***
Виктор посмеивался, глядя на то, как подопечный опрокидывает стопку за стопкой. Сам он не торопясь цедил тёмное терпкое пиво, идеально вписываясь в атмосферу небольшого английского паба. Место, в которое привёл его наставник, мальчишке решительно понравилось: привычный комфорт сочетался с со вкусом подобранным интерьером, приглушенным светом и негромкой музыкой, проникавшей в их отдельную комнату из общего зала. Однако сперва, когда Виктор открыл перед ним двери, Юра несколько растерялся: горожане — хоть и весьма прилично одетые — редко когда находились настолько рядом к нему. Всю неловкость в один момент обрубила улыбка Никифорова, жестом указавшего ему на отдельную залу, в которой предпочитали проводить время люди их круга. Там их ждал небольшой стол из темного дерева, стоящий между двумя слегка пошарпанными скульптурами. В фигуре слева Плисецкий узнал лукавого фавна с флейтой у губ, а справа находился то ли рыцарь, то ли один из первых королей Англии, — Юра так и не понял. У обоих давно раскраснелись лица, а сознания были затуманены и позволяли действовать, не особенно задумываясь о последствиях и реакции спутника. — Юра? — Виктор, отчаянно сопротивляясь хмелю в голове, мешавшему каким бы то ни было движениям, осторожно отодвинул кружевной воротник подопечного и мазнул пальцами по свежим пятнам. — Что это? — Это? — мальчишка сонно хмыкнул, потянулся рукой к шее и непреднамеренно спутал пальцы с пальцами наставника. — Он говорит, что я красивый. Я же красивый, Виктор? Юра попытался принять удачную позу, спрятал за уши струящиеся по обеим сторонам от лица волосы и криво улыбнулся. «Все-таки он. Я был прав!», — мелькнуло в мыслях у Никифорова, но мужчина тотчас осадил себя: ему-то какое дело. — Это даже не смешно, правда, Виктор? — противореча собственным словам, Плисецкий горько хихикнул. — Я слышал, что в каких-то племенах в Африке мальчикам специально наносят шрамы на тело, чтобы они стали мужчинами. Ты знаешь, что я по их меркам давно уже состоявшийся взрослый мужчина? А, ну да, ты же видел. Юра выдохся и вновь опустил голову на сложенные руки, лениво махнув правой кистью в сторону наставника. — Всё-то ты видел, Виктор Никифоров. Только ничего не понял. Мужчина не нашёлся с ответом и лишь вздохнул, пытаясь вычленить смысл из Юриной путанной отповеди. Отчего-то, хотя это и не он сейчас перемешал все мысли и слова в кучу, Виктор ощущал себя просто беспросветным дураком. Никифоров вздохнул, копируя подопечного, подпёр рукой щёку и скользнул по нему взглядом. Юра пил, хныкал что-то нечленораздельное, периодически тряс Виктора за плечо, убеждаясь, что он слушает, а у того в голове прыгала одна-единственная мысль: Юра Плисецкий действительно чертовски красив. Щёлк.***
Молодые люди сменили ещё несколько пабов, прежде чем Юра опьянел настолько, что едва способен был переставлять ноги. Зелёные глаза, сначала бывшие ненормально широко раскрытыми, теперь то и дело закрывались, и казалось, что мальчишка уже давным-давно находится где-то между сном и реальностью. «Вот чёрт», — Думал Никифоров, вполне справедливо принимая Юрино нынешнее состояние в вину себе. Он уже всерьёз думал донести подопечного до кэба на руках, ведь в таком состоянии об уязвлённом самолюбии Плисецкого можно было не переживать — тот напился так сильно, что Виктор не поручился бы, что мальчишка ещё помнит, с кем он провёл вечер. Однако в тот самый момент, когда Никифоров коснулся Юриных плеч, тот поднялся и побрёл в сторону уборной, старательно переставляя ноги по прямой линии. Виктор вздохнул и жестом подозвал мальчишку в ливрее. — Пирог, который мой спутник заказал некоторые время назад, будьте добры упаковать с собой. И рассчитайте нас. Мы уже пойдём. — Да, господин. — Коротко поклонился слуга. Никифоров прождал ещё четверть часа, прежде чем стал обеспокоенно поглядывать в том направлении, в котором ушёл Юра. — Он же уже должен был вернуться, да, Макка? — спросил Виктор у пса, спокойно дремавшего у него под креслом. Маккачин приоткрыл один глаз и вильнул хвостом, что его хозяин тотчас интерпретировал определённым образом, раздражённо цыкнув: — И вот только не надо так осуждающе смотреть, хорошо? Если бы я правда чего-то от него хотел сегодня, то не дал бы напиться до состояния, когда себя в зеркале не узнаёшь. Всё, я ушёл. Мужчина рывком поднялся и пошёл вслед за подопечным, а сзади доносилось что-то между ворчанием и издевательским хихиканьем. И как вообще его пёс способен был издавать такие звуки? Первый же взгляд на Юру дал Виктору понять, что он переживал не зря: Плисецкий сидел на полу в коридоре, обхватив себя руками, и то ли спал, то ли о чём-то напряжённо раздумывал, прикрыв глаза и сморщив лоб. — Вот дьявол. — Выдохнул Никифоров, опустившись перед мальчишкой на колени. — Эй, ты как? Мужчина помахал перед бледным лицом раскрытой ладонью и тотчас почувствовал себя невообразимо глупо: Юре нужна помощь, а он тут время зря тратит. — Ну всё, пойдём. Хватит с тебя на сегодня. Он протянул руки к подопечному и легонько потряс его за плечи, отчего голова того невольно запрокинулась. Никифоров сглотнул. Под тонкой кожей век нервно бегали глаза, а на лбу в Юрины жалкие шестнадцать лет уже наметилась длинная тонкая морщинка, и это придавало лицу мальчишки выражение трогательной беспомощности. Весьма обманчивой — это Никифоров знал твёрже, чем то, что два плюс два в сумме даёт четыре. Виктор сам не заметил, как время вокруг сузилось до доверчиво опершегося на него Юры и до его собственного бешено колотящегося сердца. — Виктор? Юра открыл глаза, и его взгляд на секунду словно бы стал осмысленным, но спустя всего мгновение губы снова расплылись в глупой улыбке, а обжигающе-горячие ладони сомкнулись у мужчины на шее. — Что же ты делаешь, мальчишка? Никифоров не ждал ответа и говорил больше для того, чтобы разбить густую тишину, окутавшую их обоих и слишком очевидно предшествующую чему-то непоправимому. Однако у него не было ни единого шанса — слишком близко были Юрины губы, слишком откровенно тот льнул к нему и слишком безнаказанными казались действия Виктора. Мужчина обречённо прикрыл глаза и накрыл мягкие губы мальчика своими. Непобедимый Виктор Никифоров наконец-то сдался. Абсолютная безнаказанность развращает человека абсолютно. Ещё секунду назад Виктор обещал себе, что лишь на пару мгновений прикоснётся к Юре, и вот уже пил его как терпкое вино, сминая податливый рот и зарываясь пальцами в волосы. Чувства, которые он сам ещё не осознал до конца, клокотали внутри, поднимались по горлу горячей волной и полыхали на губах, заставляя прижимать к себе Плисецкого так крепко, будто от этого зависела его жизнь. А Юра, его до чёртиков пьяный Юра отвечал с не меньшим пылом и сам тянулся ближе. — Нравится… — Плисецкий раскатывает слово по языку: от корня до кончика, прижимает его к нёбу и как-то так улыбается, что это уже не улыбка вовсе, а нечто за гранью дозволенного. За такое в аду горят, не меньше. На веках Никифорова, кажется, навсегда отпечатался этот новый Юра: сладкий, развязный, отзывающийся на каждое его прикосновение и радостно позволяющий себя целовать. От мыслей об этом Виктору делается дурно и слишком хорошо, и он целует еще раз, обстоятельно, медленно, раскрыв Юрин рот и сладко и влажно столкнувшись языком. А спустя ещё пару минут шепчет в маленькое пылающее ухо нечто не просто непоправимое, а грозящее перерасти в форменную катастрофу: — Знаешь что, давай-ка мы отсюда сбежим, что скажешь? Юра, казалось, не совсем понимал, что происходит вокруг, но счастливо закивал в ответ, протягивая к наставнику руки. Однако, прежде чем он успел ответить, за их спинами раздался знакомый обоим голос, обладатель которого безуспешно старался скрыть гнев за спокойной интонацией: — Кажется мне, Виктор Никифоров позабыл, что значит играть честно, и скатился до подобных грязных уловок? А в трезвом состоянии уже никак, да? Что ж, оно и ясно: годы как-никак берут своё. И кому заплатить, чтобы Жан-Жак Леруа внезапно стал немым, глухим и слепым? Никифоров выругался сквозь зубы и поднялся, полностью развернувшись к барону. — Какого чёрта ты тут забыл? — Злишься, что я тебе всю малину обломал? — гадко хмыкнул Жан. — У меня встречный вопрос: что ты творишь? Ты действительно собирался поступить с ним подобным образом? Да он сейчас беспомощнее котёнка, а ты прижал его к стенке в какой-то дыре! Ещё бы на столе разложил! Леруа смерил мужчину презрительным взглядом и твёрдо шагнул вперёд. — Нет, я… — Виктор запнулся. В голове у него шумело от пережитых эмоций и нескольких бокалов пива, и он, как ни старался отгородиться от этой мысли, был согласен с Жаном: всё выглядело так, будто он воспользовался Юриным состоянием и вот-вот разденет его прямо посреди коридора. — Я позабочусь о нём, пусти. Однако Леруа окончательно отпихнул его плечом и подхватил Плисецкого на руки, бросив Никифорову злое «Ты уже достаточно о нём позаботился». В это мгновение мальчишка зашевелился и обхватил держащего его барона за шею. Один глаз сонно приоткрылся, и Юра невнятно пробормотал: — Джей-Джей? Так это ты, что ли? — Ну, а кто ещё? Спи. Барон вновь взглянул на Виктора, словно окатив его помоями, и уверенным шагом отправился к выходу, то и дело опуская голову вниз и прислушиваясь к тому, что ему полусонно шептал Плисецкий. Мужчина оторопело следовал за ними до их с Юрой столика и опомнился только в тот момент, когда пребольно стукнулся бедром о край стола. Задумчиво потирая ушибленное место, он опустился на стул и нахмурил брови: — Как-то он слишком привычно его держит, тебе не показалось, Макка? Пёс в ответ лишь удивлённо посмотрел на него и негромко тявкнул. — А мне вот показалось. И ведёт ещё себя так уверенно… Словно не в первый раз. Ненавижу французов. — Никифоров развернулся к стойке, за которой стоял крепкий мужчина с блестящей лысой головой, и раздражённо крикнул: — Виски! И быстрее! Внутри всё зудело от раздражения и неудовлетворенности. Как бы он ни отнекивался, Жан был совершенно прав: Виктору Никифорову действительно только что обломали всю малину.***
В это же время Леруа, за всю свою жизнь ни разу не ступавший на французскую землю, опустил Плисецкого на его постель. — Не обижайся. — Негромко сказал он, стаскивая с ног приятеля ботинки. — Так не должно всё начинаться, понимаешь? Ты же не уличная девка какая. А он пускай помучается. Полезно будет, а то нашёлся тут король мира. Жан-Жак фыркнул так презрительно, словно бы это и не о его самомнении ходили легенды, накрыл Юру покрывалом и вышел из комнаты, провожаемый внимательной парой круглых глаз из-под кровати.***
Даже ещё не подняв век, граф застонал от гудящей боли в голове и попытался свернуться под одеялом, однако его ловко поймали за запястье и потащили вверх. — Добро пожаловать на свет божий, алкоголик, — донесся до него бодрый голос Леруа, и в руку тотчас поместили холодный стакан, наполненный чем-то до половины. — Пей. Снимает последствия и куда более серьёзных, кхм, мероприятий. Мой собственный рецепт! Жан, насколько Юра был способен разглядеть сквозь опухшие веки, гордо задрал нос и продолжил забавляться с Джином, доверчиво разместившимся у него на коленях. — Что вообще вчера произошло? — спросил Плисецкий, кое-как выползший из постели и принявшийся расстегивать пуговицы на жутко мятой рубашке. Судя по размытому отражению в оконном стекле, выглядел он просто ужасно, как, впрочем, и чувствовал себя. Верхняя одежда и обувь в беспорядке лежали на ковре и — Юра готов был поспорить — настолько пропитались алкогольными парами, что тотчас вспыхнули бы, поднеси он поближе горящую спичку. Один только барон сидел на фоне всего этого кавардака свежий, словно майская роза, и из-за контраста казался кем-то вроде короля посреди канавы. — А ты не помнишь? — продолжал издеваться Леруа, которому его любимый бог явно недодал сострадания. — Какая жалость! А мы ведь так прекрасно провели время… Он улыбнулся ещё шире, подпер подбородок кистью и принялся старательно нагнетать атмосферу, выстукивая пальцами какой-то ритм по четко очерченным губам. Яркие глаза Джей-Джея светились лукавством, неуместно праздничный колет словно сам по себе служил ценником на баснословную сумму, а заглянувшее на пару минут солнце делило его лицо надвое, заливая своим светом лишь только правую половину. Что-то было не так в этой обыденной картине. Граф, выбиравший из трех практически одинаковых свежих рубашек одну на сегодня, замер на несколько мгновений, прикусил губу и коротко выругался от неожиданности: на нижней явно ощущалась небольшая ссадина, словно он её чем-то задел. Или не он вовсе. Плисецкий снова посмотрел на барона, мысленно транслируя тому даже не вопрос, а ворох невнятных эмоций. Юру что-то чертовски сильно волновало, однако разложить всё по полочкам и найти причину этой странной нервозности ему всё никак не удавалось. Внезапно взгляд мальчишки перестал выражать замешательство и стал даже в некоторым смысле испуганным, когда в памяти что-то смутно шевельнулось, и на долю секунды Юра почувствовал чужие губы на своих губах, чужие руки в волосах и чужой голос, шепчущий ему в уши что-то мягкое. Смутные образы, запах дерева и чье-то лицо, наполовину скрытое тенью, — это всё, что сознание графа смогло сохранить со вчерашнего вечера, но он и этому был рад: всё же уже не зияющая черная дыра. Однако, глядя на довольное лицо Жана, слушая его колкие шутки на тему «отличного вечера» и «невероятного зрелища, которое он никогда не забудет», Юра Плисецкий чувствал себя всё более и более некомфортно. А вдруг этот полускрытый в тени человек, так сладко целовавший его вчера, — это и есть придурок Леруа?! Граф сглотнул. — Эй, ты, — позвал он, пытаясь сделать голос максимально отстраненным и будничным. — Мы вчера с тобой пили? — Ну, было немного, — ухмыльнулся Жан, подбородком кивнув на несколько бутылок из тусклого стекла, стоящих у Юриной кровати. — Если честно, Фея, я поражен. Как ты не помер-то? Тебя же с первым дуновением ветра унесет к чертям, а ты пьешь как солдат. Невероятно. Во взгляде барона плескалось искреннее восхищение, а Плисецкому стало ещё горше. «Точно он, — лихорадочно думал Юра, изо всех сил пытаясь вытрясти из головы ещё хоть какие-то воспоминания. — Вот же дьявол! Ну точно он!» — А… — граф мялся, хмурился и отчаянно моргал в потолок, стараясь найти в себе силы на прояснение ситуации. — Черти, вот кошмар-то! Лучше бы и в правду помер. — Да что с тобой? Мямлишь что-то там под нос. Моя леди отчего-то смутилась? В ответ на это Юра злобно сверкнул глазами и швырнул в однокурсника полотенцем, которое только что достал из шкафа, однако Жан лишь расхохотался и вопросительно посмотрел на графа, всем своим видом демонстрируя внимание. — Мы, это… ничего такого вчера не делали? Юра отвернулся к окну, чтобы не дать Леруа заметить, как его щёки заливает ярко-алый румянец, однако и спиной видел, как по лицу того расплывается прямо-таки широченная ухмылка. С пару секунд мальчишка слышал лишь собственный кровоток, кузнечными молотками бьющий в виски, и уже хотел было обернуться, однако Жан наконец-то ответил: — Ну, это смотря на то, что ты считаешь «таким», Фея. Внутри Плисецкого будто что-то оборвалось. Краска со щёк перетекла на шею, во рту пересохло, а перед глазами с сумасшедшей скоростью пронеслись полуразмытые кадры, в которых он вроде как сидит на полу, а напротив него также на коленях разместился некто, чьё лицо напрочь стёрлось у Юры из памяти. Впрочем, теперь графу стало ясно, с кем же он провёл вчерашний вечер. — Жан, шёл бы ты отсюда, — бросил Плисецкий, еле разжимая зубы. — Я хочу принять душ. Леруа за ним негромко зашелестел покрывалом, поднявшись с постели, и сделал пару шагов к двери. — Поторопись. Сегодня твоя последняя тренировка с нами, но мастер всё равно накажет тебя, если опоздаешь. И если заметит, как сильно ты напился вчера. Его слова доносились до Юры как через слой воды, и мальчик заторможено кивнул и отреагировал только тогда, когда Джей-Джей практически скрылся за дверью: — Что ты сказал? Последняя? — Ну да, Виктор ведь вернулся. Ты не слышал? Что-то в Юрином сознании шевельнулось, и фигура в тусклом свечении из обрывков его воспоминаний приобрела знакомые черты: платиновые пряди мягко сияли, падая на глаза, возле уха белела россыпь мелких шрамов, заметных только с такого близкого расстояния, а красивые губы улыбались так мягко, как это умел только он. Полумрак, окружавший учителя, тотчас стал казаться графу таинственным и уютным, а потом он услышал свой собственный голос, звучавший под стать свету: приглушенно и мягко: «Виктор… Нравится…». Плисецкий раздражённо потряс головой: не хватало ещё наставника представлять в подобной ситуации. «Допился, настоящий аристократ и гордость семьи, нечего сказать, — корил себя мальчик. — Но его хоть сюда не вмешивай. Виктор — и на полу какой-то грязной забегаловки целует собственного ученика. Только ты мог такое нафантазировать, придурок». Юра потряс головой, прогоняя такой некстати яркий и правдоподобный образ, и вновь обратил внимание на Леруа, всё ещё дожидавшегося его ответа. — Вернулся? Ну почему я всегда всё узнаю самым последним? Жан пожал плечами и справедливо заметил: — А где ты вчера был? Он, вообще-то, первым делом побежал к ученику, которого так давно не видел, но вот какое дело: подопечный-то у него пьёт не в себя и не ночует в Сворде. Та ещё головная боль. Плисецкий отвёл взгляд, без удовольствия принимая сказанное, и снова кивнул однокурснику на дверь, испытывая жгучий стыд каждый раз, когда натыкался глазами на его лицо. Джей-Джей в который раз неопределенно хмыкнул, махнул ладонью и скрылся в коридоре, оставив Юру наедине с головной болью и всепоглощающим чувством неловкости.***
Если бы у Юры была возможность, он бы стёр слой кожи (в особенности с губ), мучимый воспоминаниями и хитрой улыбкой Леруа. «Расскажет всем? Да нет, ему же самому это невыгодно. Тогда будет издеваться? А сейчас словно не издевается. Нет, хуже уже вряд ли будет. Дьявол, стыд-то какой…», — страдал Плисецкий, собирая волосы в ставшую привычной тугую косу. Хуже всего было то, что на месте идиота Джей-Джея граф ярко представлял Никифорова, и, если эту пару поцелуев можно было скрепя сердце списать на глупую пьяную выходку и постараться поскорее забыть, то мягкая улыбка Виктора и его объятия никак не желали выходить у Юры из головы. Всё было ясно как день: Юра Плисецкий желал, чтобы вместо Жана на том полу с ним оказался его наставник. Граф смотрел в пустоту и от бессилия хлопал себя по щекам, когда до его ушей донесся осторожный стук в дверь. На секунду замерев испуганным мышонком, мальчик выдохнул: это точно не Леруа вернулся зачем-то — тот бы бесцеремонно вошёл, не медля ни мгновения. — Да? В ответ дверь в который раз за это утро приоткрылась, и на пороге показался Отабек, чье лицо из дружелюбного стало сначала несколько удивлённым, а потом осуждающим. — Ну и амбре, Юрий Плисецкий. Ты в курсе, что в Сворде запрещено устраивать попойки в комнатах? Его друг раздражённо цыкнул и бросил, отведя взгляд в сторону: — Я не пил в комнате. И был один. Ну, почти. Если бы Юра сейчас поднял голову и посмотрел на Отабека, то имел бы уникальную возможность наблюдать за тем, как узкие азиатские глаза Алтына становятся совершенно круглыми, однако граф продолжал пристыженно сверлить глазами паркет и поднял взгляд только тогда, когда Отабек снова заговорил: — Почему один? Я вроде слышал голос Жана вчера в коридоре, а потом и у тебя. Юра в ответ на это лишь поморщился. — Ну да. Я готов. Идем? Юра, не дожидаясь ответа, первым вышел из комнаты и принялся спускаться по лестнице, однако Отабек как на зло решил проявить любопытство именно сегодня: — Вы с ним вчера вместе выпивали? — Вроде того, — граф неловко усмехнулся, однако улыбка вышла такой нервной, что даже его не особенно проницательный друг покосился на него с удивлением. — И что за повод? — Смотри-ка, наши уже вышли! — воскликнул Плисецкий, заметив впереди группу однокурсников и устремился к ним. — Пойдем скорее, Бека, опоздаем же. Алтын хмыкнул, прекрасно заметив Юрины попытки избежать разговора, однако тактично не стал настаивать. Всё же если граф готов ради этого на общение с однокурсниками, отношения с которыми у него были в лучшем случае весьма натянутыми, причина была достаточно серьезной. «Расскажет, если захочет», — кивнул себе Отабек и поспешил за другом.***
— Вот же идиоты, — раздражённо шипел Юра, когда они с Алтыном покинули зал и направились в столовую. — Ты ведь сам побежал за ними, — пожал плечами Отабек. — Рады были, наверное. Послушай, Юр, парням действительно неловко за всё это. Ты бы перестал их игнорировать и… — Вот ещё! Насупившийся граф был похож на обиженного ребёнка как нельзя сильно, и Алтын нехотя улыбнулся, вспомнив о младших братьях и сестре. — Нужны мне такие товарищи, которые за спиной грязью поливают. Нет бы хоть дрались прилично, а то без слёз не взглянешь. Даже не отомстишь нормально, а то будет как с тем слабаком из третьей группы. — Ты сломал парню нос и ключицу. На месте Якова я бы тоже тебя отчитал, да ещё и не так, знаешь ли. Юра лишь закатил глаза и пробормотал себе под нос: — Сам говорит, что драки не запрещены, а потом получай выговор, Плисецкий, за какие-то там три царапины. — Три царапины? Если бы Нил не проходил рядом и не вмешался, ты бы оставил Пола без глаза! — Ну всё-всё! — поднял ладони над головой граф. — Я уже достаточно выслушал, Бека, пойдём есть. Молодые люди вошли в здание столовой и сели на свои места. Юра давно уже растерял свои привычки вроде едва притрагиваться к пище и забыл о былой любви к овощам, которые не могли дать ему нужного количества энергии на бесконечный бег по плацу, взмахи всем, что кололо и резало, громкие выстрелы из тяжёлых пистолетов и долгие часы тренировок. Сейчас он, как и остальные ученики, с удовольствием принимался за еду при каждом удобном случае, и отвлечь его от нее было способно нечто поистине из ряда вон выходящее. Такой была, к примеру, яркая улыбка Виктора Никифорова, от души хохотавшего над чем-то за преподавательским столом. Граф едва не подавился куском сэндвича и резко вскочил, чем привлёк внимание десятка однокурсников и пары учителей, одним из которых был Виктор. Он тотчас кивнул собеседникам, отбросил лежащую на коленях салфетку и вышел из-за стола, быстрым шагом направившись к подопечному. Под ногами у него привычно путался радостно лающий и виляющий хвостом Маккачин, который первым добежал до графа и вскочил на задние лапы, передними уперевшись Юре в живот. — Макка! Мы так не договаривались, отойди, — шикнул на пса Никифоров, на деле улыбаясь яснее летнего солнца. Маккачин послушно нашёл себе новое занятие, принявшись подставлять лоб гладившим его парням, а Виктор наконец дошёл до подопечного и замер в шаге от него. — Что ж, не подумай, что я хвастаюсь, но мы теперь равны, — Первым делом объявил Никифоров, и Юра с улыбкой покачал головой: наставник именно, что хвастался и сам прекрасно отдавал себе в этом отчёт. — О чём ты? — Я теперь тоже граф, — задрал нос Виктор. — Даже все документы есть с печатями. Показать? — Я тебе верю, — рассмеялся Юра. — Я думал, старик вычеркнул меня из завещания, — Никифоров вздохнул и поскреб висок. — Ан нет! Так здорово быть графом. Ты всегда так себя чувствуешь? — Как? Виктор мечтательно улыбнулся, встал в картинную позу и напустил на лицо такое высокомерное выражение, какое только мог. — Солидно. Словно ты не обычный человек, а живое напоминание о чистой крови и значимости твоего рода. — Мне кажется, так чувствуют себя породистые лошади, а не графы, Виктор, — рассмеялся Юра, а Никифоров посмотрел на него со всем недовольством мира. — Много ты понимаешь! И вообще-то я теперь никакой не Виктор, а Ваше Сиятельство! — Будешь так нос задирать — и твои крестьяне взбунтуются и откажутся работать. Или свергнут тебя. — Правда? — Виктор, казалось, поверил и выжидательно смотрел на мальчишку широко раскрытыми голубыми глазами. Такими же, как и вчера в том коридоре… — Правда, — Плисецкий смущённо закашлялся и поспешил отвести взгляд. — Ты закончил завтрак? Мы могли бы выпить кофе и поговорить где-нибудь, где не так, кхм, многолюдно. В этот момент несколько сотен пар глаз, прикованных к их фигурам, преувеличенно внимательно уставились куда угодно, но не на двух графов, замерших у торца стола. Никифоров понимающе усмехнулся: — Ты прав. Идём.***
Юра чувствовал себя неловко под взглядом прозрачных глаз наставника, словно видящих насквозь его душу и грязные мысли. Мальчик успел в десятый раз убедиться в том, что это Леруа был с ним на том полу, потому что Виктор уже давным-давно дал бы ему знать, если бы это с ним вчера Юра провел вечер, ведь верно? Но Никифоров ничего не говорил об этом, лишь только веселил подопечного рассказами о неожиданном путешествии и всё сверлил и сверлил своими глазами и улыбался как-то непривычно, словно ждал чего-то хорошего. — У тебя всё в порядке? — наконец обратил он внимание на Юрину нервозность. — Как на иголках сидишь. — Да, разумеется, всё хорошо, — криво улыбнулся Плисецкий. — Но тут такое дело… В общем, проблемы не у меня, а у одного моего хорошего друга… Граф мысленно отвесил себе оплеуху, прекрасно понимая, как глупо и неправдоподобно это звучит. Понимал это и Виктор, заулыбавшийся совсем уж лукаво. — Ах, у друга… — кивнул Виктор, устроившись в кресле поудобнее, и закинул ногу на ногу. — И что же у него случилось? — Мой друг, он… — Юра никак не мог найти в себе сил начать рассказ. Мальчишка нервно провёл по губам кончиком языка, сцепил руки в замок так, что пальцы побелели, и на одном дыхании принялся объяснять: — Некоторое время назад он очень сильно напился. Настолько, что вообще не контролировал свои действия и на следующий день почти не помнил, что было вчера. — Бывает, — понимающе улыбнулся Никифоров, внимательно слушавший историю подопечного. — Так и что собственно случилось? — Так получилось, что он оказался в том баре не совсем с тем человеком, с которым хотел бы. Вернее, совсем не с тем. Улыбка мужчины дернулась, а в глазах появилось непонимание. Виктор чуть нахмурился и подался вперёд, жестом велев мальчику продолжать. —Так вот, и этот мой друг непонятно как очутился с этим совершенно неприятным ему человеком в весьма специфическом положении. Они… У Юры от волнения пересохло в горле, а в глазах, казалось, аж потемнело. Но хуже всего было то, что Виктор смотрел на него с возмущением, явно всё правильно поняв и осуждая своего ученика. И все же делать было нечего, и Плисецкий принялся рассказывать дальше, то и дело начиная хрипеть: — Так вышло, что они поцеловались прямо там и делали это достаточно долго, но мой друг всё это время представлял себе другого человека, который ему действительно нравится. — Как другого?! — Никифоров аж на стуле подскочил и от негодования хлопнул ладонями по столешнице. — Не может такого быть! — Может, — Юра готов был разрыдаться от отчаяния. — И сейчас я… То есть сейчас этот мой друг пытается разобраться, что же он чувствует на самом деле. Он ведь не стал бы целоваться с совершенно посторонним ему человеком, даже будучи настолько пьяным, правда? Мальчик смотрел на наставника умоляюще, по щекам расплылись красные пятна, а пальцы, которые он изо всех сил стискивал, всё равно дрожали. Перед Виктором же открылась совсем другая картина: его маленький граф доверчиво кладёт Леруа голову на плечо и обнимает за шею обеими руками. Так вот отчего Жан так защищал Юру в последнее время и так сильно поменял отношение к нему! У Никифорова заполыхало в груди от ярости и ревности, однако он сумел сдержать гнев и уцепился за брошенную подопечным соломинку: — Ну конечно не стал бы! Может быть, этот его «совершенно неприятный ему человек» как раз и является объектом его чувств! — Ты так думаешь? — с сомнением протянул Юра, обняв себя руками. — Ну конечно! Возможно, твоему другу просто что-то напомнило об этом человеке именно в тот момент. Лично я бы на его месте сосредоточился на том, с кем целовался на самом деле. Граф сглотнул. Всё было настолько плохо, что хуже уже было просто невозможно. Неужели где-то в глубине души у него есть чувства к пижону Леруа, раздражавшего его всем, начиная от манеры красоваться во время боя и заканчивая хвастливой челкой, ровные завитки на которой он выдавал за натуральные? Уж лучше бы он действительно не проснулся. __________________________________________ Я просто очень сильно люблю первые поцелуи, поэтому их у Юры и Виктора будет по сути два. Хехе А Джей-Джея понимайте как хотите. Я не думаю, что ему нравится Юра, но зато он все еще держит обиду на Виктора, так как он не выбрал его в самом начале, и просто мудила :)