***
Представление должно было начаться в пять вечера, а маленькая стрелка на часах автостанции указывала на одиннадцать. У нее было около семи часов на себя, слишком много. Можно было посидеть в фаст фуд кафешке неподалеку от станции или сходить в кинотеатр — если он появился — словом, как можно эффективнее скоротать время. Сара даже пошла в сторону кафе, но в последний момент передумала. — Кощунство, — пробубнила она себе под нос и повернула налево, на ту самую улицу, по которой несколько лет назад шла сюда, на автостанцию, с заветной горкой монет и парочкой украденных купюр. Здесь ничего не изменилось: небольшие магазинчики на углу, цирюльни и на данный момент закрытые овощные лавки сменялись двухэтажными кирпичными домами; в старых скверах-парках осталась парочка горок и качелей. Город сохранил за собой атмосферу тихого и неизвестного городка, и после Готэма это было особенно заметно. Налево, прямо, направо, направо, вниз по улице — Сара едва осознавала, куда вели ее ноги. Она шла, озираясь по сторонам, но не останавливаясь ни на секунду. Вот тот самый магазин, где мать купила ей торт в тот злополучный день рождения, вот книжный магазин, где Сара часами рассматривала картинки на раскрасках, вот дом ее бывшей одноклассницы, а вот… ее детский приют. Приют тоже не особо изменился, разве что стал выглядеть хуже. Сотня слоев белой краски на деревянных рамах окон норовила отвалиться от легкого дуновения ветерка, на стекле окна столовой виднелась трещина — кто-то из особо буйных, должно быть, решил заявить о себе. Новая стальная дверь на огромных петлях выглядела особенно комично на фоне этих окон и деревянного крыльца. И лишь красный кирпич оставался неизменным: местами раскрошившийся и потемневший, он не выглядел хуже. Хуже было просто некуда: высокий металлический забор и красный кирпич были двумя составляющими тюрьмы, в которой Саре пришлось пробыть несколько лет. Из окна столовой доносился шум: у детей был обед. Порой Саре казалось, что она слышала грохот посуды, но едва ли это было возможно. Гул ветра был куда более реальным, чем шум столовых приборов. Девушка поежилась: было действительно холодно, и сейчас, когда она об этом вспомнила, казалось, стало еще холоднее. Неудивительно, что никто из приюта не гулял в такую погоду. Сара собралась уже идти дальше, когда заметила краем глаза какое-то движение. Она вновь повернулась в сторону кирпичного здания. В одном из окон на третьем этаже виднелось задорное лицо. Девочка лет семи с двумя русыми хвостиками размахивала руками и показывала Саре язык. По расчетам Сары, это была 307 комната. Этажом ниже должно было быть окно ее комнаты. К его стеклу были приклеены разноцветные звездочки и некогда ярко-желтая луна. Выцветшие от времени витражи вызвали в девушке волну отвращения. Вновь подняв взгляд на девочку, Сара улыбнулась и показала ей язык в ответ. И ушла, стараясь больше не смотреть в сторону этого злополучного здания. Улица стала уже, дома — более ветхими. В парочке домов уже никто не жил, и Сара была уверена, что тут давно поселились бездомные. Когда-то на этой улице жила мамина знакомая, и они нередко заходили к ней в гости. У нее был огромный задний двор, где можно было поиграть с ее собакой и покататься на качелях. Сара не помнила, где именно находился этот дом, да это и не было нужно. Куда важнее было зайти к одному человеку. Тишина прерывалась сильными порывами ветра, а когда ветер стихал, в ушах начинало звенеть. Рядом никто не шагал, никто не говорил за спиной. Вокруг не было ни души. Точнее, только души Сару и окружали. Она была на кладбище. Могилы были повсюду: абсолютно одинаковые, они простирались на несколько километров вперед, вправо и влево. Вблизи некоторых было так чисто, словно там убирали ежедневно, а где-то старая листва и палки доходили до эпитафии. Рядом с одними стояли лавочки, рядом с другими лежали цветы с игрушками. — Извини, с пустыми руками пришла. Она вздрогнула от своего голоса: слишком хриплый и низкий, слишком не свой. Сара хотела сказать что-то еще, проверить, действительно ли все так плохо, но в горле встал ком. Энни Моррисон. Под последними тремя буквами фамилии могильная плита немного раскрошилась, гранит местами потемнел. Лавочки рядом с могилой матери не было, не было цветов и признаков того, что здесь хоть кто-то был за последние годы. Может быть, пару лет после смерти матери бывшие коллеги и навещали ее, но едва ли их хватило бы надолго. Они жили здесь и сейчас, продолжали ходить на работу, воспитывать детей и устраивать барбекю летом. А мать лежала в трех метрах под землей, с закрытыми глазами и безмятежным выражением лица, словно не она лежала в страшной, неестественной позе неподалеку от того внедорожника. Мать спала вечным сном. Сара до сих пор помнит, где именно находятся ноги, а где — голова. Помнит, как клала цветок на гроб, прежде чем его опустили вниз, помнит, как ее пытались увести подальше, чтобы она не видела, как мать закапывают. Сара помнит, как кричала могильщикам прекратить, говорила, что матери холодно. Не обращая внимания на детские вопли, они продолжали кидать в яму сырую, слегка подмерзшую землю. Сара помнит, как немели и чесались ее ноги в тот дождливый октябрьский день. Было чертовски холодно. Она смахнула слезы с лица. Мать не должна видеть ее такой: Сара не скоро приедет снова. Но толстая пелена по-прежнему застилала глаза. — Я полицейской стала. Теперь патрулирую улицы, спасаю бабулек от уличных грабителей и подолгу сижу в архиве. Я раньше думала, полицейские только людей защищают, а они еще в бумажках копаются, — она нервно усмехнулась и огляделась по сторонам. Вокруг по-прежнему никого не было. — Познакомилась с Нэнси. Она потрясающая, тебе бы понравилась. Мне бы поучиться ее открытости и дружелюбию. Она мне тебя иногда напоминает. На секунду перед глазами всплыло лицо матери. Она улыбалась и одобрительно кивала, словно желая похвалить Сару за хорошее окружение. Окружение в виде одной подруги. — Знаешь, я никогда не задумывалась, что у меня проблемы с людьми. Думала, все вокруг человеколюбы. Оказалось, я же в этот круг и не вписываюсь. Сара замолчала. На этот раз мать перед глазами смотрела на нее недоуменно-обеспокоенно, но девушка лишь зажмурилась. Сидя на корточках, она зарылась руками в волосы и окончательно потерялась. Она не знает, сколько так просидела. Просто в какой-то момент где-то вдали, справа, послышались голоса. Сара открыла глаза и посмотрела в ту сторону. Парочка человек пришли на могилу к родственнику. Поднявшись с корточек, она вновь посмотрела на могилу матери. Прошлась пальцами по каждой букве, прошептала “пока” и ушла. Хотелось обернуться, а еще лучше — остаться. Хотелось вернуться на несколько лет назад, убедить мать не покупать тот злополучный торт, пойти в абсолютно противоположную сторону от Западного Парка. Хотелось забыть о приюте, о Готэме, о нескольких лучших и одновременно худших неделях. Позади осталась могила матери, Сара уходила все дальше и дальше. Ей казалось, что мама смотрит ей вслед. Не прожигает спину взглядом, а просто смотрит; по-матерински улыбается и машет рукой. Прощается. Обернется сейчас — и все рухнет: расплачется, просидит еще пару часов, а потом уедет в Готэм, так и не сделав того, зачем сюда приехала. Заморосило; маленькие капли падали на лицо и макушку, заставляя Сару ещё сильнее съежиться. Она ускорила шаг. Нужно было поскорее найти какой-нибудь магазинчик, чтобы погреться. Сара не обернулась.***
Веселая музыка, парочка светящихся аттракционов и лавки со сладостями. Сара на месте. Атмосфера цирка не радует: вспоминаются рассказы Валески, а перед глазами стоит он сам. Стоит в праздничком блестящем фраке, местами перепачканном кровью, сверлит ее нечеловеческим взглядом, держит в руках осколок стекла — на детскую сказку не похоже совсем. Вокруг ярко и громко, повсюду запах сладкой ваты, единственной радости во всем этом цирке. Будь у нее хоть один лишний бакс, Сара непременно потратила бы его на вату. Деньги остались лишь на дорогу обратно: после кладбища у Сары оставалось еще несколько часов, и провела она их в кафешке неподалеку от автостанции. Рядом находился бар. Сара заказала чай и пиццу, достала бутерброды, поела. Когда принесли счет, она вздохнула с облегчением. Денег на бар не оставалось. До представления оставалось десять минут, и девушка поспешила в шатер. Уже сидя на месте с билетом в руках, она забеспокоилась. Сару осенило: а будет ли вообще Хейзи на представлении? До настоящего момента это казалось ей очевидным, но Хейзи должно было быть уже около двадцати двух лет — идеальный возраст, чтобы покинуть эту прогнившую арену и начать жить своей жизнью. — Смотри, тут будет тигр! — мальчик, сидевший рядом, показывает бабушке цветной буклет, свернутый в несколько раз. — Можно и мне посмотреть? — без раздумий спрашивает Сара и уже прикасается к буклету. — Эм, да, конечно, — мальчик отпускает листовку, а его бабушка вежливо улыбается. Тигр, ручные обезьянки, дрессированный волк и — гвоздь программы — слон. Руководство “Хейли” делает упор на животных, неспроста их фотография находится на обложке буклета. Однако стоит открыть его, и можно увидеть артистов, которыми тоже гордятся. Среди них был неподражаемый дрессировщик, добрый клоун Джордан, роковая заклинательница змей — уже не Лайла Валеска — и обворожительная Хейзи Нельсон. Мельком посмотрев на фотографию, девушка вернула буклет мальчику. Представление началось. Вышел харизматичный ведущий, поприветствовал публику, показал пару фокусов и пожелал приятного просмотра. Затем были клоуны с их глупыми шутками и попытками вытащить на арену кого-нибудь из зрителей. Вытащили какую-то девочку лет десяти, дергали ее за косички, бродили кругами вокруг нее, глумились. Под смех зрителей — девушка надеялась, что он был из вежливости — Сара с откровенной неприязнью смотрела на эту картину. Неужели клоуны всегда так себя вели? Когда ведущий объявил выход тигра на сцену, сидевший рядом мальчик с нетерпением заерзал на месте. Он даже взвизгнул, завидев морду хищника за кулисами. Сам номер мало чем отличался от других выступлений с животными: тигр прыгал через препятствия, кругами ходил по афише и изредка рычал. Затем почти то же самое показывали обезьяны, а после — волк. Последний выглядел особенно уставшим. Затем снова вышли клоуны с коротким несмешным номером, а после дрессировщик вывел слона, который взял его хоботом и прошелся с ним по арене. Скучно и низкокачественно. Сара не знала, что происходило в других цирках, но “Хейли” определенно входил в список второсортных цирков, куда ходили лишь из-за неимения других вариантов. Красочные рассказы Валески и увиденное слились воедино: весь цирк представлял собой большую выгребную яму. Хорошо, что ты выбрался отсюда. Сара встряхнула головой и сжала зубы. Контролировать свои мысли не получалось. — Ну а сейчас на сцену выйдет наш белокурый ангел, прилетевший к нам когда-то с небес и оставшийся летать у нас под куполом. Встречайте, Хейзи Нельсон! Она вышла на сцену легкой поступью, сделала колесо вперед и с лучезарной улыбкой помахала зрителям. Сара сидела на четвертом ряду, поэтому могла получше ее рассмотреть. Лицо у Хейзи по-детски миловидное, носик маленький и вздернутый, на руках белый маникюр. И костюм белый: обтягивающий, местами почти прозрачный, подчеркивающий все прелести ее фигуры. Хейзи Нельсон стройная и хрупкая, как статуэтка, но вместе с тем и сильная. Это заметно по тому, с какой легкостью она вытворяет в воздухе всевозможные па и крутится по несколько раз на одном месте на высоте метров десять от арены. Хейзи двигается плавно, женственно; под медленную спокойную музыку показывает целое представление. От нее не оторвать глаз, ее выступление не скучно смотреть. Хейзи действительно выглядит как ангел. Неудивительно, что она так нравилась Джерому. Сара закрыла глаза и попыталась сфокусироваться на том, зачем она сюда пришла. В тот момент она подумала, что на этой ноте пора бы и закончить. Ее молитвы были услышаны. Громкие овации были направлены в сторону Хейзи. Девушка радостно улыбнулась, поклонилась и невесомой походкой направилась за кулисы. Аплодисменты не стихали еще минуту после ухода Хейзи. Стоило признать, ее выступление было лучшим. И последним. — Все хорошее рано или поздно заканчивается, и наше представление тоже подошло к концу. Попрошу всех артистов выйти на сцену, а всех зрителей — отблагодарить их искренними улыбками и громкими овациями! Артисты выходят на сцену. Выходят клоуны, дрессировщик, парочка гимнастов, еще несколько артистов, которых Сара не помнит. Выходит Хейзи. А у Сары в какой-то момент сердце пропускает пару ударов. Она смотрит на цирковую арену, где стоят артисты, слышит веселую музыку, но не замечает всего этого. Она видит на красном ковре Джерома. Воображение ярко дорисовывает ему широкую улыбку и огромную бабочку, как во время его первого выступления. Артисты кланяются и уходят за кулисы. Уходит и Джером. Голос внутри вопит, просит Джерома не уходить. Внутри все сжимается от осознания, что ждет его после представления. В голове мельком проносится эта неприятная сцена. Джером собирается войти в шатер, но его останавливает мужчина, не успевший смыть клоунский грим с лица. — Постой, малец, — говорит он, не обращая внимания на то, что ему уже не десять. — Погуляй где-нибудь, у нас с твоей матерью намечается тет-а-тет. Сара видит недовольный взгляд Джерома, слышит, как он говорит тому клоуну: "проходите, мне ничего не стоит подождать три минуты". Она видит, как он уворачивается от удара и уходит, показав клоуну на прощание средний палец. Сара чувствует себя униженной, словно все это произошло с ней. Она приходит в себя только когда в зале становится почти пусто. Последние зрители уже покидают шатер, и Сара поднимается с места. Остается сделать последнее, но самое важное дело. Саре предстоит серьезный разговор. Ей пришлось спросить дрессировщика, где находится трейлер Хейзи, прежде чем постучать в дверь нужного фургона. Открыли не сразу. Сначала прозвучало приглушенное "секунду", затем послышался какой-то шорох, и лишь потом — щелчок двери. — Привет! Чем могу помочь? Хейзи была уже переодета. Вместо белоснежного костюма для выступлений на ней был мешковатый спортивный. Даже он смотрелся на ней роскошно. — Я из полиции. Мне нужно поговорить с вами о Джероме. Девушка вскинула брови. — Почему именно со мной и именно сейчас? Он разве не мертв? — Я пройду? — Эм, да, конечно, — Хейзи растерянно посмотрела на Сару и отошла от двери. Не попросила удостоверения, не попыталась сослаться на дела и закрыть дверь — Хейзи была или наивной, или недалекой, и Сара почему-то тут же отмела версию о наивности. Не глядя на блондинку, она прошла в фургон и, осматриваясь по сторонам, начала: — По некоторым источникам, ты была ближе всех к нему в цирке, — она решила избавиться от формальностей и заговорила на "ты". — И нет, он не мертв. Живее всех живых. В фургоне было чисто. Сара рассчитывала увидеть на кухонном фурнитуре кучу бутылок из-под спиртного, упаковок из-под сигарет и может быть от презервативов. На деле же на тумбочке стояла тарелка с яблоками, а на небольшой потрепанной кровати валялся костюм для выступлений. Видимо, Хейзи не успела его убрать, когда к ней наведалась Сара. — Ты садись, — она убрала костюм и приглашающим жестом указала на кровать. — Чай будешь? — Нет, спасибо. — А я буду. Хейзи подошла к чайнику — он уже был горячим — и налила воды в кружку. Сара слышала, как она кидает туда пару кубиков сахара и размешивает. Хейзи стояла к ней спиной. — Ближе всех, значит. Да, пожалуй. Мы с ним с детства любили сбегать в лес после представлений. Лазали по деревьям, играли в индейцев, — Хейзи хохотнула. — Не замечала в нем ничего странного в детстве? — Как же не заметить. Чета Валеска сама по себе странная. Знаешь про их мать? Моррисон нахмурилась. Один вопрос Хейзи породил два вопроса у Сары. Для начала она решила разобраться с наиболее очевидным. — Распутной была. Блондинка повернулась к Саре с кружкой чая и натянуто улыбнулась. — Это полбеды. У нее биполярное расстройство было. Пару месяцев подряд горы готова была свернуть, по полной выкладывалась на арене, мужиков водила каждый вечер. А в какой-то момент этот настрой пропадал. Она могла лежать в постели неделями, пропуская все цирковые представления. — А лекарства? — Прописывали. Джером бегал ей за лекарствами вплоть до четырнадцати лет. То ли искренне помочь пытался, то ли долг чувствовал — мать же всё-таки. Хейзи отложила кружку и распустила пучок из волос. Волосы у нее длинные, прямые, пахнут вкусно — Сара чувствовала этот приятный аромат. Хейзи не просто как ангел выглядела — как модель. Сара невольно коснулась своих волос и тут же одернула себя. Хейзи, кажется, не заметила. — Гореть таким матерям на костре. Ему же всю жизнь доставалось, сначала как старшему, а потом как козлу отпущения. Сару словно током прошибло. Вспомнился недавний вопрос Хейзи. Ты знаешь про их мать? — Он у Лайлы не единственный ребенок? — У него есть близнец, Джеремайя. Не помню, что именно тогда произошло, я была тогда слишком мала. Помню только, что Джеремайю увезли из цирка, а Джерома в тот день сильно избили. Я пыталась после спросить его об этом, но он отмалчивался. Лишь хохотал иногда, когда вспоминал младшего, хитрым его называл, отомстить обещал. Сара смотрела в пол, нахмурившись. Слишком много информации предстояло переварить. — Но ты же спрашивала именно про Джерома? У Джерома вспышки гнева случались иногда. Сам-то он умел вести себя адекватно, но в такие моменты находиться рядом с ним было страшно. Сара сглотнула. Она вспомнила того наркомана, вспомнила отрешенные глаза Джерома и кровь на костяшках пальцев. Когда-то ей довелось видеть его вспышку гнева. — Да и фантазия у него была, мягко говоря, нездоровая, — заглянув под кровать и покопавшись там немного, девушка выудила оттуда дневник. Небольшой, но изрядно исписанный. — Я не знаю, почему он решил оставить его у меня, прежде чем его арестовали, но любопытство взяло верх. Почитала. Страшные вещи писал. — Почему в полицию сразу не принесла? — А вам и без этого не было очевидно, что он с прибабахом? Сара оставила реплику Хейзи без ответа. — Где можно найти Джеремайю? — Там же, где и Джерома. Насколько я помню, его в Готэм в детстве отправили. Последний кусочек пазла встал на свое место. Как Сара и думала, у Джерома есть цель. Джеромом движет месть. — Спасибо, ты нам очень помогла. — Возьми ещё и это, — Хейзи протянула Саре дневник Джерома. — Вдруг действительно пригодится. — Спасибо. — Знаешь, — сказала вдруг она, когда Сара уже вышла из фургона, — можешь считать меня сумасшедшей, можешь думать, что я оправдываю убийцу собственной матери, но порой он говорил очень полезные вещи. Посмотри, в какой клоаке я живу, никак вырваться не могу. Общаться толком не с кем, изо дня в день одно и то же. А он всегда говорил: "Улыбайся, несмотря ни на что. Ты же в цирке работаешь, людей радовать должна". Ну и как тебе моя улыбка? Скажешь ли, что фальшивая? На часах было девять часов вечера, когда Сара заняла свое место в автобусе. В этот раз, казалось, они ехали быстрее. Сара не замечала ничего: ни гула за окном, ни болтливых пассажиров, ни ругающегося с кем-то по телефону водителя. Центром внимания на тот момент был дневник Джерома и страшное его содержимое. То, что там было написано, не пришло бы в голову нормальному человеку. Кровавые фантазии, идеи пыток, от которых кровь стынет в жилах. Мультяшные рисунки, непропорциональные человечки, истекающие кровью, повешенные на сук дерева, с вырезанной улыбкой на животе — к горлу подступила тошнота. На одной из страниц был изображен мальчик в очках, отдаленно напоминающий Джерома. Этот же мальчик встречался и после, только каждый раз он умирал от разных вещей: на одном рисунке ему отрубила голову бензопила с надписью "специально для Джеремайи", на другом Джером — это был Джером, без сомнений — кидал на него канцелярские кнопки. Дальше было хуже. Сара продолжала листать дневник. Крепко сжимала страницы, словно боясь, что он вот-вот выпадет. Периодически подносила руки ко рту и дышала на них. Было чертовски холодно.***
Прошла неделя с побега Джерома из лечебницы. Его люди раза два-три появлялись в ежедневных выпусках газет, но сам Валеска — ни разу. Его было не видно и не слышно, и это ещё больше беспокоило Гордона. Такое подозрительное затишье предвещало сильную бурю, и комиссар не знал, как ее предотвратить. — Нам остается либо ждать, пока на сцене появится рыжий психопат, либо пытаться выйти на него через его же приспешников, — сказал как-то Буллок. Только вот даже если им удавалось поймать подосланного Валеской фанатика, информации удавалось выудить ноль. У них в глазах не было ни толики серьёзности, лишь сумасшедший блеск и вечные смешинки. Однажды они перешагнули черту морали, и терять им было нечего. Сколько бы Харви не включал плохого копа, сколько бы гематом не оставлял на их лице и теле, психопаты не говорили ни слова о местонахождении их предводителя. — Сами же говорите, что он сбежал с парочкой человек, — сказала Сара, столкнувшись с ними, когда Буллок и Гордон выходили из комнаты для допросов. — И? — С парочкой человек, не армией. Думаете, где-то в Готэме расклеены объявления "Ищу приспешников"? — Что ты хочешь этим сказать? — не унимался Буллок. — Узнали, что вышел их кумир, попытались привлечь внимание прежде всего его, а заодно и наше, — предположил Гордон. — А почему сразу не сказали? — Льстило им, что мы считали их непосредственными приспешниками Валески, — догадался Гордон и посмотрел на Сару. Она не выглядела обеспокоенной, скорее, равнодушной. Это равнодушие походило на превосходство: объясняла двум опытным копам очевидные вещи. И Гордон готов был все отдать, чтобы знать точно, что за напускным равнодушием скрывается именно это. Однако он не был уверен. Всю эту неделю после побега Валески она вела себя как ни в чем не бывало, даже случай в Аркхэме больше не вспоминала. Сара делала все, что просил Гордон; по большей мере это была работа с бумагами. Пару раз она уходила с работы вместе с Джейком: он видел, как тот стоял у входа в участок с букетом цветов, одетый с иголочки. И видел ее; видел, как она выходила с работы и целовала его при встрече. Сара была в отношениях; в здоровых отношениях, которые она заслуживала. В такие моменты Гордон успокаивался. В такие моменты ему проще было верить ей. Когда она попросила отгул, внутренний голос подсказывал, что что-то здесь не так, но тут же затих: Гордон ничего не смыслил в этих женских штучках, и если ей куда-то нужно было идти, он ее не держал. Однако когда он встретился с ней через день после отгула, сомнения вновь одолели его. — Да не трогайте вы меня! — и она толкнула парня, раздающего флаеры лишь за то, что тот коснулся листовкой ее руки. Нервная, вспыльчивая, грубая — кто угодно, но не она. — Как обследование вчера прошло? — Нормально. Больше она не сказала ни слова. Они вошли в участок. К ним почти сразу подбежал Буллок. — Мы проверили, кто такой Ксандер Уайлд, которого вчера так рьяно разыскивал Джером. Да-да, лично вышел, — обратился он к Саре. — И кто же? — Только что пообщались с его дядей; да-да, вчера Валеска заглянул и к нему. — Не тяни, — Гордон начинал терять терпение. — Ксандер Уйалд — брат-близнец Джерома. — У Джерома есть брат? По привычке Гордон взглянул на Сару. Не увидев удивления в ее глазах, он лишь обреченно покачал головой.