Лгунишка

      «Боятся меня, — думал Юра, обводя взглядом криво улыбающихся парней, застывших в обманчиво расслабленных позах по всему периметру малой гостиной. — Они все боятся меня!»       Страх пополам с напряжённым ожиданием застыл в глазах всех без исключения его приятелей. Минами, словно приклеившийся плечом к спине Лео, опустил подбородок и поглядывал на графа особенно настороженно. Мишель переглянулся с Си, сцепил пальцы и хрустнул шеей. Звук в ставшей оглушительной тишине вышел до того громким, что на молодого человека оглянулись все остальные, и Криспино в извиняющемся жесте повёл плечами.       — Привет. — Первым поздоровался Юра. Мальчик неосознанно опустил голову, завешивая лицо влажными волосами. Ему было до жути некомфортно натыкаться на осуждение и опасение, скользившее во взглядах однокурсников, и Юра опустил глаза в пол, рассматривая собственную обувь. — Вы не видели Отабека?       — Он говорил, что собирался пойти на массаж. — Повёл плечом Лео.        — Понятно. — Кивнул граф и поспешил уйти, ощущая, как с каждой секундой гнетущая атмосфера всё сильнее давит на него.        Он бы сейчас тоже не отказался от массажа. После избиения тренировки, устроенной наставником, все мышцы Юриного тела кошмарно ныли, а на нежной коже проступили первые жуткие синяки. Мальчик был готов дом родной продать за то, чтобы Виктор прошёлся по саднящим участкам смазанными маслом сильными ладонями, разминая, забирая боль и усталость, однако был всё ещё слишком зол на него, чтобы вот так запросто постучаться в дверь и попросить сделать ему массаж. К тому же рядом с ним наверняка этот слащавый Джакометти, который чересчур красив и ярок, чтобы оставить его без внимания.       Юриного решения не изменило даже то, что он прекрасно помнил, как Никифоров наказал ему сразу же сообщать, если ему что-то потребуется. Однако тот же Никифоров обещал разминать его чуть ли не каждый день, поэтому мальчик давно осознал: Виктора чрезвычайно сложно назвать человеком слова. Возможно, решись Юра прийти, то ему бы вовсе не открыли дверь, потому что сейчас наставник не настроен его видеть.       Занятый размышлениями, граф тяжело вздохнул и отпер дверь в свои покои.       На него тотчас пахнуло зимой, а недавно вымытые волосы разметал колючий ветер. Юра задрожал и поспешил закрыть окно, однако промёрзшая за день комната вытягивала из его тела остатки тепла со скоростью света, и мальчик, в одно мгновение переодевшись ко сну, скользнул в постель. Завернулся в одеяло — и чуть не завизжал. Плисецкому показалось, что от влажного жуткого холода мышцы свело судорогой. Он принялся растирать сию же секунду закоченевшие руки и ноги ладонями и набросил одеяло на голову, начав старательно дышать, тем самым согревая бельё горячим воздухом, однако тяжёлая ткань долго ещё оставалась ледяной, и мальчику оставалось лишь свернуться клубком и мелко дрожать.       В ярком свете луны золотистые волосы спящего подростка отливали жемчужно-белым. Красивое лицо даже во сне мелко дёргалось, выдавая его взвинченность и нервозность, а бледные губы время от времени размыкались, и граф то хныкал что-то невразумительное, то чётко произносил пару слов удивлённым голосом, будто бы вёл диалог с кем-то, кого видел лишь он один.       Сжавшееся в комок тело уже почти невозможно было назвать детским, однако из-за испуганной, закрытой позы спящий Юра казался куда младше, чем был на самом деле.       Над верхней губой и на висках выступил холодный пот, и мальчик в очередной раз поморщился, дёрнув лицом — ему снился кошмар.       Виктор на вид такой чистый и возвышенный, что Юрино сознание облачило его в длинную белую рясу. Никифорову, кажется, от этого самому было смешно, — вон как широко улыбается и запрокидывает голову, смеясь — но он продолжал идти прочь от Юры по белокаменной мостовой, постоянно оглядываясь на подопечного и проверяя, не отстал ли тот. На улице было так тихо, что графу казалось, будто он слышал шелест, с которым листья слетают с деревьев, но вдруг его голову словно взяло в тиски, и картинка всего на мгновение изменилась до неузнаваемости. Вновь повернувшийся к нему Виктор одет уже не в белоснежные, но в чёрные от крови одежды. Она струями стекает по складкам рясы, бежит по камням мостовой и касается Юриных ног, тотчас пропитывая сапоги.       Мальчику сдавило горло от ужаса и отвращения, когда он почувствовал, как кровь касается пальцев и ступней, но он продолжал идти вслед за наставником, улыбающимся всё так же открыто и безмятежно.       Виктор шёл дальше, безразлично отпихивая ногами захлёбывающихся кровью людей, а Юра, словно привязанный за пояс кожаным ремнём, следовал за ним.       Миг — и уродливые ржавые разводы на белых камнях пропали. Исчезли умирающие люди по обе стороны от них, а одежда Никифорова вновь слепила глаза чистотой, но мальчика уже это не обманывало.       Граф видел кровь, что лилась из-под рук Виктора Никифорова, красила белоснежную рясу в алый цвет, плескалась у ног. Она была густой и солоноватой, с металлическим запахом, она чернела и вспыхивала огненными искрами, и всё вокруг горело.       Но спустя ещё мгновение фигура наставника чуть поплыла, смазалась. Серебряные пряди удлинились, окрасились золотом, и, когда мужчина повернулся, Юра понял, что смотрит в собственные зелёные глаза. Взглянул — и осознал, насколько сильно отличается от утончённого Никифорова. У того мягкий голос и ласковая улыбка, проникающая прямо в сердце. У того глаза принца из волшебной сказки и жесты знатока придворного этикета, которым позавидовал бы сам Король. Правильный Виктор. Безупречный Виктор. Ему даже не надо раскрывать рта, а публика уже присудила ему звание прекрасно воспитанного похитителя сердец, не думая ни на мгновение, как жестоко обманывается при этом. Да что там! Кажется, если Никифоров решит перебить всех до единого, люди лишь рассмеются и откажутся раскрывать глаза, ведь Виктор не может быть таким. А Виктор убивает не глядя, если в этом есть нужда. Одинаково хорошо владеет как шпагой, так и ножами. Показывал, как запросто перерезать горло тонкой струной, как с нежной улыбкой преподнести яд и как оставить человека калекой, всего-то нажав на несколько нужных точек. Жестокий Виктор. Беспринципный Виктор. На руках у него столько крови, что каплей больше, каплей меньше… всё равно никогда не отмыться.       И рядом он, Юра Плисецкий. Больше тощий, чем аристократично тонкий. Больше дерзкий, чем угрожающий. С облупившимся носом, парой вспухших царапин на скуле да взглядом, в котором неприлично часто плещется растерянность и непонимание. Даже в графстве временами было проще, чем здесь, с Виктором. Там Юре было досконально известно то, как он должен нести себя, что говорить и как смотреть, а тут наставник беспрестанно тряс его душу и выворачивал наизнанку рёбра, чтобы взглянуть в самую глубь заполошно бьющегося сердца. С Никифоровым было легко и приятно лишь в огромной купальне, где мужчина полностью расслаблялся и, казалось, если бы вода вдруг двинулась куда-то, то Виктор ни секунду не стал бы противиться течению. Рядом с вечно нахмуренным Плисецким мужчина выглядел смешливым и легкомысленным, и только самый внимательный взгляд заметил бы угрозу, что таилась в отточенных до мелочей движениях. Опасный Виктор. Пугающий Виктор. Он играючи обводил всех своих зрителей вокруг пальца, прятал истину в закулисье, а когда приходило время, нападал, и никто ещё не сумел спастись от него.       Так кто же из них лжец?

***

      Юра проснулся от бешеного стука собственного сердца.       Граф протянул ладонь к груди, пытаясь унять дрожь, однако тело всё так же ходило ходуном. Вдобавок в спальне было всё так же холодно из-за открывшегося ночью окна, которое мальчик, видимо, вчера прикрыл недостаточно плотно.       Часы показывали привычные двадцать минут шестого, и Юра, согнувшись от холода как древний старик, пошёл в ванную. На глаза отчего-то наворачивались слёзы, когда босые ноги обжигала ледяная плитка на полу, и граф смог более-менее расслабиться, лишь когда опустился в горячую воду.       Вчерашние синяки за ночь расцвели лобелией* и выглядели просто-напросто жутко, будто бы в Плисецкого швыряли камнями как в мелкого преступника, и Юра старался на них не смотреть, убеждая себя, что это — очень мелкая плата за силу, которую он получает.       «Словно за медяк купить целый дом», — думал мальчик, отводя взгляд от своего отражения в длинном узком зеркале.       Влажные после купания волосы были надёжно сплетены в косу и скреплены на конце. За всё время Юре ни разу не пришла в голову мысль о том, что их давно стоило бы укоротить, и тогда стало бы куда удобнее. Граф лишь собирал становившиеся всё тяжелее пряди в тугие косы или скреплял на затылке, как показала госпожа Лилия, чтобы распустить, когда они с Виктором оставались одни.       Эти редкие моменты всецело принадлежали одному Юре. Тогда наставник словно бы снимал невидимую броню, сквозь которую был виден образ, за которым он прятался, и никогда — он сам. Виктор ухаживал за волосами Плисецкого, втирая в них ароматные масла, накладывая маски и аккуратно промывая, чтобы локоны блестящим водопадом лежали на плечах.       Наверное, Никифоров всё же скучал по длинной косе, но отчего-то не хотел отращивать новую, а на Юру выплёскивал нерастраченную заботу.       Сегодня Виктор был непривычно хмур. Не освещал поляну беспричинной радостью, будто яркое солнце, не пытался поднять полусонному графу настроение, а лишь задумчиво кивнул в знак приветствия и первым сорвался с места, словно дождаться не мог начала тренировки.       Плисецкий бежал через боль. Непривычно тяжёлое и неповоротливое тело было будто бы и не его вовсе, ноги попеременно сводило, и Юра спотыкался через каждые пару десятков метров. Дышать с каждой минутой становилось всё тяжелее. Граф то и дело срывался с правильного ритма, и тогда воздух изо рта вырывался неровно, а в горле застревал кашель. Почувствовав, что сейчас просто упадёт и скатится в реку по припорошенной снегом траве, Юра подал голос:        — Виктор!       По глазам повернувшегося к нему наставника мальчик понял: не сжалится. В них плескалась сама зима, вымораживая Юрино нутро и вызывая желание отвести взгляд в сторону. Губы были сжаты так крепко, что почти пропали с бледного лица, и граф отрицательно качнул головой, показывая, что всё нормально.       «Сейчас побежим вниз по склону и будет полегче», — уговаривал он себя, старательно восстанавливая ритм и перебирая ногами.       Последний отрезок Плисецкий бежал механически, полуприкрыв глаза. По щекам стекали вызванные холодным ветром — по крайней мере, Юра пытался себя в этом убедить — слёзы, а икры словно закаменели от напряжения.       На негнущихся ногах подросток пошёл вслед за наставником в зеркальный зал. Он уже практически полностью успокоился, однако всё равно вздрогнул, вновь услышав одно безразлично брошенное слово:        — Растягивайся.       Даже госпожа Лилия не тянула его так дотошно и безжалостно.       Виктор словно хотел, чтобы Юра мог узлом завязаться при необходимости. Он добился от мальчика всех возможных шпагатов и сейчас с непроницаемым лицом подкладывал подопечному под лодыжки свёрнутые в валики полотенца, чтобы угол, на который растягивались ноги графа, превысил сто восемьдесят градусов. Заставлял встать к станку, оставив на полу лишь одну ногу, и что есть силы тянуть носок второй, а сам в это время плотно фиксировал бёдра в правильном положении, выравнивал ноги и надавливал на плечи, заставляя держать спину идеально ровной.       Плисецкий глядел на это ошалевшими от боли глазами, держался за плечи наставника или гладкое дерево станка и до крови кусал губы, чтобы не заорать на весь зал.       Он прекрасно осознавал, ради какой цели Никифоров так безжалостно тянет его. Гибкое тело, полностью подконтрольное владельцу, способно вывернуться практически из любого захвата, в то время как обладатель сильного, но неловкого вряд ли выйдет из схватки победителем. А то и не выйдет вовсе. Но это не делало растяжки менее болезненными, не убирало льющийся по лбу пот и надсадное я больше не могу, не выдержу, стучащее в виски. А Юре действительно казалось, что он на грани. Несколько раз он обессилено падал на пол, не в состоянии находиться в строго зафиксированном положении более ни секунды, и тогда Виктор отводил глаза в бок. Прятал разочарование и недовольство — думал граф, в голове которого крепко засели слова Виктора, сказанные не ему и не о нём. Мальчик понимал это, но в воспалённом от переживаний и усталости мозгу слишком часто крутились мысли о недовольстве собой и сомнении в собственных силах.       Возможно, лучше бы Юре и не знать правды: наставник прятал от него щемящую жалость. Отворачивался, чтобы не смущать подопечного, встающего с холодного пола из последних сил. Покрикивал недовольно, чтобы тот не решил, будто Виктор сомневается в его способностях вынести тренировки.       Но Никифоров не учёл одного: граф и не был способен на это.       С самого детства слушающий леденящие душу крики и стоны, наблюдающий за перекошенными от боли лицами, Виктор давно перестал бояться её. Детское сознание, стремясь защитить и уберечь мальчика от проблем с психикой, просто-напросто отгородила его от страха перед болью и страданиями. Никифорову было жаль испытывающих их, но не более того, и со временем он перестал думать о том, что большинство людей не в состоянии терпеть боль.       Юра же каким-то волшебным образом всё ещё держался.       Мальчик понятия не имел, что служит причиной того, что он находит в себе силы подняться на ноги, взять в руки шпагу и продолжить тренировку. Впрочем, на спарринг сил уже не хватало, и граф чуть покачивался на дрожащих ногах, начиная раздражать Виктора слабостью.       Никифоров не делал ему поблажек ни в первый день, ни в третий, ни в десятый, и снова и снова заставлял подопечного подобрать шпагу и продолжить сражаться. Юре было мучительно стыдно от того, что его тело такое немощное рядом с мужчиной. Ведь Виктор выполнял всё то же самое рядом с ним, а потом раз за разом одерживал оглушительные победы.        Наставник разрезал стилетами воздух с такой силой и скоростью, что от зависти становилось горько во рту. Юра и рад бы тренироваться больше и усиленнее, да собственное тело грозилось рассыпаться на клочки, если он сделает это. Из-за вечного стресса граф похудел почти до прозрачности, и теперь тонкая кожа плотно обтягивала обвивающие кости сухие мышцы. Под потускневшими глазами залегли глубокие синие круги, лунки ногтей — и те посинели, а в уголках губ вечно образовывались ранки, причиняющие гору неудобства.       Мальчик всё это видел и совершенно осознанно прятал под плотными зимними блузками вместе с покрывающими всё тело кровоподтёками — боялся, что Виктор Никифоров решит, что он слишком слаб.       Виктор же ходил задумчивый донельзя и приезжал в Сворд только для тренировок с подопечным, так что произошедших с ним перемен упорно не замечал.       Юрино сердце теперь постоянно с размаху ударялось в гортань и отдавало противным гулом в голову, туманя и без того вечно напряжённый разум. Граф уставал так жутко, что часто просто останавливался, прикрывал глаза непозволительно тонкими пальцами и словно бы оказывался где-то в другом мире, где звёзды падают с неба, и можно хватать их голыми руками, даже не обжигаясь. Пара недель стесала всё лишнее с лица мальчика. Остался костяк, обтянутый кожей. И раньше не особенно пухлые губы потеряли всякий цвет и объём, запали щёки, скулы словно выдвинулись наружу, но Плисецкий отчаянно отрицал то, что потерял контроль над ситуацией.       От вечно преследующего его холода он спасался в горячих купальнях, впрочем, приходя туда лишь когда там не было ни души. Однако всего пара минут способна в корне изменить ситуацию.       В тот вечер в голове у графа шумело особенно сильно.       Он сидел в уже чуть тёплой воде сгорбившись, застыв в одной позе, и смотрел в случайную точку на стене невидящими глазами, когда сзади раздался шум голосов. Узкое лицо вытянулось, а в глазах зажглась паника. Юра просто не представлял, что ему делать: измученное тренировкой и расслабленное после долгой ванны тело не было способно на молниеносные движения, и граф лишь развернулся, напряжённо следя за дверью, ведущей в раздевалку.       Спустя несколько секунд из неё вышел смеющийся Джей-Джей, который тотчас наткнулся глазами на однокурсника. Уставший, но всё такой же решительный зелёный взгляд скрещивался с полным жизни серо-голубым, и казалось, будто в купальне сталкиваются с тонким певучим звоном, рассыпая во все стороны вихри искр, две шпаги. Однако насмешка и любопытство утекли из глаз Леруа в ту же секунду, когда он взглянул чуть ниже — на Юрины плечи, которыми тот непреднамеренно колыхнул.       — Это… — Жан был ошарашен. Таращился неприлично, быстро скользил глазами по каждой чёрточке и видел всё новые и новые синяки и ссадины. — Что это?       Граф сжал зубы и хмуро отвёл взгляд. Что он мог сказать Джей-Джею, если его тело буквально кричало за него?       Нужно было уходить, пока в купальню не вошли остальные парни, чьи голоса всё так же доносились из соседней комнаты, и Плисецкий рывком поднялся.       Справа раздался ещё один сдавленный возглас и хриплая брань на французском — Жан имел короткую возможность рассмотреть Юрино тело во всей красе.        — Это он с тобой так? — барон подскочил в три шага и вцепился ладонями в Юрино предплечье, на котором как раз расцветал сегодняшний багровый кровоподтёк.       — Отпусти. — Юрин голос звучал непривычно тихо, почти неслышно, а лицо было завешено мокрыми светлыми прядями.        — Он не имеет права так поступать с тобой! — убеждённо уронил Жан. — Он не развивает, а калечит тебя.        — Не развивает? — зашипел в ответ Плисецкий, поглядывая на дверь. — Может, сразишься со мной и узнаешь, так ли это?       — И сломать тебя, едва дотронувшись? — хмыкнул Жан, легко-легко прикасаясь к Юриной спине с торчащими лопатками и хребтом.       Мальчик раздражённо повёл плечами, сбрасывая чужие руки. Всё внутри кричало о том, что ему следует сейчас вытянуться в пружину, схватить Леруа в залом и как следует надавать за назойливость, однако яркие эмоции, которые он испытал, взглянув в глаза однокурсника, выжали из него последнее.       — Как же ты можешь так жить? — непонимающе качнул головой барон, в котором так некстати проснулось сострадание.       — Нормально. — Хмуро бросил подросток и шагнул в сторону, обрывая диалог.       Однако Джей-Джей скользнул за ним.       — Постой. — Он набросил на плечи Юры одно из полотенец, стопку которых держал в руках и пояснил, чуть замявшись: — Парни скоро выйдут… Я не думаю, что ты хотел бы их встречать прямо сейчас.       Граф вновь отвёл глаза в сторону и быстрым шагом направился прочь. Хоть Жан и помог ему избежать неловкой встречи с однокурсниками, Плисецкий предпочёл бы вообще ничего не услышать. Сочувственные слова барона стояли в ушах; мальчик прокручивал их в голове вновь и вновь, и от острой жалости к самому себе его колотящееся сердце сжималось, застывало.       Правильные мысли о том, что ему жизненно необходимы уроки Виктора, бледнели и перекрывались другими, полными отчаяния и обиды. Никифоров довёл его тело до такого состояния, что даже заносчивый Леруа пожалел его и отказался сразиться. Юра видел в зеркале не сильного юношу с дерзкими горящими глазами, но его тень, у которой выпирали рёбра и мелко тряслись ладони. И было совершенно непонятно, как этого мог не замечать Виктор. Как мог не видеть, что переборщил, вновь возложил на мальчика ношу, которую тот не в силах нести, но отказаться от которой ему вдвойне сложно; что Юрины движения испуганные, осторожные, будто он и сам видит тонкий канат, по которому вынужден не идти, но плясать на потеху неблагодарной публике, что только и ждёт с интересом, когда он сорвётся вниз. Лишь один его зритель упрямо отказывается поднимать голову вверх и видеть то, что Юра держится на самом краю. Ещё совсем чуть-чуть — и он упадёт, разобьётся, и Никифорову останется лишь с удивлением рассматривать осколки на полу и думать, как же так вышло.       Мальчик более-менее пришёл в себя лишь на улице, вдыхая ледяной воздух дрожащим носом.       На глазах набухали крупные слёзы, катились по щекам и скользили за высокий воротник. Голова разрывалась от боли и повторяющихся слов барона, и из Юриного горла стали вырываться первые всхлипы. Истерика давно подбиралась к нему бесшумной кошкой, и теперь Плисецкий взглянул ей прямо в холодные глаза. Тело сгибалось от еле сдерживаемых рыданий так, что было тяжело идти. Слёзы лились градом, делая бессмысленной любую попытку стереть их с лица, и подросток просто старался перебирать ногами.       Ему практически удалось добраться до покоев. Увидев бледное заплаканное лицо с огромными синими кругами под глазами и заострившимся подбородком в небольшом зеркале, Юра зарыдал ещё горше, бросился к лестнице, и ноги, ещё мгновение назад служившие надёжной опорой, задрожали и подогнулись.        — Нет, нет… — слабо зашептал граф, изо всех сил стараясь контролировать ситуацию, однако сознание оставило измученное тело сломанной куклой лежать у ступенек.

***

      Пришёл в себя подросток в собственной постели.       Над ним словно сквозь вату раздавались обрывки голосов:        — Нервная анорексия…

— Вы только взгляните на это…

      

Это первый случай здесь…

      — Мне нужна чёткая информация! Кто здесь может внятно назвать его данные?!..       

— Это ваш подопечный? Его состояние…

      

 — Какой режим?! Мальчику нужно лечение и…

       — Послушайте, вы…       И вновь густая темнота, залепившая воском глаза и уши.        — Юра! Проснулся. Слава мирозданию. — Выдохнул Виктор, светлым пятном замаячивший впереди, когда граф вновь открыл глаза. — Подожди пару минут, я сейчас сбегаю за врачом. Он только что ушёл.       — Виктор? — прохрипел совершенно дезориентированный подросток. — Что произошло?       Никифоров остановился, присел на край постели и обеспокоенно взглянул на ученика. Юра словно сошёл с средневековой картины с печальным сюжетом о доживающем последние минуты небесном создании: в уголках губ запеклась кровь, нечеловечески яркие воспалённые глаза полыхают Авророй, а белое, почти бескровное лицо утопает в кружеве подушек.       — Ты потерял сознание на лестнице. Хорошо, что Жан быстро обнаружил это и донёс тебя до постели. Он и за врачом послал.       — И что сказал врач? — глухо поинтересовался Плисецкий, глядя то на наставника, то на стену за ним.       Вместо ответа Виктор протянул руку и отодвинул край одеяла, которым был укрыт подросток. Шикнул на пискнувшего было мальчишку и принялся развязывать тесёмки на батистовой рубашке.        — Эй! Что ты…        Юра запнулся, увидев, каким испуганным стал взгляд мужчины, когда на свет показалось тощее, покрытое синяками тело с выпирающими костями.       — Так у тебя действительно… — Никифоров потряс головой и одним махом запахнул на подопечном блузку. — Ничего. Ты поправишься и ещё краше прежнего будешь!        — Краше? Почему? — спросил граф и интуитивно потянулся рукой ко лбу, за что тут же схлопотал шлепок по ладони.       — Ну, а как же иначе-то со звездой во лбу? — хмыкнул Виктор, поведя бровями, и пояснил: — Ты расшиб его, когда падал. Но это ничего! Знаешь, сколько я раз разбивал?       — Но ты говорил, что у тебя не было травм. — Недоверчиво протянул мальчик, сосредоточив мутный взгляд на преувеличенно весёлом наставнике.       — Да разве же это травмы? — махнул ладонью мужчина. — Вот когда ты лишаешься руки или у тебя нож застревает между рёбер — это да. А лоб… Ерунда!       — Звучит как верная смерть. — Протянул граф с сомнением, но всё-таки видимо расслабился, слушая пустую болтовню Виктора.       — Ну так одно другому не мешает. — Со смешком подмигнул Никифоров и вдруг посерьезнел: — Юра… Прости меня, мальчик. Из-за меня от тебя кожа да кости остались, да и они все сплошь в повреждениях. Я сам занимался точно так же и не допустил мысли о том, что тебе этот способ не подойдёт. Я почти уничтожил тебя.       В его глазах бескрайним океаном плескалась смесь страха и сожаления, и граф отвечал ему тем же, буквально отзеркаливая эмоции наставника.        — Наверное, Яков ошибся, решив, будто я смогу воспитать первоклашку лучше, чем любой его опытный педагог. Чёрт! — Виктор с силой ударил кулаком по стене рядом с изголовьем кровати и устало закрыл лицо ладонями. — Легендарный Виктор Никифоров теперь убивает своих же учеников бесчеловечными методами преподавания.       Мужчина кривил красивые губы от горьких чувств, колющих сердце, и по щекам мальчика вновь начали течь безотчётные слёзы. Теперь уж Виктор точно решил оставить его и собрался сказать ему это прямо в лицо.        Юре бы сейчас сымитировать новый обморок, перебить Никифорова вопросом, хоть как-то сбить с мысли, заставить замолчать, чтобы тот не произнёс непоправимых слов, но мальчик плотно сжал губы и опустил голову, лишь наблюдая, как крупные капли пятнами замирают на одеяле.        — Возможно, я сейчас делаю жуткую ошибку. Нет, даже определённо точно. Может быть, даже калечу твою жизнь, Юрий Плисецкий, но ты мой. Мой ученик, в которого я вложил много сил и труда, мой друг, что сорвался с места тотчас, как узнал о пожаре в моём доме, мой… Нет, я просто не в силах отказаться от тебя. Ты дашь мне ещё одну возможность заниматься с тобой? Я вижу твой потенциал и, кажется, уже начал понимать, как пробудить его, как сделать тебя лучшим из лучших! Я не допущу этого, — Виктор коротко тронул острое колено подростка, говоря о болезненной худобе, — снова, обещаю.       Он завершил свою путаную горячую речь, чуть отодвинулся и склонил перед Юрой серебряную голову что перед самим Королём. Ждал напряжённо, не сдвинувшись ни на ноготь, пока растерянный граф не положил на белоснежную макушку узкую ладонь.       Мальчик словно дара речи лишился. Хватал бледными губами воздух, тряс головой и вновь плакал, на этот раз уже от облегчения.       — Виктор, только попробуй. — Слабо просипел он. — Ты не посмел бы просто так уйти.       В другой ситуации Виктор обязательно бы пошутил, перевернул ситуацию так, что над ней оставалось бы только от души посмеяться, но сейчас лишь подобрался ближе и приглашающе раскрыл руки.       Превозмогая жуткую слабость после обморока, подросток приподнялся и прижался к Никифорову, тотчас начавшему презирать себя с новой силой — Юрино тело оказалось таким тонким и лёгким, будто в объятия к нему скользнула юная девушка.       «Он поправится, — убеждал себя Виктор. — Обязательно поправится».       Его самого удивила осторожность, с которой он касался пальцами выступающих позвонков и косточек лопаток. Словно на нос тигру села бумажно-хрупкая тропическая бабочка, а тот с нежностью наблюдает за ней и скалит бритвенно-острые клыки в ласковой улыбке. Тигр осведомлён, что бабочка ядовитая и в любой момент может обречь его на мучительную гибель, а она — что тигр способен прихлопнуть её даже случайным ударом, однако у них всё под контролем. А у Виктора Никифорова — нет.