Психопаспорт: Цветок зла

Заменить его кем-нибудь… Как будто Шинья не пытался это сделать. Но смог только выкинуть из головы на время, как и положено поступать с постыдными воспоминаниями. Что это вообще было тем далеким летом? И если это не какая-то непонятная дьявольщина, о которой обычно пишут в книгах, то что тогда? До того момента, как Макишима умер, у него и мысли не возникало поговорить с ним и попробовать убедить сдаться. Сего преступник. Если система Сивилла упорно утверждает, что это не так, он сам с ним разберется. За Мей. За Сасаяму и за всех, кого он уже успел прикончить и чьи жизни уничтожил, играясь. Белый психопаспорт Сего утверждал о его праведности. Когами знал, что до праведности Макишиме как до луны пешком. Почему он не может думать ни о чем, кроме этого? Мысли бесконечной каруселью возвращались к тем моментам, когда они еще могли разговаривать не только в его фантазиях. «И боль — это основополагающее знание об абсолютном одиночестве и страдании — прикоснулась к нему не абстрактно, а ужасающе реально…»* - Да! – заорал Когами Шинья в тишину, наполненную монотонным механическим голосом, повторяющим свои бесконечные вопросы о Макишиме, - я убил его! Убил! Хватит! Прекратите, наконец! Ремни прочно фиксировали запястья и лодыжки. Тела он почти не чувствовал – сколько прошло времени, как его выводили отсюда хотя бы в туалет? В душ? Позволяли поесть? Десять часов? Двадцать? Сколько еще нужно прежде, чем эксперимент Сивиллы закончится, и он спятит? Когами вспомнил, как его поймали. Засада на глухой дороге, по которой они везли оружие для остального отряда. Ожесточенная перестрелка – кажется, никто не спасся, кроме него. Загнанный в угол Шинья дрался, как демон. Он всегда так дрался. Если бы не выстрел из доминатора в парализующем режиме, нипочем бы не взяли. Вот парадокс – стоило Когами уйти из Бюро и стать преступником, его коэффициент медленно пополз вниз и на момент той операции не превышал полутора сотен. Этак он постигнет, наконец, дзен и сможет стать неуловимым белым призраком, как Макишима. Впрочем, Макишиму это не спасло. Его, как и Кодзабуру, психопата с нулевым коэффициентом преступления, ждал свой собственный злой рок. Шинья вспоминал о Сего без привычной злости только по ночам, когда просыпался и долго не мог обратно уснуть. Они ночевали на брошенных кораблях, ржавеющих на берегу и всеми забытых, на заполненных пылью пустых складах возле агрокомплексов или заводов, в недостроенных зданиях, погребенных чахлой зеленью и временем. Обмануть автоматику не так сложно. В их отряде был парень, который взламывал стандартную охранную систему быстрее, чем Ко успевал выкурить сигарету. Почти во всех этих местах, лежа ночью без сна, на рюкзаке или сложенной куртке, Когами видел над собой мерцающее звездное небо. Не о чем беспокоиться, думал Шинья, вновь опуская веки и чувствуя на лице невесомое, как шепот, прикосновение ночного ветерка. Это всего лишь сон. Уперев ладони в коленки в светлых бриджах, Макишима склонялся к нему со своей улыбкой, свойственной вечности. Иногда у него даже были золотые глаза. Как раньше. Порыв осторожного, сонного ветра перебирал ему льняные легкие прядки волос, распахнутый ворот белой рубашки. Там, замаскированная тканью, таилась прохладная кожа цвета молока. Когами видел шнурок яшмового оберега и темные заостренные бусины, похожие на реликтовые рыбьи зубы. Дыханье первобытного океана, рассыпанная в воздухе соль. В тот день, когда Сего умер, на нем тоже была магатама. Он надел ее потому, что знал о крадущейся по следам неотвратимости? Надел в надежде, что она защитит его от Когами Шиньи (от охотничьего пса, который с восходом звезд становится слишком кровожаден) и поможет победить? Или потому, что это был акт принятия собственной судьбы? Макишима знал, что несется на полной скорости с перерезанными тормозами тем путем, у которого нет безопасных поворотов. Он разобьется. «И правда, не о чем беспокоиться, Когами», - подтверждал Сего. В руках у него была книга, открытая на пустых страницах, - «тут ведь ничего нет». А значит, ничего не произошло, так ведь? Ветер согласно шелестел, переворачивая белые листы. - Я знаю, почему ты выстрелил, Когами, - Макишима уселся рядом, по-турецки скрестив ноги. Без того короткие штаны задрались, открывая линию белых щиколоток. «Ты прекрасен, и нет в тебе ни одного изъяна», подумал Шинья, любуясь его улыбкой и не особенно вникая в смысл того, что приходит ему на ум. - Почему? - Только это ты и мог со мной сделать. Иначе я стал бы добычей Сивиллы. Скажи, что ты чувствуешь? Теперь, когда ты делаешь то же, чем занимался я? Ты на той же стороне, Ко. Идешь тем же путем, видишь то же, что видел я, думаешь о том же, о чем и я. Хмм… Пожалуй, если не это высшее проявление любви, что тогда? - Я не знаю, - пробормотал Шинья, прикрываясь ладонью от призрачного ночного света, падающего на него сверху, - ты всегда был психом. Долбаным психом, неужели ты не мог жить нормально и малевать свои картины, пользуясь чистотой паспорта, как золотым билетом? Ты мог стать кем угодно, но предпочел чертову революцию. - А ты бы смог на моем месте? Не устраивать чертову революцию? – Макишима сожмурил глаза, подставляя запрокинутое лицо лунным лучам. - Тебе не мешал бунтовать даже твой преступно высокий коэффициент. - О да, - что ж, во сне можно было и признаться. Когами лениво перекатился на бок, приподнимаясь на локте. – Замечательный бунт. Просто охеренный. - Мы сейчас с тобой как те два самурая, – продолжил улыбаться Сего. - Какие два самурая? - Которые проговорили всю ночь до рассвета, вспоминая прошлое и любуясь цветением хризантем, пока с первыми лучами солнца один из них не исчез, потому что уже умер. Но он все равно пришел на встречу, раз обещал. - Те два самурая были друзьями. - Мы ближе, чем бывают друзья. - Преследовать другого человека, убивая всех, с кем он сближается, это не дружба. Это психопатия. - Это ты преследовал меня, - напомнил Макишима. – Хочешь, я тебя поцелую? Тогда ты станешь как я, самурай Шинья. Иллюзия серьезности рассыпалась, точно выключилась голограмма, когда Сего лукаво посмотрел на Когами. Тихо рассмеялся - тот попытался свалить его на землю ударом кулака в ухо. Рука прошла через улыбку Макишимы насквозь, как через лунный луч. *** - Приведите его в себя. Может быть, теперь Когами Шинья станет более общительным, - знакомый, очень знакомый женский голос с резкими металлическими нотками. Дзесю Касэй! Проклятье, он ведь в плену у Бюро, все это совсем не сон! Никакого Макишимы тут нет! Когами рванулся из всех сил, но он слишком ослаб. Глаза закрывала широкая гибкая полоса, притягивая к чему-то твердому и фиксируя голову. Когда эту штуку отстегнули, свет показался нестерпимым. Какая-то лампа, направленная прямо ему в лицо, люди в тонированных шлемах и эта сука со своей неизменной всезнающей ухмылочкой. Глава Бюро общественной безопасности Касэй-сама. Она бесила Шинью еще тогда, когда он был инспектором Бюро, и уж тем более, когда стал исполнителем. Не ведающая жалости служительница сухой буквы закона. С ней никогда невозможно было договориться. Избитое тело не желало подчиняться. Дотащив до душевой, Когами швырнули на пол, даже не сняв одежду. Сверху тут же полилась вода. Струи были едва теплыми, тугими, они смывали с лица кровь и присохший пот, становясь розовыми, с шумом утекали в решетку слива. Пальцы у него перестали гнуться. Когами уперся было ладонями в скользкий и мокрый кафель, но не смог поднять ставшую слишком тяжелой голову. Уронил ее обратно под механический дождь, едва уловимо пахнущий дезинфекцией. Наручники на него не надели. В них не было нужды. Точно так же таща под руки, Шинью подняли на ноги двое его тюремщиков в шлемах. Он мог знать их лица или не видеть никогда, сейчас ему стало все равно. Они сняли с него мокрую одежду и заставили завернуться в огромное полотенце. Серое, кусачее от частых стирок, оно напоминало о реабилитационном центре или больнице для неизлечимо сумасшедших преступников. Кое-где грубые волокна совсем протерлись. Отчаянно пахло лечебницей, химией, безнадежностью, холодными влажными стенами и полумраком средневековых подземных казематов. На такие вещи Когами насмотрелся, когда они воевали за границей, в жестоких и отсталых странах, погрязших в первобытном кровавом хаосе террора. Там не было Сивиллы и люди не ведали, что творят. - Одевайся, - в руки сунули сложенные стопкой вещи. Шинья кое-как сжал пальцы и смог удержать их, но на этом все и закончилось. - Касэй-семпай велела его больше не бить. Помоги ему, - один из охранников ткнул другого в плечо. Из-под шлема донесся смешок. Шинью посадили на койку и принялись засовывать его ноги в штаны. – Черт, тяжелый какой. - И упертый дочерта, иначе давно бы все рассказал. - Говоришь, его психопаспорт показывает, что он не виновен? - Ага. Белоснежный, представь. Сама невинность! И не скажешь, что столько людей порешал и вообще хренов революционер. Когами поднял ставшие свинцовыми ресницы. Фигуры в глухих шлемах маячили рядом, кажется, кто-то держал ему голову обеими руками, пока другой возился, надевая рубашку. Мир был мягким, приятно темным и покачивал его, расплываясь перед глазами. Как этот человек сказал? Белоснежный оттенок? - Поставь нашему святому бунтовщику капельницу, пока не загнулся. _______ * Филип Дик, "Снятся ли андроидам электроовцы".