Laughter and tears

Самое сложное было выжидать. Терпеть, не светиться в новых выпусках экстренных новостей, не устраивать кровавые набеги на разные точки города. Сидеть в особняке Кобблпота, наблюдать по телевизору, как его фанатики щекочут нервишки Готэму, и ждать, ждать, ждать. Ждать, пока будет найдена хоть какая-то информация о том, кого он искал. Кого он искал, пока что знал лишь Кэл; Кэл же Джерому в этом и помогал. Мелисса думала, что Валеска разрабатывал план по пополнению его армии и фееричному разрушению всего Готэма, Крейн и Шляпник не задавали лишних вопросов, а Кобблпот просто пребывал в неведении, хотя очень хотел знать все — это было видно по любопытству в его глазах каждый раз, когда Джером и Кэл вместе спускались в столовую. К сожалению Пингвина, любопытство его никто не удовлетворял. Посвящать Кобблпота в свои планы было равносильно посвящению в свои планы всего полицейского участка. Для того, чтобы узнать о теплых отношениях между Пингвином и Гордоном, ему было достаточно поговорить по душам со всезнающей Мелиссой. Кажется, она даже рассказывала Джерому, откуда все это знала — то ли ее отец был тесно связан с криминальным миром Готэма, то ли в кругу ее знакомых было достаточно ребят с улицы — но именно в тот момент Валеска ее не слушал. Порой Мелисса говорила слишком много, и в такие моменты Джером абстрагировался, чтобы совсем не устать от ее болтовни. — Ты вообще слушаешь меня? — она щелкнула пальцами перед его носом и по-детски надула губки. — Извини, засмотрелся на тебя, обо всем на свете забыл. Прекрасно выглядишь сегодня. Он расплылся в улыбке, увидев, как она зарделась и заправила прядь волос за ухо. Выглядела Мелисса действительно хорошо: на глазах желтые стрелки, на веках золотистые блёстки, ресницы длинные, густые. В этом была заслуга Пингвина, который старался угодить каждому, в том числе и белокурой девочке, мечтающей о куче косметики. Кобблпот делал все, чтобы не умереть в собственном доме. Джером жил здесь уже неделю; за это время он увидел множество образов Мелиссы. Валеска и не знал, что жёлтый бывает настолько разным. А вот Мелисса всегда оставалась одинаковой: она по-прежнему практически ни на шаг не отходила от Валески и все так же отчаянно пыталась завоевать его внимание. С каждым днём юбки становились короче, наряды — откровеннее, а кроме сумасшествия и слепого обожания в ее глазах появилось что-то ещё. В такие моменты Джером хотел пошутить про бушующие гормоны, но на деле лишь улыбался в ответ и подыгрывал. Когда он клал руку ей на колено, Мелисса таяла. А он — нет. В такие моменты выстрелить в нее хотелось больше, чем подыгрывать ей, какой бы интересной их игра не была. В такие моменты она особенно походила на мать, разве что голос отличался: у Мелиссы был высокий, девичий, совсем не прокуренный. В остальное время, когда Мелисса вела себя спокойнее, Джером не чувствовал ничего. Хотел бы, чисто ради интереса, но не чувствовал. На третий вечер его пребывания у Кобблпота Мелисса "по чистой случайности" перепутала спальни и пришла к нему. Тихо ойкнула, губу закусила, а сама продолжила стоять, словно ожидая приглашения. Она стояла на пороге босая, мокрая, в одном полотенце. Капли воды падали с белокурых волос на хрупкие плечи, взгляд был у нее наигранно-наивный. Он мог поманить ее пальцем, мог взять за руку и притянуть к себе — и Мелисса бы не сопротивлялась. Но, осматривая девушку с ног до головы, он невольно примерял на нее обтягивающую черную юбку выше колена и голубую полицейскую рубашку. Джером вспоминал этот взгляд, чистый, но напуганный, воображал себе, как бы выглядели эти зелёные глаза, если бы в них плясали чертики. Джером вспоминал ее хрупкие ключицы и вспоминал, как когда-то капли воды капали с ее темных, приятно пахнущих волос. А затем волшебство рассеялось. Перед ним вновь стояла Мелисса. Поднявшись к кровати и приобняв ее за талию, Валеска по-джентльменски выпроводил девушку за дверь с наигранно-обеспокоенным "простудишься". Образ Сары не отпускал. Ее глаза были красивыми и без косметики, голос у нее был нежнее, приятнее, а вызвать улыбку на ее губах было сложнее, и тем интереснее. Джером помнил ее искреннюю улыбку. Джером хотел увидеть ее вновь. Он жалел, что умер. Жалел, что потерял два года в морозильной камере. Жалел, что потерял то, что только-только приобрел. — Полицейская теперь, — проворчал он. — С Гордоном заодно. Когда мысли окончательно уносились не в то русло, Джером предпочитал быть рядом с Кэлом. Они обсуждали свои дальнейшие действия, более детально разрабатывали план. А ещё Джером видел в Кэле подобие психотерапевта, которому можно было довериться. Доверять кому-то после Галавана было сложно, но на случай предательства у Джерома всегда была парочка лишних пуль. — Он не менее сумасшедший, чем я, — говорил Джером Кэлу, закинув ноги на стол, — порой мне казалось, даже больше. Он в детстве любил экспериментировать над живностью. Разрезал червей, лягушек, птиц, и смотрел, как там всё устроено. Некоторые из них ещё шевелились. Кэл заинтересованно кивал. — В такие моменты я подходил к нему и наступал на них — избавлял от мучений. — Тебе было жаль их? — Немного. — А сейчас? — А сейчас мне плевать. Убивать людей куда веселее, — он усмехнулся. Через некоторое время Джером продолжил. — О том, что убийство может быть оригинальным, я начал думать после того, как он меня предал. Начал фантазировать, как бы доставить ему больше боли, как бы убить его как можно изощреннее. Я даже дневник для этого завел. Жаль, он в цирке остался. Разговоры по душам с Кэлом сменял прием пищи, сон, новый день и надежды на то, что в этот раз он узнает хоть что-то. Надежды оправдались. — Нашли его. На сегодняшний день он глава инжиниринговой компании, зовут Ксандер Уайлд. Он не надеялся встретить его в офисе: Джером помнил, каким параноиком был его брат. Едва ли он стал бы рисковать своей шкурой, появляясь в самом очевидном месте. Валеска чувствовал, братец спрятался хорошо, очень хорошо. А поход к дяде оказался полезным: кроме ожогов на лице от фирменного дядюшкиного супа, Валеска получил драгоценную информацию. Кафе "У Джона" он покидал потрепанный, но довольный. У барной стойки с несколькими пулевыми валялся дядя, а Джером направлялся за город. Его ждала решающая встреча с братом.

***

В него стреляли — он точно помнит это. Экко, миниатюрная, тихая, с щенячьими глазками, владела оружием так, как не владел никто из его знакомых. Младший братик нашел себе хорошего защитника. Джерому оставалось только гадать, был бы он мертв, если бы не покатился по склону вниз и не оказался на дороге. Экко спускаться не стала. Она осталась там, на высоте, выстрелила еще раз — мимо — и, кажется, ушла. Однако сладкого чувства облегчения Джером не испытал. Сердце колотилось как бешеное, в пистолете не осталось пуль, а в голове разворачивались все возможные расклады событий. И каждый из них заканчивался его поимкой. Увидев приближающийся по дороге автомобиль, Джером выскочил на дорогу и выставил оружие. По асфальту заскрипели колеса, а водитель, единственный человек в машине, начал остервенело дергать ручку старой колымаги, но тщетно. — В Готэм и побыстрее! — заорал Джером, сев на заднее сидение и приставив к голове мужчины пистолет. Мимо в сумерках проносились леса и рощи, а вскоре на горизонте появились готэмские высотки. Джером соображал плохо. Помнил, где находится особняк Кобблпота, но приказал водителю ехать в совершенно противоположную сторону. Знал, что там ждала его Мелисса, что ждали его Крейн и Шляпник, но был уверен, что ждала и полиция. А мимо все проносились серые дома, увозя его дальше и дальше. Перед глазами мелькают солнечные зайчики, ключ зажигания в глотке водителя смотрится идеально, кровь на руках Джерома липкая, неприятная. Становится даже жаль, что полюбившиеся ему белые перчатки остались в особняке Кобблпота. Он выходит из машины и еще минут пять, шатаясь, идет. Петляет между домами, временами рычит от тупой боли по всему телу, опирается о ближайшие стены. Расфокусированный взгляд бегает от здания к зданию, и Джером не понимает, что он ищет, не знает, куда идет. Он готов закричать от непонятной ярости, приложить кого-нибудь головой о стену, но, как назло, на пути не попадается никто: то ли район такой немноголюдный, то ли все спрятались. Ступеньки наверх кажутся бесконечными, испачканные кровью руки крепко впиваются в перила, держатся за стены. Спустя вечность он стоит напротив красивой, новехонькой двери с поблескивающим на свету глазком и зачем-то дубасит по матовой поверхности. Джером дышит тяжело, а временами, кажется, хрипит оттого, что наглотался холодного воздуха. Там, в квартире, слышен какой-то шорох, а затем дверь открывается. В нос ударяет знакомый запах. С неверием он смотрит перед собой, а затем заходится приступом дикого хохота. Ему чертовски смешно. Смешно от того, что ноги привели его именно сюда, что он стоит прямо перед юной полицейской, которая, кажется, просит его прекратить так громко смеяться. Джерому смешно от понимания того, что он больше не выдержит. И он действительно не выдерживает: в глазах резко темнеет, ноги становятся ватными, а в голове мельком проносится мысль о скорой встрече с полом. И Джером падает, но боли падения так и не испытывает. Лишь мельком он чувствует, что его крепко держат, не позволяя распластаться на холодном бетоне. Брат. Подлый расчетливый брат, из-за которого и без того несладкая жизнь превратилась в сущий ад. Амплуа испуганной овечки, прекрасно скрывающее истинное лицо. Невинные глаза за толстыми стеклами очков. Желание вспороть гению-инженеру брюхо смешивается со рвением сделать так, чтобы каждый житель Готэма увидел, какой Ксандер Уайлд на деле. В голове проносятся обрывки реплик из сегодняшнего диалога.

Ты убил нашу маму.

Это очень смешно, не находишь? Вагину при родах порвал ей ты, а возненавидела она меня.

Ты родился плохим, Джером.

Я говорил тебе не ходить в вольер! Ты знал, что там опасно!

Ты хотел меня убить.

Сколько раз ты повторил это, чтобы поверить себе? Где-то вдалеке послышался нежный голос. Когда чья-то рука мягко, почти невесомо коснулась его руки, он резко открыл глаза. Джером лежал на кровати. Лежал поперек, голова на правой стороне, остальное — на левой. А рядом сидела Сара. — Долго в отключке был? — Полчаса. На ней коричневая рубашка в клеточку и черные джинсы. На глазах ровные тоненькие стрелки, на губах легкий блеск. Джером мельком смотрит на часы. Одиннадцать. Сара выглядит очень… красиво? Явно не к его приходу готовилась. Молчание затягивается, а сказать нечего. Джером хочет очаровательно улыбнуться, как делал это когда-то на сцене, и в шутку напомнить, что незнакомых дядь в дом не пускают. Не шутится. Он сам пришел зализывать раны к полицейской. Можно сказать, пришел с протянутыми для наручников руками. Этот его поступок можно смело назвать главным провалом жизни, даже умереть от рук Галавана не было так глупо. Провалы — это не весело. Ну все, Валеска, допрыгался. Располагайся, один ты отсюда не выйдешь. — Гордона на чай ждать? — Не скались. Ты сам пришел, — парировала она. На лице не дрогнул ни один мускул, и Джером невольно сжал руки в кулаки. Он мог бы смело сказать, что произошедшее два года назад повторялось, но тогда Сара боялась. Плакала, слушалась и даже не думала перечить. Теперь не боялась. Да и с чего бы ей его бояться? Бояться того, что он лежит перед ней безоружный, сбитый с толку и вымотанный? Того, что выглядит как побитый пес? Но больше всего Джерома злит ее взгляд. Он знает этот взгляд. Таким взглядом его порой одаривали артисты в цирке, а после резко отворачивались. Жалость. Жалость, не страх. В порыве неконтролируемой ярости Джером хватает ее за ворот рубашки и тянет на себя. Сара едва не падает на него, но ей удается вовремя выставить руку. Расстояние между их лицами не превышает сантиметра, и от этого становится веселее. Он знает, как выглядит сейчас, с шрамированным лицом и нездоровым оскалом, знает, что такого невозможно не испугаться, и готов поклясться, что на доли секунды в ее глазах промелькнул испуг. Но лишь на доли секунды. Джером стискивает зубы, бесится. Сара не плачет, не умоляет отпустить ее. Она вообще не двигается, лишь рука, на которую она опирается почти всем телом, немного трясется. Сара смотрит прямо ему в глаза и даже не вздрагивает, когда кончики их носов случайно соприкасаются. А после тишину комнаты разрезает ее спокойный, размеренный голос. — Руку. Убери. От нее пахнет шоколадом. Запах этот едва уловимый: вряд ли почувствуешь, пока не окажешься так близко. Шоколад вперемешку с чем-то еще. Кофе? Он разжимает руку, и Сара, поправив рубашку, отходит к шкафу. Валеска вздрогнул, когда его лицо начал облизывать пес. До этого момента Джером его не замечал. — Надо же, он еще жив. Я думал, ты пустила его на мясо, — сказал он, почесывая пса за ухом. Сара даже не повернулась в его сторону, продолжая искать что-то в шкафу. — Знаешь, до меня только сейчас дошло, что ты его в честь меня назвала, — на доли секунды она замерла, но вскоре вновь зашелестела пакетами. — Зря. Клички надо подбирать опасные, чтобы боялись даже подходить. Кракен, например. Меня бояться нечего: я безобиден. Он хохотнул, увидев, как уголки ее губ приподнимаются, а затем Сара достала вату, перекись и бинты. — Уже не водка? — Водку на тебя жалко тратить. — Я лучше пойду, — принимать помощь копа не хотелось. — Да, иди. Не забудь пошаркаться о грязные готэмские стены, чтобы уж наверняка... — ...сдохнуть поскорее, — он продолжил за Сару, улыбнувшись, но вату с перекисью взял. — Пострадало только плечо. — Тебе повезло, пуля прошла по касательной. Через пару секунд, когда Джером открыл бутылку с перекисью, она неожиданно сказала: — У Лайлы был маниакально-депрессивный психоз. — Даже не буду спрашивать, откуда ты это узнала. Джером зашипел от боли, когда вата коснулась раны. Тему матери он поднимать не любит. Мать — сплошное плохое воспоминание, длящееся шестнадцать сознательных лет. Воспоминание, о котором лучше никогда не думать. Но Сара ждала его комментариев, и не нужно быть ясновидящим, чтобы это понять. — Лайла была слаба на передок и обожала неделями пить не просыхая. Она была плохим артистом; не понимаю, почему ее не выгнали из цирка. А еще Лайла была плохой матерью, и мне очень жаль, что за всю свою жизнь она ни разу не попыталась покончить с собой в фазу депрессии. Так и пришлось самому делать всю грязную работу. В любом случае, это уже неважно. Спасибо за гостеприимство, — он встал с постели и направился к выходу. — А перевязать? — Скажи честно, заяц, ты меня так отпускать не хочешь или ждешь, пока Гордон приедет? — Второе, разумеется. Джером улыбнулся. Прямо на пороге он расстегнул бежевый фрак и, сняв его, бросил на стоящую рядом тумбочку. То же самое проделал с рубашкой. А потом подошел к кровати, взял бинты и протянул их Саре. Румянец на щеках вызвал у него смешок. Она выгнула бровь. — Как я, по-твоему, один перевяжу себе плечо? В этот раз ему не приходилось ничего делать. Он просто сидел рядом с Сарой, послушно выполнял приказы поднять и опустить руку и слушал скрип ножниц и звук рвущегося бинта. Сара даже не поднимала на него взгляд. И руки у нее не тряслись. В тот момент Джером еще раз поймал себя на мысли, что она действительно выросла. И обстановка в комнате изменилась: исчезло то старое потрепанное кресло, вместо изодранных обоев появились новые, серебристые с розовыми узорами. Плед на кровати был другой, без пятен его крови, и Джером невольно сжал липкие руки в кулаки, чтобы не запачкать. А шкаф был тот же: тот самый, в котором он когда-то чинил ей полочки. Справа коротко провибрировал телефон. Новенький, голубой. Пока Сара сосредоточенно перевязывала рану, Валеска взял его в руки. Писал некий Джейк. — Спасибо за этот вечер, Сара. Надеюсь поскорее увидеть тебя вновь, — высоким, наигранно ласковым голосом пропел Джером. Теперь ему стало ясно, для чего эти стрелки и откуда запах шоколада. А Сара отобрала у него телефон и спросила: — Что-то не так? — Да нет, все так. Просто думаю, куда же он водит тебя на свидания? Рестораны? Парки? Кинотеатры? — С милым рай и в шалаше, — сказала она и отложила бинт с ножницами в сторону. — Я закончила. Можешь идти. Застегивая пуговицы рубашки и искоса глядя на Сару, он молчал. Не мог ни говорить, ни улыбаться, ни смеяться. В душе появилось странное тяготящее чувство. Примерно так он ощущал себя, когда Лайла разбила фигурку того чертового шарманщика. Он представил себе этого Джейка. Наверняка скучный непримечательный брюнет, страдающий от постакне и просиживающий штаны в офисе. Такие живут от пятницы до пятницы и любят пожаловаться на свою никчемную жизнь. Джером представил, как они ходят на свидания. Как сидят в кафешках, заказывают разные десерты и обсуждают погоду. Как Сара смеется над его глупыми и совершенно несмешными шутками, невзначай касается его руки, улыбается ему. Джером представил, как она целуется с Джейком. Валеска скривился. — Ладно, заяц, я пошел. Можешь не провожать. Но она пошла к двери вместе с ним. Послышалось два щелчка, дверь открылась. Не переступая порог, Джером напоследок посмотрел на Сару. От тусклой лампочки в подъезде ее глаза на доли секунды сверкнули, придав зеленым радужкам какой-то волшебный оттенок. Он усмехнулся собственным мыслям и вышел. — Джером, — он почувствовал ее руку на своем запястье и обернулся так резко, что в шее стрельнуло, — не приходи больше. Спускаясь по лестнице и улыбаясь во все тридцать два, он решил: в эту ночь Мелисса получит, что хочет.