An Imago of Rust and Crimson

      Весь путь до дома я не одолела. Моя боль вывернулась на свободу, и я задохнулась, прислонившись к стене и жадно глотая воздух. Все это время меня несло возбуждение битвы, но теперь настиг отходняк.       Осторожно ощупав плечо кончиками пальцев, как меня когда-то учили в летнем лагере, я не почувствовала перелома. Только синяк — очень, очень большой синяк. Он был горячим и липким, это чувствовалось даже сквозь ткань пальто. У меня текла кровь, а я даже не замечала этого. Голова закружилась.       Через дорогу было кафе. Там пахло дымом, но я не обращала внимания, как не обратила внимания и на табличку, сообщавшую, что туалет — только для клиентов. Заперев дверь и оставив свое облако Изоляции охранять ее, я неловко стащила пальто, уронив его на пол, и осталась в черной футболке, влажной от пота и крови. На правой стороне ее выделялось более темное пятно. Теперь, без адреналина, подстегивавшего меня, я не могла даже приподнять локоть на уровень плеч, не говоря уже о том, чтобы поднять руку над головой. От глубокого вдоха плечо заболело еще сильней. Сжав зубы, я не смогла сдержать слез, кое-как сдирая майку, чтоб посмотреть, насколько плохи дела на самом деле.       Плечо оказалось сплошной ярко-красной отметиной с оттенками лилового. На бретельке лифчика была пластиковая деталь, примерно на уровне подмышки — кажется, она-то и разодрала кожу. К счастью, кровотечение было небольшим. Ранка почти затянулась корочкой, и кровь едва сочилась. Но все равно, успело натечь достаточно, чтобы весь правый бок был в засохшей крови, а мой когда-то белый лифчик — в красно-рыжих пятнах. Осторожно расстегнув его, я открыла воду, наполняя раковину теплой водой, чтобы обмыть рану.       — Аптечка, нужна аптечка, — бормотала я про себя, радуясь, что предусмотрела такую необходимость.       Да, предусмотрела. В моем логове была аптечка первой помощи, так что я просто послала за ней херувима. Она лежала рядом с комплектом защитной брони, который я позаимствовала у Национальной Гвардии, припомнилось мне. Вот от него не было никакой пользы, что он лежал там на полу — а мог бы мне чертовски пригодиться долбаных полчаса назад.       С помощью теплой воды и туалетной бумаги я принялась оттирать засохшую кровь. Порез был не очень глубоким, но оказался шире, чем мне хотелось бы, и я, должно быть, сделала еще хуже, расшевелив его. Но ничего не поделаешь, придется с этим жить. Всяко лучше, чем помереть от заражения.       — Блядь, как же больно!.. — выдохнула я сквозь стиснутые зубы.       Кровь, по большей части, удалось отчистить. Покончив с этим, я посмотрелась в зеркало. Вид был кошмарный. Как будто я не спала много дней. Вместо привычной бледности сейчас я выглядела обескровленной. Губы потрескались, вокруг ноздрей кольцами засохла кровь, шрамы покраснели и воспалились. На руках были мелкие ссадины, а повернувшись, я смогла разглядеть странно-симметричные отметины синяков, раскинувшиеся вдоль позвоночника.       Как будто туда крепились крылья, подумала я, переглотнув. Трудно было бы отрицать это теперь. Керсти явно знала об этом больше, чем полагается. Я… не знаю, узнала ли она все это на самом деле от Бога, или она просто сошла с ума и истолковала так то, о чем ей говорили ее силы, но она была права. Я действительно могла покидать свое тело, я не была к нему привязана. Надо будет обсудить с ней это когда-нибудь. Но не сейчас. Даже если моя бренная оболочка могла бы выдержать создание сущностей, необходимых, чтобы посетить ее — а она не выдержала бы — я была не в том состоянии, чтобы общаться с ней. Это придется отложить на более поздний срок.       В аптечке были обезболивающие. Ибупрофен и парацетамол, ням-ням! Я проглотила максимальную дозу обоих, проверив предварительно по инструкциям, что их можно смешивать, потому что, о Боже, как же мне хотелось избавиться, наконец, от боли! Ага, размечталась. На упаковке с таблетками была яркая надпись «Начинает действовать через час!», как будто это было что-то, чем можно гордиться.       Теперь сложная часть. Надо было продезинфицировать рану и забинтовать плечо, пользуясь лишь одной здоровой рукой. Это было забавно. Ой, нет. Не было.       Справившись с этим, я промакнула глаза от слез бумажным полотенцем и постаралась отчистить, насколько возможно, и себя, и все вокруг. Под конец мне пришлось сбросить все лишнее, включая пальто и окровавленную одежду, в свое убежище. К счастью, я подумала о том, чтобы заранее приготовить там смену одежды, так что не пришлось полагаться на Изоляцию, чтобы меня не задержали за непристойный вид по пути домой.       По крайней мере, на что-то мои способности к планированию сгодились, подумала я, в очередной раз вытирая глаза. От боли они постоянно слезились.       И ко всему прочему, теперь придется еще объясняться с папой. К тому времени, как я добралась домой, была уже половина седьмого, и он разве что не приплясывал в нетерпении под дверью.       — Тейлор! И где же именно ты была? — сходу начал он.       — Я же говорила, что…       — Нет, где ты была на самом деле? Я звонил два часа назад, и ты сказала, что уже возвращаешься!       Лицо его покраснело, глаза сузились; в Ином Месте пламя его гнева сражалось с липким черным страхом.       — Ну понимаешь, я…       — Вот именно для этого я и купил тебе телефон! Но в нем нет смысла, если ты его отключаешь! И выглядишь ужасно! Бледная, как бумага! Что с тобой случилось?       — Пап, — начала я, чувствуя, как удары пульса отдаются в голове и в раненом плече одновременно. Я просто… просто не могла сейчас выносить, чтобы на меня орали. Не после всего остального, что произошло сегодня. У меня уже случился паршивый и достаточно стремный вечерок. Отчего б ему просто не оставить меня в покое?! В глазах зарябило. О Господи, нет, теперь я почти готова расплакаться, а если это случится, то он… он… — Слушай, па. Я просто немного задержалась, и меньше всего мне нужны сейчас эти сцены.       — Не нужны, говоришь? Не нужны? Да у меня уже ум за разум заходит, когда пытаюсь понять, что тебе нужно! Взяла и исчезла, когда я ждал, что ты вот-вот появишься! И выглядишь ужасно! Чем ты там занималась, интересно?       Кровь застыла у меня в жилах.       — Я просто…       — Просто что?! Что?       Я измучилась от боли и было противно снова лгать ему. Холод Иного Места заключил меня в объятия. Пускай оно было стылым и недружелюбным, но оно не обижало меня. По крайней мере, не так. Оно не могло довести меня до слез своими криками. И на этот раз я не стала сдерживаться. Ухватив папин гнев вместе с его страхом, я выдрала их и швырнула в распахнутую пасть Фобии. Из ноздрей у нее вырвался дымок.        Перемена была почти мгновенной. Папа вдруг сделался спокойным и рассудительным, когда я объясняла, что у меня не оказалось денег на автобус, и пришлось пойти пешком. Это было так внезапно. Так пугающе. Желудок у меня сжался в маленький тугой клубочек. И что еще хуже, без этих негативных эмоций он оказался в отличном настроении и очень обрадовался, когда я рассказала, как хорошо справилась с экзаменом.        Должно быть, он был таким вначале. До того, как мое опоздание безнадежно отравило ему настроение.       — Я так рад за тебя, действительно рад, — сказал он с теплотой, протягивая руки.       Как это мог быть тот же самый человек? И остался ли он на самом деле тем же человеком без этих чувств, затмевавших его разум, или же я в каком-то смысле стерла отца, заменив его кем-то, почти во всем похожим на него? Иногда мне в голову приходили подобные мрачные мысли — о том, что получается, когда я применяю свои силы к себе самой — но это было что-то новенькое.       — Эй, без обниманий, — быстро сказала я, отпрянув. — Я тут вписалась в дверь, когда шла с экзамена… думала, что надо толкать, а надо было потянуть. Плечо ужасно болит.       Он молча посмотрел на меня. Я не могла расшифровать выражение его лица. Неужели он поймал меня на лжи? Потом он рассмеялся:       — Ну, Тейлор, теперь я чувствую себя гораздо лучше насчет того, что ты справилась с экзаменом успешнее, чем когда-либо удавалось мне. Повезло тебе, что в заданиях не было проверки на способность открывать двери! — Я попыталась улыбнуться, но смогла выдавить лишь болезненную грмасу. — Но я очень рад за тебя. Ты… ты в самом деле преодолеваешь… те новогодние неприятности и… неприятности последних лет… и по-моему, поменять классы было как раз тем, что тебе нужно.       — Ну да. Да, точно.       — Ты теперь снова стала похожа на мою умницу-дочку и… за последние месяцы я действительно увидел разницу. Ты говоришь о школьных товарищах, об этой Люси, например, и разговариваешь по телефону с Сэм, и у тебя снова хорошие оценки, и… — он прикусил губу. — Это хорошо. Очень хорошо.       — Ага, да. Точно. — Я больше не могла это выносить. — Слушай, мне надо забросить сумки наверх, и я хотела бы прилечь. Не рассчитывала, что придется сегодня столько ходить. Расскажу тебе больше попозже, чессло.       У себя в комнате я постаралась разобраться с мыслями, от которых болезненно ворочался желудок. Вырывая отцовские эмоции, я проделала что-то новое. Не только в том, что иначе использовала свои способности, но и с моральной точки зрения это чувствовалось по-другому, чем когда я подталкивала людей своими Идеями.       И я не создавала при этом никакого конструкта. Просто надавила волей непосредственно на Иное Место, отрывая его чувства, и скормила их Фобии.       Папа думал, что мне стало лучше. Думал, что я преодолела историю со шкафчиком, смогла перевернуть страницу. Но то, что я увидела в раздевалке — тот потусторонний железный собор — наглядно показывало, что нет, на самом деле не преодолела. Добрую половину времени я проводила в кошмаре, окрашенном кровью и ржавчиной. Каждый, кого я видела, был чудовищем внутри. Включая, теперь, и меня: выйдя из тела, я увидела это. Мы с Кирсти просто могли скрывать свою сущность от Иного Места.       Но я не могла спрятать ее от себя самой, к сожалению. Временами мне хотелось бы, чтобы я не могла испытывать чувство вины.       Будильник на прикроватном столике показывал, что должно пройти еще несколько часов, прежде чем можно будет принять новую порцию болеутоляющих. Вот гадство. Я чувствовала, что разваливаюсь, и не сомневалась, что резкая боль была подспудным источником мрачных рассуждений, навязчиво лезущих в голову. Надо было что-то сделать с этим, не прибегая к таблеткам. Вымыв волосы в раковине, я набрала неглубокую ванну и уселась в нее. Мочить плечо было нельзя, так что пришлось обойтись без душа, который я предпочла бы в ином случае. Да и про белые майки придется, пожалуй, забыть, пока оно не заживет.        О нет, носить только темное? Какая ужасная жертва.       Впрочем, попытка отыскать хоть какой-то оттенок юмора в моей поганой ситуации не очень-то удалась. Еще я попробовала выбросить раскаленный гвоздь боли в раковину — там он, зашипев, выбросил облачко красноватого пара, от которого я постаралась держаться как можно дальше — но это лишь значило, что придется осознавать последствия своих поступков без того, чтобы боль в плече напоминала о том, с чего я взяла, что это будет хорошая мысль.       Обхватив себя руками, я поежилась. Радостные, приятные чувства от вида сил Наташи и Виктории были так далеко, как будто случились годы назад. А мне бы они сейчас не помешали, потому что прямо сейчас во мне не осталось ни крупицы счастья.       Я не хотела делаться той особой, которая не долго думая использовала парачеловеческие силы против собственного отца лишь потому, что неохота было с ним спорить. Это не та, кем я была. Подтолкнуть его к правильному решению; позаботиться, чтобы он как следует выспался — то были лишь незначительные мелочи. Это была, в сущности, помощь. Но это… радикальное изменение — оно было неправильным!       Объективно говоря, он был прав, что испугался и разозлился. А я забрала́ это у него. Украла его чувства.       Исхитрившись заглянуть под повязку, я увидела, что порез подсох и не кровоточит, но огромный синяк вокруг него сделался зловещего пурпурно-красного оттенка. Это выглядело как-то неестественно. Цвет был такой, который ожидаешь увидеть где-нибудь в Ином Месте. И он пах ржавчиной. Пожалуйста, пусть это будет просто кровь. Ну пожалуйста.       Двигаясь подобно старушке, я выкарабкалась из ванной и доковыляла к зеркалу. Учитывая, что моя боль валялась в раковине, она не мешала двигать рукой, но я все равно не смогла поднять ее высоко. Когда попробовала, корочка на ране треснула, и из-под повязки засочилась кровь.       — Ну ладно, — сказала я измученному отражению в зеркале. — Ничего не выходит. Пожалуй, придется раздобыть что-то типа перевязи — и не забыть заготовить объяснение, зачем я ее ношу. Не стоило так размахивать рукой… и, наверное, мне все-таки понадобится боль. Иначе рано или поздно снова забуду, что нельзя ей слишком активно шевелить.       Господи, мне было плохо от одной мысли о том, чтобы взять свою боль обратно. Боль это… болезненно. Это понятно даже по самому слову. Но она, по крайней мере, не даст мне беспокоить рану. Нет, мне надо было отвлечься, подумать о чем-то другом. Неважно, о чем. Подышав на зеркало, я стала смотреть, как в нем проявляется Иное Место. «Покажи мне…» — начала я, но потом остановилась. Нет. Если до нее вдруг добралась леди с птицами, она сможет выследить меня, как ей почти удалось сделать тогда, в кинотеатре. Смотреть на Наташу надо из другого места. А мне очень не хотелось этим вечером куда-то идти.       Но с другой стороны, так ли важны были мои желания? Я должна делать то, что правильно, а не то, что легко; и я уже накосячила с отцом — я не должна была так играть с его разумом. Тем важнее было поступить правильно сейчас.       Я прикинула варианты. С одной стороны, я была не в лучшей форме, я уже сражалась с одним парачеловеком сегодня, и связываться теперь с копами казалось не лучшей мыслью. Но… я начала это, и я не могла теперь отступить. Надо было удостовериться, что сторонники скинхедов в полиции не замнут дело и не сделают так, что все доказательства испарятся. Если я опущу руки лишь оттого, что стало трудно, значит, я не настоящий герой. Значит, я была лишь подражателем.       А я и без того уже достаточно увязла в сомнениях об этичности тех способов, которыми я применяю свою силу.       За ужином отец был разговорчив, но его хорошее настроение смущало меня, делая только хуже. Была моя очередь мыть посуду, и он ушел смотреть телик, а я осталась возиться, пытаясь справиться с тарелками одной рукой. Кое-как одолев их и оставив сушиться, я заглянула в гостиную. Он лежал на кушетке, с бутылкой пива на столике. Что-то кольнуло меня, когда я увидела, насколько он меньше напряжен, чем обычно.       Осторожно двигаясь, я опустилась в кресло. Те кусочки меня, которые не болели, ныли от усталости. А бо́льшая часть хотела просто лечь и заснуть. Например, на неделю. Но это было бы моральной трусостью, и я не собиралась к ней прислушиваться.       — Чего смотришь? — спросила я, чтобы нарушить молчание.       Он рассмеялся:       — Честно говоря, без понятия, — признался он, не потрудившись даже снять ногу с подлокотника. — Не озаботился посмотреть в телепрограмме. Но кажется, я уже видел это раньше.       Я искоса взглянула на отца. Он был спокоен, расслаблен; казалось, ничто в мире его не заботит. Потому что множество его забот сейчас переваривала Фобия. Продавленная спинка кресла неприятно врезалась в плечо, и я слегка подрагивала от нервного напряжения.       — Что-то не так? — Он извернулся, чтобы посмотреть на меня. — Выглядишь не очень. Прости, что сорвался, когда ты пришла. Кажется, я переволновался по пустякам, — Он хохотнул. — Сам не знаю, почему.       — Все нормально. Я в порядке. Это п-просто экзаменационный стресс, — соврала я. — Или пост-экзаменационый, наверное.       — Да ладно тебе, что сделано, то сделано. Ты не можешь поменять то, что уже случилось. Волноваться об экзаменах, когда ты уже их сдала, просто испортит тебе настроение. А кому от этого польза?       И что я могла ответить?       — Мне не нравится чувствовать безысходность, — сказала я. — Но… ну, в смысле, кем бы я была, если б не волновалась о результатах?       — Тем, кто не волнуется понапрасну?       Пространство между креслом и кушеткой было океаном, который нашим мыслям не дано было пересечь. Папа меня просто не понимал. Дело было не только во лжи или же в том, как я скрывала от него свою жизнь, и все такое прочее. Мне иногда говорили, что мы с ним похожи, но я не видела этого. Мы просто… мы были разными. Во всяком случае, в тех вещах, которые действительно имели значение. Может быть, было бы проще, если б я была мальчиком.       — Но выглядишь ты паршиво, — сказал он, нахмурившись. — До сих пор бледная, и… и эти… шрамы у тебя покраснели. Они у тебя болят?       — Немного, — призналась я.       — Ну так прими что-нибудь от боли.       — Нет-нет, — торопливо сказала я, прежде чем он успел подняться. Мне нельзя было добавлять новую дозу. По крайней мере, еще пару часов. — Все не так уж и плохо. Оно… скорее чешется больше обычного. А если заболит сильней, я выпью лекарство перед сном.       — Ну, раз ты так уверена…       В моем мрачном и унылом настроении, мне показалось, что в этом была сущность наших отношений. Папа просто принимал мои ответы, какими бы они ни были. В последнее время он пытался выяснить больше, но теперь я знала, что это было лишь из-за его тревог и страхов. Когда он не был особо заинтересован, он принимал ответы типа «все нормально» без лишних вопросов. Даже когда все не было нормально. Даже когда все было ненормально годами.       Мы посидели в молчании. Папа сосредоточился на своем фильме, но мои глаза никак не хотели фокусироваться на экране. «Вы начинаете верить иллюзиям, которые мы крутим, — вещал, как мне казалось, телевизор. — Вы будете думать, что настоящая жизнь в ящике, а ваши собственные жизни ненастоящие. Вы исполняете то, что говорит ящик! Вы одеваетесь, как в ящике, едите, как в ящике, воспитываете детей, как в ящике, вы даже думаете, как велит ящик!»       Но сейчас я могла думать лишь о пульсирующей боли в плече. Могла ли я тогда что-то сделать по-другому? Пострадала ли я по собственной вине?       — Слушай, Тейлор, — сказал вдруг папа. — Я тут подумал… это же был последний экзамен, верно?       — Последний из продвинутых, — уточнила я. — Будет еще несколько обычных.       — Но они не в счет. В смысле, не в такой степени.       — Угу.       — Ну… гм. У тебя есть какие-нибудь планы на лето?       У меня были планы. Не было только таких, о которых я могла бы ему рассказать. Я так и не позаботилась придумать подходящее прикрытие для своей супергеройской деятельности.       — Ничего особенного, — ответила я. — Провести время с подругами, может… может быть, попробую найти какую-нибудь работу на лето.       — Хм-м… — Я подождала, пока он продолжит. Я знала, что он хочет добавить что-то еще. — Мне… просто не хочется, чтобы ты сидела дома одна. Я знаю… знаю, что тебе в последнее время непросто, но одиночество делает все только хуже. Не замыкайся в себе.       — Я и не собираюсь, — ответила я со стопроцентной честностью. Кажется, это была первая вполне правдивая вещь, что я сказала ему за весь разговор.       — Даже не знаю, найдется ли для тебя подработка на лето, — вздохнул он. — Когда я был в твоем возрасте, да, конечно, каждый мог найти летний приработок. Но сейчас слишком много взрослых не могут найти работу. Особенно здесь у нас. Может, если б мы жили где-нибудь в Детройте, было бы иначе. Но подростков нанимают лишь те, кого привлекает возможность платить им меньше, чем взрослым — и, Тейлор, я очень, очень не хотел бы, чтоб ты работала в подобном месте. Я видел такие места. И лучше тебе в такие места не попадать.       — Как скажешь, — согласилась я, не вполне понимая, к чему он клонит.       — Но в этом году летний лагерь мы себе позволить…       — Пап. — На этой территории я чувствовала себя увереннее. — Я не хочу в летний лагерь. Для меня это не жертва.       — Но ты обычно…       — Я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить. Мне действительно будет лучше дома, чем в лагере.       Когда я была маленькой, то с нетерпением ждала поездки в лагерь, но сейчас? В лучшем случае, там будут люди, которых я не знаю, с которыми мне не о чем будет говорить, и которые будут не против оставить меня в покое.       Отец привстал, опираясь на локти.       — Я… мне просто не хочется, чтобы ты все лето сидела одна. Мне бы не хотелось, чтоб ты закисала в одиночестве.       — Я вовсе не закисаю, — протестующе воскликнуля я.       Он помолчал, глядя мне в глаза.       — Не закисаю!       — Ты не всегда была одиночкой, сама знаешь, — заметил он. — Раньше тебе нравилось быть с людьми.        Мне нечего было ему ответить. Гадкая циничная частичка моего разума мрачно отметила, что когда папа не так напряжен — и, да, не так испуган — он больше склонен обсуждать со мной такого рода вещи. Это была странная мысль. Он что, боялся говорить со мной?       В конце концов, пробормотав что-то невнятное, я сбежала на кухню попить воды.       Вот блин. Сдвинув очки на лоб, я потерла переносицу. Этот разговор с отцом оставил меня в раздерганных чувствах. Раньше я винила его за то, что он не старается помочь, но увидев, как он изменился, избавившись от страхов, я поняла, что это мне тоже не нравится. Ни в малейшей степени. И грызущее беспокойство о том, что я наделала, уничтожив его чувства, тоже ничуть не помогало.       Я взяла чашку с водой, и лишь тогда заметила, как сильно дрожат у меня руки. Пришлось поставить ее обратно, прежде чем вся вода расплещется. Не думаю, что это было из-за боли в плече. Может, это был отходняк от адреналина, переполнявшего меня в бою. А может, это оттого, что мои чувства жгучим тугим клубком ворочались у меня в желудке.       Со стоном я подалась вперед и уронила голову на кухонную стойку.       — Насколько проще было бы стать суперзлодеем, — шепнула я про себя.       Это действительно было бы гораздо проще. Я достаточно хорошо понимала, как работают мои силы, чтобы превратить свою совесть, свои сомнения и все, что меня сдерживает, в соответствующие конструкты, а потом связать их, как я связывала Фобию и других. И пожалуйста — вот вам Тейлор без малейших сомнений в собственной правоте, которые бы ее сдерживали.       Но именно потому, что это было бы так просто, я не могла позволить себе превратиться в такого человека. Я регулярно видела ужасы Иного Места, и если бы стала такой, то лишь умножила бы их число. И единственным способом избавиться от боли и вины за это было бы отреза́ть от себя все новые куски, пока наконец та «я», которой я сейчас являюсь, не скончалась бы тихой и бессмысленной смертью.       Я должна быть героем. Супергерои спасают людей, и я буду спасать людей. Включая себя саму.       Глубоко вздохнув, я придушила бабочек в животе, не обращая внимания на последовавшие за этим колики. Я же не собиралась делать ничего особенно тяжелого. Просто гляну, как там дела, и удостоверюсь, что копы не собираются замять дело. И, может быть, подожду еще немного, пока не появятся кейпы из парачеловеческого отдела полиции. Да, так будет правильно.       Заглянув в комнату, я посмотрела, как там отец. Он увлеченно смотрел свой фильм.       — Прости, пап, — шепнула я.       Я едва не передумала, но — нет. В конце концов, он нуждался в отдыхе. Плакса просто поможет ему отдохнуть. Я оставила его уснувшим перед телевизором и вышла из ярко освещенного дома в ночной полумрак. Мир передо мной лежал во тьме, лишь на западе горизонт был подкрашен ржаво-красным. Где-то вдали сирена скорой помощи тянула свою скорбную песню. Оглянувшись, я увидела в окне, как отсветы телевизионного экрана мерцают неестественными цветами на лице отца.       Наташин отец жил не так уж далеко отсюда. Его дочь сегодня не придет домой. И кроме этих мрачных, холодных мыслей, у меня не было ничего, что могло бы составить мне компанию этой стылой ночью.