***
До самого начала второй тренировки юноша избегал тренера, скрывшись в оранжерее вместе с Отабеком и парой книг с французскими похабными стихотворениями, которые вот уже третий день передавались учениками Сворда из рук в руки. Юра даже и не думал открывать своё местоположение Виктору, потому что, являясь жутким перфекционистом, очень болезненно переживал любой свой промах. «Теперь он точно всё поймёт», — думал Плисецкий, методично обкусывая один ноготь за другим, пока не получил по пальцам от Отабека. Что «всё» Юра и сам точно не мог выразить. Что он ласкал себя, думая о руках Никифорова? Что в его груди поднимается глухая чернота всякий раз, когда этот мерзкий тип Джакометти заключает Виктора в кольцо рук? Что юноша и сам запутался в собственных чувствах, что яркая бабочка в липкой паутине? Однако лишь только одна мысль о том, что что-то из этого станет общественным достоянием, приводила Юру в ужас. Вернее, то, что в этом случае его образ грубого и уверенного в себе парня рассыпался бы, словно тонкая фарфоровая чашка. Для подростка самым настоящим облегчением был момент, когда Крис и Виктор не появились на вечерней тренировке, а потом он и сам сбежал в город от греха подальше.***
Яркий, немного помятый уже билет в театр был зажат в Юриной руке. Блондин занял свое место в зрительном зале и приготовился ждать начала выступления, когда сзади его плечи обхватили чьи-то руки. — Юра! — раздалось над ухом. — Ты пришёл! Рад тебя видеть! Рывком повернувшись на звук, Плисецкий обнаружил широко улыбающегося Пхичита. — Разве ты танцуешь сегодня? — в лоб спросил граф и, осекшись, проявил вежливость: — Добрый вечер. — Нет, сегодня его время. — Улыбнулся юноша и кивнул куда-то в сторону сцены. — Я так рад! — Чему именно? — не понял эмоций знакомого блондин. — Мне кажется, дело сдвинулось с мёртвой точки. Видел бы ты, какую программу он подготовил… — полувосторженно вздохнул Пхичит, насмешив собеседника. — Не могу дождаться. — С улыбкой произнёс Юра. — Но ещё прекраснее то, что он согласился познакомиться с тобой! Азиат так лучился энтузиазмом и искренней радостью, что подростку и в голову не пришло возмущаться, что его мнения на этот счёт даже не спросили. Он просто поинтересовался, чуть нахмурившись: — И каким образом ты собираешься это провернуть? — Мы пойдём в город после окончания концерта. Будет уже достаточно темно, так что Юри не будет нервничать так сильно, и мы сможем отлично провести время! — Что ж, — пожал плечами граф. — Я не против. Где встречаемся? Молодые люди договорились о месте встречи, проговорили ещё несколько минут, и Азиат убежал куда-то в сторону, где было его место. Начало выступления Плисецкий отметил не столько благодаря погасшему свету и открывшемуся занавесу, сколько из-за звенящей тишины, толстым одеялом накрывшей зал. Это было невероятно странно: любимец публики и один из самых известных танцовщиков Лондона появляется на сцене и не вызывает ни единого звука у публики, однако в то же время это было и удивительно красиво. Тишина завораживала, держала в напряжении, заставляла видеть в разворачивающемся действе что-то магическое. Темнота же ласково обнимала, приподнимала голову не ощутимыми руками и направляла её в сторону сцены, ярко освещённой сотнями крохотных свечных язычков. — Вот он! Вот он… — зашептались люди на грани слышимости, когда на сцене появилась фигура Юри, затянутая в чёрно-красный костюм. Некоторые леди и лорды тихо шелестели либретто, а подростку, не озаботившемуся покупкой брошюрки, пришлось самостоятельно догадываться о смысле, вкладываемом в движения. Впрочем, всё было более чем понято. Кацуки будто кричал о том, что все так же красив и желанен. Опалял воздух быстрыми взглядами из-под ресниц, заменил изломанные движения на мягкие и притягательные и купался в изумлённом восхищении, что в терпком вине. По-испански горячая музыка проникала в жилы, будила что-то внутри и заставляла приоткрыть рот для восторженных выдохов в особенно острых моментах. В тот момент Юра понял, что Виктор действительно всего лишь любитель. Сейчас, вынуждая жмуриться от бликов камней на его одежде, загадочный японец всецело завладел его вниманием. Словно накинул на руки прочную нитку и с каждым новым вращением сматывал её, подтягивая подростка всё ближе и ближе. В голове Плисецкого мелькнула мысль о том, что танец — это тоже оружие. Он увлекал, заставлял позабыть обо всём и сосредоточить внимание только лишь на движениях перед собой. Кацуки Юри вряд ли смог бы одолеть самого слабого его однокурсника на плацу, но с лёгкостью сумел бы обвести вокруг пальца, выключить инстинкт самосохранения, убедить отложить кинжалы, ядовитые иголки, шпагу, длинный пистолет и шарф-удавку. Так, как древние куноити — дивные смертоносные цветы, способные к уничтожить одним лишь уколом острой шпильки канзаси — убивали своих несчастных жертв. В конце выступления Юра, поражённый в самое сердце, чуть было не забылся и не начал аплодировать как многие другие. Однако Кацуки вопреки обыкновению помедлил, ещё раз поклонился и только после этого исчез за кулисой.***
Пхичит появился в условленном месте, опоздав на три минуты. За ним, чуть сгорбившись и пряча нос в шарфе, шёл танцовщик, пальцы которого нервно перебирали тускло поблёскивающие камни на браслете. — Добрый вечер. — Осторожно начал граф, встречаясь взглядом с карими глазами азиата. — Меня зовут Юрий Плисецкий. — Здравствуйте. —Прошелестел в ответ тот. — Юри Кацуки. Очень приятно познакомиться. — Взаимно. Подросток с подозрением смотрел на мужчину. Пытался увидеть того яркого и будоражещего сознание человека, что увлёк его и по-настоящему заинтересовал, но его взгляду представал неуверенный в себе и своих действиях запуганный слабак. Однако такой Юри больше был не интересен графу. К счастью, мысли Плисецкого и Пхичита совпали, и тот с неизменной улыбкой выудил из-за пазухи бутылку из тёмного стекла. — Выпей-ка, — произнёс он не терпящим возражений тоном и протянул её японцу. Танцовщик неуверенно взглянул на приятеля, но ожидаемо не стал спорить и принял бутылку из его рук. Достал вытяную заранее пробку, сделал несколько больших глотков, потом ещё пару, и через десяток минут юноши имели возможность наблюдать совершенно другого Кацуки. — Так быстро? — удивлённо протянул Юра, наклонившись к Пхичиту. — Сколько он там выпил? — Ага! Пьянеет за три секунды. — усмехнулся тот. — Ну что, идём? Кацуки, выпрямившись и размотав длиннющий шарф, согласно кивнул. Молодые люди, попеременно отпивая из бутылки, направились в сторону набережной, где граф и танцовщик встретились впервые. Сперва разговор не клеился, и один только Пхичит щебетал без конца, наполняя пространство смехом и эмоциональными возгласами, но по мере того как пустела бутылка, Юра и Юри всё чаще подавали голоса, и в конечном итоге стали принимать в беседе очень активное участие. Юноши как раз начали смеяться над чем-то, когда из-за поворота выбежал тощий смуглый ребёнок и, заметив их, закричал на пол-улицы тонким визгливым голосом: — Пхичит! Пхичит! Госпожа Тиффани велела сейчас же найти тебя! — Прямо сейчас? — недовольно цыкнул азиат, уперев руки в бока. — Но я сегодня не работаю. — Она сказала, что там кто-то особенный и что она даст тебе прибавку. Ну, идём же! Госпожа Тиффани не любит ждать! Пхичит недовольно надул губы и развернулся к собеседникам. — Прошу прощения. Работа. — Развёл он руками. — Вы уж как-нибудь сами тут развлекитесь. И через пять дней в это время на этом месте! Всё, я побежал! То ли из-за того, что оба юноши от пары-тройки глотков довольно крепкого вина основательно захмелели, то ли из-за того, что Кацуки достаточно расслабился и был просто до жути наивен в девяти из десяти случаев, разговор перетёк на тему жизни танцовщика и жутких шрамов. — Всё закончилось для меня в тот момент, когда меня в первый раз полоснули по лицу. — Прошелестел Кацуки, притрагиваясь к рубцам подрагивающими пальцами. — Но ты жив! Всё закончится только когда на крышку твоего гроба упадёт последний ком земли! — О нет, я не жив, — Юри поднял на графа взгляд, в котором пылал холодный огонь ненависти к себе, к тому, кто сделал это с ним, ко всему миру. — Но я был жив! Идём, я покажу тебе. Он резко развернулся и почти побежал в непонятном направлении, ни на секунду не сомневаясь, что Юра последует за ним. Через несколько минут молодые люди оказались подле театра, в котором выступал танцовщик. Юра, схваченный японцем за рукав, буквально взлетел вверх по неприметной лестнице и оказался в мансардной комнате среднего размера. Его удивила чистота и практически полное отсутствие мебели: кровать, умывальник с лоханью и не слишком объемный шкаф. Однако Юри потащил его дальше — к тёмному углу, в котором стоял незаметный с первого взгляда огромный сундук. — Вот это жизнь. Смотри же! — глухо выплюнул брюнет, откидывая крышку и жестом позволяя Плисецкому прикоснуться к содержимому. — Что это? — спросил граф, осторожно водя пальцами по богато украшенной ткани множества костюмов, десяткам связанных попарно пуантов разной степени изношенности, брошюркам с золотыми вензелями, аккуратно засушенным цветам и бесчисленному количеству портретов, на которых был изображён один и тот же человек. — То, чего я лишился по вине одного чудовища, возомнившего себя в праве брать всё что пожелает. Парень с мукой на лице коснулся одной из золочёных рам, портрет в которой был особенно удачным: изображённый на нём юноша светился счастьем и выглядел даже более цветущим, чем роскошный букет, что он сжимал в руках. Время, проведённое в Сворде, не могло не оставить свой след на личности Юрия, и его и без того искалеченная многолетним насилием психика выдала следующее: — Так убей его. Убей. В какой момент это стало первой мыслью в его голове? Юра не знал. И он уж точно не представлял, что нежный цветок, каким виделся ему танцовщик, в ответ на его фразу хрипло рассмеётся и выдаст совершенно неожиданные факты: — Я бы не смог, даже если бы попытался. Но на счастье у меня есть семья и двое сильных братьев, которые с лихвой отплатили грязной твари за то, что он со мной сделал! — Они его прикончили? Юри помотал головой и криво (и вместе с тем счастливо) улыбнулся, став похожим на радующегося чему-то своему ребёнка из сумасшедшего дома. — Не-ет, его свели в могилу те, кто совсем недавно лизал его жирный зад! Мои братья лишь сделали его ни на что не способным овощем. Существом, которое может лишь пускать слюни и ходить под себя. — И ты считаешь, что недостаточно отомстил? — Достаточно. Но что это меняет? Я урод и всегда им буду! — Ты идиот! — внезапно разозлился Юра, наступая на танцовщика. — Слабак! — И что с того? — А то, что твоя красота не в твоём лице! Твой талант завораживает, восхищает! Что ещё тебе нужно? Граф ломал себя, произнося такие несвойственные ему слова. Ему не было жаль Юри, он лишь искренне недоумевал, что мешает ему жить, раз его обидчик лежит глубоко в сырой земле, а сам брюнет живёт, отомщённый и способный к чему-то, что пробуждает в людях подлинные эмоции. А ещё Плисецкий видел в японце своё отражение и, каким-то образом убедив себя, что если этот глупый парень будет счастлив, то и он, Юра, тоже будет, блондин взял за цель каким угодно образом вывести Юри из этого жалкого подобия на жизнь. — Что мне нужно? — спросил в пустоту брюнет, нервным жестом зачесывая волосы назад. — То, что было у меня раньше. Безусловное обожание миллионов, нечеловеческие очарование и красота… — Надо же, а ты тот ещё жадина, — хмыкнул граф полушёпотом. — Собираешься сказать, что тебя обожали за мордашку? Не хочу тебя расстраивать, но её даже не всегда видно со сцены! Юри возмущённо посмотрел на подростка, чьи слова были подобны хлёстким пощёчинам, пробуждающим от глубокого сна. — А вот то, как ты двигаешься, очень даже видно. Ну вот сколько ты бы обладал этой красотой? Ещё десять лет? Может, пятнадцать. А потом медленное угасание и судорожные попытки вернуть былое, — продолжал граф, расхаживая по комнате. — Так что в какой-то степени так даже лучше. Как гнилой зуб вырвал, можно сказать. Резко, болезненно, но необходимо. Его прервал тихий смех, раздавшийся со стороны кровати. — Ты себя слышишь? — Юри, присев, с недоуменным любопытством рассматривал графа, очевидно не имеющего понятия, что сказать, но продолжавшего говорить. — Уродство даже лучше? — Да не урод ты! Пхичит говорил… Юра замолк, поняв, что сболтнул лишнего. — Пхичит? — поднял голову брюнет, в чьих глазах мелькнула тень интереса. — И что же он говорил? — Сказал, что ты хрупкий и нежный, — обречённо произнёс граф, ожидая, что подобные слова ещё больше расстроят парня, которого он, кажется, только-только достал со дна. — И, если я не ошибаюсь, ещё сказал, что ему хотелось бы тебя оберегать. — Оберегать меня? — захлопал черными ресницами танцовщик, растерянно глядя на блондина. — Пхичит считает меня красивым? — Ага, — вздохнул Юра. — Это унизительно, да, но есть много других, кто… — Красивым… — перебил графа японец, смотревший на него расширенными глазами. На его бледных губах медленно расцветала улыбка человека, который после долгого времени в кромешной темноте наконец увидел солнечный свет. — Э-э, конечно! — тут же схватился за поданную соломинку блондин. — Разумеется, он считает тебя красивым. «Пытался вытащить его, говоришь? — мысленно пнул Пхичита граф. — Разве тяжело было за столько времени понять, какие слова он хочет услышать?» Юри же неуловимым движением соскользнул с постели и сделал шаг навстречу Плисецкому, подтягивая того ближе за кружевной манжет. — А ты? — спросил он, чуть склонив голову. — Ты считаешь меня красивым? «Счастлив он — счастлив ты!», — напомнил себе граф и энергично закивал: — Разумеется! — Правда? — солнечно и уже менее недоверчиво улыбнулся японец. — Так ты не будешь против, если я… «Счастлив он — счастлив ты», — мысленно повторял Юра, перебивая брюнета: — Не буду! Делай, что хочешь. «Только выползай», — добавил он про себя. Граф ожидал чего угодно, но только не того, что брюнет притянет его к себе и накроет рот неожиданно мягкими губами. Совершенно оторопевший блондин на несколько секунд замер, а когда поднял руки, чтобы оттолкнуть Юри, было уже поздно реагировать: японец сам оторвался от его губ и взглянул в лицо своими пронзительно-карими глазами. — Ты что творишь?! — просипел Плисецкий, шокировано взирая на танцовщика. — Но ты сам разрешил мне, — удивлённо заметил тот, улыбаясь с какой-то детской добротой и наивностью. — Ты обрадовал меня, а теперь я хочу обрадовать тебя. — К-каким образом? — продолжал сдавленно шептать граф, отстранённо отмечая, что длинные пальцы брюнета отводят его выбившиеся из низкого хвоста волосы от лица. — Вообще-то в подобных ситуациях я дарю себя, но ты явно из таких же, — сказал Юри, и в его улыбке промелькнули отголоски порочности. — Что ж, брать я тоже умею. Тебе будет хорошо, просто доверься мне. — Я не понимаю, о чём ты говоришь! — несколько испуганно воскликнул граф, совершенно растерявшись. — Поймёшь в процессе. — Хмыкнул японец, вновь накрывая Юрины губы своими. «Боги, что я делаю?!», — обратился в пустоту Плисецкий, замерев. Ушатом воды для него стало то, что поцелуи Юри не были ему противны. Больше того: они будили внутри него невиданную раньше дрожь предвкушения, которой не возникало ни с одной из девушек. «Это нормально, — успокаивал себя граф, дрожащими пальцами зарываясь в блестящие тёмные волосы танцовщика. — Я нормальный. Такое бывает!» Руки брюнета осторожно гладили его подрагивающие от переживаемых эмоций плечи. Юра не понимал, что сам уже льнёт к ним, точно выпрашивающий ласку кот, окончательно распробовав чувства, которые вызывают у него эти прикосновения. Он сдавленно выдохнул, когда длинные сухие пальцы коснулись его напряжённого живота, пробежали по кубикам пресса и двинулись выше, задевая горошины сосков сквозь паутинно-тонкий батист. Граф не заметил даже, что в какой-то момент он забрал инициативу на себя, вытеснив гибкий язык Юри из своего рта. Распалялся, становясь с каждой секундой всё смелее и раскованнее от ощущения вседозволенности и неправильности собственных действий; жарко дышал в рот японца; гладил изнутри щёки и мазал языком по его зубам и нёбу. Брюнет, видя крайнюю степень энтузиазма, принялся развязывать шелковый платок на шее графа и стягивать лёгкую блузку, оголяя бледное гибкое тело. Показавшиеся тонкие косточки ключиц с натянувшейся на них кожей тотчас притянули его взгляд и губы. Блондин откинул голову назад, позволяя Юри целовать и покусывать своё тело, и лишь вздрогнул, когда оказался притиснутым к стене. — Не бойся, — шепнул танцовщик, просовывая колено между его ногами и буквально усаживая Плисецкого на него. Длинные, бледные от постоянного ношения перчаток пальцы Кацуки расстегнули брюки графа и вернулись к груди. Одной рукой брюнет продолжил ласкать соски непроизвольно льнущего к нему Юрия, а другой чуть сдавил его шею, удерживая его в одном положении и не позволяя смотреть на колено, трущееся о напряжённый пах. Обманка сработала: Плисецкий, не видя, что делает и поэтому не смущаясь так сильно, сам стал искать контакт с бедром Юри, вдавливаясь в его тело. Граф старался контролировать вырывающиеся изо рта звуки, поэтому доверчиво разомкнул губы, лишь выдыхая резко и протяжно, когда Кацуки задевал особенно чувствительные места. Юра несмело поднял руки, окончательно выпутываясь из блузки и зарываясь кончиками пальцев в коротко остриженные волосы на затылке японца; поглаживал ногтями и легко массировал, уподобляясь служанке в собственном доме, которая часто переплетала ему волосы. Танцовщику, видно, тоже понравилось: он выдохнул, улыбнулся в Юрины губы и потёрся шершавой от ежедневного бритья щекой об абсолютно гладкую скулу подростка. Более-менее осмелев, Плисецкий спустился ниже, почти невесомо касаясь длинной шеи Кацуки и, внутренне ужасаясь собственным действиям, мазнул по ней губами. — Какой смелый мальчик, — протянул Юри, подхватывая блондина под ягодицы. — Просто замечательно! Он не ответил бы, в какой момент его увлекла эта игра с совершенно неопытным подростком, которому хватило убедительности вернуть ему прежнюю уверенность в своей красоте. Юноша, привыкший в такие моменты слышать от любовников комплименты и нежности, теперь сам повторял то же самое для Юры, что раскрывался перед ним подобно бутону майской розы. На нежных щеках подростка расцветали пятна румянца, заливавшие теперь и точёную шею. Он постоянно проходился языком по моментально высыхающим от частого дыхания губам и смаргивал влагу с ресниц. — Всё хорошо? — осторожно спросил Кацуки, большим пальцем стирая слезу с Юриной скулы. — Да, — почти неслышно прошептал тот, отвечая на торопливый поцелуй. — Я просто… Просто… — Для тебя это впервые, — улыбнулся японец, успокаивающе поглаживая по-женски тонкую талию блондина. — И ты пока не привык. — Именно так, я… — шмыгнул носом Юра, потянувшись к брюнету. «Как быстро ты вошёл во вкус», — усмехнулся про себя японец, накрывая искусанные шершавые губы. Настоящим шоком для подростка стало то, что его тело откликнулось на эти прикосновения просто моментально. Кожа стала чувствительной к любому прикосновению, а низ живота сводило сладкими спазмами, что заставляли снова и снова вжиматься твёрдым пахом в тело Кацуки. Японец сделал шаг назад, присел на постель и усадил блондина на свои колени, предварительно стянув с того брюки и распустив завязки на кальсонах. Медленно и осторожно, глядя задыхающемуся и всё ещё бесконечно удивлённому Плисецкому в глаза, Юри потянул мягкий хлопок ткани и накрыл вспотевший ствол ладонью. — Расслабься. — Шепнул он мягко, будто уговаривая недоверчивого зверька, и обнял дрожащие от возбуждения и новизны ощущений плечи графа одной рукой. Они оказались на постели, переплетя руки и ноги, прижимаясь друг к другу и обжигая губы поцелуями. Их тела отнюдь не совершенны: лицо Кацуки и Юрины плечи обезображены рубцами, а ноги первого и руки второго — синяками от постоянных травм на тренировках. — За твою красоту люди платили бы миллионы. — Невзначай отметил Юри, приподнявшись над юношей. — А ты прячешь её под своей этой маской для фехтования. Хотя, может, так даже лучше: её у тебя не отнимут. Плисецкий не понимал, почему японец так одержим красотой. Не осознавал, что если бы азиат сейчас нашёл в нём что-то некрасивое, то тотчас убрал бы руки, отскочил бы и сбежал. Но Юра, к несчастью ли, к радости, казался танцовщику до одури красивым. И поэтому Кацуки обращался с ним как с драгоценным сокровищем, лаская оказавшееся удивительно податливым молодое тело. Внутри Юры всё ныло, требовало разрядки и наслаждения, которого он ещё не знал, но понимал первобытным инстинктом. Он что-то шептал в мягкие губы улыбающегося брюнета; жался к нему, когда Юри с тихим смехом укладывал его, абсолютно раскрытого, в совершенно бесстыдную позу; негромко скулил, когда длинные пальцы, смазанные чем-то тёплым, осторожно вошли в его тело, двинулись пару раз и нащупали простату. Юрочка Плисецкий впервые в жизни высоко вскидывал ладные ягодицы. Юрочка Плисецкий впервые в жизни непроизвольно закатывал светлые глаза от наслаждения. Юрочка Плисецкий впервые в жизни принимал глубоко в зад горячий, пульсирующий член. — Прошу тебя… — он не понимал, о чём просит и чего хочет от Юри. Зато японец точно знал и давал ему это, наслаждаясь пробуждением Юриной чувственности, вздымающейся грудью и стонами наслаждения. Радость переполняла его при виде того, как Юра ощущает первое в своей жизни чувственное удовлетворение. И этот стон, эти полураскрытые губы все же заставили его сорваться в бездну. Кацуки сжал молочно-белые бёдра пальцами, вдавливая Ледяную Фею в простыни. Юра, вполне осознанно уже подмахивающий любовнику, взмахнул копной взмокших волос и перебросил её на плечи, заглядывая в лицо танцовщика с расчётом на поцелуй, который тотчас получил. — Красиво… — выдохнул азиат, наматывая на пальцы золото волос подростка, забирая их в кулак и вдыхая аромат. — Какой же ты красивый. Кацуки всё говорил, а до блондина слова доносились через яркое воспоминание, где Виктор плетёт ему какие-то сложные косы, аргументируя свои действия тем, что жутко соскучился по собственным длинным волосам, и довольно произносит: «Нет, ну какая же красота!». Красота движений Юри, красота лица Виктора, красота мальчишеской влюблённости господина Фельцмана в свою экономку, красота цветов в борделе госпожи Тиффани и красота его собственных стонов, взлетающих к потолку, — всё это свернулось, сосредоточилось внизу живота и выплеснулось в виде оглушающего оргазма, от которого у подростка подогнулись колени. Холодная красота звёзд была свидетельницей его морального падения и его падения на мягкие простыни.***
Подросток проснулся так рано, будто бы и не ложился вовсе. Долго смотрел распахнутыми от удивления глазами на руки азиата, по-хозяйски запутавшиеся в его волосах, осторожно поднялся, оделся и принялся спускаться вниз по лестнице, стараясь не обращать внимания на пульсирующий зад. Он с мучительным стыдом вспоминал собственные стоны и повыше натягивал ворот пальто: подростку казалось, что редкие прохожие с презрением косятся на его шею с парой сине-лиловых пятен на ней. Но также Юрину голову нет-нет да посещала мысль о том, как ему было хорошо и правильно. «Правильно?! — тут же осаждал он себя, впиваясь короткими ногтями в ткань брюк. — Да за такое «правильно» сто лет назад на костре горели! А всё этот Виктор-р!». Никифорова моментально обвинили абсолютно во всём. По приезду в Сворд Юра так накрутил себя, что чуть ли сам не поверил, что это всё беловолосый хитрец посеял в нём это. Он толкнул его в постель Кацуки, он заставлял совершенно нормального графа выгибать спину, точно самая разгульная девка, и сладко стонать всякий раз, когда член танцовщика задевал эту точку внутри него. Он вполне заслужил Юрину ненависть. ___________________________________________ Представляю ваше замешательство сейчас, однако этот пейринг я планировала с самого начала. А ещё в конце резко ушла в негатив и, думаю, им у меня будет окрашена ещё не одна глава. Вы знаете, господа, я бесконечно устала говорить, что у меня всё хорошо, и очень рада, что есть фб, где я не староста твоей группы и не девочка, которую тебе ставят в пример. Я медленно начинаю снова радоваться жизни, но вот именно, что чертовски медленно, поэтому мои мальчики некоторое время также будут разгребать осколки жизней. Вот так вот.