The town of my Dreams

— Как он? — Стабильно. Больше Фриск нечего сказать подошедшей к кровати Асгора Ториель. К сгибу локтя короля тянется прозрачная змейка инфузионной системы, заливая в податливые ниточки вен поддерживающие препараты. Прошло уже двое суток с трагичных событий Дня ее Рождения. Дом опустел и вновь наполнится гостями лишь следующим вечером: состоятся похороны Монстренка. Завораживающая своим символизмом и чувственностью церемония пройдет в бывшем убежище монстров, на территории Вотерфола. Помочь с подготовкой вызвались почти все монстры и уже известная компания подростков, только Альфис и Меттатон отказались, предпочтя пережить потерю в глубинах наземной лаборатории ученой. Фриск не винит их: зная эмоциональную нестабильность рептилии и всегда поддерживающего ее робота, она считает этот вариант лучшим из возможных. — Как ты, мам? — девушка встает со скрипнувшей кровати — справляешься? — Более чем, малышка. Более чем, — нежное скольжение меха по щеке. — Не стоит беспокоиться обо мне. Твой отец… всегда был крепким орешком. Я стараюсь помнить об этом. И тебе советую. — Да, мам. Я попытаюсь. — Будете разводить сырость — со свету сживу, — ворчание цветка приглушено ватным стеганым одеялом, и выпуклость под ним рядом с бедром короля характерно подрагивает. Фриск спускается в кухню, наливает чай. Она смотрит в окно, наблюдая закатное небо. Не любуется, не наслаждается, а именно наблюдает: пытается отличить переходы сиреневого и лилового цветов, отмечает черточки облаков, разглядывает полупрозрачную еще колыбель месяца. Чай кажется безвкусным, пол кухни слишком холодным, а заусенец на большом пальце — болезненней обычного. От флегматичного созерцания заоконнго пейзажа ее отвлекает трель сотового. — Да? — она сидит на кровати в своей комнате, перекрестив ноги. — Хей, Фриск, — голос Молли кажется неуместным в полутемной тишине. — Выгляньте в окно, прекрасная маркиза, — напев еще звучит в трубке, а девушка уже оказывается у распахнутого настежь окна. Молли отнимает телефон от уха, подхватывает Сейн и Маркуса под руки и подмигивает опешившей Фриск. — Открывай ворота, одинокая дева. Мы пришли спасать тебя от меланхолии. — Угораздило же меня с вами связаться, — Фриск качает головой, против воли улыбаясь. У монстров не принято грустить на похоронах. Показывать свою скорбь, с головой уходить в рефлексию — значит оскорбить переход, перерождение души, обесценить извечный круговорот жизни и смерти. Так ей объяснил старик Герсон. Так ей рассказал Маркус. И она улыбается. Полчаса спустя они сидят на кухне, пьют свежесваренное какао и уминают восхитительно пахнущие маковые булочки, приготовленные Сейн. — Нет, Молли, ну ты сама посмотри: лейкоцитоз в два раза выше нормы, СОЭ — в ту же степь. Билирубин зашкаливает, печень разваливается. Все слизистые желтые. Температура под сорок, диарея, рвота. Это явно пироплазмоз, — Фриск активно жестикулирует, иногда прерываясь, чтобы отпить из огромной отцовской кружки. — Вовсе и необязательно! Лептоспироз ты вообще не учитываешь? Картина та же, температура, расстройства стула и… — У собаки есть геморрагии? — Нет. — Тогда какого лешего это лептоспироз? — Фриск скептично фыркает. — Но ведь… Сейн жалобно стонет, закатывая глаза. — Не знаю как тебе, Маркус, но мне это ветеринарное щебетание уже надоело, — она возмущенно цокает, закидывая ногу на ногу. — Поступают они, видите ли, вместе. Если уж говорить — так о чем-то, что понимают все. Я ж вам про референсы и перспективу не затираю. — А я их вообще не слушаю, — молодой человек смеривает притихших (но не устыдившихся) девушек флегматичным взглядом и вновь утыкается в экран смартфона. — И тебе не советую — побереги аппетит. — Ладно-ладно, — Молли примирительно поднимает ладони. — Давайте о делах насущных. Как Его Величество? — Уже лучше, — Фриск уныло рассматривает дно опустевшей кружки. — Если без заумностей, то потерю крови удается восполнить, особо тяжелых последствий не наблюдается. Сердце шалит, давление скачет, как в ж… одно место ужаленное. Мелочи, в общем. Даю неделю на полное восстановление. — Как мама? — Ей тяжело, Сей. Но, знаешь, Ториель — великая женщина. Она справится, — девушка улыбается, не пытаясь скрыть цветущую в голосе нежность. — А если справляется она, справлюсь и я. Потом они обсуждают церемонию погребения. Подземный народ именует ее «Вознесением». Прах монстра смешивают с пеплом наиболее ценных ему вещей, вещей, которые он дарил близким. В общем, все, что напоминало бы о нем, предается огню. Чашу с пеплом помещают в уединенное место, похожее на келью. Каждому, кто считает нужным и правильным рассказать что-то умершему, предоставляют полчаса уединения с его останками. После скорбящие, или, как правильно, «ведущие», выстраиваются в линию, мимо них несут чашу с прахом. Каждый опускает в чашу ладонь (за неимением оной — другую конечность) Прикасается ей ко лбу и груди. Прах высыпается в заранее подготовленную и удобренную землю. В нее помещают семя растения, которое олицетворяет ушедшего в глазах ведущих. Далее магией предводителя монстров (король, королева или их дитя) стимулируется рост семечка до полного вызревания. Подобные церемонии проводятся сравнительно редко и могут длиться неделями. На протяжении всего времени считается неэтичным открыто показывать свою скорбь. Вместо этого предпочитают вспоминать светлые моменты, прожитые с «вознесшимся», улыбаться, есть блюда, которые он предпочитал, петь соответствующие песни. — Кстати, — Маркус натужно сглатывает откушенный от сладкой сдобы кусок. — Вы слышали, что два города уже поместили на карантин? Тобайас и Къёрдлит бьют все рекорды по количеству пропавших. Въезд-выезд запрещен под страхом смертной казни. Границы перекрыты. — Да ну?! — выдыхают девушки единогласно, подавшись вперёд. — Это же совсем рядом! — Не просто рядом. Это соседние города, — Сейн нервно закусывает губу. — Погодите, — Молли задумчиво трёт подбородок, невидящим взглядом скользя по гладкой поверхности кухонного стола. — Если соседние с нами города закрывают границы… Может ли быть такое, что, ну…. Источник «эпидемии» находится… — В Нивелии? — на выдохе шепчет Фриск — Да нет, чушь какая-то, — Маркус решительно встряхивает головой. — Если бы эпицентр «бури» был здесь, то на карантин закрыли бы нас, как лидера по количеству исчезновений. Да и потом, СМИ-то, конечно, они и в Африке СМИ. Но ведь слухами земля полнится. Так что мы бы точно знали причину, по которой пропадают люди. — Логично, — Сейн кивает, усмехнувшись. — Философ ты наш. Кстати, я вот о чем подумала… Та сумасшедшая девчонка, нападение на отца Фриск, исчезновения… Не могут ли все эти события быть как-то связаны? — Могут, конечно, — Молли хмурится. — Но только как? — Думаю, больше мы сможем узнать только после того, как Асгор придет в себя, — Фриск отходит к кухонной стойке, ставит чайник на огонь. — А пока… можно до бесконечности строить теории, но есть ли в этом смысл? — Не совсем с тобой согласен, — Маркус сцепляет руки под подбородком, прищуренным взглядом окидывая вернувшуюся за стол девушку. — Кое-что мы точно можем обсудить прямо сейчас. — Правда? — Фриск непонимающе хмурится, постукивая пальцами по столу. — И что же? — Ты так и не рассказала, что с тобой произошло, когда… когда Монстренка убили, — Молли поджимает губы, вынужденная затронуть больную тему. — Серьёзно, это выглядело… жутко. — Господи… — Фриск раздраженно жмёт переносицу, — Сколько раз мне еще нужно повторить, чтобы вы поняли: я не знаю! Не знаю, что на меня нашло, ясно?! — Тише, тише, — Сейн перехватывает ее ладонь, легонько сжимая. — Мы не на суде, Фриск. Мы не обвиняем тебя. Мы просто… беспокоимся. Именно так поступают друзья, разве нет? — Мне тоже до жути интересно, — глухой мужской голос раздаётся внезапно, попадая точно в паузу в разговоре. Сидящие за столом подростки дружно вздрагивают, чувствуя себя шайкой заговорщиков. Санс прислоняется к косяку, скрещивая руки   — Будете обсуждать такие жуткости — будьте готовы к ночным кошмарам. — Боже… — Молли через силу выдыхает, прижав ладонь к груди. — Вам лишь бы детей пугать. — Хоть кто-то из вас согласен, что все вы еще дети. Это радует, — скелет подмигивает фыркнувшей девушке, и Фриск чувствует печально знакомый узел под рёбрами. Черт бы побрал эту ревность. — И давно ты там стоишь? — она сцепляет пальцы в замок, скрывая вздрагивающие ладони. Вышло грубее, чем она ожидала. Но Санс сам виноват. По крайней мере, так считает ее глупое, заполошное сердце. — Примерно с твоего осознания бессмысленности теорий. — Ясно. — … — … — Ториель пригласила меня. Кажется, она хотела что-то обсудить. Я, пожалуй, пойду. Зови, kid, если вдруг почувствуешь одинокость. — Конечно, Санс. Скелет удаляется, а Фриск всеми силами пытается отогнать дурацкую, отвратительную мысль, что эти двое вновь решили сойтись. Они так часто уединяются в последнее время… Девушка хмурится так, что болит лоб. Этого не может быть. Только не сейчас, когда отец… Нет-нет, Санс ведь сам смеялся над той нелепой неделей их отношений, да и мама… Нужно успокоиться. На ревность она точно не имеет никаких прав. Маркус не выдерживает повисшего над столом напряженного молчания и тактично прокашливается. — … и все же, что это было? Ни в жисть не поверю, что бы у тебя не было ни единой идеи. — Ну… Хм, — Фриск сомневается в своем праве рассказывать что-либо об одном красноглазом демоне. Она оглядывает присутствующих долгим вдумчивым взглядом. — Я расскажу вам то, что знаю. Однако, вы должны пообещать мне, что эта история не покинет просторы вашей черепной коробки. Совсем. Никогда. Ни в этом доме, ни в любом другом месте. Вы не станете ни с кем это обсуждать. Даже со мной. Даже друг с другом. Я понятно объясняю? Дождавшись единогласного согласия собеседников, Фриск начинает свой рассказ. Про Великое Противостояние, про Азриеля, про Чару. По шесть невинных детских душ, покоившихся в тронном зале короля. И про семь маленьких гробиков, на одном из которых было ее имя. — Охренеть, — Сейн качает головой. — Монстры, оказывается, не такие уж белые и пушистые. — Представь себя на их месте, Сей. Представь, что твоих детей убили. Те же самые гады, что упекли тебя… допустим, в тюрьму на пожизненное, перед этим перебив половину твоего народа. Я… не уверена, что ограничилась бы только теми, кто попался мне на пути. Я бы нашла способ добраться до глотки той твари, что это сотворила. И вряд ли остановилась, даже если бы это был ребёнок. — Молли облизывает пересохшие губы. Верхняя слегка подрагивает, будто девушка еле-еле удерживается от оскала. — Интересная получается картина, — Маркус задумчиво пощипывает мочку уха. — Решимость. Сверхсила, рождающаяся из жестокости. Получается, она была у той… как бишь ее там?.. Чары? Есть у тебя и у той девчонки, что ты почти четвертовала. И как вы трое связаны, а? — Чара и я… связаны более чем определенно. Но та девочка… Не имею ни малейшего понятия. — Ты уверена, что это была не Чара? — Абсолютно, Моллс. Поверь мне на слово: такую захочешь, да не забудешь. И уж точно ни с кем не спутаешь. Они сидят на кухне до поздних сумерек. Месяц за окном набирает цвет, облака вытягиваются в темные полоски туч. Молли и Сейн уходят в половине одиннадцатого, пообещав прийти с утра, что бы помочь с подготовкой к Вознесению. — Не хочешь прогуляться? — Маркус уже накидывает ветровку, выжидающе поглядывая на замершую посреди прихожей Фриск. Ей не очень хочется куда-то идти. Но лучше уж постараться насладиться неожиданной прогулкой, чем каждые пятнадцать минут поглядывать в сторону лестницы. Санс так и не спустился. Боясь поддаться искушению броситься на второй этаж, Фриск поспешно натягивает ботинки и теплую кофту. — Не бойся, потом я провожу тебя обратно. Девушка кивает. Они идут через сквер, и она старается не смотреть под ноги. На кончиках пальцев мелькает тактильное воспоминание шершавого месива грязи и пепла. — Я вспомнил одну преинтересную деталь, — Маркус идет чуть впереди, разглядывая виднеющиеся на горизонте огоньки. Что там? Деревня? Граница? Отсюда и не поймешь. — Эта красноглазая… Она ведь не тронула тебя. — Я слышу в твоем голосе сожаление? — Прекрати. Я серьезно. Что мешало ей пустить пику в ход дважды? Ты была в таком состоянии, что о сопротивлении и речи не шло. Тогда почему? Почему она просто прошла мимо? И потом, если она одна из «решительных» душ — почему была так слаба, что проиграла тебе за несколько секунд? И даже не пыталась дать отпор? — Ты прав. Она была похожа на… робота? Нет, я не говорю, что она и есть робот, — Фриск отмахивается от возмущенного взгляда парня, закатив глаза, — но двигалась она так, будто механизм движений ей в виде двоичного кода на подкорку забили. Ну, знаешь: левое плечо — правая нога, левая нога — правое плечо… — Согласен. Хотя, знаешь… — Маркус возводит глаза к небу, останавливаясь у небольшой детской площадки на границе человеческого и «нечеловеческого» районов, — Если развить эту твою нелепую теорию про роботов до полноценных киборгов… Как гипотеза вполне сойдет. — Невкусно, но съедобно, — подытоживает девушка, присаживаясь на одну из лавочек. Ягодицы и бедра тут же мокнут, она досадливо шипит, но не встает. Снявши голову, как говорится… Некоторое время они молчат, наблюдая величественную красоту закатно-ночного неба. Далеко, на западе, где совсем недавно скрылось дневное светило, еще плещется остаточное фиолетово-лиловое марево. Большую же часть неба накрывает чернильная синева с белесыми вкраплениями звезд. — Слушай. Я не только детали твоей «решительной» потасовки хотел обсудить, — парень присаживается рядом с Фриск, предварительно промокнув шершавую деревянную поверхность ситцевым платком. — Правда? — девушка меланхолично покачивает ногой, разглядывая вздрагивающие травинки у ножки скамьи. — Еще какая, — он переплетает пальцы сложенных на коленях ладоней. — Я все понимаю, но не могла бы ты… Любить своего скелета менее заметно? Фриск ожидаемо давится воздухом. — С чего бы вдруг? — девушка остаточно прокашливается. Маркус заботливо хлопает ее по спине. — Ты «палишься», подруга. И видно это невооруженным взглядом. — Я… постараюсь, — Фриск хмурится, растирая озябшие пальцы. Лето летом, а ночи здесь прохладные. — Спасибо, что предупредил. — Обращайся. Из кармана куртки парня раздаются звуки классической музыки. Пока Фриск пытается подобрать отвисшую челюсть, Маркус достает телефон и отвечает на звонок. Из динамика слышится взволнованный женский голос. Молодой человек бодро отчитывается о своем местонахождении и обещает скоро вернуться домой. Они поднимаются со скамейки почти синхронно. Выглядит это забавно, подростки смеются. Уже преодолев половину пути к дому девушки, Марк нарушает тишину полуночного сквера, глядя исключительно себе под ноги: — Ты не пыталась, ну… Разлюбить? Отвлечься, в конце-то концов? Фриск не знает, что ему ответить. Вернее, знает, но не понимает, как облечь мысль в правильные слова. Так, что бы молодой человек не посчитал это инфантильным порывом влюбленной девчонки. Поэтому она просто молчит. Молчит, пока не осознает себя стоящей на пороге дома, с наполовину повернутой ручкой входной двери под ладонью. — Спокойной ночи, Марк, — все, что ей удается сказать. — Спокойной ночи, Фриск, — видимо, большего он и не ждал. Уже закрыв дверь, девушка чувствует, как дрожат плечи под плотной тканью кофты. Усталость, как физическая, так и эмоциональная, никуда не исчезла за последние два дня. В присутствии близких и знакомых она будто распределяется по всей площади тела, диффузирует в клетки ее организма и не особо ощущается. Но дает о себе знать в моменты, когда Фриск одна. Собирается в шее, глазах и плечевом поясе, стремясь прибить ее к земле. И девушка с удовольствием ей это позволяет, окунаясь в плотное бесстрастное ничто-нигде-никогда. Однако предпочитает делать это в своей комнате, зарывшись в теплые объятия шерстяных одеял. Подъем по лестнице кажется бесконечным. Стопы ощущаются стопудовыми гирями, а на глаза будто кто-то давит изнутри черепа. Девушка так занята самокопанием, что не замечает прислонившегося к стене около ее двери монстра. — Хей, kid. Фриск вздрагивает, и это единственная реакция, которой смог добиться скелет. Не поднимая глаз, она подходит к двери. — Ты обещала, что мы поговорим, мелкая. Помнишь об этом? — он заходит в комнату вслед за ней, аккуратно притворяя дверь и тут же подпирает дверное полотно спиной. Как будто опасается, что Фриск сбежит. Если бы она еще могла бежать… — Я вся внимание, — девушка садится на кровать, перекрещивая ноющие лодыжки, упирается в колени локтями. Поговорить, да? Почему бы и нет. Действительно, почему бы просто не поговорить? Это же Санс. Он не обидит ее. Даже если она признается. Они столько лет провели бок-о-бок, стали почти родными. Но почему тогда так сложно сказать простое «Прости. Я люблю тебя»? Хотя бы для того, чтобы не бояться «спалиться». Не бояться посмотреть не так, как положено другу. Просто любить. Без претензии на взаимность. — Как ты, малышка? — скелет садится рядом с ней, кладет ладонь поверх ее. — Ториель сказала, что… — Хватит, — девушка отдергивает руку, будто ожегшись. Поэтому они и не могут поговорить. Потому что «Ториель сказала». Ториель сказала — и она еще жива. Ториель сказала — и Санс заботится о ней. Какая отвратительная пародия на взаимоотношения. — Что такое, ириска? — детское «особенное» прозвище отдается болезненным трепетом в районе солнечного сплетения. Девушка откидывается на подушки, полусидя-полулежа на кровати, жмурит заслезившиеся глаза. — Хватит, — Фриск поджимает губы, скрещивая руки на груди. — Мне не нужна твоя вымученная забота. Не нужна твоя жалость, — Боже, закрой ей рот. Это не она, это задетая гордость, эгоистичная влюбленность говорит ее устами, возможно, руша все доверие и теплоту, что установились между ними. Но лучше уж искреннее безразличие, чем наигранная нежность. — Не нужна твоя обязанная кому-то доброта. Хватит. Фриск говорит негромко, вполголоса, но ей кажется, что она кричит. Горло начинает саднить. Девушка открывает глаза и вглядывается в пустоту потемневших глазниц напротив. Ну же, смотри, скелет. Неужели не видишь? Ты же так горд своим умением улавливать мотивы и настроение окружающих. Ты же такой умный. Так почему именно к ней ты слеп? Не замечаешь бушующую, отчаянную любовь, пульсирующую в ее зрачках? Или… не хочешь замечать? Ее мелко протряхивает. Чертова эмоциональная нестабильность. Слишком много всего за последние три дня, слишком много… Санс решит, что у нее банальная истерика на фоне переутомления. И будет отчасти прав. — Тогда… что тебе нужно, Фриск? Девушка изумленно моргает. Что ей нужно? Ей нужен он. Ей нужен Монстренок. Ей, черт возьми, до боли нужен ее отец сейчас. Ей нужно спокойствие, пресловутый мир-во-всем-мире. Ей нужно слишком много. — Чего ты хочешь от меня, малышка? Фриск усмехается. Криво, почти вымученно. Видимо, настал тот самый момент, которого она боялась. Боялась и ждала. Сейчас — все или ничего. Пан или пропал. На щите или со щитом, называйте как хотите. Она осторожно подтягивает под себя ноги, становясь на четвереньки. Подползает к Сансу, не глядя на него. Садится рядом, обнимая за шею. Выросты шейных позвонков впиваются в кожу, будто пытаясь отрезвить, отговорить ее. Не в этот раз. — Всего, — и этот выдох как перед прыжком в пропасть, когда еще не знаешь, раскроется ли за плечами спасительный парашют. Она смотрит в его изумленно пульсирующие зрачки, белыми точками вспыхивающие в чуть расширившихся глазницах. «И как он, черт возьми, это делает? Нужно будет спросить потом…» — мелькает отстраненная мысль, лишь краешком мазнув по ее сознанию, когда она наклоняется и целует его. Это не бессознательный порыв. Ну, возможно, лишь отчасти. Это последняя проверка, последний рубеж ее любви, после которого девушка запрячет ее так глубоко, что и сама забудет через пару лет. Если она уловит фальшь в его реакции, если поймет, что скелет пересиливает себя… Она убьет это чертово чувство, самолично вырвет и втопчет в метафорическую землю. Она оглаживает затылок его черепа, а в голове, помимо нежного тумана, бьется загнанным зверем мысль: «Не ври мне. Только не ты. Только не мне» И когда девушка уже хочет отстраниться, разочарованная отсутствием какой бы то ни было реакции вообще, на ее талии жестким обручем смыкаются руки и притягивают обратно так резко, что она бьется грудью о костяную грудную клетку, теряя дыхание одним резким выдохом. Одна ладонь зарывается в ее волосы, другая — прогибает в пояснице. В изумленно приоткрытый рот скользит влажный шершавый язык. Он движется взад-вперед, то выходя изо рта девушки почти полностью, то вклиниваясь чуть ли не до гортани, и ее бросает в жар. Она плавится, дрожа от ворочающегося внизу живота горячего комка возбуждения. Девушка перекидывает колено через бедренные кости Санса, усаживаясь сверху. Острые косточки фаланг щекочут кожу талии под тканью кофты, и она не сдерживает тихого выдоха-полустона. Скелет опрокидывает ее на спину, уперев ладони по обе стороны от ее головы. Фриск запоздало смущается под внимательным изучающим взглядом, представив себя сейчас: пылающие щеки, влажные, припухшие губы, вздымающаяся от резкого, прерывистого дыхания грудь. От цепкого взгляда наверняка не укрылись и подрагивающие в ожидании бедра. Он наклоняется к ней, касаясь зубами лба. — Глупый ребенок. Разве я когда-либо врал тебе? Он гладит ее по щеке, скользит рукой вниз, обхватывает талию и заваливается набок, прижимая к себе. — Подожди, — девушка выбирается из объятий, приподнимается на локте. Она все еще дрожит, но уже способна связно мыслить. Ей все еще нужен ответ. Даже после такой наглядной демонстрации. — Ты…хочешь сказать, что… — Да, ириска. Мне тоже нужно от тебя все. Сердце ухает куда-то вниз, но на этот раз — от потрясенного счастья. — Правда-правда? — детская дурашливость возвращается к ней, она улыбается. Санс обреченно вздыхает, вновь роняя ее на кровать. Накрывает сложенным в изголовье пледом, притягивает ближе. И уже сквозь пелену накатывающего сна девушка слышит нежный шепот: — Правда-правда.