимать это. Единственное сравнение, приходящее мне в голову, – это когда вы видите знакомого, с которым долго хотели поговорить, окликаете его, а затем бежите навстречу. – Констант отвернулся от них. Руки его лежали покойно на коленях, сидел он с безупречно ровной спиной, но его поза, осанка не скрывали того, что он был беспокоен, зол на себя и окружающих. Вы как бы нагоняете собственный голос, но так, что ваши слова уже отзвучали. Они все равно остались вашими словами, и ваш приятель отреагировал на них, но вы настигли собственные слова много позже. Возможность, которой по непонятным причинам обладает этот человек, заключается как раз в том, что его голос начинает существовать в этом мире, и он настигает его. – То есть в этот мир пришло пока еще — что? Его тело? – Не знаю, – обреченно признался Констант. – Позвольте еще вопрос, ваше величество, – куда тише заговорил Уно. – Что именно вселило в вас уверенность в том, что вам следует непременно обратиться ко мне? То, что вы ощутили его присутствие в этом мире — или нечто иное? Констант медленно поднял на него глаза. Уно встречал его взгляд, не моргая. Он ощутил себя в том же странном месте, в котором пребывал перед тем, как заснуть. Он было везде и нигде. Оно не существовало, если следовать неким высокомудрым рассуждениям, потому что для существования нужно было время, а это место — место ли вообще — не покорялось обычным законам времени. В нем было ни настоящего, ни будущего, в нем невозможно было идти вперед или назад, события не происходили вообще или случались одновременно, и чтобы оказаться в нем, нужно было нечто большее, чем буйное воображение. Уно подозревал еще одно: он сам по себе попасть туда не смог бы никогда. Дело даже не в том, что он не мог бы создать матрицу — технически он был вполне подготовлен. Принести жертву нужным образом — это было куда сложнее; то, с чем они столкнулись, было хуже, чем просто бессердечно: матрица требовала такой подпитки, что однажды инициированная вокруг живого организма, разрушала все — плоть, душу, разум, воспоминания, тонкую связь с иными людьми, право на посмертие на одном из Небес. Уно даже начал подозревать, что они имели дело со второй, а то и третьей жертвой, а от предыдущих не оставалось ничего, и даже пустота, образовывавшаяся вместо них, заполнялась следующим разрушением. Еще в одном он был уверен: пару часов назад он оказался в таком месте совсем не стараниями Константа. Эта же мысль заставила задуматься еще об одном: Артрир, очевидно, действительно не верил, что эти матрицы могут исполнить собственное предназначение. Что кто-то пойдет так далеко, что допустит несколько смертей ради непонятной прихоти перейти в другой мир. Либо Уно снова что-то упускал, и они в очередной раз оказывались в самом начале расследования. Едва ли Эль переживала то же, что и Уно — и хвала Небесам, ощущения были до тошноты неприятными. С другой стороны, это была отличная возможность заставить Константа показать, что именно обретают Вальдоры взамен на постоянное служение стране. Они действительно сидели — по крайней мере, положения их тел соответствовали этому, хотя ни стульев, ни столов не было. – Дано ли вам знать о каждом нарушении границ, ваше величество? – спросил Уно, обводя глазами тьму за плечами Константа. – Не уверен, – негромко признался тот. Они снова сидели на стульях в знакомой комнате. Уно был готов упасть в обморок. Констант был вполне бодр. Эль задала ему еще несколько вопросов о том, смог ли бы он узнать сообщников. Констант только развел руками: он был слишком увлечен попыткой ухватиться за этого человека, чтобы обращать внимание на других, а после тех событий встречал слишком много людей, и впечатления от них сливались в одно. «Я слишком хорошо осознаю мою власть, мэтресса Эль, и уже сталкивался, что совершенно легкомысленное мое замечание порождало очень серьезные события, – признался он. – Так что я предпочту воздержаться». Они все же попытались установить, где именно может оказываться тот «крик», вслед за которым материализуется некто из другого мира, но и тут Констант потерпел поражение. Что подтвердило еще раз: они ищут нечто, не имеющее для них объяснения, описания, формы, представления. После ухода Константа Уно сидел за столом и бездумно смотрел на стену перед собой. Ему предстояло еще идти к Семирогому, и он был почти уверен, что и там его ждут неприятные известия — впечатления. Хотя, к невеселому облегчению, он не сомневался, что хотя бы Семирогий избавит его от испытаний, которым его подвергали Вальдоры — один наверняка умышленно, в качестве наказания или чего-то с этим связанного, второй же больше по легкомыслию. Эль и присоединившийся к ней Альде перечитывали протокол и тихо обсуждали его. Они затем переместились в свои помещения. Уно налил себе чая, подумал было о том, чтобы съесть кусок пирога, но, после того как к горлу подкатила желчь, только скривился. Он вернулся за стол, откинулся назад и заложил руки за спину. – Что за барьер? – спросил Альде. – То у Артрира что-то проскальзывает, то… кхм, его юный родственник заикается о чем-то таком. Барьер между мирами? Если, конечно, исходить из предпосылки о разных слоях реальности. – Разных вселенных, Гиберт, – поправила его Эль. – Разные слои реальности — это неуместный в данном случае образ. Магистр? Уно повертел перед лицом рукой, пытаясь указать на нежелание признавать или не признавать правоту одного из них. – Это не… – Он прикусил язык и внимательно огляделся. Они проверяли свои комнаты регулярно и тщательно, но кто их знает, может, придумали новые возможности их подслушивать, которые Уно и его коллеги так просто определить не могли. Вроде все было привычно, ничего нового не появилось. Так что он продолжил: – Это определенно не иной уровень реальности, как Семь Небес, – последние слова он произнес скороговоркой и почти не разжимая губ. Альде и Эль переглянулись и понимающе кивнули. – Ни в коем случае. Это же совершенно не сравнимая с ними сила, ни в коем случае. Предполагаю, что под Семью Небесами есть совсем мало людей, кому даровано ими превосходящее простых людей могущество, но даже в таком случае это ничтожно мало, если сравнивать с этим слоем реальности. – Одному из них, кажется, очень нравится, что ему досталось, – негромко заметила Эль, указывая на листы с заметками, которые она с Уно сделали во время допроса Константа. – А второй разумен настолько, что совершенно не желает делиться пределами своего могущества, – усмехнулся Уно, имея в виду Артрира. Он был абсолютно уверен: возможности Артрира ничтожны в сравнении с силой Константа, а вот опыт превосходил его значительно. И еще об одном он не мог не думать: Констант поневоле производил впечатление человека, добровольно и с каким-то удовлетворением несшего узы, наложенные на него Храмом. То есть он следовал моральным предписаниям, охотно говорил о долге и своем желании следовать ему, и прочее — и исполнял свои заявления. Артрир же был для этого слишком высокомерен и поэтому куда более опасен. Альде скривился, вскочил и начал ходить по комнате. Эль прошипела ругательства в адрес Артрира. – Но тот человек, Талуин? – спросил, внезапно остановившись, Альде. – Во всем, что мы видим, нет ни одного указания не то что на особенные возможности, равные хотя бы тысячной доле того же Артрира, но и на способности управляться с ними. – Способности как раз наблюдаются, – возразила Эль. – Он же считает возможным перемещаться откуда-то под кров Семи Небес и возвращаться обратно. У него есть это видение, эта свобода представлять невероятное и пытаться достичь его. И путь он выбрал сложный, но не совсем неверный. – Тогда барьер — это, хм, граница, которую избрали для нашего мира Семь Небес? – спросил Альде. Они работали вместе достаточно, чтобы понимать друг друга без слов. Альде внимательно осмотрел остальных, ответом ему были не менее внимательные взгляды. Они втроем занимались этим делом достаточно давно, обсуждали совершенно невероятные гипотезы, чтобы допустить еще одну: Семь Небес полновластны далеко не везде. Так что следовало бы говорить о реальностях, за пределами их сферы. Но сказать такое означало подвергнуться гневу Храма. Уно медленно кивнул и провел ладонью по столу. – И все же не так, – произнес он в задумчивости. – Мы могли восстановить матрицы, только если допускали идею о многих измерениях. Выбрасывали, к примеру, время и добавляли еще несколько уровней пространства. Или прошлое и будущее рассматривали как разные измерения. Или что угодно еще. Ему как раз удалось совместить его координаты и наши, чтобы, исчезнув там, появиться здесь. – Совместить, магистр? – спросила Эль, не скрывая скепсиса. Уно выдохнул и потер руки. – Преобразовать исходные и конечные координаты таким образом, чтобы они совпадали. Боюсь, я не способен на внятное описание. Это куда выше моего разумения. – Есть еще одна вещь выше нашего разумения. Зачем вообще все эти игрища? Для чего ему нужно это? – спросил Альде. Уно мрачно посмотрел на него и встал. – Подозреваю, чтобы обрести могущество, приближающее его к Небесам. В том виде, в котором он это представляет. Возможно, в том виде, который желает для себя, или что угодно еще. Пока мы не арестуем его, можно только предполагать. Позволю себе оставить вас в приятной и радостной компании, любезные коллеги. Он поклонился им, набросил мантию и направился к выходу. Эль приложила руку к сердцу. – Я очень не желаю оказаться на его месте, – честно призналась она, подтягивая к себе записи Уно. – Подозреваю, что и рядом с ним не очень-то безопасно, драгоценная Северина, – криво усмехнулся Альде. Она хмуро посмотрела на него и кивнула. – Совмещение координат, говоришь, – пробормотала она. – Это значит, что миры подобны в мере, достаточной для такой возможности. – Тогда это значит, Северина, что и люди подобны в мере, достаточной для такой возможности. Раз он не выделяется здесь, – пояснил Альде, когда она вопросительно посмотрела на него. – Не считая отсутствия магии, – все же уточнила Эль. Альде развел руками. – Ты можешь с уверенностью заявлять, что он полностью лишен тонкого тела, потому что он единственный лишен магии, потому что он лишен магии из-за вот этих преступлений или почему-то еще? Он молчал, затаив дыхание и облизывая губы. – Или потому, что магии лишен его мир? – продолжил он. – Такое разве возможно? – в задумчивости спросила Эль. – Не так давно мы не обращали внимания на то, сколько людей, полностью лишенных возможности обращаться к магии, существует рядом с нами. Да что там, мы вообще не думали, что возможно… такое. Эль спрятала лицо в ладонях. – Знаешь… это все еще слишком непонятно, чтобы можно было спокойно говорить об этом. Но. Если мы допускаем, что некто, желающий совершить нечто в нашем мире, не может быть обнаружен до сих пор, следует предположить, что он не отличается от нас. То есть он подобен нам. Вальдорцам, левалийцам, ингорцам, транейцам, кому угодно еще, но при этом он не приметен в Высоком городе. Не мог же он все время сидеть рядом с матрицей, в конце концов! Если ему так хотелось попасть под покров Семи Небес, он должен был видеть, что именно ему хорошо и полезно, что он желает обрести, и прочее, и подобное. Далее, наш мир подобен тому настолько, что преступник может строить матрицу здесь в полной уверенности, что вектор ее переноса не перенесет его в неких опасных местах там. – И наоборот. Эль кивнула. – Во всем этом меня вводит в недоумение одна незначительная вещь, – медленно произнес Альде. – Почему он перемещается. Эль нахмурилась. – Не создает же он матрицы, потому что ему это нравится. Ну хорошо, люди злы и испорченны, невозможно утверждать, что ему не нравится сам процесс уничтожения. Но он причиняет страдания и ему, – Альде даже поднял палец. – Этот мир кажется ему по какой-то причине привлекательным, он перемещается сюда. Затем же он просто развеивается в воздухе… или где там, не знаю. Но проходит некоторое время, и он возвращается. Думаешь, чтобы остаться? – Если мы берем за основание отсутствие магии в нем самом и — или в мире, в котором он обитает, то, может, именно магия его привлекает? – в задумчивости сказала Эль. Она и Альде переглянулись и пошли к моделям матриц. До самого возвращения Уно они искали те узлы, которые бы могли выступать в роли накопителей чужой магии. По всему выходило, что некоторые блоки вполне могли предназначаться как раз для этого, хотя заклинания в их составе были выбраны не самые удачные и связаны странным образом. Эль заявила, что это как раз и объясняется чуждой школой и, возможно, все тем же отсутствием опыта в обращении с магией. Приемы любопытны, но понимания, как они работают вместе, все же недостает, и все время царапает странная мысль, что человек, создававший эту матрицу, работал не с магическими линиями, а с чем-то иным. К утру вернулся Уно, удовлетворенный разговором с Семирогим и одновременно встревоженный. Он отмахнулся от осторожных расспросов Эль и Альде, долго сидел, записывая разговор с Семирогим, исчез в кабинете Мондалара на полчаса, вернулся и дал прочитать свои записи. Только затем он рассказал, что, во-первых, весь Храм бодрствует, а в алтарном зале находятся вдвое больше жрецов, чем обычно. И еще: алтарь светится, что не мог объяснить никто — ни из старших жрецов, ни из средних, сам Семирогий признал, что обычно это происходит, только когда рядом с алтарем находится инициированный коронованный Вальдор. За этим его замечанием последовала долгая пауза. – Имел ли он в виду Константа? – кротко спросил Альде. Уно поднял брови, и Альде уточнил: – И имел ли он в виду, что Ариан не вызывал такого отклика у алтаря? Уно усмехнулся и кивнул. Он продолжил: Семирогий подтвердил слова Константа и Артрира. Точнее, он подтвердил, что преступник, вызывающий все больше негодования в храме в том числе, снова находится под Семью Небесами. Он мог объяснить куда меньше, чем Артрир и Констант до него, не пожелал объяснить, чего ждать от этого возвращения, и провел куда больше времени, допытываясь, что именно Уно узнал от обоих Вальдоров. В-третьих, завершил Уно свой рассказ, он осмелел настолько, что спросил у Семирогого о том, что Небеса открывают ему в будущем. Семирогий был удивительно говорлив, при этом не погнушался сказать Уно — ничтожеству в его мире, тени кого-то из подчиненных его воле исполнителей, что угроза, исходящая от этого человека, велика, а в некоторых случаях необратима, но допустимы и такие возможности, при которых с Вальдораном не случится ничего. Альде кивал с кислым лицом, Эль только шумно выдохнула, когда Уно сообщал это. – Предлагаю рассматривать это как хорошие новости, – сказала она. – Мы можем рассчитывать, что все закончится наилучшим образом. – Скорее, наоборот, – хмыкнув, поправил ее Уно. – Семирогий подтверждает то, о чем мы упорно не хотели думать до этого. Вернее, о чем у нас не было поводов задумываться всерьез. Что преступления этого человека имеют такой значительный вес в соотношении разных… хм, разных вселенных, что последствия могут быть самыми разрушительными. Они долго молчали. Эль произнесла наконец: – Не следует ли нам в таком случае отправиться на третий и четвертый круги? Уно устроился в кресле поудобнее и переплел пальцы на руках. – Почему именно туда, Северина? Она облизала губы, покосилась на Альде, словно в поисках поддержки. Тот угрюмо смотрел в пол. Эль откашлялась и рассказала об их с Альде размышлениях. – Тебе не кажется, – завершила она, – что преступник попытается пробраться к самому мощному источнику магии? Уно приоткрыл рот, но смог выдавить из себя только невнятное «э». – К императорскому дворцу, например, – пробормотал Альде. Уно долго молчал. Эль подошла к одной из досок со схемами. Альде все сидел с опущенной головой. – Или к храму, – тихо произнес Уно. – Матрицы в дворце не создать ни при каких обстоятельствах. – А в храме… – начала Эль Следующие слова Уно выговорил почти неслышно: – … есть алтарь. Утро началось для Константа почти сразу же по возвращении из прокуратуры. Его уже ждали несколько записок: от наблюдательной службы, извещавшей его о приближении эскорта дирижаблей с Теодорой Ревадион на борту одного из них; от Тамалы Балори, извещающей его о том, что ее служба находится в полной готовности и частично уже даже на швартовочной площадке, а она отправится туда, как только курьеры сообщат о прибытии дирижаблей; Хельма Брангон требовала его распоряжений по некоторым пунктам плана — она же настаивала на личной встрече, и Мира Хильденот, дожидавшаяся Константа, но уже сменившая будничный сюртук на парадный мундир, сообщила ему об этом желании и настояла на распоряжении принять ее в первую очередь, не пытаясь скрыть насмешливой улыбки. Констант хотел было сказать: «Потом», – но, робевший перед ней, когда Мира напускала на себя особенную важность, не осмелился, а только махнул рукой. Он, впрочем, решил немного позже, что ему следует быть благодарным, потому что в стопке писем его дожидались три письма от Авеники — одно с официальным гербом вдовствующей императрицы и две записки, написанные на голубой и зеленой бумаге и запечатанные ее личным гербом. Мира, отлучавшаяся распорядиться о том, чтобы Хельме сообщили о желании императора принять ее, входила в кабинет Константа, когда он держал их в руке и смотрел со странной гримасой на лице: обреченности и раздражения. – Полковник Брангон намерена немедленно явиться к вам, ваше величество, – не тая ухмылки, сообщила она. Констант отвел глаза и сунул записки в самый низ стопки, а первым вскрыл письмо с официальным гербом. – Очень хорошо, – произнес он, поднял глаза на Миру и медленно приложил к губам палец. У нее взлетели брови в удивлении; Констант же внимательно изучал бумагу, затем перевернул письмо и долго смотрел на печать, после этого достал и две записки. Он прочитал письмо, взял большой конверт и принялся плести над ним заклинание. После короткого стука вошла Хельма Брангон. Она нахмурилась, увидев, что Констант склонился над столом и творит колдовство над невзрачным конвертом, недоуменно посмотрела на Миру — та только пожала плечам. Констант знаком велел Хельме докладывать — и она начала, стараясь подбирать слова, из которых только посвященным и ясно было, что и как происходит. Констант слушал ее, затем сунул записки в конверт и выпрямился. – Это не вышло бы из ее комнат. Никогда, – пояснил бы Констант. Помолчал немного и невинно улыбнулся. – Но зачем ей знать? Благодарю вас, полковник, за расторопность. – Я была бы очень благодарна вашему величеству за возможность узнать, в чем она проявляется, – процедила Хельма. Он ладонью прижал конверт к столу. – Видели гербы? – спросил он. Хельма пожала плечами. – Вальдоранская и танигийская школы магии очень отличаются. Собственно, в Таниго их столько, что о школах напыщенно говорят их историки, местная же академия снисходительно молчит, – негромко говорил Констант, постукивая пальцами по конверту. – Магу из нашей академии или высших школ довольно трудно разобраться в их волшбе, равно как и им в нашей. Иногда сложно даже разглядеть заклинания, потому что мы работаем с силовыми линиями, из которых выстраиваем сети, они предпочитают создавать образы и подчинять или соподчинять их друг другу. Мы можем разглядеть линии, но иногда слепы, когда перед нами объявляются плоскости, и наоборот. Есть еще совершенно различные уловки, делающие заклинания невидимыми для нежелательных взглядов, и они-то отличаются куда сильнее, тут иногда самая тщательная проверка на наличие колдовства помогает только условно, а если эти заклинания созданы выпускником незнакомой, то есть иностранной школы, то можно вообще ничего не заметить, а заметив, не понять, что именно перед тобой. Но есть одна вещь, которая значительно усиливает зрение. Знаете, какая? Хельма покосилась на Миру. Та мрачно смотрела на стол. Хельма перевела взгляд на стол. – Кровь, – сказала она. Констант кивнул. – В некоторых подарках… – Он долго стоял, жуя губы, прикидывая, как бы указать на Авенику, не называя ее имени, затем продолжил: – с той стороны дворца я обнаружил очень любопытные матрицы. В них образы не соподчинялись друг другу, как бусины в колье, а скреплялись силовыми линиями. Самым забавным было, что понять, для чего они, если матрица уже взломана, невозможно. А восстановить ее практически нереально. Хельма облизала губы. – Академия утверждает, что передача голоса на расстояние возможна очень условно. Записать голос еще можно, но транслировать его непосредственно — возможности уже существующих матриц очень ограничены и зависят от объективных условий, расстояния, настроения говорящего и Небеса знают чего еще. Но если обратить слова в образы, то для их передачи матрицы есть, равно как и для обратного преобразования из образа в голос и даже сохранения его особенностей, – довольно улыбаясь, закончил Констант. Хельма положила руку на пояс, в котором пряталось немало амулетов с заклинаниями, и чуть повернула голову к Мире. Та подняла лицо к потолку и рвано выдохнула. – Ваше величество, это недопустимая халатность с моей стороны, – сдавленно произнесла она. – Я вынуждена просить об отставке, я всего лишь прошу вас принять мои заверения, что сделала это по неведению и совершенно без злого умысла. – Позвольте мне принимать решения о том, были ли чьи-либо действия халатностью или чем-то еще, – невозмутимо сказал Констант. – Эти матрицы были предусмотрительно спрятаны внутри писем и записок и должны были активироваться, когда человек, обладающий строго определенными признаками, сломает печать. Он вопросительно уставился на Хельму. – Одной крови? – прошептала та. Впрочем, она не спешила убирать руку с пояса, но заметно расслабилась. – Нет нужды слышать, как бранятся посыльные или громыхает тележка с инструментами. – Нейтрализовать их нет нужды, а немного приглушить — отчего нет. – Ничего из происходящего в этой комнате не слышно в иных местах? Констант покачал головой. – Слышен мой голос, слышен голос Миры, изредка слышны слова «Брангон» и «дирижабли», но неразборчиво, – самодовольно улыбнувшись, сказал он. Хельма не сдержалась — ухмыльнулась. Затем она, правда, долго смотрела на письма. – Полезная штука, да? – спросил Констант. Она быстро глянула на него и отвела взгляд. – Очень неплохо было бы иметь в нашем арсенале какой-нибудь такой амулет, – пробормотала она; лицо ее при этом искажала гримаса сильной неприязни к себе за необходимость сказать это. – Некоторые офицеры из прежде частых гостей в тех покоях вполне могут оказаться полезными вам в этом, – предложил Констант. – Я мог бы скопировать пару матриц, но, боюсь, неспособен изобретать их. Хельма выпрямилась и закаменела, угрюмо глядя на него. Он покосился на понурившуюся Миру, затем перевел взгляд на Хельму и сказал: – Я сомневаюсь в некоторых ее действиях, полковник. Я не уверен, что могу поручиться за ее чистоплотность. Еще и эта ее дружба с послами тех стран, которые вот-вот объявят нам войну. Но у меня есть ее слово, что она предана мне, и я пока еще не видел ни одной причины сомневаться в ее слове. Он пожал плечами и беспомощно посмотрел на Миру. – Позволю себе предположить, что во дворце ничто не укроется от взгляда Вальдора, – предположила та, благодарно глядя на Константа. – Не всем Вальдорам помогала эта вера, ваше величество, – буркнула Хельма. – Если позволите, я обдумаю ваше предложение и… – следующие слова она выдавливала из себя с очевидными усилиями: – поговорю с заместителями о наиболее благонадежных кандидатах. Сейчас же я хотела бы обсудить с вами прибытие ее высочества Теодоры Ревадион. Спорить с Хельмой Брангон, когда каждая секунда была на счету, имело очень мало смысла. Констант смирился и дальше соглашался со всем, что она предлагала — а скорее требовала от него. Неимоверное раздражение Хельмы вызывала, как почти во все прочие разы, Тамала Балори, имевшая собственное представление о приличествующем, допустимом и необходимом — она даже осмелилась похвалить то, как блестят погоны Хельмы, с демонстративным интересом изучая, как уложены ее волосы, что, очевидно — особенно для окружающих, означало критику; так что Хельма заявляла, что не может обеспечить быстрое перемещение Балори к площадке и не желает ли император ускорить ее отбытие. Встречать Теодору должны были избранные советники, и каждый желал взять куда больше собственных советников и помощников, чем допускали уклады о безопасности, и Хельма требовала полномочий, чтобы при необходимости отсылать часть свиты этих дармоедов еще на пути к площадке. Затем она исчезла на несколько минут за последними сообщениями. Мира попыталась извиниться за собственную беспечность еще раз, но Констант строго велел ей заняться важными делами. Он особенно подчеркнул это «важные» и сурово посмотрел на нее. У него уже неплохо получалось, что Мира сочла нужным ему сообщить, и Констант почти обиделся. На счастье Миры, вернулась Хельма: расчетное время прибытия немного увеличилось, еще и круг повернулся неожиданным образом, и усилился встречный ветер. Погодники упрямо не желали признаваться в собственной несостоятельности и предлагали все новые матрицы, чтобы унять ветер, а Констант трусливо не предлагал обратиться за помощью к храму и тем более не желал сообщать никому, в том числе и Хельме, что мог бы подправить вращение круга, чтобы дирижаблям было проще причаливать. Только после того, как Хельма ушла, Констант решился вскрыть личные записки Авеники. В печатях на них точно так же были скрыты нехитрые заклинания, призванные уведомить ее, когда они будут сломаны; Констант подумал даже обойти их, но не отважился. Они не содержали ничего важного, а были всего лишь попыткой завладеть его вниманием и в который раз вырвать разрешение покинуть помещение. Констант отправил ответ, в котором благодарил Авенику за помощь и обещал при первой же возможности отправиться к ней. Затем был совсем короткий совет, в котором его многократно поздравляли с грядущим обручением; министр Керниан прочитал поздравления, поступившие в последний момент, и настроение Константа испортилось еще немного. Внимания Константа потребовала мэтресса Балори — она намеревалась распорядиться о последних приготовлениях во дворце, и некоторые касались в первую очередь Константа; за ее спиной маячила мрачная Хельма Брангон, чье дурное настроение не производило на Балори никакого впечатления. Она отбыла к краю круга в самом благостном расположении духа; причесанная несколько иначе, чем утром, Хельма набросилась на слуг, по невезению оказавшихся рядом. Наконец Констант отправился переодеваться. Он угрюмо молчал все время, пока вокруг него хлопотали камердинеры и парикмахеры. Когда слуга доложил, что эскорт с Теодорой Ревадион прибывает ко дворцу, Констант все же вздрогнул от неожиданности, хотя столько времени готовился к этому мгновению.