Враг коленопреклоненный

Талуин Уно стоял в подвале небольшого двухэтажного дома на краю небольшого квартала на верхнем уровне третьего круга. В полусажени от него лежало тело Ганлерда Реми, свободного художника, не обремененного семьей, цеховым членством или договорами с театрами. Тело было найдено случайно владельцем дома: тот был возмущен задержкой платы за дом, еще более — неприбранным двориком, затем — открытой дверью; после этого почувствовал нечто странное, смог выбраться из дома, потребовал, чтобы участковая полиция осмотрела дом. Офицеры нашли труп и очень странный, неровный и временами опасный магический фон и после некоторых проволочек обратились в прокуратуру. Та же почти сразу определила следы очень странного колдовства и решила вызвать Уно и его людей. Первой прибыла Эль и тут же распорядилась выставить усиленное оцепление и вызвать остальных. Часы на Хрустальной башне отбили два часа ночи, эхом им вторили часы на ратуше ближе к центру третьего круга; Уно сжал зубы плотнее, неожиданно раздраженный этими отвлекающими звуками. Гиберт Альде поднялся с корточек у изголовья тела. – Если и есть для его смерти некие магические основания, простыми средствами они не определяются, – сказал он. Два прокурора — оба видавшие виды, зрелые и опытные служащие — покосились друг на друга. Каждый из них был способен на подобное глубокомысленное замечание, и для этого не требовалось так долго изучать тело. Но все были знакомы с инструкцией, требовавшей в определенных случаях предоставлять преимущественное право ознакомления Уно и его группе; по причине опытности именно это они сделали в первую очередь. – Здесь весь подвал — одно большое магическое основание, – буркнула Эль. Она выставляла маячки по периметру комнаты в условных узлах матрицы, для этого передвигаясь медленно и по-ящерьи; прокурорам, вроде опытным людям, эти маячки казались расставленными совершенно бессистемно. На самом же деле Уно, Альде и Эль видели одно: тело не было якорем матрицы. И — работа над матрицей велась достаточно усердно, и работали над ней не менее четырех людей. Уно молчал. Альде развесил несколько сигнальных меток в воздухе, куда могла развернуться матрица. Уно коснулся жетона на груди, активируя защитный слой, сделал несколько шагов, чтобы стать туда, где находилась бы голова подготовленной к уничтожению жертвы. Он провел руками по лицу, закрыл глаза, собрался с духом и начал колдовство — нечто почти противозаконное, дозволяемое, впрочем, храмом в исключительных случаях и только для избранных людей: он нащупывал матрицу, подобную нескольким другим, в которых погибло больше дюжины людей. Делал он это осторожно, Эль и Альде, тоже активировавшие предельную защиту, держались наизготове, и следили то за ним, то за нитями, протягивавшимися от маячка к маячку. Прокуроры прижались к стене, потому что давящее, удушающее, распространявшее неестественный страх ощущение, о котором шептались полицейские, стало слишком ощутимым. Эль изредка отдавала Уно указания, корректируя распространение сети, Альде следил за маячками и проверял устойчивость матрицы. Это ни в коем случае не была рабочая конструкция; более того, чем отчетливее она становилась, тем яснее было: ей не пользовались, над ней только начиналась работа. Тем страннее была смерть Ганлерда Реми. Тем сильнее душила Уно и остальных бессильная злоба: это значило, что преступник и его сообщники продолжают заниматься этим где-то еще. – Магистр, матрицу нужно развернуть, – пробормотала Эль, становясь на колени и следя за руками Уно. – Якорь тогда должен стоять, а не лежать, – возразил Альде, поднимаясь и обходя труп, чтобы стать напротив Уно. Тот стоял, замерев с вытянутыми руками. – Если он внутри, какая разница, – тихо произнес он, меняя часть линий внутри структуры, разворачивая несколько узлов вверх. – Не матрицу нужно разворачивать. Только якорь. Альде и Эль срисовывали, что видели. Голова и плечи трупа приподнялись над землей. Прокуроры судорожно выдохнули и застыли, пытаясь сдерживать крупную дрожь. Альде и Эль вздрогнули и посмотрели на труп, но матрица интересовала их куда больше. Уно не обратил на это движение никакого внимания. Затем они долго изучали, как Реми связан с матрицей, принимал ли участие в ее возведении и не поэтому ли подвергся воздействию даже безвредной ее модели. Наконец они втроем долго и тщательно развеивали все, что Уно только что делал очевидным, и изучали, не осталось ли следов этой матрицы или другого колдовства в основании дома ниже пола подвала. Еще позже они готовили труп к перемещению в их главное здание и проверяли и укрепляли периметр. Часы на ратуше неподалеку от здания прокуратуры били восемь, на улице сгущался вечер; Уно, Альде и Эль сидели в кабинете одного из прокуроров и пили чай. Вторая стояла у окна и смотрела куда-то вдаль. Спроси ее, что именно и где она пыталась увидеть, так ее бы передернуло. Уно благодарил их за помощь и скорое удовлетворение всех просьб. По большому счету, не существовало необходимости в присутствии никого из прокуроров во время всех этих действий, а вокруг дома находилось достаточно полицейских, чтобы любые распоряжения исполнялись в кратчайшие сроки и предельно точно; с другой стороны, это вечное недовольство, подозрительность, убежденность обычных служащих прокуратуры, что Уно и подобные ему отбирают самые лакомые кусочки, – они могли препятствовать добросовестному сотрудничеству. Теперь же, когда они воочию убедились, насколько подготовка Уно и его коллег отличается от их, каков их опыт, когда они видели, что те оказывались готовы к самым невероятным, самым неожиданным событиям, которые простые сотрудники даже представить неспособны были, отношение их изменилось. Уно еще раз повторил, на что именно следует обращать внимание, они с Альде позволили себе чуть подробнее объяснить, отчего ни в коем случае не следует вступать в противоборство с преступником. Прокуроры слушали внимательно. Все же одна спросила: – Чего же добивается преступник? Альде и Эль повернули головы к Уно. Тот долго молчал, безучастно двигая чашку по столу. Наконец он сказал: – Я могу назвать несколько причин. Желание добиться невероятных способностей. Желание обладать невероятной силой. Желание превзойти некий уровень, который он определил для себя. Я сомневаюсь, что он осознанно и целенаправленно выступает против Храма Семи Небес, добрые мэтрессы, прокурор Ирмерис, прокурор Бреанн, но то, что он делает, безо всяких сомнений направлено против власти и воли Храма. Его действия противны Небесам. И… – Он помолчал немного, хмуро глядя на чашку, затем добавил: – И полны самого низменного презрения к людям. – Этим он похож на того Реми, – заметила прокурор Ирмерис, болезненно морщась. – В чем именно? – спросил Альде. – В презрении к людям. Я сомневалась, о нем ли мне рассказывали приятели. Все же о нем, мэтры. Он был уверен в собственном таланте, обвинял в неудачах окружающих и был сложным в обращении человеком. Подряды исполнял, но… – она поморщилась. – Так себе. Это мог быть любой другой художник. Но у него находились знакомые, готовые оплачивать его желания. После их удовлетворения он расставался с ними без сожаления и даже мог повести себя подло в их отношении. Уно кивал. Эль делала пометки. Прокуроры назвали еще имена, с которыми, по слухам, которые они смогли вспомнить навскидку, общался Реми; затем же прокурор Ирмерис добавила: – Подозреваю, что меня не удивит, если мне подтвердят его приятели, что он желал превзойти всех. – Хм. И, ведомый этой целью, он обратился к человеку, уже способному на значительное? – подхватила Эль. – Или тот к нему, – добавил Альде. – Но если это способ избавиться от неудобного знакомого, то как-то… слишком, – усмехнулась прокурор Ирмерис. Уно усмехнулся. – Едва ли кто-то от кого-то избавлялся, – произнес он. – Эксперты изучат труп. Но по первичным признакам, это смерть от естественных причин. – Но магический фон..? – Повлиял на возможные недостатки здоровья, – пожал плечами Уно. – Усугубил их. Что и привело к смерти. Показательно, что никто ничего не стал делать, а просто оставил место. Много позже, когда труп был размещен в морге, а Уно подготовил первичный отчет и даже написал записку с благодарностью в прокуратуру третьего круга и полицейский участок — не особенно нужный, но полезный жест, – Эль заметила: – О нем действительно никто не пожелал заботиться. – Или еще забавнее, Северина, – ответил Альде. – Его смертью не воспользовались для матрицы. – Как можно воспользоваться смертью? – хмыкнув, возразил Уно. – Не смертью, магистр, я неточно выразился. Умиранием. Агония не дала бы слишком много энергии, но кое-чем помогла бы в подпитке возводимых структур. Уно задумчиво смотрел на него. – Я бы сказал, что либо смерть была быстра, либо… – Они не настолько искусны, чтобы использовать ее. Он кивнул. – Агонию в любом случае можно было бы продлить. Но, подозреваю, это никому не было нужно. Попробуй-ка завтра поспрашивать в театре Иды Элирис, не его ли видели рядом с пропавшими актрисами. – А если не он, магистр? – спросила Эль. – Скорее всего, не он, но, по крайней мере, есть вероятность, что опрашиваемые вспомнят, что именно в другом непохоже на этого, вдруг поможет, – кисло улыбнувшись, ответил Уно. – Что-то есть в этом такое. Что привлекает этот творческий народ. Наверняка кое-что расскажут. В полночь Уно стоял с опущенной головой перед дверью камеры Финниана Артрира. Охранники осматривали камеру, готовились снять шлем и маску; Уно ждал, когда ему разрешат войти, и прикидывал еще раз, как желал бы провести разговор. У него наверняка не получится, подозревал Уно: все предположения и намерения осыпались прахом о непредсказуемость и невероятную, изощренную и пугающую осведомленность Артрира. Казалось бы: человек полностью изолирован от внешнего мира, и при этом до него доходят самые свежие слухи. Уно не сомневался, что Констант меньше всего склонен обсуждать с Артриром что бы то ни было, не связанное с магией, и охранники тоже не настроены делиться сокровенным. О вероятности, что Артрир обладает некой небывалой возможностью сверхъестественным способом добывать информацию, Уно не думал вообще — полнейшая глупость. И тем не менее, когда он входил, Артрир смотрел на него требовательно и, казалось, не просто знал, о чем пойдет речь, но и как Уно намеревался вести разговор. Так что Уно честно рассказал: нашли труп. Смерть, скорее всего, от естественных причин — возможно, не выдержало сердце, возможно, некие магические воздействия привели к неожиданным последствиям. Вокруг — крайне нестабильный магический фон, как если бы матрицу начали создавать, но перепугались и бросили ее, не подумав, к чему может привести подобная безответственность. Артрир слушал, задавал вопросы, но никак более не участвовал. Уно опять подумал: стервец знал, что именно привело его сюда, и ждал. Он и сказал прямо, что хочет попытаться извлечь последние воспоминания, благо труп не подвергался воздействию матрицы, либо только косвенному. – Вы предлагаете мне установить связь с полуразложившимся трупом и попытаться восстановить из гнили в его голове нечто ценное? – понимающе усмехнувшись, уточнил Артрир, с любопытством глядя на него. Уно развернул лист бумаги перед его лицом. Артрир поморгал немного, пощурился, приблизил лицо к бумаге и начал читать. Уно внимательно следил за его лицом — к сожалению, тщетно, разве что улыбка Артрира стала чуть шире. – Мне это удовольствие совершенно ни к чему будет, если поддамся посмертному безумию, милейший магистр, – заметил Артрир, отстраняясь. Уно спрятал в карман бумагу с разрешением Мондалара на небольшую вылазку для Артрира за стены тюрьмы к краю круга и скрестил на груди руки. – У вас невероятный опыт, архус. И хладнокровие. Я уверен, вы справитесь. Артрир молчал. – Возможно, впрочем, что вы и без этого опыта сможете рассказать мне что-нибудь интересное о том, что именно мы застали и где следует искать преступника, – предложил Уно. Артрир усмехнулся. – Я не знаю, милейший Уно. Смею вас заверить, знал бы — сказал. К сожалению, я крайне ограничен в средствах в нынешнее время. Хотя, подозреваю, даже если бы и не был, это не сделало бы меня менее беспомощным, – сказал он. – И предваряя ваш вопрос, который вы страстно желаете задать. Нет. Ранее, до того, как меня обвешали этой дрянью, в этом не было нужды. И еще один вопрос, который вы не осмеливаетесь облечь в слова даже для себя. Другие, куда более могущественные, пусть и невежественные пока лица не более способны на это, чем я. К сожалению, охотиться и ловить придется вам, опираясь на собственноручно добытые знания. Я согласен. Уно выдохнул и откинулся назад. – Объясните ли вы мне, архус, отчего вы соглашаетесь? Я охотно приму россказни о вашем желании попробовать нечто запрещенное или уникальное, но только до определенной границы. Что движет вами сейчас? – Почти то же, что и вами, магистр, – легко ответил Артрир. – За исключением, разве что, восстановления правопорядка, благословленного императором и храмом. Это не интересует меня совсем, у меня немало претензий к нему. Но скажу вам открыто. Мир под Семью Небесами очень неплох. Мог бы стать лучше, но это же можно сказать о чем угодно. Я не хочу, чтобы он менялся. – Является ли целью изменение мира? – спросил Уно. Голос его прозвучал против желания глухо и встревоженно, что — предсказуемо — развлекло Артрира. – Нет. Ни в коем случае. Подозреваю, на это никто не обращает никакого внимания. Но, дражайший Уно. Совершаемое преступником при любом, даже самом благоприятном раскладе неизменно приведет к этому. – То есть? Артрир перестал улыбаться и посмотрел на дверь. – Вы ведь не настолько глупы, магистр, – поморщившись, произнес он. – Подумайте. Поизучайте уже известные вам матрицы, прикиньте, для чего именно они могут создаваться. Не отказывайтесь от самых невероятных предположений и подумайте еще раз. Ваши напарники тоже ведь неглупы. Насколько я могу судить, они способны и на куда более странные идеи, тем более что им не нужно оправдываться перед этим самовлюбленным ящером, командующим вами. Уно тихо засмеялся. Усмехнулся и Артрир. – Я даже боюсь представить, на какие ухищрения вы пошли, чтобы убедить его подписать эту бумагу, – тихо произнес он, опуская голову. – Никаких ухищрений, архус. Время не на нашей стороне, и мы отлично это понимаем. Я не хочу говорить о том, к каким выводам мы уже пришли, и не осмеливаюсь указывать их в докладах, но мэтр Мондалар знает о них и согласен. Поэтому он подписал это разрешение без особых усилий. У вас будет два с небольшим часа, затем же я хотел бы немедленно приступить к опыту. Тело не становится свежее. Артрир только молча кивнул. Он так и не поднял голову. Уно вышел и распорядился о том, чтобы на Артрира надели теплый костюм, предназначенный защищать от холода и ветра, и кандалы. Он затем сам сообщил Артриру, что до само́й наблюдательной платформы с него не будут снимать изолирующие маску и шлем, а дальше их сменят на другие с очень темными стеклами. Артрир молчал все это время, только поднимал на него изредка внимательный, но ничего не выражающий взгляд. Уно думал даже, что тот и не слушает его совсем. Артрира уже разместили в повозке с толстыми стенами и прочными решетками; к Уно присоединились Альде и Эль. На удивленный взгляд Уно Альде сообщил: – За этой суетой я забыл совсем о простых радостях, магистр. Я тоже желаю напомнить себе, что именно мы защищаем. Эль бодро кивала, подтверждая его слова. Уно только и оставалось, что хмыкнуть. Немного позже Альде тихо сообщил ему, что для опытов все готово. Храмовники уже занимаются укреплением защитных матриц, и среди них есть даже два четырехрогих с очень внушительным боевым опытом. Уно выслушал его слова с удовлетворением: это было негласным признанием со стороны Храма его правоты, что удовлетворяло и одновременно беспокоило его. Эль дремала, прислонившись к стене повозки, Уно же понимал, что ему тоже следовало немного отдохнуть, но в крови гуляло противное, немного трусливое возбуждение. Полиция выставила оцепление с большим размахом. Впрочем, в столь раннее время едва ли бы появились зеваки, бояться этого не следовало. Повозка с Артриром подъехала совсем близко к павильону и остановилась, Уно подошел к двери. – Сможете выйти самостоятельно? – спросил он. Вопрос не был праздным. По многим причинам подвижность Артрира была ограничена почти до предела, потому что любое его движение могло стать основанием для какого-нибудь заклинания. Более того, его питание тоже было крайне скудным, чтобы лишить сил. Так что когда на него надели тяжелый костюм — причем не облегченный, как у богачей, а обычный, из кожи, льна и шерсти в несколько слоев и только немного укрепленный заклинаниями, а поверх еще и кандалы, двигаться Артриру было крайне тяжело. И при этом что-то подсказывало Уно: сама возможность сделать несколько шагов была для него ценна. Он оказался прав: Артрир воспользовался чужой помощью, чтобы выбраться из повозки, но дальше шел сам, переставляя с заметным трудом ноги, но вертел головой с угнетающей живостью, словно пытался впитать как можно больше звуков и запахов. Его усадили на тяжелый стул и прикрепили кандалы, надвинули на нос маску из толстого и очень темного стекла, чтобы свет не сжег Артриру глаза. Охранники отошли от него, а Уно встал рядом. Артрир затаил дыхание, словно хотел ругнуться, но в последний момент прикусил язык. – Маску с вас не снимут, – предупредил Уно. – Круг сдвинулся едва ли не прямо на солнце, скоро рассветет. Артрир отказывался смотреть на него или как-то отвечать. В самом воздухе сгустилось и почти приняло осязаемую форму его недовольство: он не скрывал желания остаться один. Уно прислонился к двери и скрестил на груди руки. Артрир сложил руки в огромных перчатках ладонь к ладони и поднес к лицу и застыл. Ни губы его не двигались, ни щеки сразу под очками не дергались, разве что дыхание стало рваным и редким. Много времени спустя он сказал: – Снимите эти проклятые очки. Солнечные лучи заполняли павильон золотистым светом. Уно вздрогнул: ему приходилось щуриться и искать тень, чтобы солнце не слепило глаза так сильно — что станется с давно ослабевшими глазами Артрира? Но тот повторил просьбу, и по знаку Уно охранники исполнили его просьбу. У него были странные глаза: радужка имела совсем выцветший грязный сероватый цвет, зрачки сузились в крошечные точки, белки то ли от солнца, то ли по другим причинам казались оранжевыми. Артрир пощурился немного, несколько раз моргнул и повернул голову к солнцу. Видно, это было не самым рассудочным действием, он вздрогнул и тут же закрыл глаза — и снова открыл, блаженно выдохнул и повернулся в другую сторону. – Гроза собирается, – с легкой грустью сказал он. – На такую же высоту мало какие дирижабли поднимаются, магистр? – Многие из сделанных в Вальдоране, – подтвердил тот. – Некоторым достаточно трех-четырех верст полета, а то и меньше. – Одно из глупых сооружений, на которые отважился человек, – с легкой усмешкой, с непонятным удивлением произнес Артрир. – И ведь много где человек стремится оказаться как можно выше. Мало у кого хватает благоразумия, магистр, не делать этого. Какое счастье, что миры полны глупцов вроде этих. Уно угукнул. Эль сунула в павильон голову и вопросительно уставилась на Уно. Артрир, услышав движение за спиной, чуть повернулся к Уно. Тот сказал: – Нам пора. Артрир молчал все то время, пока на него надевали привычную маску, и затем до самых помещений, где на одном из столов уже лежал обнаженный труп Ганлерда Реми, а на другом шлем и многочисленные провода, которые предстояло присоединить к телу Артрира. Его подвели к приготовленному столу, сняли кандалы. По знаку Уно прокуроры, исполнявшие функции охранников Артрира в этих помещениях, вышли за пределы защитной матрицы, оставив его, Уно и Эль наедине с трупом. В помещении было холодно, и Уно зябнул в теплой куртке и сапогах, Артрир же был одет в простую рубаху и штаны и стоял босой на каменном полу. Он потирал запястья и глядел на стол. Уно осматривал матрицу, рассеянно удивляясь ее необычности и сложности; в качестве беспомощной попытки отвлечься он прикидывал, какие усилия понадобятся, чтобы прорвать ее, и приходил к выводу: нечто куда сложнее координированных атакующих заклинаний двух-трех полков, да и то может случиться, что матрица поддастся немного, чтобы потом отреагировать неким сложным и непредсказуемым противодействием. Неожиданно Артрир сказал: – Я был уверен, что вы никогда не сделаете это. Очевидно, он говорил не о возможности участвовать в расследовании или разрабатывать по своему усмотрению опыты, которые могли — и, кажется, помогали в нем. Артрир говорил о возможности насладиться солнечной погодой, сколь угодно туманной поначалу, которую пообещал ему Уно, уговаривая заняться сложными и опасными опытами: он рассчитывал на нее в далеком будущем, когда преступника схватят, или осудят, или казнят, или убьют когда-нибудь между первыми тремя этапами, да и то сомневался в том, что у Уно получится добиться ее исполнения. – Я не хотел оставаться вам должным, архус, – признался Уно. Артрир посмотрел на него, затем на труп и на стол. В признании Уно заключался особый смысл, очень хорошо понятый как Артриром, так и Эль. Мондалар тоже согласился с основным аргументом Уно: это могла быть последняя возможность для Артрира получить обещанное и для них исполнить давнее обещание, потому что этот опыт обещал быть очень сложным, куда опаснее предыдущих. Труп сохранился неплохо, но при этом Артрир вступал на совершенно неизведанную территорию, потому что трудно, почти невозможно было определить, как именно погиб Реми — действительно ли из-за некоей случайности или по причине неизвестного воздействия; кроме этого, не был секретом странный, непостоянный магический фон, не исчезнувший, когда труп переместили в помещения прокуратуры. Артрир бросил на него косой взгляд и снова перевел взгляд на стол. Руки его застыли — ладонь правой поверх запястья левой; Артрир попросил Уно: – Пусть эти… рогатые еще раз проверят защиту. – Этим занимаются лучшие боевые маги, начиная с полуночи, архус, – тут же ответил Уно, взглядом указывая Эль на жрецов. Та нахмурилась и недоуменно посмотрела на Артрира, но пошла к жрецам. К ним через несколько минут подошли четырехрогий жрец и двурогий — Дедрик. – Защита надежна, и расчеты показывают, что она способна выдержать стихийное разрушение, пусть даже многократно усиленное за счет беспорядочно искаженных векторов, – сказал четырехрогий, откровенно недовольный необходимостью что-то доказывать — особенно Артриру. – Расчеты производились, разумеется, с учетом четырехмерных матриц в самом сложном случае, – пробормотал Артрир, отходя от них подальше и застывая у изножия стола с трупом. – Разумеется. К чему неоправданное усложнение структуры, которое приведет к уничтожению ее стабильности, – надменно отозвался четырехрогий, хотя и мог сделать вид, что слова Артрира относятся никак не к нему. Эль и Уно следили за передвижениями Артрира: он стоял с прикрытыми глазами и едва заметно двигал пальцами. Никаких магических возмущений не улавливалось. Впрочем, Артрир обладал слишком развитым чутьем и мог обойтись незаметными для многих сильных магов нитями; вдобавок к этому, несмотря на хорошую изоляцию, обеспечиваемую защитной матрицей, внутри все сильнее ощущалась странная волнообразная сила, только отчасти напоминавшая магию, привычную инквизиции или храму. Артрир оглядел людей, стоявших вплотную к безопасной границе. За ней расположились жрецы, явно подготовленные ко многим неожиданностям, еще дальше похожим контуром маги из прокуратуры. Он встал между двумя столами и поднял на четырехрогого насмешливый взгляд. – Я очень хочу надеяться, приятель, – криво ухмыльнувшись, сказал он, – что ваша самонадеянность не помешает вам творчески отнестись к защите, если что. И что вы готовы кратно увеличить количество измерений матрицы, если придется. Четырехрогий собрался было отвечать, но то ли из-за какой-то незаметной проделки Артрира, то ли действительно стихийно над обоими столами взметнулось по вороху искр. Уно тут же вскинул руку, предупреждая желание четырехрогого активировать обезопашивающее заклинание. Искры, появлявшиеся и исчезавшие перед его глазами, казались ему все подозрительнее; Эль отступила назад, но взгляд ее становился все более заинтересованным. – Если это попытка указать на наши упущения, архус, то она слишком уж сложна, – заметила она. Кажется, Эль видела то же, что и Уно, и что становилось очевидным жрецам: искры существовали одновременно перед ними, но и где-то еще, поэтому свечение их казалось необычным — двоящимся, слишком плоским и тут же невероятно многоцветным, вызывавшим головную боль. Они начали оседать — над трупом и рядом над столом, причем по форме напоминали это же тело. – Справитесь с этим? А то инквизиторам будет непросто обеспечивать защиту и вести протокол допроса, – насмешливо произнес Артрир, глядя на Уно. Давление внутри контура усилилось, температура снизилась. Сердца присутствующих начали биться куда реже, но значительно сильней, так что казалось, что каждый удар вышибает из легких воздух. Четырехрогий и Дедрик постояли еще немного, всматриваясь в искры; наконец они с почти одинаковой ненавистью посмотрели на Артрира, кивнули Уно и Эль и вышли. – Я хотел бы понять, что вы собираетесь делать, архус, – задумчиво произнес Уно. – Обеспечить вам возможность провести допрос, разумеется, – кротко улыбнувшись, ответил Артрир. – Справитесь? Он невероятно самолюбив, но я не уверен, что смогу удержать власть над видениями слишком долго. Взгляд Артрира становился все пронзительней. Эль, подчиняясь непонятному порыву, стала в изголовии стола, на котором находился труп, Уно передвинулся в сторону от нее, чтобы стать в голове другого стола. По телу Артрира пробежала заметная дрожь, он склонил голову и приподнял руки. Искры на обоих столах начали сливаться, принимая очертания человеческого тела, почти одинаковые. Слева, где труп, они оставались неизменными, справа фигура села и попыталась отстраниться от Артрира. Его же глаза светились все ярче, смотрели прямо на эту фигуру, не мигая; казалось даже, что и они состоят из тех же искр. Уно мучила изматывающая жара и одновременно леденящий холод, но он начал допрос, подчиняясь непонятно как переданному ему требованию Артрира. Фигура замерла, другая же, совпавшая очертаниями с трупом, села в той же позе и повернула голову к Уно. Артрир был прав: Реми был невероятно, до заносчивости самолюбив. Он охотно ответил на вопрос о своем имени, но заявил, что намерен достичь бесконечного успеха, пусть не здесь, где его талант не понимают. Он отказался называть человека, чьими стараниями собирался достичь известности, но подтвердил, что тот приходит из матрицы — очевидно, из другого мира. На вопрос о местонахождении преступника Реми долго смеялся, затем сказал, что он явно не рядом с ним и наверняка под Семью Небесами, где именно — возможно, в храме. Что именно привлекало его в этом мире: камень. Огромный камень, благодаря которому перемещения между мирами становятся не сложнее перелета с круга на круг. Искры тускнели, Артрир начал шататься, Уно пытался добиться от него, кто еще помогал им в Высоком городе, Реми же отказывался отвечать. Впрочем, у него началась агония: он схватился за горло, попытался встать, покачнулся, рухнул, начал подниматься. Его попустило немного, и Реми назвал несколько имен, которые Эль с огромным трудом записала: пальцы почти не подчинялись ей, и она не была уверена, что правильно расслышала. Затем же обмяк бесформенным комом, призрак Реми забился в судорогах и истаял, а Артрир упал без сознания. Уно, шатаясь, обошел стол и сел рядом, начал проверять пульс — но тут же отдернул руку, потому что кожа Артрира была обжигающе ледяной. Через некоторое время к ним подбежали врачи и положили Артрира на носилки, помогли Уно и Эль выйти из контура. Вокруг четырехрогого тоже хлопотали врачи: кровь из его носа капала на грудь, сам он сидел, белее снега, и мелко трясся. Уно огляделся в поисках Дедрика и не без облегчения вздохнул, увидев его лежащим на полу и тяжело, но без заметных усилий дышавшим. Уно посмотрел на место, в котором находился только что, и поежился: оно все еще было заполнено странными разноцветными линиями, в которых он с огромным трудом различал относившиеся к этому миру, к тому, что разрешено под Семью Небесами; другие же становились тусклее, но все еще были действенными и сильными — слишком заметными для чуждых магических векторов. Альде сел рядом. – Мы сейчас приведем записки Северины в порядок, и я подготовлю полный протокол, – сказал он. – Что происходило, магистр? Уно покачал головой. Ему нужно было время, чтобы самому поверить в то, что он только что пережил. Через три часа он и Эль сидели за столом в кабинете; на столе перед ними были расставлены кувшины с укрепляющими напитками и блюда с пирогами. Эль лежала, уткнувшись в него лбом, Уно заставлял себя сделать еще напиток снадобья. Альде дописывал протокол. В кабинет вошли Мондалар, шестирогая жрица и тот четырехрогий, который занимался обеспечением внешней безопасности матрицы. Он уже сменил мундир, но оставался мертвенно-бледным. И взгляд его тоже был полон самых разных мыслей. Альде вскочил и поклонился, Эль только повернула голову к двери и снова закрыла глаза. Уно тщетно попытался встать, но шестирогая подняла руку, и он обмяк, попытавшись при этом хотя бы признательно улыбнуться. Она пододвинула к столу два стула — себе и четырехрогому, тот благодарно опустил голову и рухнул на него. Мондалар поколебался, но тоже уселся. – Прежде чем мы перейдем к обсуждению произошедшего, сообщаю вам, что преступник находится в крайне тяжелом состоянии, но врачи полны надежды, – сообщил он. – Признаться, я ожидал несколько меньшего от этого допроса. Эль смогла открыть глаза и посмотрела на него относительно осмысленным взглядом. – Он не пришел в себя, – сочла нужным добавить Шестирогая. – Но его состояние очень неплохо. С учетом многочисленных оговорок. Я позволила себе также поинтересоваться у врачей мнением о вашем здоровье, любезные мэтры. Они сообщили мне, что не испытывают серьезных опасений на ваш счет. Она сдержанно улыбнулась и посмотрела на Уно — тот чуть поднял брови, а в глазах его поблескивала злая насмешка, – и на Эль, которая в ответ только шумно вздохнула. – Ваш младший брат, как я могу видеть, чувствует себя удовлетворительно, раз вы доверили ему сопровождать вас, добрейшая Шестирогая? – спросил Уно в ответ. – Хуже, чем я желала бы, магистр, – сообщила ему та и посмотрела на четырехрогого — тот был хмур и сидел, опустив голову. Так что она уточнила: – Куда хуже. Но я позволила ему сопровождать меня больше в качестве награды. Потому что я очень, крайне желаю слышать объяснения тому, что происходило. Уно едва не застонал. А на него смотрели все, собравшиеся в кабинете, и даже Эль приподняла голову. – Никто не требует от вас подробного и обстоятельного ответа, Талуин, – успокаивающе произнес Мондалар. – Я подозреваю, что вам понадобится не одна неделя, чтобы освоить и удовлетворительно описать все то, что наблюдали избранные. Я также рассчитываю, что смогу изучить первичные результаты в ближайшее время. Он посмотрел на Уно, тот указал ему глазами на Альде, который немедленно протянул ему почти законченный протокол. Мондалар пробежал его глазами, протянул листы Шестирогой, та же взяла их в руки таким образом, чтобы и четырехрогий мог читать. – Мэтресса Эль не уверена, что правильно расслышала имена участников, – счел нужным пояснить Альде. – Мэтр Уно тоже не может подтвердить или опровергнуть, правильно ли мы записали их. Но это уже куда больше, чем то, что мы смогли добыть. – И все же. Что происходило в зале? – спросил Мондалар. Уно спрятал в ладонях лицо. – Очевидно, мы допрашивали Ганлерда Реми. Человека, который, скорее всего, являлся одним из организаторов той неизвестной нам пока в деталях группы, благодаря которой преступнику удается совершать те преступления, – вздохнув, произнес он. – Причем, если я правильно понял, Ганлерд Реми был жив во время допроса. – Это значительно отличается от предпосылок, легших в основу предыдущих опытов, – заметила Шестирогая. Она говорила медленно, и ее задумчивый взгляд был устремлен куда-то сквозь стену. – Это совершенно другой опыт, подозреваю, светлейшая, – ответил Уно. Он шумно вздохнул, закрыл глаза, собрался с духом и продолжил: – Он умер только в конце допроса. До этого он был жив. Подозреваю также, что где-то… – он покосился на четырехрогого, напряженно следившего за ним, и продолжил, смирившись с тем, что вполне может оказаться в соседней с Артриром камере, – в пятом-шестом-седьмом или каком другом измерении именно тогда умер некто, которого под Семью Небесами знали как Ганлерда Реми. – Тело поэтому так хорошо сохранилось, – пробормотал четырехрогий. – Тело хорошо сохранилось, потому что лежало в крайнем холоде и без движения, – возразил Альде. – К отсутствию или присутствию личности это не имеет отношения. Нам, впрочем, повезло. Очевидно, невозможно полностью устранить связи между телом и личностью. Мондалар скрестил руки на груди. – Как это удалось ему? – спросил он. Этот вопрос не был обращен ни к кому в частности, Мондалар просто пытался объяснить себе, что только что услышал. Никто не пытался ответить; Уно боялся, что любое его слово может быть истолковано самым неудобным для него и Артрира образом. Впрочем, Артрир честно предупредил жреца о необходимости куда более внимательно и — творчески — подойти к защите, возможно, это даже спасло им жизни. Поколебавшись немного, Уно все же спросил четырехрогого, что именно происходило вне пределов контура. Тот подтвердил: сила, с которой неизвестная, непонятная им и очень условно подобная привычной, в которую они посвящались многократно и через разнообразные испытания, пыталась разрушить контур. Мощь ее тоже менялась самым непредсказуемым образом, и это оказывалось самым сложным испытанием: не просто сдерживать ее, а постоянно следить за ее развитием и даже предупреждать его. Что за события развивались внутри контура, не видел никто. Сам он то становился прозрачным, но даже тогда фигуры внутри угадывались словно сквозь пелену; иногда же он заполнялся шквалом светлых пятен, и в зале, казалось, зарождался ураган невиданной силы. Впрочем, им удалось невозможное — даже в соседних помещениях напряженность опыта почти не ощущалась. Четырехрогий подтвердил, что кое-кому из присутствовавших все же удавалось различить людей внутри кокона, и их действительно было пять: они могли видеть Артрира, Уно и Эль и еще две почти одинаковые фигуры. – У меня вызывает крайнее замешательство такая удивительная изобретательность преступника, – негромко произнесла Шестирогая. – А еще его хладнокровие в самые невероятные мгновения, светлейшая, – усмехнувшись, подхватил Уно. – Кроме того, вас не удивляет его решительное желание помогать нам даже ценой собственной жизни? – Он едва ли вступал в опыт, готовясь отдать случаю свою жизнь, – мягко возразила она. – Но он подвел вас к опыту, не имевшему ничего общего с запланированным. – Боюсь, если бы он сообщил мне о том, с чем именно нам придется иметь дело, я предпочел бы вернуть его на прежнее место, пресветлая, – ответил Уно, улыбаясь не менее кротко. – И даже подал бы ходатайство об особенном наблюдении за ним из-за подозрений в утрате рассудка. Позвольте еще раз привлечь ваше внимание, светлейшая госпожа, что он не только позволил нам узнать имена и новые связи, но и уничтожил этого свидетеля в ином месте. – Вы уверены в этом? – Я иначе не могу объяснить агонию, которую видел. Боюсь, из нас всех именно Артрир лучше остальных понимает, что за угроза угрожает миру под Семью Небесами. Позволено ли мне будет узнать, как чувствует себя пресветлый Семирогий? Возможно, он тоже был каким-то образом приближен к опыту? – Куда лучше, – после долгого молчания, ответила Шестирогая. – Куда лучше, чем во время опыта, магистр. У Уно приоткрылся рот. – Около… камня, – выразительно подняв бровь, выговорила она, усмехнулась и продолжила обычным голосом: – в алтарном зале светлейший семирогий брат мог следить за тем, как наши братья активировали вокруг тех двух столов защитную матрицу и как сражались за тем, чтобы удержать ее защиту. Великие Небеса защитили его и всех нас от видения происходивших внутри матрицы событий, и я бесконечно благодарна им за эту милость. Нам, находившимся около алтаря все это время, довелось пережить самые неприятные ощущения, и тем неожиданнее и приятнее было окутавшее нас спокойствие, когда наши мужественные братья нейтрализовали матрицу. Но мы всерьез озабочены тем, чтобы защитить камень. Уно внимательно смотрел на нее; он покусывал губу при этом, и это насторожило Шестирогую. Она подозрительно посмотрела на Мондалара, а тот сверлил Уно мрачным взглядом. – Или вы считаете, что мы неправильно поняли, что записано в вашем протоколе? – глухо спросила Шестирогая. Мондалар тяжело опустил на стол локти и опустил голову. – Алтарь защищен превосходно, светлейшая, – тихо сказал он. – Возможно, это есть тот камень, к которому стремится преступник. – Вы не уверены в этом? – Я не могу спорить с этим. Но в основании трона Вальдоров тоже лежит камень. – И в основании подъемной шахты города тоже, мэтр, – добавила Эль, выпрямляясь. – Речь идет скорее о том, что именно считает преступник главным источником магии, подозреваю, – пробормотала Шестирогая, немного отодвинулась назад на стуле и положила ногу на ногу. – Если он уверен, что сможет подойти к алтарю и управиться с ним… или к трону… но на это не отваживается даже Семирогий. Только Вальдор. Она посмотрела на Мондалара — а его лицо все темнело. – Камень в основании подъемной шахты не обладает таким магическим значением, – продолжила она. – Подобным, но куда менее впечатляющим. – Но он куда более доступен, – возразила Эль. Шестирогая наставила на нее палец. – Поправьте меня, если я ошибаюсь, дитя. Преступник стремится вверх. Эль пожала плечами и снова опустила голову на стол. Четырехрогий выжидающе смотрел на Шестирогую. Мондалар поднялся. – Я все же буду просить вас, пресветлая госпожа, чтобы вы помогли мне подобрать достойных братьев и сестер, способных вместе с нашими офицерами усилить охрану и вокруг основания Высокого города, – сказал он. Шестирогая кивнула и встала. – Бесспорно, мэтр Мондалар, и я отнесусь к их отбору самым тщательным образом. Мондалар отправился к полковнику Брангон с сокращенной копией отчета Уно; Шестирогая ушла из прокуратуры с твердым намерением самым тщательным образом обсудить произошедшее со старшими жрецами. Напоследок она, впрочем, сказала, что будет очень рада присутствовать при беседе Уно и Семирогого — последний был крайне заинтересован произошедшим. Эль посидела еще немного, затем с трудом поднялась со стула, побрела в соседнюю комнату, легла прямо на пол и заснула. Альде попытался сопротивляться, когда Уно велел отправляться домой, но все же подчинился. Сам Уно отправился в лазарет. Его не подпустили не то что к палате с Артриром, а и к коридору, ведшему к ней. – Никто не может идти туда, не озаботившись предварительно поддержкой двух сильных магов, магистр. Но вас в вашем состоянии не защитят даже они, – пояснила ему дежурившая врач. Уно знал ее давно, очень хорошо изучил ее дело, когда обсуждал с Мондаларом людей, которых можно было без особых сомнений допустить к взаимодействию с Артриром; она прошла внушительный путь с пограничного гарнизона на самый верх Высокого города, о некоторых ее действиях во время приграничных стычек ходили легенды, и в чем угодно ее можно было обвинить, но не в трусости или неблагоразумии. – Мы вынуждены с утроенным старанием защищать не Артрира, а от магического фона вокруг него. Но скажу вам, магистр, восстанавливается он тоже неплохо. – Но пока он без сознания? – В коме. Я бы назвала это состояние именно так за неимением более внятного понимания. И вам бы я тоже посоветовала не изматывать себя еще сильнее. Она неодобрительно смотрела на него; Уно подумал даже начать переживать за собственную свободу: как бы не решила она наложить на него медицинский арест, разместить в палату и применить к нему несколько принудительных процедур. Он договорился с ней о регулярных и подробных отчетах и отправился домой. Уно не успел открыть дверь, как к нему вышел Дедрик. У него был до крайности обеспокоенный вид; Дедрик закрыл дверь, снял с Уно плащ и мантию и обхватил лицо ладонями. – Ты отвратительно выглядишь, – сказал он. Уно привалился к двери и положил руку ему на запястье. – Не поверишь, я выгляжу ровно так, как чувствую себя, – признался он. – Тебе нужно отдохнуть, – решительно произнес Дедрик, подхватил его под локоть и толкнул к лестнице. Несчастный, встревоженный, жалкий Нито выглядывал из кухни, но не осмеливался подходить. – Я в полном порядке, Нито! – воскликнул Уно. – Принеси мне поесть. – И этих твоих… – зло сверкнув глазами в сторону слуги, добавил Дедрик. – Напитков. Нито начал кланяться и бормотать, что сделает все в лучшем виде, и остался стоять, глядя, как Дедрик поддерживает Уно, помогая подниматься по лестнице. – Как у тебя только хватило разума вернуться домой, – бормотал Дедрик. – Ты не видел разве Серрана после опыта? Нидри так увезли в больницу прямо сразу. Серран, кстати, сейчас тоже под наблюдением врачей. Шестирогий установил круг молитвенников за них. Уно плюхнулся на кровать, и Дедрик стянул с него сапоги и начал помогать раздеться. Но Уно ухватил его за руку. – Ты сам как? Ты ведь тоже был там. Дедрик замер, и в глазах его плескался, не скрываясь, страх. – Это было одно из самых сильных волшебств, Талуин, – прошептал он, усаживаясь на кровать рядом с ним и перехватывая руку; он прижал ее к щеке и легонько поцеловал ладонь. Уно не на шутку встревожился и поднялся, но Дедрик уложил его и снова встал. Помолчав немного — он взялся убирать одежду, хотя знал, что Нито должен прийти вот-вот, затем медленно снимая с себя куртку и сорочку, он сказал: – Контур обслуживали мои братья и сестры, и их должно было быть в полтора раза больше. Это великое благословение Небес, что высшие находились у алтаря и их сила укрепляла нас. Я всего лишь поддерживал их, потому что моя задача в ином, ты знаешь. Тут в дверь поскребся Нито. Дедрик открыл ее и отвернулся. На лице его было написано крайнее волнение, он все еще пребывал в замешательстве, потому что видел слишком многое и не был готов к тому, что пришлось пережить. Нито покосился на него, но все же не сдержался и начал спрашивать, как Уно себя чувствует; как только почувствовал, что его не собираются бранить или выгонять, он засыпал хозяина вопросами, допытываясь о самых незначительных мелочах. Затем он долго объяснял, что за напитки принес, и требовал, чтобы Уно непременно съел завтрак, попутно хвалясь, как здорово у него получился омлет. Наконец он ушел; Уно похлопал по кровати рядом с собой и сказал: – Он определенно нам двоим принес, посмотри-ка, здесь на четверых хватит. Дедрик закатил глаза, но все же сел на кровать. Рука его легла совсем рядом с Талуином, но взять его за руку Дедрик отчего-то не осмеливался. Пришлось Талуину класть руку поверх и тянуть к себе. – Ты хорошо нейтрализуешь заклинания, – напомнил он, желая продолжить некстати прерванный Нито разговор. – Артрировы в том числе, – сказал Дедрик, усаживаясь вплотную к Талуину, чуть двигая поднос, чтобы им обоим было удобно брать еду. – Я самонадеянно думал одно время, что все его заклинания мне подвластны. Это ведь как вязальщику распустить чулок, думал я. Но потом мы изучали, что он предлагал, и некоторые вещи, с которыми сталкивались уже не в книгах, а вживую. Я хорош в этом, Талуин, очень хорош, возлюбленный мой, но с чем я столкнулся сейчас, я… Дедрик опустил голову ему на живот, затем поднял тоскливый взгляд. Талуин гладил его по голове, неожиданно взволнованный и озадаченный. – Если это успокоит тебя, я сам не понимаю, с чем столкнулся, – тихо признался он. – Я узнаю многие векторные структуры, определяю узлы и все прочее, но что́ именно и для чего, я не могу предположить. – Зал был полон странных вибраций, – поднявшись немного, подтянувшись вверх, чтобы быть ближе к нему, продолжил Дедрик. – Под Семью Небесами нет ничего подобного им. – Скажи-ка, – перебил его Талуин, задержав руку на затылке. – Сталкивался ли ты с ощущениями от нахождения рядом с колдующим Вальдором? Дедрик недоуменно смотрел на него. Талуин вздохнул. – Видел ли ты, бывал ли ты в том месте, где император создавал любые заклинания? – уточнил он. Дедрик задумался. – Дай подумать, – пробормотал он. – Никогда близко. Император часто бывает в храме… я не могу сказать, что он творит магию, скорее храм подвластен его воле, как никому другому. Он может открыть любые двери, к примеру, и алтарь… алтарь. Алтарь. Дедрик молчал. Талуин ждал его ответа, затаив дыхание. – Нет. Нечто похожее, бесспорно. Нечто, знаешь ли, безусловное. Они оба не нуждаются во вспомогательных структурах, обращаются не к силовым линиям, а к чему-то глубже. Словно способны обратиться к Небесам напрямую. Дедрик вздрогнул и отстранился от Талуина. – Я рад, что император угоден Небесам настолько, что они доверяют ему всю свою мощь, но — преступнику?! – Подожди, – покачав головой, сказал Талуин и потянул его к себе. – Линии — это всего лишь посреднический способ управиться с магией. Возможно, Вальдоры в силу рождения или чего-то еще способны обходиться без них. Никакого отношения к власти Небес это не имеет, не думаю, что самый выдающийся Вальдор может прикоснуться к ним, как… как Семирогий. Но та магия, которую ты нейтрализовал — много ли было этой безусловной силы? И было ли там нечто другое, непонятное? Дедрик снова задумался. Талуин пристрастно изучил закуски на подносе, выбрал кусочек полакомее и вложил его в рот Дедрику. Тот поднял на него заинтересованный взгляд, задержал губы на его пальцах и многозначительно поднял брови. Талуин взял еще один кусочек сыра и отправил его Дедрику в рот; тот же прикусил его зубами и лукаво улыбнулся. Талуин усмехнулся и осторожно вобрал его в рот, прикрыв глаза, когда губы Дедрика скользнули по его коже. Так, обмениваясь едой, подбадривая друг друга сделать еще глоток, они позавтракали; обрадованный Дедрик снова поругивал Нито, что иные блюда недосолены, в иных слишком много приправ, а напитки недостаточно сладкие. Тесно прижав к себе Талуина, поглаживая его мерно в такт своим мыслям, Дедрик смотрел в окно. – Я все же направлю письмо Шестирогой с просьбой о твоем допросе. И других, кто вместе с тобой нейтрализовал заклинания, – предупредил его Талуин. – Как это поможет тебе в расследовании, магистр? – поинтересовался Дедрик. – Еще не знаю, но это очень поможет в обновлении защитных заклинаний, – ответил Талуин. Дедрик насмешливо хмыкнул; Талуин фыркнул и шутливо оттолкнул его, затем ущипнул. Вскоре тот спал. Талуин тоже закрыл глаза. Он отчего-то боялся засыпать; но тело его было утомлено невероятно, и перед глазами все кружилось и плыло. В сон он ухнул с размаху, так что тело его содрогнулось — и Дедрик неосознанно прижал его к себе плотнее, – и тут же его окружила тьма. Талуин порадовался было, что этим все обойдется и ему будут выделены несколько часов глубокого, подобного смерти сна, но почти сразу же почувствовал, как поднимается из этой бездны. И страх перед сном сразу поблек перед этим иным страхом — Талуина окружала бездна, причем со всех сторон. Он парил где-то в ничто, тряс головой, чтобы проснуться, но сон обладал над ним неимоверной властью. Талуин плотно сжал веки, затаил дыхание, снова открыл глаза, чтобы задохнуться от ужаса: он парил под каким-то чужим, блеклым и тусклым небом, затянутым грязными, рваными тучами. Перед ним раскинулся бесконечный уродливый город, состоявший из высоких и пониже зданий, почти одинаковых, совершенно невыразительных и лишенных цвета. Уно огляделся, пытаясь найти хоть какое-то пятно цвета — и содрогнулся, увидев на стене одного из зданий огромный, наполненный яркими золотыми и алыми, светло и темно-голубыми красками портрет императора Константа Вальдора. При этом Талуин был совершенно уверен: этот человек не имел ничего общего с тем юношей, который сам требовал допросов, на которых искренне сообщал все то, что знал, и даже больше. Талуин огляделся еще, всмотрелся, увидел еще один портрет куда меньших размеров, составленный из темных красок: Эмиран Вальдор. Этот был постарше, более грузным, даже обрюзгшим, с недовольно поджатыми губами и скрытыми за тяжелыми веками глазами. И еще один портрет смог разглядеть Талуин, прежде чем его разбудил Дедрик: Финниана Артрира, на чьих плечах лежала мантия то ли канцлера, то ли священника.