Не по плану

      Как и ожидалось, зимние каникулы, проведённые в загородном поместье бабушки Лестрейдж, обернулись сущим кошмаром — с первого до последнего дня. В самый день прибытия девочек, бабушка, седовласая высокая дама со строгим морщинистым лицом, облачённая в смехотворное для её возраста тёмно-синее платье с корсетом, одарила их обеих критическим взглядом. Разумеется, ни одна из них не соответствовала её ожиданиям. Прюденс и Серенити даже поздороваться не успели, как она принялась критиковать у них всё, от причёсок (Ренни с её «мальчишеской стрижкой, вызывающей некие нехорошие подозрения» досталось особенно сильно) до осанки (Прюденс имела неосторожность сутулиться за столом, чего она никогда не делала дома, но чем в школе грешила постоянно).       — Не стану скрывать, ваше поведение повергло меня в самый глубокий ужас, который я испытала за всю свою жизнь, а я, уж поверьте мне, навидалась всякого. После того, что я услышала (а слышала я достаточно, так как говорила о вас не только с вашими родителями, но ещё и с профессором Снейпом), я сделала вывод, что рождественских каникул, проведённых в моём доме, вам будет недостаточно для того, чтобы хоть как-то исправиться и стать лучше. Поэтому, когда я согласилась забрать вас к себе, я сделала это с одним условием: чтобы вы провели здесь и лето.       Таково было краткое содержание пространной нотации, которую прочитала им бабушка Лестрейндж в первый их вечер. Это было прямо во время ужина, когда два домашних эльфа подавали еду, а третий нёс кувшин с тыквенным соком. Прюденс не повезло перепутать ложки между собой, а Серенити и вовсе использовала одну-единственную вилку.       Бабушка Лестрейндж не была кровной родственницей девочек — бабушкой они звали её по привычке. Когда-то давно их об этом просила их мать, Нарцисса. Она питала глубочайшее уважение к свекрови своей сестры — пожалуй, даже большее, чем сама Беллатрикс.       — Да вы понятия не имеете о savoir vivre! Какой ужас! — с притворным ужасом воскликнула бабушка. И с того дня каждое застолье в почти опустевшем поместье Лестрейджей превратилось в самую настоящую преисподнюю.       По сравнению с Малфой Мэнор, дом семьи Лестрейндж был чуть ли не сараем. Это было полуразрушенное двухэтажное здание из тёмного камня, видавшее лучшие виды. Окна второго этажа были забиты, да и вообще этот этаж давно не использовался. Прюденс подозревала, что там обитали те из домашних эльфов, которые ещё не сбежали после того, как семейство покрылось позором. Впрочем, жилые комнаты тоже имели довольно-таки унылый вид. Кроме холла, который одновременно использовался, как гардеробная, все остальные комнаты были обставлены в тёмных тонах. И всё было, конечно, очень чисто, но обои в большинстве комнат были настолько старыми, что узор почти стёрся, а полы в некоторых местах треснули. Почти всё оставшееся имущество своей семьи бабушка потратила на выплату штрафов за материальный ущерб, нанесённый её сыновьями при восстании Тёмного Лорда.       — У дома было когда-то два крыла, — рассказывала бабушка, когда устраивала девочкам небольшую экскурсию, — Но прадед моего покойного мужа, Огастус Лестрейндж, снёс второе крыло, как только вступил в наследство, и на его месте построил лабиринт, который вы не видели, потому что сейчас темно. Когда Огастус учился в Хогвартсе, он стал победителем Турнира Трёх Волшебников и был так впечатлён последним заданием, прохождением лабиринта, что после турнира купил у организаторов его карту. Карта та давно пропала, но осталась точная копия того лабиринта. Бессмысленный каприз, если спросите меня. От лабиринта нет никакого толку, он полностью копирует ад, в котором погибло двое из трёх участников и сейчас там бывают только домашние эльфы, когда им нужно подстригать живую изгородь. Сомнительный персонаж, этот Огастус… Quand meme, он прожил долго и был уважаем в обществе, и всё потому, что умел себя вести.       Сам лабиринт она им показала лишь на следующее утро, когда они после завтрака пошли погулять.       — Эльфы обошли его вдоль и поперёк, и там ничего опасного нет, так что я не стану запрещать вам бродить в нём. Если заблудитесь — пустите красные звёзды в воздух, и тогда за вами явится один из них, а может быть, и я, если замечу.       Однако на изучение лабиринта (который заинтриговал обеих девочек) времени не хватило. Слишком уж нагрузила их бабушка всякими домашними делами. А ещё ей страшно не понравилась походка Серенити. Та шла со слегка отдалёнными от тела руками, покачиваясь и как будто подпрыгивая. Прюденс не видела другой девочки, которая ходила бы так же. Зато видела, как ходит Маркус Флинт. Это его походку переняла сестра. И надо сказать, оба они при ходьбе выглядели так, как будто собирались подраться. Бабушка Лестрейндж чуть в обморок не упала, когда наблюдала, как Серенити идёт в гостиную с газетой.       — Это невозможно, невыносимо, я просто не могу в это поверить! Почти четырнадцать лет — и они не знают даже самых элементарных вещей! И чем только занимались ваши родители всё это время, je ne sais pas. Это просто возмутительно!       Услышав этот вопрос, Серенити и Прюденс обменялись виноватыми взглядами. Бабушка говорила чистую правду — с тех пор, как родился Драко, наследник поместья и большей части состояния, всё внимание родителей доставалось ему. Девочки же большую часть времени были предоставлены домашним эльфам и самим себе. Люциус Малфой не особо утруждал себя воспитанием дочерей: он знал, что сможет выдать их замуж в любом случае. У колдунов, которые ищут себе чистокровных жён, выбор не особо велик.       … и однако же даже он не смог проигнорировать письма Снейпа, в которых тот жаловался на события последнего семестра.       — «Savoir vivre», ну что за идиотизм! — рявкнула Серенити, рассматривая потолок в бывшей комнате дяди Рудольфуса, где они легли вместе на старой двойной кровати, после того, как поужинали и завершили свою вечернюю молитву. — Всю свою жизнь я ела только одной ложкой и одной вилкой, но небеса так и не рухнули мне на голову! Честное слово, трансфигурацию изучать легче, чем эту. Ненужную. Ахинею.       Хотя она сама за ужином показала себя куда лучше сестры, Прюденс не могла не согласиться с её утверждениями. Зачем понапрасну тратить время и душевные силы на изучение навыка, который не пригодится нигде? Зачем всё лето чуть ли не жонглировать столовыми приборами, когда потом в школе всё равно девять месяцев придётся пользоваться одной ложкой и одной вилкой?       «Ваше поведение — оскорбление для глаз и ушей общества» — повторяла бабушка Лестрейндж по нескольку раз за день. «У меня такое ощущение, что вас воспитывали в лесу». И так она вещала все зимние каникулы, не забывая иногда выразить своё негодование насчёт отца девочек.       — Я не могу в это поверить, Люциус вас совершенно испортил. C'est impardonable.       Каждая часть их дня превратилась в ритуал. Вечные молитвы, переодевания и уроки так-называемого этикета — вот и всё, что они знали на тех каникулах. Ничто другое им не разрешалось, по-крайней мере до того дня, когда четыре домашних эльфа не принесли бабушке Лестрейндж пианино, которое она заказала ещё до праздников.       — Mais finalement, я то я уж начинала думать, что мы не услышим его раньше моих похорон. Посмотрите, что у нас тут появилось. Умеет ли кто-нибудь из вас играть на нём?       К величайшему удивлению бабушки Лестрейндж, Серенити довольно неплохо играла на пианино — во всяком случае, получше сестры.       — Ma chere, — воскликнула пожилая женщина, — Il y a encore de l'espoir pour vous. /1\ Из вас ещё можно сделать настоящую леди.       Прюденс не видела логики в этих словах. Она решительно не могла понять связи между умением играть на музыкальном инструменте и обучаемости хорошим манерам. Хотя, разумеется, даже в высших кругах магической Британии у каждого были слишком разные понятия о том, что такое хорошие манеры.       Каждый вечер, перед тем как лечь спать, девочки непременно издевались над извращённой любовью бабушки Лестрейндж ко французскому языку, только старались они это делать тихо, чтобы Мерлин упаси, та ничего не услышала. А то наказания было бы не избежать.       Со временем они начали привыкать к её странным запросам и капризам. В шесть утра они обычно уже стояли на ногах, полностью одетые и готовые начать новый день. Молились какому-то странному Богу, о котором в Малфой-мэноре никто никогда не заговаривал — причём в основном молились о том, чтобы тот отправил их обратно в этот самый Малфой-Мэнор. Потом они были вынуждены общаться с домашними эльфами, выучив перед этим наизусть обычный распорядок дня для прислуги, написанный когда-то бабушкой.       — Особенность домашних эльфов в том, — говорила она, — что они исполняют всё, что им прикажешь, а что не прикажешь — игнорируют. Именно поэтому так важно, чтобы хозяйка дома тщательно наблоюдала за тем, в чём этот самый дом нуждается и чётко раздавала прислуге инструкции. А также важно проверять работу эльфов утром, днём и вечером, потому что они, как и люди, не идеальны и могут натворить бед. Это те правила, которые вам следует запомнить, если вам дороги чистота и порядок в вашем доме, и конечно же, репутация в обществе.       Нарцисса Малфой, например, никогда не забывала проверять работу домашних эльфов, только вот дочерям своим не объясняла, зачем она это делает. Вообще, сторонний наблюдатель мог бы даже утверждать, что она следила за прислугой лучше, чем за собственными детьми — и строго осудить её за это. Прюденс однако сему факту был только рада. Иначе бы они с сестрой выросли такими же невыносимыми снобами, как большинство ребят с их факультета.       Завершив разговор с эльфами, они втроём выходили на прогулку во двор, где девочки обычно бегали вокруг огромного лабиринта, а иногда играли с бабушкой в крикет.       — Мне совершенно не нравятся ваши бледные личики — особенно твоё, Прюденс. Ты выглядишь так, словно вот-вот испустишь дух.       Ну разумеется Серенити оказалась здоровее, она ведь занималась спортом.       Также сославшись на заботу о здоровье девочек, бабушка контролировала и их приём пищи, убрав из их рациона почти все их любимые блюда.       Затем следовали непонятно для чего нужные уроки игре на пианино — Прюденс подозревала, что бабушка Лестрейндж просто сама очень любила это дело, вот и внесла в их список обязанностей. Впрочем, так дела обстояли и с чтением французской поэзии вслух. Танцы и заучивание наизусть правил поведения в приличном обществе — ну, в том обществе, которое признавал приличным их отец — она ещё могла для себя объяснить. Да, это и правда было необходимо. Хоть и скучно до одури.       Бабушка оказалась права, говоря, что рождественских каникул слишком мало для того, чтобы они усвоили всё это. Но даже так, бесконечное повторение одного и того же не прошло для них даром. Некоторые из рассказаных им вещей навсегда запечатлились в их умах, даже если они твёрдо пообещали себе никогда их не использовать в жизни, чисто из принципа. Например, бабушка им мягко намекнула, что сарказм в адрес человека, занимающего в обществе высшую позицию, чем ты сам — не самая лучшая идея. Серенити на это наплевала, что было для неё естественным.       Драко вот усвоил этот урок от отца давным давно, ещё до того, как поступил в Хогвартс, а вот Прюденс и Серенити услышали эту бесспорно занимательную мысль лишь многие годы спустя, когда их заданием было написать стишок на французском, чтобы убедить бабушку Лестрейндж в том, что они ещё не забыли этот язык.       В самый канун Рождества было вполне естественно, чтобы вечер поэзии был посвящён именно этому празднику. Прюденс с великим трудом написала неоригинальное четверостишье со сбитым ритмом, только бы бабушка наконец отстала, но вопреки этому гнев последней пал вовсе не на неё, а на так-называемый стихотворный шедевр от Серенити. Это было слишком, даже для неё. Это уже не тянуло на идиотскую шутку подростка, а на злобную пакость, призванную ранить до глубины души.       Началось всё это утром, когда девочки обсуждали Гриндевальда и его злодеяния — и никто из них не помнил, как они дошли до этой темы  —, а мимо проходящая бабушка Лестрейндж услышала их и отругала, подчеркнув, что такие темы не принято обсуждать в приличном обществе. Что говорить о таком вообще некрасиво, и воспитанный человек сделает всё, что в его силах, чтобы избегать подобных разговоров, потому что они могут породить споры и вообще оскорбляют уши общества.       Прекрасно помня о том, где в тот момент находились собственные сыновья бабушки Лестрейндж — и почему именно они там оказались, Серенити разозлилась не на шутку, но смогла удержать язык за зубами, чему Прюденс очень удивилась и обрадовалась. Она подумала, что её сестра наконец-то научилась себя вести, но не тут-то было. Она рано радовалась, и это стало понятно, когда пришла очередь Ренни зачитывать стихи собственного сочинения.       — Connaissez les bonnes manieres, — je dis. Je vous souhaite que votre Noel soit joyeux, Que vous commetez des crimes sans besoin de parler sur eux, Parce que parler — c'est impoli. Joyeux Noel a voux, messieurs, Torturez des gens, mais gardez la silence, Tuez, car la mort est aussi naturelle que la naissance, Mais n'insultez pas mes oreilles avec des horreurs. Joyeux Noel a vous, mes enfants, Ne parlez pas de crimes, ni aujourd'hui, ni demain, Meme si vous en avez commis et etes envoyes au Azkaban. De garder les apparences vous avez besoin. /1\       Бабушка Лестрейндж была в ярости — Прюденс никогда её раньше такой не видела. Этот глупый стишок ударил её прямо в больное место. И ведь было в них зерно истины. Не было ничего удивительного в том, что женщина, которая запрещала говорить о плохих вещах, но при этом не запрещала совершать плохое, в конце-концов воспитала двух из самых страшных Пожирателей Смерти которых знала Магическая Британия, и которым предстояло провести остаток дней в Азкабане. Ослеплённая снобизмом и поверхностностной тягой к тому, что выглядит красиво, она слишком долго не замечала, что сыновья её оступились и свернули не туда. Ведь на публику-то они играли безупречно.       Она ничего не сказала Серенити, зато повелела домашнему эльфу принести ей её старый ремень. Тот незамедлительно выполнил приказ, а Ренни было велено приподнять юбку и лечь на стул.       — Вы не можете просто так взять и… — запротестовала Прюденс, поняв, что собирается сотворить старая карга. Она даже попыталась отнять ремень у эльфа, но бабушка наложила на неё Петрификус Тоталус.       — C'est tres impoli, вмешиваться в чужую дискуссию, моя дорогая. За это ты получишь свою часть наказания — так и будешь лежать там, пока твоя сестра раз и навсегда усвоит, что старших следует уважать.       Так всё и произошло — пришлось ей целую вечность лежать обездвиженной на полу, пока старая карга нановила Серенити удар за ударом. Слёзы гнева катились по щекам Прюденс, но она не могла сделать решительно ничего, чтобы помочь сестре, отчего у неё возникло ощущение полного бессилия и унижения. О том, что испытывала в эти моменты Ренни, ей было больно даже думать.       Этот инцидент до того разозлил Прюденс, что она решилась написать отцу письмо с жалобой на дурное обращение. Ответ его пришёлся для неё, как удар под дых.       «Прюденс,       Когда я был мальчишкой, ваш дед наказывал меня и жестче. Это меня не убило. Я живой и здоровый, и — главное — поумневший. Делай выводы.

С любовью и заботой, ваш отец»

      И это была вся поддержка, на которую они с Серенити могли рассчитывать. Рождественские подарки за попытку поддержки не считались — обычно родители им дарили вещи, которые им нравятся, а сейчас как будто бы нарочно прислали два самых омерзительных розовых платья на планете, и что самое худшее, совершенно одинаковых. Прюденс и Серенити ненавидели, когда их заставляли носить одинаковую одежду. Каждая из них очень ценила свою индивидуальность и воспринимала любую попытку сделать их ещё более схожими как покушение на эту самую индивидуальность. Собственно, это было одной из причин почему Ренни подстригла свои волосы сразу же, как только у неё появилось право решать за себя.       — Какие шикарные платья! — воскликнула бабушка Лестрейндж, — Вам так повезло, большинство ваших сверстниц души бы продали за такие же.       Прюденс в этом сильно сомневалась — несмотря на явную дороговизну, платья выглядели, как абсолютное посмешище, которое никто в здравом уме не стал бы надевать. Сам факт того, что кто-то взял отличный материал и сшил из него такое уродство было гнусным преступлением против вкуса. Длинные рукава у этих чудовищных платьев были пышными, то ли набитыми ватой, то ли заколдованными таким образом, чтобы походить на розовые облака. Подол опять же был пышным, волнистым, а на корсете красовался настоящий коврик из мерзейших роз на планете. Прюденс никогда не видела такой одежды в волшебных лавках, зато довольно часто замечала, когда им доводилось пройти мимо витрин маггловсих магазинов. Неужели их отец, пользуясь случаем, решил наказать её лично ещё и за интерес к маггловской культуре? Интересно, это он узнал об её уроках маггловедения или нашёл томик Шекспира у неё под кроватью?       … Хотя на самом деле задаваться таким вопросом было глупо: у Прюденс были бы куда большие проблемы, если бы он обнаружил у неё Шекспира, ведь она, дура такая, отметила там свои любимые фрагменты, такие как, например «… отринь отца да имя измени…» и всё прочее в таком же духе.       На Серенити платье выглядело ещё хуже, чем на вешалке.       — Мордред бы меня подрал, какой стыд. И оно такое длинное, сломать себе в нём шею ко всем дементорам — раз плюнуть. Отец задумал кокнуть нас, что ли?       — Выбирайте выражения, mademoiselle, — возмутилась бабушка Лестрейндж, осматривая её со всех сторон, — Повернитесь, повернитесь. Mon Dieu, vous etes adorable!       Прюденс не смогла сдержаться и громко расхохоталась. Очень мило, конечно. Она представила себе сестру, пытающейся играть в квиддич, будучи облачённой в такой наряд, и ситуация показалась ей ещё смешнее.       Ренни одарила её убийственным взглядом.       — Нечего ржать. Давай, своё надевай, не одной же мне быть adorable!       Только надев это, она поняла, что не следовало смеяться над унижением сестры. Это было мерзко и отвратительно, и Прюденс мечтала оказаться в любой другой точке планеты, но только не в той гостиной. Желательно, конечно, было вернуться в свою комнату в Малфой Мэнор.       — Фе, — пренебрежительно произнесла она.       — Вот видишь?       Бабушка Лестрейндж смотрела на девочек, как на сумасшедших.       — Sacre Nom! Я не могу понять, что вас не устраивает, чему вы возмущаетесь. Каждое из этих платьев стоит больше, чем весь мой дом вместе со двором и прислугой!       Как, ну как объяснить этой женщине, что дело не в деньгах?       — Вы только посмотрите на этот фасон. Да нас в Хогвартсе на смех поднимут, если мы там в этом появимся! Мы выглядим, как… как маленькие девочки!       — Эмм… Pardonnez-moi, но вы и есть маленькие девочки. Разве взрослые люди ведут себя так, как вы?       — Взрослые люди ведут себя по-разному! Могут и так, как мы, вообще-то. Хватит пытаться манипулировать нами с помощью этих древних стереотипных идей о том, как должен вести себя человек…       Бабушка Лестрейндж прервала тираду Прюденс глубоким вздохом.       — Ладно, признаю свою неправоту. Вы меня убедили. Вы взрослые барышни и в воспитании не нуждаетесь — c'est trop tard pour ca. /3\ Я сегодня же напишу Люциусу, чтобы он больше не привозил вас ко мне, так как вам в вашем возрасте стоит уже начать подыскивать женихов, а не нянечку. Сколько вам уже — четырнадцать? Если подумать, то моя мать примерно в этом возрасте и вышла замуж за моего отца, и мир не рухнул.       Это дичайшее заявление положило начало настоящему апокалипсису. Жаркий спор продлился до самого вечера, а обида девочек — и того дольше. И усиливалась она тем, что с того дня они были вынуждены на каждый ужин приходить в тех самых платьях, а иначе пришлось бы ложиться спать голодными. Всё существо Прюденс протестовало против этой мерзкой одежды, но делать было нечего — надо было подчиниться. Либо терпеть наказание. Уже даже возмущаться этому в присутствии бабушки Лестрейндж стало воспрещено. И только ночью, когда они с Ренни помогали друг другу снимать дурацкие платья, они могли позволить себе ругать их на чём свет стоит.       Какой смысл носить дорогую одежду, если ты в ней несчастна?