The town of my Dreams

— Буду ждать тебя внизу, дитя, — Ториель прикрывает дверь комнаты Фриск. Девушка потягивается. Слышен мягкий говор Асгора, по долгу службы вставшего едва ли не раньше ее самой. Мари, недавно прибившаяся к их дому кошка, все еще спит на подоконнике, вальяжно покачивая серым в белую полоску хвостом. Фриск заходит за ширму в углу комнаты, переодевается из ночнушки в домашнюю одежду. — Что, стесняешься, человеческое отродье? — голос Флауи сочится ехидством, — Было бы на что смотреть… Фриск лишь вздыхает. За столько лет характер растения не изменился ни на йоту. Смысла обращать внимание на его зловредные реплики не было, оставалось лишь тяжело вздыхать и снисходительно улыбаться. Поэтому девушка, отодвинув ширму, подходит к цветку, стоящему на рабочем столе, протирает нежные золотые лепестки лежащей рядом влажной тряпочкой. Флауи привычно огрызается, сетует на ее кривые руки, неаккуратно задевшие чувствительный стебель, слишком холодную, вонючую (неправда, только вчера из стирки достали!) тряпку и на все окружающее его пространство в принципе. Фриск смеется, недовольное лицо цветка выглядит забавно на фоне подрагивающих от удовольствия (а кому хочется терпеть грязь на своем теле?) листков. Отложив влажный кусок ткани, некогда бывший ее любимой футболкой, в сторону, она направляется к двери, желает цветку доброго утра и выходит в холл второго этажа. Слева от ее обители — ванная комната, место, где с глаз окончательно спадает сонное марево, а под напором ледяной воды — общего вида помятость. Напротив — комната родителей. Справа берет начало широкая лестница, ведущая на первый этаж. Закончив утренний моцион, девушка сбегает по ступенькам, ведомая терпким ароматом свежезаваренного отцовского чая и аппетитным шкворчанием жарящегося бекона. Миновав залитую солнечным светом гостиную, занимающую большую часть первого этажа, Фриск оказывается в небольшой уютной кухоньке. Круглый дубовый стол, стоящий у окна, простенькие, но удобные резные стулья и длинная, в полстены, кухонная столешница со встроенной духовой печью и газовой плитой. Асгор занят готовкой, Ториель разливает по широким приземистым кружкам восхитительно пахнущий напиток. Сердце щемит нежностью от такой идиллической картины. Девушка обнимает со спины стоящего у плиты отца, прижимаясь щекой к упругой от скрытой под ней шерсти домашней футболке. Проходящая мимо Тори ласково треплет макушку Фриск большой мягкой лапой и отходит к холодильнику, доставая извечный ирисково-коричный пирог. — Дитя, ты встала слишком рано для именинницы, — шутливо-укоризненный тон глубокого баса отца вибрирует внутри его грудной клетки, даже могучая спина ощутимо подрагивает. Выбившиеся сквозь ткань белоснежные колкие шерстинки щекочут щеку Фриск, она хихикает. Ториель подзывает их к столу, девушка распускает объятия, позволяя отцу переложить яичницу и бекон на тарелки, и они рассаживаются по стульям, начиная утреннюю трапезу. Разобравшись с едой, они сидят у открытого окна, неторопливо потягивая чай. Такие тихие семейные посиделки стали своеобразной утренней традицией. Молчание не тяготит никого из собравшихся, члены семьи просто сидят, наслаждаясь вкусной пищей, прекрасным чаем и близостью родных. Прохлада раннего утра постепенно сменяется теплом, которое совсем скоро превратится в удушливую жару. Стрелки на часах, висящих над входом в кухню, близятся к ажурной цифре семь, и Асгор поднимается из-за стола, собираясь на работу. Фриск с матерью выходят в сад. Есть дела, с которыми стоит разобраться до прихода жары. Пока Тори занята поливкой, Фриск окучивает цветы, рыхлит почву, убирает сорняки. Через час в окно, выходящее в сад, выглядывает Асгор, прощаясь с домочадцами до вечера. Королева улыбается, девушка машет измазанной в жирной плодородной почве рукой. В десять часов они вынуждены прерваться и уйти в дом, спасаясь от жалящих согбенные спины солнечных лучей и изнуряющего зноя. Фриск, с ног до головы перемазанная землей, боится даже дышать в сторону светлого ковра гостинной, топчась посреди кухни. Ториель, мучимая страстной любовью к чистоте, не сдерживает стона, глядя на буквально осыпающуюся с ее чада грязь. Вручив Фриск тазик с прохладной водой и полотенце, она выдворяет пискнувшую девушку на веранду отскребаться, а сама приступает к уборке. Полчаса спустя Фриск с натертыми до красноты пятками была великодушно впущена в кухню. Откуда, лопатками чувствуя строгий взгляд матери, поспешила ретироваться в ванную. В начале двенадцатого девушка вновь спускается на первый этаж, держа на руках абсолютно флегматичную Мари. Пришлось забрать вездесущее существо из комнаты, ибо фраза «Эта тварь жрет мои листья! Либо ты ее убираешь, либо ее уберу Я!» не оставила девушке другого выбора. Усевшись на вместительный пастельно-бежевый диван и расположив на коленях безразличную кошачью тушку, девушка кладёт голову на спинку и прикрывает глаза. Мари вкрадчиво мурлыкает, из кухни доносится мягкий голос матери, напевающей под нос одну из многочисленных колыбельных, и сморенную жарой девушку постепенно одолевает дремота. — Дитя мое, не пристало леди спать на диване, — нежное поглаживание по плечу выводит девушку из зыбкого полуденного сна. Кое-как проморгавшись и чуть не вывихнув челюсть зевком, Фриск с благодарностью принимает стакан холодной воды, соблазнительно поблескивающий запотевшим боком. — Фриск, как насчет небольшой прогулки? — приемная мать хмурится, а в уголках глаз засели звездочки-хитринки, почти незаметные под напускной серьезностью. Почти. — Ты ведь так и не сдала библиотечные книги, верно? Девушка вздыхает. Все верно, стопка учебников до сих пор покоится в ее сумке, задвинутой под кровать еще в конце учебного года. Задвинутой и благополучно забытой. До последнего срока сдачи оставалась целая неделя, и девушка с чистой совестью отложила возвращение учебных материалов «на потом». Однако Ториель права — чем раньше, тем лучше. Фриск согласно кивает, сдвигает недовольную таким вероломством кошку с колен, чмокает мать в пушистую щеку и спешно поднимается по ступенькам, перепрыгивая через одну, в свою комнату. Быстро сменив одежду с домашней на уличную, девушка вытаскивает успевшую запылиться сумку из-под кровати и протягивает руку Флауи: — Со мной? — цветок недовольно кривится, но вытаскивает корни из горшка, педантично их отряхивает и обвивается вокруг ее предплечья, не желая влезать «в этот оплот антисанитарии». Фриск лишь фыркает и, поправив ремень «оплота», выходит из комнаты. Дорога до школы недолгая, и девушка отказывается от сомнительного удовольствия воспользоваться общественным транспортом в такую жару, предпочтя наполненному потеющими людьми салону автобуса легкую пряность луга. Тропинка почти не вихляет, вокруг разнотравным океаном колышется зелень, шелестящим шепотом напевая свои, никому не ведомые песни. — Фриск! — раздается сзади звонкий мальчишеский голос, когда поле оказывается позади, а первая половина пути пройдена. — Фриск, мать твою, Дриимурр, подожди же ты! К девушке, красный и запыхавшийся, подбегает парень — один из одноклассников. Высокий, даже немного долговязый, с растрепанными пепельно-русыми волосами и покрытыми подростковыми угрями скулами. Маркус, как вспоминает удивленная Фриск. Они живут довольно далеко друг от друга и никогда раньше не сталкивались по пути в школу. — Я это… уфффф… — он выдыхает и вскидывает ладонь в приветственном жесте. — Привет, Фриск. С Днем рождения тебя, — поблескивающее от пота еще мальчишески-пухлое лицо, озаряется улыбкой. Он достает малюсенький сверток из заднего кармана джинсовых бридж и протягивает его растерявшейся девушке. Она удивлена: их с Маркусом не то что друзьями — даже знакомыми можно было назвать с натяжкой. Откуда он вообще узнал? Фриск открывает было рот, что бы спросить, но не успевает и пикнуть: высунувшийся из-за плеча росток выхватывает подарок из рук молодого человека, запихивает в один из боковых карманов сумки и скрипучий, недовольный голос спрашивает замерших подростков: — Вы закончили с лобызанием рук и расшаркиваниями? Отлично. Тогда, может быть, драть вас передрать, мы уйдем с гребаного солнцепека и продолжим двигать конечностями по направлению к вашей гребаной школе?! Фриск качает головой и просит Маркуса не обращать внимания. Парень отшучивается, но продолжает с подозрением разглядывать говорящую сумку. Забившийся туда от жары Флауи лишь недовольно ворчит и ворочается, сетуя на то, что вообще согласился куда-то пойти. Минут двадцать они идут молча. Фриск это не напрягает. Она вообще чаще слушает, нежели говорит. Но ее спутник, видимо, привык к шумным компаниям и пару раз пытается разговорить шагающую впереди девушку. Оба раза диалог затухает как-то сам по себе, то из-за внезапно пролетевшей около носа Маркуса стрекозы, то из-за сбивающегося дыхания. Когда из-за деревьев показывается поблескивающая свежевымытыми окнами школа, он останавливается и придерживает за плечо озадаченную спутницу. — Слушай, Фриск… Тут вот какая штука… — он косится на подозрительную сумку, вновь разразившуюся ворчанием. — Я… узнал о твоем Дне Рождения из сети, ну, с твоей странички, и-и-и, ну… узнал, как ты ходишь в школу. Там, с другой стороны поля, мой друг живет, вот… он увидел тебя, сказал мне, а я… В общем, бежал я долго. И я хотел тебе сказать… — он глубоко вдыхает, покрываясь румянцем до самых ушей, и выпаливает на одном дыхании, в волнении забывая разделять слова — Тымненравишьсядавайвстречаться! Брови девушки взлетают вверх, едва не становясь параллельными друг другу. Сказать, что она удивлена — ничего не сказать. За все свое обучение в ВШМ она никогда не считалась ни популярной, ни общительной, ни «клевой», предпочитая непостоянной толпе компанию двух-трех хороших знакомых. Ей впервые признались в любви, она растеряна. По рассказам девушек-одноклассниц выходило, что она должна быть рада, горда, смущена, в конце-то концов. Но чувствует лишь… сожаление. Она не сможет ответить взаимностью такому хорошему, доброму мальчику, обидит его своим отказом. От этого стало горько. Но это необходимо. Либо так, либо мучить и его нежное, отзывчивое сердце, и свое — уже давно занятое. — Маркус, — она кладёт ладонь на его плечо, закусив губу и пряча глаза, — Спасибо за подарок, Марк. Правда, спасибо. Но… но я не могу с тобой встречаться. Прости. — Но почему?! — кажется, ее ответ не становится для него неожиданностью. — Я… Это сложно объяснить. Я несвободна. — Но ты же ни с кем не встречаешься! — восклицает он с жаром начинающего сталкера, хмуря выцветшие на солнце брови. — Я точно знаю. Фриск вздыхает, помассировав ноющий висок. — Это другое, Маркус. Понимаешь… это сложнее, — она дергает плечом, отводя взгляд. Она не станет это обсуждать. Не с ним. Вообще ни с кем. Себе-то думать запретила. — Слушай, мне надо идти. Меня ждут дома. Прости еще раз. Но так лучше. Для нас обоих. Она отворачивается от поникшего парня, чувствуя, что заряд бодрости и хорошего настроения спешно улетучивается. Флауи выглядывает из сумки, зависнув в паре сантиметров от лица Фриск. — Это была самая длинная речь, которую я услышал от тебя за последний год, — он задумчиво хмыкает. — Ты что, до сих пор?.. Фриск раздраженно цокает и пинает попавшийся под ноги камешек. В тринадцать лет Фриск влюбилась в Санса. Будучи не по годам умным и рассудительным ребенком, она не отнеслась к этой привязанности всерьез. Переходный возраст и только-только просыпающиеся гормоны — девушка свалила все на них.Старший товарищ, лучший друг, Бога ради, о какой Любви речь? Но когда «детской привязанности» стукнуло три года, Фриск поняла — никакая это, к черту, не привязанность. В ней цвело, становясь все настойчивей, сильное чувство, называть которое она не решалась даже про себя. Переломный момент случился, как водится, в «один прекрасный день». Тогда девушка поняла — между ними пропасть, пропасть непреодолимая и незаполнимая. Дело не только в разных расах, дело в них самих. Сколько лет Сансу? Сколько он пережил, сколько увидел, узнал, почувствовал? Чем может удивить его даже выросшая, даже постаревшая, умудренная годами Фриск? Что может ему предложить ребенок, однажды уже ступивший на путь Геноцида? Да, утешалась Фриск, она не дошла до конца, вообще почти никуда не дошла. Просто вырезала Руины, Сноудин, убила собственную — пусть и приемную — мать. И остановилась на Папайрусе. Тогда Фриск было все равно, чей это брат. Предупреждение Санса лишь подзадорило ее, будто это был вызов, а не отчаянная попытка уберечь брата. Но когда она стояла там, перед распахнувшим объятия младшим скелетом — ее будто озарило. Будто она ослепла в начале пути, а вот тогда — прозрела. Она поняла: если она сейчас не сдастся, не опустит перемазанный в пыли нож, перешагнет через труп этого монстра — она перешагнет свою человечность. Перешагнет, сотрет существование всего, что делает ее «Фриск», делает ее «Ангелом». И она сдалась. Позволила рукоятке ножа выскочить из ослабевших пальцев. Позволила себе упасть в объятия младшего скелета и разрыдаться. Позволила уснувшей когда-то морали и совести грызть свое сердце. И сделала СБРОС. Когда она в полной мере осознала, насколько ее любовь бессмысленна — она не выдержала. Разревелась в подушку, заперевшись в комнате, занавесив окна (благо, родителей не было дома). Ревела минут двадцать, а когда подуспокоилась — увидела озадаченного Флауи, сидящего в изголовье ее кровати. Желание поделиться главным секретом последних четырех лет стало потребностью, и она долго, монотонно изливала душу на удивление молчаливому цветку. Флауи слушал, кивал, качал головой, но ничего не говорил. Она рассказала ему все-все, хоть половину он знал и сам. Когда рассказывать стало нечего, а плакать расхотелось, в комнате повисло молчание. Измотанная эмоциональным всплеском девушка провалилась в сон, переплетя пальцы с тонкими сильными корнями и уткнувшись носом в подрагивающий мурлыканьем кошачий бок. Проснувшись к вечеру, она долго лежала на спине, рассредоточенно глядя в потолок. Проку от слез и истерик никакого, думала она. Не в ее характере — гипертрофировать свои чувства, лелеять то, что романтичные девушки легкомысленно называют «сердечной болью». Фриск знала, что такое боль. Настоящая боль. Ничего общего, поверьте на слово. Поэтому в тот вечер она решительно встала с кровати, подошла к цветку, привлекая его внимание, и крест-накрест провела по припухшим от слез губам. Флауи, сосредоточенно изучавший ее на протяжении последнего часа, лишь вздохнул и повторил жест девушки. Больше к этой теме они не возвращались. И не вернулись бы, если бы не Маркус со своим дурацким признанием! Фриск выдыхает, спуская пар. Взбегает по ступенькам парадного входа школы, оказываясь в просторном, блаженно-прохладном холле. Флауи не сдерживает облегченного выдоха, полностью выбираясь из многострадальной сумки. Библиотека находится на первом этаже здания, через два поворота от главного входа. Девушка толкает тяжелую железную дверь и входит в тихое помещение со спертым, пропахнувшим чернилами и древесной пылью воздухом.