An Imago of Rust and Crimson

      Этим же вечером я, завернувшись в Изоляцию, забралась в директорский кабинет. Вошла в ее компьютер с паролем, который обнаружила раньше, и начала просматривать школьные записи. Пришло время заняться этой «Таш», про которую рассказывал Рё. Он сказал тогда, что она снимала все на камеру, так что это было многообещающим направлением расследования. А если я смогу заполучить ту камеру, тогда копам придется сделать хоть что-нибудь.       Ее лицо я увидела, просматривая карточку третьей «Наташи». Она была на год старше меня, так что неудивительно, что я ее не знала. Я переписала в блокнот полное имя Таш, Наташа Аманда Вэллс, вместе с ее домашним адресом, контактными данными ее отца, замечаниями о здоровье — у нее была аллергия на нестероидные противовоспалительные препараты, чем бы они ни были — и все, что по моему мнению могло бы пригодиться, чтобы отыскать ее.       Дисциплинарные пометки в ее школьной записи тоже интересно было полистать, сидя в директорском кресле, среди запаха старой бумаги со слабой ноткой средства от пыли. Я заполнила не одну страницу, делая оттуда выписки. Таш не была незнакомкой в этом кабинете, но, казалось, всегда попадала сюда из-за незначительных вещей. Ее досье было чище, чем я могла бы подумать, учитывая насколько она казалась связанной с деятельностью банды скинхедов. Большая часть нарушений произошла за последние шесть месяцев. Ее первые два года были в основном чистыми, и только в выпускном классе она начала попадать в неприятности.       Откинувшись на спинку кресла, я уставилась в экран, постукивая пальцами по директорскому столу. Господи, она же практически ничего не знала о том, что происходит в школе. Она получала отчеты из вторых рук, а также замечания учителей в виде коротких текстов. Поразительно бесполезно. На ее месте я бы поддерживала более всесторонний учет событий. Ничуть не удивительно, что мой случай ускользнул от ее внимания.       Звук ключа, неловко шарящего в замочной скважине, привел меня в чувство, и я, быстро закрыв окно программы, заблокировала компьютер. Встав с кресла, я подождала в углу, пока директор Блэкуэлл неловко протиснулась в дверь, стараясь не уронить коробку, набитую канцелярскими папками. Мистер Ли зашел за ней. Она вывалила бумаги на стол, провела рукой по грязно-русым волосам, остриженным «под горшок» и тяжело опустилась в кресло.       — А? — сказала она, моргнув. — Я оставила его включенным?       — Давайте уже покончим с этим, — сказал мистер Ли. — У меня еще непроверенные задания.       — Да, у всех нас еще полно работы, — вздохнула директорша. — Итак, вы в курсе, что с этой парочкой произошел еще один инцидент? В смысле, помимо того, что был в обед?       — Да, Элли рассказала мне о драке у ворот. Вы собираетесь исключить хотя бы одного из них?       — Если смогу протащить это через школьный совет, я хотела бы указать на дверь обоим. Но соглашусь и на одного.       — Вы сами это сказали, я вас за язык не тянул, — сказал мистер Ли, присаживаясь. — Драка, случившаяся в обед, едва не произошла сегодня утром прямо в классе, и ни один из них не явился на отработки. Я не могу учить людей, которые хотят поубивать друг друга. И это несправедливо по отношению к другим ученикам. В смысле, к тем из них, которые действительно хотят учиться.       Я молча выплыла за дверь, не обращая больше на них внимания, и направилась домой. Точнее, направилась в сторону дома. Автобус до Наташи был тот самый, которым я пользовалась, когда мне не хотелось идти пешком. Она жила всего в четырех улицах от меня. Это меня даже смутило немного.       Ее дом совсем не походил на тесную однокомнатную квартиру Рё в трущобах Маленького Токио. Палисадник был подстрижен и ухожен, но когда я пробралась за дом, стало видно, что заднюю стену уже несколько лет не перекрашивали. Через окно я заметила ключи от задней двери, так что велела херувиму принести их мне и вошла, не забыв вытереть ноги. В доме пахло лаком для дерева и мокрой собакой. Вот это последнее меня и беспокоило. Ко мне неторопливо подошел большой лабрадор, и я почувствовала, как в животе шевельнулась Фобия. Иногда казалось, что она начинает вести самостоятельное существование. Я выдохнула невидимое, с металлическим привкусом, присутствие Плаксы и заставила собаку уснуть. Было бы слишком рискованно полагаться на то, что она настолько же прекраснодушна, как и выглядит.       Взяв со столика пачку вскрытых конвертов, я просмотрела их. Письмо-фандрайзер от республиканцев штата Мэн, счета, счета, письмо от медицинской страховой компании... Я проверила календарь, висящий в прихожей: визит к стоматологу; последние два выходных отмечены «Сьюзен», должно быть, это что-то означало для местных обитателей; церковное собрание в следующее воскресенье; и конечно, поскольку Таш была в выпускном классе, множество дней были помечены красным «ЭКЗАМ!». Все это место было таким домашним и обыкновенным, что мне было трудно удерживать в голове тот факт, что отец Рё был бы до сих пор жив, если бы Наташа не вступила в банду бритоголовых.       На кухонном столе лежала россыпь журналов с названиями наподобие «Национальный Обзор», «Консервативная Мысль» и «Настоящая Америка». Заголовок верхнего из них кричал о том, что «МЧС Захватывает Больше Власти!». Я взяла «Настоящую Америку» и пролистала. Мне попались статьи типа «Уроки японского языка — крах наших школ», и «Процесс “Калифорния против Джеймсона” — удар по вашим правам», и «Как Социалистическая партия захватывает систему тактикой вклинивания».       Ох, у папы случилась бы истерика, скажи я ему, что читала «Настоящую Америку». Я не смогла сдержать улыбку. Это был бы просто атомный взрыв, натурально. От Броктон-Бей не осталось бы ничего, кроме кратера и радиоактивных мутантов. Кое-кто даже назвал бы это переменами к лучшему.       Это... это был не такой дом, в котором я ожидала бы встретить скинхеда. Он был слишком спокойным. Конечно, журналы на столе были из тех вещей, которые папа просто сжег бы, наверное, если б они пересекли порог нашего дома, но бритоголовые — они слушали менк* и тому подобную музыку, где злобные мужики истошно орали в микрофоны. Они не жили в домах, которые были настолько… домашними. *Менк — см. https://en.wikipedia.org/wiki/Menk       Возможно, мать Наташи не знала, что она творит. Может быть, она просто думала, что дочь так постриглась, чтобы выглядеть «модно»? Если бы оказалось так, то я, вероятно, смогла бы это использовать.       Я побродила по дому, перебирая их вещи в поисках Наташиной камеры. Ее нигде не было — даже в ее комнате. Хотя там был компьютер, и возможно, она перенесла на него файлы с записями. Я включила его, и сразу же наткнулась на пустой экран с запросом пароля. Зыркнув на гудящий монитор, я поискала, не записала ли она где-нибудь свой пароль.       Нет, не записала. А попытка внедрить в компьютер Идею, чтобы извлечь из него информацию, просто не сработала.       — Поверить не могу, что ты лучше бережешь свой компьютер, чем тот парень в потогонке или наша директриса, — пробормотала я отсутствующей Наташе. Кажется, мнение о том, что молодые лучше ладят с современными технологиями, вполне оправдано.       Я утешилась тем, что ее комната, по крайней мере, была не слишком похожа на мою. У нее даже книжных полок ни одной не было. На столе лежало несколько книг, но это были всего лишь дерьмовые романы для подростков. Разницу заметить было легко, потому что понадобилось бы не меньше трех таких, чтобы сравняться по толщине с книгами, которые я читала. На стенах висели постеры с поп-звездами, но были и рычащие певцы менк-групп, бросавшие на меня сверху вниз яростные взгляды. Рядом с окном стояло большое зеркало на поворотной платформе.       Наклонив голову, я посмотрелась в зеркало и позволила себе погрузиться в Иное Место. Холодное отражение комнаты было потрепанным и облезлым, на стенах проступили старые пятна, которые, когда я понюхала их, пахли наподобие Изоляции. Но они не были свежими. То есть, она долго чувствовала себя одинокой, но не теперь. Не было времени, чтобы провести коридор отсюда до зала зеркал — да это, наверное, в любом случае было бы плохой идеей. Но с места, где стояло зеркало, можно было рассмотреть всю комнату. Закусив губу, я попыталась собраться с мыслями. Может быть, взять ее губную помаду, нарисовать знак Паноптикум с обратной стороны зеркала, и запечатать херувима в стекле, чтобы я могла потом подсматривать за ней?       Посмотрев за зеркало, я хищно раздула ноздри. Тут стоял запах — гнилостный, резкий и слегка фруктовый. Хотя, похоже, он не исходил от чего-то конкретного. Нет, не совсем так. Он исходил от сочащегося грязью пауэрбанка, который был подключен к зарядному кабелю. Найти его тут было бы непросто; наверное, она его здесь спрятала. Присев на корточки, я пропустила кабель между пальцами в перчатках, принюхиваясь. Запах был наполнен неприятной смесью ликования и боли. Мне это очень не понравилось. На перчатках остались маслянистые серые пятна.       — Нашла, нашла тебя, — прошептала я, доставая из кармана зеркальные очки. Я выдохнула в них Ищейку, поймав ее на зеркальной поверхности. Ее глазами я разглядела тонкий слизистый след, который, дымясь, шел к дверям. Я последовала за ним вниз, где он привел меня к двери под лестницей. Она была заперта, и когда я послала херувима посмотреть, что там с другой стороны, я обнаружила, насколько поняла, небольшую кладовку с лестницей, ведущей в подвал. Мне нужен был ключ — либо я могла переместиться туда с ангелом.       Я вздрогнула. Учитывая обстоятельства, я очень предпочла бы ключ. Ангелы — это боль. Пока я шла через кухню, чтобы осмотреть то место, где взяла ключ от черного хода, я услышала, как по дорожке к дому подъехала машина.       Вот дрянь. Я не успела еще найти камеру, но когда в доме появится кто-то еще, все станет намного сложнее. Надо уходить и вернуться как-нибудь в другой раз.       Но я не ушла. На поверхности разума всплыла еще одна мысль — о том, что человек в машине, должно быть, знает, где находится ключ. И, вероятно, я смогу заставить его открыть мне эту дверь. Поэтому вместо того, чтобы уйти, я убедилась, что Изоляция на мне была плотной и без прорех.       Ключи прозвенели у входной двери.       — Наташа? Кэлвин? — окликнул мужской голос.       Ответа не последовало, и я услышала, как захлопнулась дверь. Во рту был привкус железа, а сердце как будто пыталось выпрыгнуть из груди. Шаги были неровными; мужчина грузно хромал, и я слышала, как что-то пощелкивало.       Выглядывая сквозь приоткрытую дверь подсобного помещения, я рассмотрела его. И он был похож на папу. Только не в реальном мире. Он был ниже и толще моего отца, с угловатыми чертами лица, и ходил с костылем. Было заметно, что когда-то он был в лучшей форме, но теперь вперевалку приближается к тучности. Однако в Ином Месте он горел сдерживаемым гневом, почти таким же ярким, как папин. Его гнев был не совсем таким же, потому что вокруг него клубился еще иссиня-черный дым страха, но они походили друг на друга гораздо больше, чем мне хотелось бы.       Прислонившись к стене и скрестив на груди руки, я наблюдала, как он складывает почту, взятую из почтового ящика, на кухонный стол. Потом он тяжело опустился на стул, прислонив костыль к стене, и проведя рукой по светло-каштановым волосам, принялся разбирать конверты, что-то бормоча себе под нос.       — Счета, счета, счета… — Задержавшись на одном из писем, его рука дрогнула. Он читал его молча, и я послала жирного бледного червя ввинтиться в его мозг, чтобы он озвучил вслух то, о чем думает.       — Ну блин, еще одно от адвоката Сьюзен, — заговорил он. — Что эта сука хочет на сей раз? Натан говорил, что у нее нет оснований оспаривать условия опеки и… — он пробежал глазами письмо, — …она хочет провести с детьми больше времени летом, на каникулах? Проклятые училки, со своими каникулами за государственный счет. А нам дают лишь неделю оплачиваемого отпуска…       Я нахмурилась. Если они только что договорились об опеке, возможно, что время развода как раз соответствовало тому, когда Наташа стала попадать в школьные неприятности. Черт возьми, это вызывало больше симпатии к ней, чем мне хотелось бы.       Он отложил почту и похромал к холодильнику, а я все раздумывала, как же мне проникнуть в подвал, чтобы добраться до видеокамеры. Очевидно, что он не думал о двери в кладовку прямо сейчас, так что я не могла вытащить Идею об этом из его головы. Нужно было сперва заставить его подумать о двери.       Я перевела взгляд на собаку. Это может сработать. Ум собаки был не слишком сложной вещью. Усыпить ее оказалось гораздо легче, чем заставить уснуть человека. Может быть, я смогу использовать ее, чтобы навести хозяина на нужную мне мысль.       Глубоко вздохнув, я подумала о том, чего хочу от собаки, и что у нее нет никакого выбора, кроме как подчиниться. С ровным выдохом я размотала из себя ржавые железные цепи, скользнувшие по моему телу и дальше, по полу, как красно-серые змеи, и впившиеся зазубренными крючьями в шкуру собаки. Другой конец цепей обвился вокруг моего запястья.       — Вставай, — шепнула я, и собака поднялась на ноги, сочась кровью из-под колючек. — Сидеть. — Она села. — Покрутись. — Она так и сделала.       В каких пределах я могла командовать ею? Собаки довольно умны. Будет ли она повиноваться, даже если я прикажу сделать что-то опасное?       Впрочем, я не собиралась так делать. Она ведь не виновата, что ее хозяева оказались нехорошими людьми.       — Теперь иди, — шепнула я ей. — Иди к двери под лестницей и скреби ее когтями, и гавкай как можно громче, пока дверь не откроют.       Она именно так и сделала. И теперь у меня появилось отчетливое чувство, что это не совсем животное повинуется мне. В Ином Месте можно было разглядеть, что собака двигалась не вполне правильно. Цепи тянули ее, заставляя двигаться, — как будто марионетку. Выглянув из-за угла, я смотрела, как цепи крепче обвились вокруг ее горла, а собака начала лаять и царапаться в дверь.       Крякнув, отец Наташи поднялся со стула и заковылял к лестнице. — Что такое, девочка? — спросил он у собаки. — В чем дело?       Та продолжала лаять, царапая когтями дверь в подвал.       — Это всего лишь убежище. Успокойся, Джесси, — сказал он ей.       Я послала Идею, чтобы внушить ему предположение, что кто-то мог туда забраться. Она ввинтилась через ухо, и по тому, как изменилась его поза, можно было понять, что у него только что появилась мысль, которой он не обрадовался.       — Лучше б тебе не оказаться вором, — пробормотал он, выдвигая ящик стола, и достал оттуда пистолет и связку ключей.       Он медленно отпер дверь и осторожно открыл ее.       — Давай, девочка, — сказал он. — Что ты там чуешь?       Но, разумеется, собаке было уже все равно. Просто на всякий случай, я выдохнула Плаксу и отправила псину досыпать в своей корзинке.       — Вот же глупое существо, — раздраженно проворчал Наташин отец, вновь запирая дверь. — Ты б уже, черт возьми, решила бы твердо, слышала ты там что-нибудь или нет! — Положив пистолет и ключи на место, он устроился перед телевизором. Но теперь я знала, где лежит ключ.       Воздух тут был сухой и чуточку затхлый, с легким привкусом застарелого пота и нестиранной одежды. В резком свете длинных люминесцентных ламп, висящих под потолком, было сразу заметно отсутствие обычного беспорядка — завала картонных коробок, разного рода инструментов и набитых барахлом полок, которые можно увидеть в большинстве подвалов. Половину пространства занимал бункер от Губителей — изготовленная на фабрике конструкция, которые устанавливали у себя дома те, кто жил далеко от официального убежища, и мог позволить себе такие траты. Это имело смысл. Не похоже было, что хозяин дома мог быстро бегать, с его-то больной ногой.       Но вот вторую половину подвала занимали тренировочные маты, штанга, гантели и боксерская груша. А в Ином Месте она не выглядела как тренажерка. По крайней мере, тут было нечто большее, чем просто тренировочный зал.       Все вокруг меня — гири, гантели, стены — было покрыто призрачными отпечатками рук, слабо светящимися желтоватым светом. Шестипалых рук.       Я машинально ощупала горло, вспоминая обжигающую морозом боль от прикосновения подобных рук.       — Нет, — прошептала я. — Нет. Это бессмыслица. Таш... она не может быть кейпом. Должно быть, это ее отец. Или брат.       Но смысл был, и немалый. Мне не хотелось в этом себе признаваться, но смысл был. Рё говорил, что она снимала издевательства на камеру, как раз перед тем, как он получил силы. И я смутно помнила, что силы имеют тенденцию группироваться. Это было одной из особенностей МТИ — в Бостоне ненормально большой процент людей получали технологические сверхспособности, и это, наверное, было как-то связано с институтом. А в фильмах и в прочих историях, молодой человек обычно получает вариант силы своего пожилого наставника, хотя это, может быть, делалось для того, чтобы проще было заменять старых актеров более молодыми.       Было до боли ясно, что я понятия не имею о том, что здесь происходило. Я даже не знала, действительно ли это она тренировалась здесь. Поискав, я обнаружила целую коробку, заполненную камерами и камкордерами всех видов, марок и моделей. Кто-то в семье был большим любителем фотографии и домашнего кино. Одна из видеокамер была покрыта таким же тошнотворно пахнущим маслом, как и зарядный блок наверху. Должно быть, именно ее она и использовала. Так что Таш, по крайней мере, уж точно спускалась сюда за этой камерой.       Я задумалась, прикусив губу, и решила, что мне просто придется посылать херувимов, чтобы проследить за ней. Это будет больно и тяжело, но я смогу это вытерпеть. Плюс, если она окажется парачеловеком, то я смогу увидеть, как она использует свои силы, и это возместит любую боль, которую придется перетерпеть.       Приняв это решение, я заперла за собой подвал, вышла, не прощаясь, на улицу и зашагала домой.       — Гм, папа, — сказала я тем вечером. Мы с ним готовили ужин на кухне. Солнце садилось, а окна по краям запотели. Воздух пах маслом, грибами и куриным бульоном.       — Что такое? — весело спросил он. — У тебя затруднения с луком?       Я положила нож на разделочную доску.       — Нет, не в этом дело. Я все порезала.       — Чудно, чудно. Грибы почти подрумянились, так что просто передай их сюда. — Он добавил в форму нарезанный лук, потом консервированные помидоры и бульон. — Смотри, это еще один простой и дешевый рецепт из тех времен, когда я был нищим студентом. Теперь мы просто накрываем все фольгой и ставим в духовку на двадцать минут, потом снимаем фольгу и оставляем еще на двадцать, чтобы упарить. В такое блюдо можно класть почти все, что угодно. Если мясо слишком дорого, грибы тоже подойдут. Прежде чем я смог позволить себе форму для запекания, я готовил на сковороде, и запекал потом на обычном противне в духовке, завернув в фольгу. — Он сделал паузу. — Ты должна будешь уметь готовить и заботиться о себе к тому времени, как выберешься из этого города.       Папа вел себя странно. Он объявил, что я должна знать, как правильно готовить, должна выучить несколько дешевых рецептов и, разумеется, должна хорошо сдавать экзамены. Должно быть, он переживал из-за беспорядков.       — Я не о еде, — сказала я, когда он поставил форму в духовку. — Я хотела спросить о... — тут я остановилась и начала по-новому: — Есть одна девушка, я ее знала еще до того, как… начались издевательства и все это. Так что я не разговаривала с ней целую вечность, понимаешь? — соврала я. — А сегодня я снова встретила ее, и она сделалась натуральной наци. Выбрила виски и якшается с бандами скинхедов. И я не понимаю, почему она это сделала. То есть, я слышала, что ее родители развелись, но… не знаю.       Папа поморщился. Со вздохом он сунул сковороду, на которой мы жарили грибы, под кран; раздалось шипение и поднялось облако пара.       — Я тоже не знаю, — сказал он и сгорбился, наклонившись над раковиной. — Хотел бы я понимать такие вещи. Слишком многие из тех, кого я знаю, купились на дерьмо Патриотов... Э-э, на их ложь.       — Папа, я знаю, что значит это слово. Не нужно вести себя так, будто мне еще шесть лет.       Он вымыл руки, и вытер их посудным полотенцем.       — Да, я полагаю, что не нужно. Но у меня нет для тебя ответа, Тейлор. Может, она и была твоей подругой, но это было раньше. Слишком много хороших людей покупаются на ложь, потому что видят в ней «здравый смысл» или потому, что ее печатают в мусоре наподобие «Броктон-Бей Таймс». Они лишь настраивают людей друг против друга, и именно этого они хотят добиться. У тех, кто сидит без работы, и у тех, кто едва сводит концы с концами, гораздо больше общего друг с другом, чем с людьми наподобие, — нахмурился он, — того Андерса, который говорил по радио, когда я ехал с работы. Он настоящий подонок.       — Кто?       — Он владеет медицинской компанией. Он давал интервью и рассказывал, что иммигранты сбивают заработную плату. — У папы побелели костяшки пальцев, когда он скрутил кухонное полотенце, как будто хотел его задушить. — Это он тот, кто снижает зарплату! В прошлом году Медхолл уволил всех водителей, которые не присоединились к «официальному» профсоюзу, который просто кучка марионеток, всегда готовых подставить брюхо большим собакам!       — А разве так можно делать?       — Нет! Это незаконно. — С мокрым шлепком он отложил полотенце, и его плечи снова сгорбились. — Но правительство нихрена не делает, чтобы заставить большие компании соблюдать закон, если те хоть немного постараются не светиться при этом. — Он тяжело опустился на стул. — Именно такие люди составляют костяк Движения Патриотов. Ненавидящая профсоюзы корпоративная мразь. И люди, которых я знаю и люблю, покупаются на их дерьмо и… и приходится либо избегать разговоров о политике рядом с ними, либо получается страшный скандал. — Он сделал паузу. — На чем я остановился?       Я и сама не знала. Все это звучало так, как будто он просто хотел выпустить пар.       — Значит, у тебя нет никаких советов по поводу... как заставить ее передумать, или отчего вообще она сделалась скинхедом?       — Кто знает? — Папа покачал головой. — Потому что это делают ее друзья. Потому что она восприняла такие идеи от родителей. Потому что ей нравилась та музыка, что они слушают, и она увлеклась. Насколько близкими вы были друзьями?       — Не слишком близкими, — ответила я, — просто меня беспокоит, как сильно она изменилась и… — я развела руками: — Даже не знаю. Я надеялась, что можешь знать способ, как вытащить ее из этого.       — Прости, что разочаровал, — сказал он, скривив губы в горькой улыбке, — но я не чудотворец. Хотелось бы мне уметь менять мнение людей вот так запросто. Если бы вы не отдалились друг от друга, ты могла бы с ней поговорить об этом, но это время ушло. Я думаю, просто будь готова, на тот случай, если она захочет поговорить, но не позволяй ей уболтать себя на что-нибудь такое.       — Я не скинхед, — заверила его я, тряхнув головой. — Мне пришлось бы тогда постричься так же ужасно, как они. Но… должно быть, ты прав. Наверное, я просто постараюсь забыть о ней.       Протянув руку, он сжал мое плечо:       — Это больно, я знаю, — сказал он. — Много лет у меня был друг, Ян, я даже стал крестным отцом его ребенка. Теперь он агитирует за Патриотов и работает на корпоративный профсоюз. В последний раз, когда мы разговаривали, он назвал меня социалистом и сказал, что я наемник ООН и МЧС. — Он глухо рассмеялся. — Господи, я бы не возражал. Я получал бы тогда денежки от правительства, если б и впрямь работал на МЧС.       Я взяла его за руку, обхватив ладонь своими пальцами. На его лице была написана боль. Он выглядел столь же беспомощным, как я иногда себя чувствовала. Это принесло ощущение, что я начала понимать его чуть лучше.       — Да. Это точно. — Я сделала глубокий вдох. — Попробую сделать домашку до ужина, а потом, наверно, лягу спать пораньше. Завтра будет первый экзамен.       — Хорошая мысль, — усмехнулся он, на сей раз более искренне. — У меня еще есть мороженое в холодильнике. Его я тоже научу тебя готовить.       — А разве просто достать его из упаковки недостаточно?       — Ну, если ты не хочешь мороженого…       — Думаю, мне не помешает потренироваться, — поспешно сказала я.       К тому времени, как я поужинала и закончила с учебой, на улице уже совсем стемнело. Я чувствовала себя настолько готовой к завтрашнему экзамену, насколько это было возможно. Очень помогло то, что я смогла извлечь Идею из своих заметок и закрепить ее у себя в голове. Это было похоже на диаграмму связей, которую называют еще «ментальной картой», только в более прямом смысле.       Так что я сказала папе, что лягу пораньше, переоделась в пижаму и уселась перед зеркалом. Осмотрела лицо и руки — шрамы все еще были красными и воспаленными, но они не чувствовались болезненно. Как будто… как будто они заживали. Знакомое ощущение, даже слишком знакомое. Я осторожно провела по ним пальцами. Это не было игрой света. Они действительно выступали больше, чем раньше.       Как будто в Ином Месте они были совсем недавними, подумала я, и тут же пожалела об этом.       Проклятие. Я видела, к чему ведет эта цепочка мыслей, и мне это не нравилось. Нужно поговорить с Кирсти. Возможно, она знает, что происходит. И о том, как я забрала силу у Рё, и о том, отчего мои шрамы стали такими тугими и свежими.       Глубоко вдохнув чистый воздух, я погрузилась в стужу Иного Места. Она пробирала до костей. Краска облетела со стен, падая, как снег, а зеркало заросло плесенью. Протянув руку, я подышала на грязное стекло. — Давай, — шепнула я ему. — Покажи мне Кирсти.       Мои силы разъели плесень, и оказалось, что зеркало уже не отражает мою комнату. На самом деле это было уже не зеркало. Я использовала его достаточно часто, чтобы оно стало вратами.       Кирсти сидела, скрестив ноги, на кровати, на коленях у нее лежал томик Библии. Она переворачивала страницы так часто, что вряд ли действительно успевала читать. Губы ее шевелились, шепча слова, которые я не могла расслышать. Стены вокруг нее горели. Мой личный ад был холодным, гнилым и темным, но ее — постоянно горел. Она подняла голову и даже чуть подпрыгнула от неожиданности.       — Т-Тейлор? — спросила она, и дым заплясал в воздухе вокруг нее.       — Да, — ответила я. — Гм. Это неудачное время?       — В-время, когда ты приходишь со мной поговорить не бывает н-неудачным. Что-то не так? Мы не сможем сходить в кино? — Ее лицо грустно вытянулось в предчувствии разочарования, и она окуталась темными клубами дыма.       — Конечно сможем, — заверила я. — Нет, дело в другом... — я помедлила, понимая, что не стоит сразу бросаться во все тяжкие. — Как ты поживаешь? Ты хорошо спала? Питаешься правильно? — Только уже сказав это, я поняла, что это, быть может, прозвучало слишком покровительственно.       Но Кирсти, конечно, так не считала.       — Спасибо, ч-что спрашиваешь, — сказала она, чуточку улыбнувшись губами. Когда лицо ее просветлело, дым рассеялся. — Хотела бы я, чтобы кто-то еще поинтересовался мною. На этой неделе было лишь несколько кошмаров, и я к-кушала, когда вспоминала, хотя ин-ногда приходится брать еду с кухни, когда они забывают обо мне.       Услышав это, я вздрогнула.       — Слушай, раз у тебя такие проблемы, я могу... ну, не знаю, переправлять тебе хлеб или что-нибудь такое.       — Это очень любезно с твоей стороны, н-но ты не обязана это делать. Я н-не хочу тебя нагружать, — сказала она, отводя глаза. — Б-Бог напоминает мне, если я слишком долго забываю поесть.       Это лишь укрепило меня в мысли, что, вероятно, придется так и делать. По крайней мере, она не голодала — вообще-то, она была сложена крепче меня. Я бы гораздо больше тревожилась, если б она была худышкой вроде Лии.       — Я в-вижу, ты получила свое наследство, Тейлор, — сказала Кирсти прежде чем я успела что-то добавить.       — Мое что?       — Я вижу это в тебе. — Кирсти уставилась на меня своими прозрачно-зелеными глазами. — Ты в-вобрала в себя блаженство небес и приняла его. Мы — ангелы, отягощенные грехом Евы. — Она неуверенно улыбнулась, подрагивая, а языки пламени вокруг нее лизали почерневшую больничную пижаму. — Г-Господь так гордится тобой. Я бы хотела, чтобы у меня был шанс сделать это.       Взяла блаженство… О, нет.       — Я хотела поговорить с тобой об этом, — тихо сказала я. — Я… я не знала, что делаю. Он… пытался убить меня и…       — Нет никакой надобности чувствовать вину. — сказала она, опустив взгляд на лежащую на коленях Библию. — Твои ангелы могли бы сказать об этом. Послушай, как они поют. Я слышу, как они ликуют, они так счастливы тому, что ты сделала. Они л-любят тебя, как сестру. Разве ты их не слышишь?       Я прислушалась. Но, конечно, ничего не услышала. Иное Место было таким же, как всегда, оно было наполнено искаженным шумом города. Не было слышно ни хриплого дыхания, ни шипенья, ни криков моих созданий. Ё… вот ёлки! Она едва не убедила меня.       — Я не понимаю, — сказала я, потому что не хотела лгать ей.       Кирсти встретилась со мной взглядом.       — Мы дщери небес, Тейлор, — сказала она. — Когда мы делаем то, чего желает Бог, мы приближаемся к спасению от первородного греха, как древние пророки. Как Илия, Иезекииль и Иаков.       — Да, но что это значит? — спросила я. Мой голос прозвучал почти жалобно.       — Это значит, что небеса обняли нас. Небеса любят нас. Небеса помнят нас. — Кирсти крепко обхватила себя руками. — Мы н-не такие, как фальшивые герои этого грешного мира. Ты помнишь седьмую главу книги Исход, Тейлор? Они как египетские колдуны, а мы как Аарон. Вот в ч-чем разница между нами и ими. П-п-парачеловеческие идолы, которые т-требуют поклонения, это г-грешные колдуны. А нас благословил Б-Бог.       — О, — промолвила я.       Где-то у нас в доме была Библия. Надо будет забрать ее в свою комнату, чтобы мне было на что опереться при переводе с кирстинского языка. И тут в голове у меня щелкнуло. Больше всего я жаловалась на то, что мои силы ничего не говорят прямо. Они всегда оставляли интерпретацию на мое усмотрение. И я была психически устойчивее нее. У меня был лишь один срыв — в шкафчике. Кирсти же была сломлена и никогда не восстановилась.       — Мы отличаемся от них, — сказала я.       — Да. Ангелы рассказали мне об этом.       — И эта разница приводит к тому, что наши силы причиняют нам боль. Как будто у нас не хватает топлива, чтобы все работало правильно. И мы можем исправить это, взяв силу у... у колдунов.       — Нет! — Глаза Кирсти вспыхнули. Это не было метафорой: в Ином Месте внезапный огонь гнева зажегся в ее глазницах. Пламя скатилось с нее, и теперь вся ее комната горела от внезапно охватившей ее ярости. Огни были краснее, чем обычный ад ее Иного Места. Языки пламени танцевали, как демоны, двигающиеся с коварными намерениями. Дым начал просачиваться через зеркало, вторгаясь в мою комнату. — Изъян в нас, Т-Тейлор! Мы — дети небес, но еще н-не небесные существа, и мы — сестры ангелов, но мы еще привязаны к плоти и… и… и это наша слабость и грех Евы — причина того, что благодать Божья причиняет боль, если мы слабы, плохи и грешны!       — Ладно-ладно. Окей… — поспешно сказала я.       — Никогда-никогда-никогда не говори, что это вина Бога! Он никогда не виноват! — Она судорожно вздрогнула. — Один лишь Б-Бог никогда не причиняет вреда людям. А тем, кто н-не знает Бога, нельзя доверять. Это н-не имеет значения, нормальные они или услышали л-ложных богов или… или…       — Я просто неправильно выразилась, — выдавила я. — Мне очень жаль, извини. Мне очень жаль!       И в тот же миг ее злость исчезла, как будто выключили газовый камин, и остались лишь текущие по ее лицу слезы, превращающиеся в облачка пара, падая в почерневшие руины. Ее плечо приподнялось в защитном жесте, а Библию она держала как щит. — Я т-так испугалась, что т-ты п-просто сон или чья-то уловка, или это Б-Бог исп-пытывает меня, и я н-не должна злиться, потому что хорошие девочки н-не злятся и…       — Кирсти! — Я старалась говорить тихо, чтобы папа меня не услышал, но нужно было как-то достучаться до нее. — Я не сержусь… я на тебя не сержусь. Я… просто мне все это внове. Я не знаю всего, что знаешь ты.       — Ты слишком д-д-добра ко мне. Т-ты не кричишь на меня.       Я почувствовала себя ужасно, потому что мне часто хотелось на нее накричать.       — Я не слишком-то добрая, — пробормотала я.       — Ты н-не забываешь меня. Пожалуйста, пожалуйста. Не уходи из-за того… что я разозлилась.       — Я не собираюсь уходить, — ответила я. Я вообразила ангела и позволила ему забрать мой гнев, страх, раздражение и все, что мешало мне провести с ней время. Я чувствовала, как его когти царапают мой череп изнутри, но не было ни времени, ни сил беспокоиться об этом. — Кирсти. Я не сержусь. Я не собираюсь уходить. Завтра у меня экзамен, но скоро я свожу тебя в кино. Ты ведь хочешь этого, правда? И еще мы сможем сходить в парк, погулять. И ты сможешь поесть еду, которая будет не с больничной кухни и… Кирсти, я обещаю, прежде всего, что не забуду тебя. Ты единственный человек, похожий на меня. Ты единственный, кто может объяснить мне все это. И ты помогла мне. Я очень боялась того, что случилось и… послушай, Кирсти, ты мне помогла.       Она кивнула, слегка наклонив голову. Обхватив себя руками, она задрожала, как маленький напуганный ребенок.       — Я должна помолиться, — пробормотала она, уткнувшись в колени. — Я должна помолиться и спросить Бога, что делать, и сказать Ему, что я сожалею, что потеряла самообладание, и я не должна гневаться, и что я помогаю тебе, и я не подведу его снова. Не подведу, не подведу!       — Ты не подведешь его, — сказала я.       — Ты так говоришь, но это лишь потому, что ты лучше меня. — Кирсти грустно улыбнулась мне, и шрамы на ее щеке исказились. Она утерла нос рукавом. — До свидания, Тейлор. Уд-дачи т-тебе с экзаменом.       И с этими словами огонь взревел, и ее образ в моем зеркале испарился. Мое собственное лицо смотрело на меня вновь. Дотронувшись до головы, я позволила образу ангела вновь собрать вместе мой мозг, и улеглась на пол, разглядывая голый бетон Иного Места. Я до сих пор чувствовала запах дыма.       Кирсти пугала меня, когда становилась такой. Но тут было о чем подумать. Я ненавидела чувствовать себя столь бесполезной, а она не хотела, чтобы ей помогали. Кирсти была в полном раздрае, и я могла помочь ей собраться, когда была там лично, но сейчас этого было недостаточно. Наверное, именно так себя чувствовали врачи.       Мне нужно было проветрить голову. И я не могла сделать этого здесь, когда отец был дома. Поэтому, когда я убедилась, что он уснул, я попросила ангела открыть мне проход до моей секретной базы. Внизу, в полумраке, я занялась тем, что немного прибралась, добавила новую информацию о Наташе на доску с заметками, а потом начала работать над новым маленьким проектом. Если Наташа могла оставить свои следы в Ином Месте, упражняясь со своими силами, то и я могла сделать это.       Да, я помнила, что завтра у меня экзамен, так что кое-кто сказал бы, что я должна учиться, но к полуночи я уже буду в постели. Мне просто надо было успокоиться, и эта возня меня успокаивала. Мне нужно было снять стресс после разговора с Кирсти, вот и все.       — Вот так, — сказала я, обращаясь к манекену. Женская фигура была одета в мою отчищенную полицейскую форму, но теперь я приобрела еще белую театральную маску. Я осторожно добавила немного красной помады вокруг рта маски. — Почти закончили.       Отстранившись, я осмотрела свою работу. Я неплохо справилась. В тусклом свете заброшенного подвала маска почти могла сойти за живого человека. Я поправила ее светлый парик и прикусила губу. Идея состояла в том, что сделав ее почти реальным человеком в реальном мире, я, возможно, смогу заставить приемы Иного Места лучше работать с этим костюмом. Если я буду думать о ней, как о Беверли Марш, придумаю ей особенные черты и манеры, тогда, быть может, после многократного использования я смогу наполнить эту маску и наряд достаточным количеством остаточного воздействия, чтобы он их запомнил.       Кроме того, мне было легче думать об этих вещах, когда было с кем их обсудить, и неодушевленный манекен был в этом смысле предпочтительнее Кирсти. Я намеренно выбросила ее из головы, потому что у меня бывало больше неприятных темных мыслей, когда я долго размышляла о том, что ей пришлось пережить.       — Значит, Наташа, наверное, парачеловек, — рассказывала я. — Она тренируется в своем подвале и не зарегистрировалась в СКП. Я не знаю, в курсе ли ее семья, но выясню это. Ее сила, вероятно, что-то телекинетическое, и она не является одним из местных Стражей. Я смотрела в интернете, и она — не Виста, не Сталкер и не Флэшсайд. И можно биться об заклад, что она не зарегистрирована, потому что ее отец не доверяет правительству. Я имею в виду, там были статьи о том, как МЧС индоктринирует паралюдей, исполняя волю ООН.       Беверли ничего не ответила. Естественно.       — Может, мне стоило бы сообщить о ней? — спросила я. — В смысле, я же знаю, что она связана с преступлениями. Я могла бы забрать ее камеру. Или просто заснять ее тренировку и… не знаю, просто оставить запись в кабинете какого-нибудь большого полицейского начальника, прямо на столе.       Вот только проблема заключалась в том, что быть незарегистрированным парачеловеком не являлось нарушением закона. Это стало бы лишь отягчающим обстоятельством в случае любого преступления, точно так же, как ношение оружия делало ограбление более серьезным проступком. А сочтут ли они «запись на камеру избиения некоторых учеников» настоящим преступлением? Особенно когда большинство жертв были японцами, а она не использовала своих сил для совершения преступлений.       — Да, не думаю, что тебя это так уж волнует. Ты бы сказала, что есть более важные вещи, — сказала я Беверли, воображая ее ответ. — В том смысле, что на улицах люди ведь убивают друг друга. — Я сбила немного пыли с ее плеча. — Копы даже не могут остановить убийства, так зачем им арестовывать какого-то школьного хулигана? Им нет до этого дела. Ни малейшего. — Я подхватила с пола светящийся стержень и повертела его в руках. Тошнотворный зеленый свет омыл мое лицо. — Я единственная, кому мне можно доверять.       Манекен не ответил.       Я вздохнула:       — Господи, это бессмысленно. Я просто разговариваю сама с собой. Знаешь, некоторые говорят, что это признак того, что ты сходишь с ума. Конечно, они ошибаются. Все так делают. Я читала в книге. Это вовсе не признак безумия. Дети, которые начинают говорить сами с собой раньше, имеют более развитый словарный запас, когда становятся старше.       Но если спросить кого-нибудь, любой скажет, что мой словарный запас уже был достаточно развит. И мне очень хотелось бы действительно обсудить все с кем-нибудь. Обсуждать это с Кирсти была бесполезно; даже если она сейчас была в хорошем состоянии, она не годилась для обсуждения моральных вопросов. Или для разговора о моей деятельности в роли кейпа. Я не поверила ей, когда она заявила, что паралюди — это зло. Она была из безумной секты фундаменталистов, которые верили в это, но я не обязана была тоже в это верить. Боже, как бы я хотела, чтобы у меня был кто-то, с кем я могла бы поговорить обо всей этой истории с Наташей, но никого такого у меня не было.       Так что придется разобраться с этим самой.       Или, может быть, не совсем самой.       Я бродила взад и вперед по зеркальному залу, поигрывая химическим фонариком и приводя мысли в порядок. Это может сработать. Это может сработать. Я сделаю все медленно. Не буду торопиться. На этот раз я не стану действовать вполсилы. Я выясню все об этих скинхедах и о том, кто из них мучил других, а кто только присутствовал там потому, что это делали их друзья. Возможно, мне даже удастся оттолкнуть от этого некоторых из них, менее неисправимых, чтобы они не испортили себе жизнь.       И когда я все это проделаю, никто не сможет возразить, если я спущу разрушительные силы Иного Места на преступника.       — Надо будет убедиться, что камера при ней, и в ней достаточно сочных кадров, — сказала я своему отражению, на которое зеленый свет отбрасывал снизу длинные тени. — Мне только надо будет привести ее в такое состояние, чтобы она захотела признаться. И, да, конечно же. Когда я все подготовлю, мне понадобится Слава.