Ведь, обречённых не спасают, верно?
Он хорошо понимал, что умирает. И, как бы сильно судьба не желала отыскать для него причину бороться, сам он предпочитал прятать собственную личность глубоко внутри мертвой души. Так было проще, чем наивно верить в то чудо, что никогда его не постигнет. Но судьба, в отличие от Атрея, легких путей не искала. Пробуждение Мирового Древа было достаточно внушительным событием, чтобы хотя бы часть его души всколыхнулась от волнения, тысячами трепетных птиц облетела стальные ребра, резво взвилась в воздух, так нечаянно напомнила — он все еще живой. Все еще помнит, каково это. Да, Атрей определенно скучал по приключениям. Совсем по-детски, с робким интересом, дневник старый, потрепанный, зачитывая до самой последней страницы. Ведь это было единственным напоминанием о маме, которое он, спустя столько лет, все еще не мог отпустить. В глубине пожелтевших листов все мерещился ее [родной] запах (дикая вишня вперемешку со свежими яблоками), в каждой идеально вычерченной строчке хранилась память о ней, о ее долгой и трудной жизни, борьбе, о ее последнем, самом важном, пути. Ее тайны остались среди руин мертвого Йотунхейма, осыпанные сизым пеплом, и мальчишка даже не мог себе представить, как много ее секретов все еще было скрыто от его глаз. То приключение позволило ему многое узнать о себе и своем происхождении, но это — он не поверил бы — было только началом открытий. Ему еще многое предстояло узнать о себе и своей семье, но сейчас…сейчас лучник стоял посреди Храма Тюра и мог лишь размышлять о том, какой будет новая страница в его жизни. Он хорошо помнил — Фэй любила захватывающие путешествия. И Атрей тоже их любил. — Это комната перехода, — проницательный голос Мимира [хриплый, усталый] нагло вырвал его из размышлений. Судя по всему, старик решил ненадолго взять на себя роль экскурсовода и потому с радостью рассказывал о своем и представлял их новой спутнице эту огромную локацию. Охотнику же место было хорошо знакомо, но от этого оно не переставало быть для него таким же ярким и впечатляющим, как в ту промозглую осень, когда ему суждено было впервые ступить на мраморный, вычищенный пол. Он даже немного завидовал Элин: сейчас, в самом начале их трудного путешествия, все казалось ей новым и неизведанным; манило, притягивало, и искры интереса вспыхивали в глазах целыми салютами, лицо всегда спокойное озаряли широкой улыбкой. — Отсюда мы попадем в Альвхейм? — поинтересовалась девушка, все с тем же детским восторгом осматривая каждый миллиметр, каждую деталь этой небольшой, но важной комнаты. Она поражалась буквально всему, что встречала на пути, и никогда не скрывала своих истинных эмоций. Мягкая и робкая улыбка почти не сходила с ее миловидного лица, и это не переставало удивлять его. Его, потерянного мальчишку, который был назван в честь никогда-не-унывающего-спартанца. Слишком иронично для того, чтобы являться правдой? Но Элин действительно была для лучника самой настоящей загадкой; неизвестной руной, что он никак не мог прочитать. Атрей не понимал, что творилось в ее душе, не мог знать, какие тайны были скрыты в шоколаде очаровательных глаз, и каждая попытка разузнать о ней хоть немного побольше, вопреки его ожиданиям, все сильнее привязывала его к ней. И чем больше он противился собственному влечению, тем сильнее его тянуло. Обратно, вниз по течению, волей случая. Ее почти детская наивность, доброта, мягкость, излишняя впечатлительность, подобного бывалому зверю, ловко, с почти виртуозной точностью обводили опытного охотника вокруг пальца. Одним движением ей удавалось уничтожать каждый его продуманный ход. Каждая его мысль отражалась в карамели ее глаз прежде, чем он успевал хоть что-либо сказать. Она будто знала обо всем, что происходило в его сердце, и с филигранной легкостью могла предугадать почти каждый его шаг. И стальной эгоизм, построенный на спартанских обычаях, рассыпался, подобно пеплу, разбивался тысячами острых осколков и бесцеремонно ломал те стены, что Атрей так старательно возводил вокруг себя. Он ненавидел быть для нее открытой книгой, но попытки показать это глупо разбивались о ее мягкую, очаровательную улыбку. «Шах и мат» был объявлен Атрею прежде, чем ненужные слова растворялись в болезненной тишине мидгаровских лесов. Его мысли напоминали нескончаемый снегопад, но на вопрос девушки он лишь кратко кивнул. Лучник хорошо понимал — у них будет еще много времени для интересных историй. Биврест стал на положенное место, и, благодаря тяжелой руке спартанца, мост, тянувшийся от самых дверей Храма, тяжело повернулся в сторону башни Альвхейма. Корни Мирового Древа плотно оплели мраморный пол, сооружая мост, а на раскидистых ветвях едва заметными искрами блеснули зачатки новых хрустальных бутонов. Лишь недолгий шум — тихий, подобный морскому прибою — потряс комнату перехода прежде, чем спутники снова погрузились в тревожную, гулкую тишину. — Но…ничего не поменялось, — Элин растерянно осмотрелась вокруг в поисках каких-то кардинальных изменений и, не найдя их, с вопросом обратилась к своему наставнику. Мимолетная улыбка расцвела на его лице раньше, чем она успела хоть что-то спросить. Лучнице еще предстояло узнать — Альвхейм был буквально перед ними.***
Чарующая темнота просторной комнаты сменилась ярким, ослепляющим светом. В отличие от безжизненного, серого Мидгарда, тонущего среди нифельхеймских туманов и свинцовых туч, Альвхейм оставался прекрасным даже в плохие дни. Здесь, казалось бы, никто не ждал Рагнарека: предначертанный кем-то конец казался сущей глупостью по сравнению с многолетней войной, и в мире света жизнь лилась своим чередом, подобно долгой, лебединой песне; ничего на этой земле не переставало жить и цвести. Кратос уверенно пошел вперед, а Элин застыла, пораженная увиденным: она не помнила свой собственный мир без серости, тьмы и разрухи, и потому красота Альвхейма в одно мгновение захватила все ее внимание. Девичье сердце забилось чаще, ударами гулкими, резкими отдаваясь в висках, а дыхание перехватывало от невероятного пейзажа. Мягким, осторожным движением она коснулась руки идущего рядом лучника — ее тонкие пальцы обвили его запястье, и он мгновенно остановился, одаряя ее недоуменным взглядом. — Здесь…так много красок, — поделилась с ним кареглазая, все еще восторженно изучая новое место. В непривыкших глазах буквально рябило от такого обилия различных цветов: изумрудные травы, сверкающие утренними росами, яркое солнце, приземлившееся на лазурном небе, белоснежные кучерявые облака и целый каламбур различных растений, что ей удавалось видеть лишь в старых, оставленных мамой, книгах. Буквально все…виделось ей таким ненастоящим, неправильным; казалось, стоит лишь моргнуть — и все исчезнет, улетит вслед за теплым ветром, подобно диковинным птицам, и никогда не вернется. Она боялась даже дышать, не то что — идти вперед. И единственное, на что хватало духу — заглянуть в небесные глаза в поисках поддержки. Элин понимала, что юноша — единственный, к кому она всегда могла обратиться за помощью, не волнуясь об отказе. В синеве его глаз тонуло безграничное спокойствие, а мягкая улыбка уже не раз спасала ее от переживаний. Возможно, девушка и не знала его достаточно хорошо, но те недели, что они провели вместе, четко давали ей понять — ему можно верить. И она почему-то верила. Наивно, по-детски, бросаясь в омут с головой. — Атрей, так и должно быть? Никто не произносил его имя так. Пять букв слетали с ее чувственных губ так робко, нежно, совсем-совсем осторожно, тихим шепотом обжигали бледные щеки и заставляли его мгновенно залиться румянцем. Он еще мог пытаться противостоять очаровательной девичьей улыбке, но вот с ее мелодичным голосом вкупе с пронзительным взглядом он все еще не мог ничего поделать. Вместо ответа Атрей осторожно коснулся ее руки и перепел их пальцы — так неосознанно, будто нечаянно, безотчетным порывом души заглушая остатки разума — и уголки его губ дрогнули в обаятельной улыбке. Внимательный взгляд голубых глаз будто заверял «все хорошо, не беспокойся», и это действительно успокоило его чересчур впечатлительную собеседницу. Легким кивком она поблагодарила его, и они скоро двинулись вслед за Кратосом, который вот-вот готов был повернуться и увидеть разыгравшуюся сцену. Хати же покорно направился за ними: его слегка передергивало от злости на парнишку, и он в любую секунду готов был накинуться на него, но присутствие Элин бесцеремонно рушило все его планы. Ей нравился этот лучник, и волчонку, хотел он того или нет, приходилось с этим мириться.***
Брок не лгал: в цветущем Мире Света, казалось бы, было относительно безопасно, и ничто не собиралось нарушать спокойствия бдительных путников. Однако благовейная тишина настораживала, и Кратос старался идти медленно и осторожно, переступами, чтобы в любую секунду заметить внезапно появившегося врага. Изящный топор в его крупных руках выглядел достаточно внушительным оружием, чтобы разом отбить желание даже приближаться к величественной фигуре спартанца. По крайней мере, Элин так казалось. Гордый и надменный, мужчина все еще пугал ее, а презрительный взгляд его янтарных [почти змеиных] глаз часто предупреждающе косился в ее сторону. Он был выше нее почти на три головы, и его зловещая, широкоплечая фигура, упрямо шагающая где-то впереди, нависала над ней угрожающей непогодой. Ей нравилось думать, что, если бы каждый из них мог бы обратиться в стихию, Кратос определенно стал бы грозой. Неистовой, мощной, яростной. Его силы, кажется, вполне хватало даже для того, чтобы сразиться с самим Тором. А пока он просто шел вперед — напролом — и мог думать лишь о том, что незнакомая девчонка — самая отвратительная компания для такого важного путешествия. Мимир же считал иначе: привычно болтаясь где-то в районе бедер и бормоча о чем-то своем, старик с интересом рассматривал идущих позади молодых людей и не переставал удивляться тому, как стремительно менялся их сложный Атрей под влиянием очаровательной кареглазой особы. Мягкая улыбка все чаще мелькала на его бледном, изрезанном шрамами, лице, а сам он с несвойственным ему энтузиазмом увлеченно о чем-то повествовал. В отличие от твердолобого спартанца, старик хорошо понимал, с чем связаны изменения в поведении юноши, и уже даже успел подготовить достаточное количество аргументов, чтобы поминутно подкалывать смущающегося парнишку. Одинокая лодка, оставленная кем-то на этом заброшенном берегу, оказалась для странников удачной случайностью. Одной рукой Кратос подхватил ее и подтащил ближе к воде, позволяя молодым людям скоро забраться на борт. Они вдвоем неплохо поместились на правой стороне, а сам мужчина приземлился на противоположную, торжественно вручая им Мимира и берясь за деревянное весло. Волчонка, правда, пришлось оставить здесь, дожидаться их возвращения — лодке для него не было места, а другого пути до Храма здесь попросту не существовало. Хати такая перспектива не особо устраивала, но выбора у него все равно не было, потому он покорно присел на песок и тревожным взглядом проводил все дальше удаляющуюся от берега лодку. Честь «присматривать за головой» в этот раз выпала на долю Элин, и девушка беспрекословно приняла эту ношу, осторожным, боязливым движением принимая старика из тяжелых ладоней спартанца. Поначалу ей было страшно даже дышать — ведь, каким бы добродушным и милым не был Мимир, он все еще оставался гнилой, отрубленной головой — но пару мгновений спустя она уже смело вертела его в своих руках и с удивлением рассматривала лысую, расписанную множеством рун, голову. Мужчине так сильно льстило повышенное внимание к его персоне, что он только больше радовался, даже когда от постоянных поворотов все перед глазами начинало двоиться. — Вы уже были…в этом мире? — когда кареглазой надоело делать из Мимира бесконечно вращающуюся карусель, она наконец обратилась к своим спутникам. Среди всех обстоятельств ее вопрос выглядел вполне логично, ведь, в отличие от нее самой, ее собеседники не сочли красоту Альвхейма чем-то необычным и из ряда вон выходящим. А значит, они не впервые видели эти завораживающие пейзажи. — Да. — неожиданно резкий и звучный бас Кратос разрезал сонную тишину. — Очень давно, — поспешил добавить и Атрей. — Больше пяти лет прошло с тех пор, как мы в последний раз ступили на эту землю. И…тогда здесь не было так спокойно. — Почему же? — ее брови слегка нахмурились, и взгляд карамельных глазах с интересом обратился к лучнику. — Война, — без лишних церемоний ответил парень, легко проводя рукой по безмятежной морской глади. Несмотря на тот юный возраст, в котором ему пришлось пережить то самое путешествие, он хорошо помнил почти каждую деталь. — Эльфы вечно сражаются за свет, потому они и отрезаны от остальных миров. Здесь, в Альвхейме, у них достаточно и своих собственных проблем. — Но почему бы им просто не поделиться светом и не жить в мире и согласии? — ее наивное предожение напомнило Кратосу их первое совместное путешествие. Кажется, тогда мальчишка задал ему тот же вопрос. Удивительно, но ответ все еще оставался тем же. — Жадность, — мужчина, судя по всему, ценил краткость. — Из-за нее и происходят многие войны. Спартанец замолчал, и вся компания ненадолго погрузилась в благовейную тишину, прерываемую лишь тихим плеском ленивых волн. Этот резкий ответ действительно заставил девушку задуматься — в громкие слова Кратоса почему-то сложно было не поверить — и ее почти детская наивность с треском разбивалась о неприступные скалы реальности. Спартанец бесцеремонно ломал то, на чем держались ее хрупкие [едва ли, детские] принципы. Кажется, даже у сказочного Альвхейма были свои темные, грязные секреты. Молчание, однако, быстро было нарушено задорным и болтливым Мимиром, который тут же вспомнил о какой-то далекой, недорасказанной истории, и поспешил как можно скорее исправить эту нечаянную оплошность. Через несколько мгновений они причалили к берегу. Здесь, в отличие от предыдущей заброшенной пристани, было достаточно многолюдно: светлые эльфы, облаченные в сияющие мантии, сновали туда-сюда, разговаривая о чем-то своем, и, кажется, совсем не планировали нападать на неожиданных гостей. Более того, многие из них даже приостановились, чтобы как следует лучше разглядеть путников, а некоторая часть, будто узнав в них своих спасителей, начала оживленно о чем-то шептаться. — Кажется, они вас знают, — сделала краткий вывод Элин, подавая парнишке свою тоненькую, хрустальную ручку и скорее выбираясь из лодки. Кратос, в отличие от нее, оставался достаточно бдительным, и топор мгновенно оказался в его сильных руках, готовый к атаке. Он принял стойку и приготовился сделать несколько шагов вперед, чтобы разведать обстановку, но у его недоневестки в этот раз хватило наглости остановить его легким движением руки. Взгляд золотистых глаз недовольно обрушился на ее фарфоровую, кукольную фигурку, но она не отступила, и карие глаза со всем упрямством и серьезностью взглянули на него. — Не нужно, они не причинят нам вреда. — Никому нельзя доверять, — сурово ответил он ей, выпрямляя спину и сводя густые брови к самому носу. — Запомни это. — Она права, — мягко улыбнувшись, молодой человек встал между двумя оппонентами. Каждый из них желал отстаивать исключительно свою точку зрение, и накаляющаяся атмосфера летала между ними электрическими зарядами, готовая вот-вот разлететься тысячами осколков. И если бы Тор решился встрять в этот спор, то даже могучий Мьельнир не смог бы совладать с этой силой. — Посмотри сам, отец. Они выглядят мирными и совсем не собираются нападать. Возмущенный взгляд Кратоса метнулся в сторону сына, но тут же смягчился, растаял, подобно снежинкам на ладонях, и мужчина позволил себе покорно опустить оружие. Он давно уже отучил себя от привычки злиться на Атрея — под взглядом ледяных голубых сложно было делать это слишком долго, да и спартанец старался держать себя в руках и лишь изредка позволял себе некоторые воспитательные меры. — Смотрите! — Элин указала на величественное, оплетенное цветами, здание, возвышающееся прямо перед ними. — Это похоже на вход в храм! Нам туда? Со свойственной ей радостью она помчалась вперед прежде, чем Кратос успел утвердительно кивнуть ей в ответ. Его порядком раздражало это детское поведение и нелепая спешка, которой она слепо поддавалась, и он в любую секунду готов был выкинуть этот факт прямо ей в лицо, без церемоний, но слова Мимира, подобно пророчеству, отдавались в висках, линиями чувственными, выразительными выводились в истерзанной временем памяти.«Подумай о том, что ради нее он готов был даже остаться в Мидгарде»
Атрей проводил ее удаляющийся силуэт легкой улыбкой, и его лазурные [он считал — холодом насквозь прошитые] глаза зажглись яркими, озорными искрами. Кратос не знал, что это такое и как следует на это реагировать, но слово «влюбленность» вертелось на его языке сладким, давно забытым привкусом. Кажется, он давно не видел сына таким…счастливым. — Постой, — лучник двинулся вперед, следом за своей подружкой, но спартанец остановил его легким, едва слышным окликом. Мальчишка повернулся на голос и окинул отца вопросительным взглядом — так скоро, почти мимолетно — и отцовское сердце тревожно сжалось, пропуская один удар. — Раз уж ты решил взять с собой эту девчонку, в пути именно ты будешь отвечать за ее безопасность. Она — только твоя забота. Понял? Его лицо озарилось многозначительной ухмылкой [такой до боли знакомой, исконно греческой], и он скоро кивнул, прежде чем отправиться вслед за Элин. Кратос тоже не заставил себя долго ждать. Они прошли по мосту, выстланному чистым светом, и подошли вплотную к синим дверям храма, возле которых верно стояло двое караульных с длинными, позолоченными жезлами. Кажется, теперь Мир Света был относительно стабильным местом. — Мы верно пришли, голова? — удостоверился спартанец, и Мимир согласно заворковал, подтверждая свои слова. — Нам нужно найти Оракула, — продолжил он, стоило путникам сделать еще несколько шагов навстречу заскучавшим караульным. — Он-то нам и поможет. — Сегодня он не сможет принять вас, — один из молодых эльфов, тот самый караульный, случайно услышавший обрывок чужого разговора, поспешил ответить гостям Альвхейма. — Я предупрежу, что завтра вы нанесете ему визит. — А почему он не может сегодня? — Элин осторожно улыбнулась, подходя к охранникам храма, и ответ не заставил себя долго ждать. — Каждую третью зиму собирается совет высших. Он обязан там присутствовать. Никто из путников, правда, не знал, какое важное значение имеет «совет высших» для эльфов, но итог оставался тем же — сегодня им здесь делать нечего. Атрей разочарованно покачал головой, разворачиваясь в сторону выхода, следом за ним направилась и Элин, не забывшая вежливо попрощаться с сонными караульными. Кратос ничего не ответил и, измеряя световой мост грузными, тяжелыми шагами, пошел прочь, все пытаясь угомонить разговарившуюся о чем-то голову.***
До следующего дня было еще достаточно много времени: яркое альфхеймское солнце все еще неустанно сияло посреди бирюзового неба, укрытое кучерявыми облаками, и совсем не собиралось клониться ко сну. Потому идея ночлега, предложенная Мимиром в самом начале, скоро уже не казалась путникам такой сумасшедшей. Они довольно долго гуляли по местным, густо населенным деревням, но всегда осторожные эльфы обычно отказывались от гостей, да и у Кратоса хватало собственных проблем с доверием, чтобы отмести почти каждый подходящий им вариант. Потому поиски скоро превратились в бессмысленное и глупое брожение, и голова, как пока самый разумный из всех присутствующих, посоветовал друзьям вернуться на начальный берег и провести ночь там, разбив предварительно небольшой лагерь близь воды. Неожиданную идею активно поддержала уставшая от бесцельных прогулок молодежь. На измождённом морщинами лице старика мелькнула тень коварной улыбки — провести ночь у беспокойного моря, разве могло быть хоть что-то романтичнее? Мужчины совершенно не нуждались в отдыхе — Кратос и Атрей были богами, а Мимир так и вовсе являлся оживленным созданием, потому спартанец быстро смекнул, что их новая спутница совсем ничего не знает об их истинном происхождении. Видимо, его сын просто забыл упомянуть об этой незначительной детали, а может не хотел втягивать невинного человека в жизнь, которая так скоро кончится его мучительной смертью. Знала ли кареглазая особа о его ужасной болезни? А о его сущности? Кратос не мог даже предположить. Он ценил то, с какой заботой Атрей относился к окружающим, как трепетно и осторожно хранил их «семейный» секрет, но вместе с этим спартанец хорошо понимал — эта горькая правда была слишком серьезной, чтобы так грубо скрывать ее от девушки, к которой, возможно, у его сына имелись некоторые чувства. Возможно, это было не самым правильным решением. Но об этом Кратос и вовсе старался не думать. Не замечать их внимательных взглядов, чувственных прикосновений, тяжелого, учащенного дыхания — так было гораздо проще, нежели ломать голову над тем, как вести себя отцу в подобной ситуации. Атрею давно было не десять, и мужчина знал об этом. Возможно, не хотел принимать и признавать этого, по привычке поправляя старенький рук в тощих руках, но он знал. Переживания и радости сына оставались для него загадкой, окутанной туманами, но он все же помнил, каково это. Чувства, спрятанные под слоем рельефных мышц, укрытые тонким слоем пепельной, безжизненной кожи, едва заметным огоньком тлели в его искалеченной душе. Фэй… Ее голубые глаза, чистые и прозрачные, были подобны взволнованному морю, а нежные прикосновения напоминали ему о том забытом, что зовется «домом». С ней можно было не думать о кровавом прошлом, оставленных позади трупах, о разрушенном Пантеоне; с ней можно было просто ж и т ь. Жить, как и положено человеку. Любить словно в последний раз, отчаянно и больно, и не думать о последствиях. Если она была рядом — неважно, находись они посреди поля битвы или на краю горбатой горы — он был дома. Этого чувства уюта вполне хватало, чтобы он полюбил ее той безумной любовью, от которой не найти спасения. Она была якорем. Тем единственным, что удерживало его на плаву. Потому, конечно, Кратос понимал, каково это. Кратос хорошо понимал.Однако, возможно ли было отыскать любовь в мире, который в любой момент мог обратиться в прах?
На этот вопрос вряд ли кто-то мог найти ответ. Спартанец отправился на разведку, чтобы проверить близлежащую территорию на наличие различных тварей, а Атрей, Элин и встретивший их у самой лодки Хати изъявили желание остаться на берегу. Больше всех протестовавшего Мимира, конечно, никто спрашивать не собирался, и старик, как бы сильно не жаждал понаблюдать за оставшейся парочкой, был вынужден смириться с участью «брелка на задинце» и продолжить покорно болтаться на бедрах спартанца. Стоило мужчинам скрыться меж раскидистых ив, обрамленных серебряной кроной, и взгляд карамельно-карих мгновенно обратился к лучнику. Девушка потянула руки поближе к огню, надеясь укрыться в языках огня от холода зимней ночи, и тихим, едва слышным шепотом произнесла: — Знаешь, мне нравится этот мир. — Я рад, — он ответил ей мягкой улыбкой и со всем вниманием всмотрелся в морскую гладь, надеясь отыскать в неповоротливых волнах успокоение. Ему нравилась эта спокойная тишина, и он постоянно находил в ночной атмосфере свое, неповторимое очарование. Улыбка сменилась загадочной ухмылкой, когда Атрей нечаянно заметил, что Элин пытается подражать его движениям. Получалось у нее довольно неуклюже, но от этого было еще забавнее. Он подумал, что она выглядит очень мило, стараясь повторить за ним. — Мне тоже нравится Альвхейм. Здесь очень красиво и…тихо. Конечно, парень понимал, что величественные пейзажи мира света — лишь странный предлог завязать с ним разговор. Девушка очень хотела спросить его о чем-то важном, но по какой-то причине не решалась. — Я…я…возможно, мне не стоит об этом спрашивать, но… — она нерешительно начала, перебирая в хрустальных пальцах его старый, оставшийся с того самого путешествия, дневник, и обратила осторожный взор карих глаз на него, все в той же, до боли знакомой, попытке отыскать поддержку. Атрей кивнул, чтобы она продолжала, и ее тихий голос едва ли стал немного смелее. — В том дневнике, что ты отдал мне…очень много написано о твоей матери, но ты ни разу не говорил о ней…и я не видела ее в вашем доме. — Да, это верно, — всегда бархатистый, подобный переливам нежных струн, его голос отдавал хрипотой. — Ее не стало много лет назад, когда мне едва ли стукнуло двенадцать. От мыслей о маме на душе стало немного уютнее, и приятное тепло, как что-то родное, давно знакомое, разлилось по его телу трепетной дрожью. Он всегда с теплотой вспоминал о ней и с почти болезненным влечением пытался пробудить собственные детские воспоминания, лишь бы вспомнить этот туманный образ, еще раз взглянуть в ее ласковые лазурные глаза, найти спасение в ее нежных, горячих прикосновениях. Как бы ему хотелось, чтобы Фэй была рядом сейчас. — Мне очень жаль, — ее рука осторожно приземлилась на его тонкое плечо, а пухлые губы тронулись в сожалеющей улыбке. Разве он когда-нибудь замечал, что на детских, пухлых щечках столько родинок? — Но я уверена, что она была очень хорошей женщиной. И она действительно очень многому тебя научила. И это было правдой. Мамины уроки были для него чем-то сокровенным, нерушимым, и он с особым трепетом хранил их в собственной ослабевшей памяти; так наивно и отчаянно цепляясь за любую возможность удержать ее вычерченный призрачный силуэт хоть немного подольше. Как бы стремительно Атрей не сходил с ума, как бы не хотел просто перестать бороться, были вещи, которых не смели касаться даже настойчивые духи. — Она была замечательной, — согласился парнишка, немного поворачиваясь, чтобы лучше видеть свою собеседницу. — И очень-очень красивой. В отличие от меня…знаешь, с этими уродливыми шрамами на все лицо. — он горько усмехнулся, вспоминая аккуратные черты лица Фэй. Она подарила ему яркие голубые глаза и каштановые, с легким отливом меди, волосы, так осторожно обрамляющие природную худобу; остальное же — от долгих, протяжных шрамов на все тело до невыносимого, исконно греческого характера — Атрей позаимствовал у отца. Долгие рубцы на его щеках всегда были той яркой особенностью, которой он стыдился — э т о всегда вызывало множество ненужных вопросов и нередко становилось причиной презрительных взглядов. Хотя и мама всегда говорила — шрамы украшают мужчину. И они украшали — отца, например, — а вот Атрей с ними смотрелся, как потрепанный жизнью сиротка и так нелепо напоминал окружающим сломанную игрушку, исцарапанную и брошенную на ближайшую свалку. Всем всегда хотелось узнать, как он удосужился заполучить этот «трофей», но Элин, на удивление, это совсем не интересовало. — И вовсе они не уродливые, — тонкая рука с плеча переместилось на его лицо, и тыльная сторона ее нежной ладони осторожно, почти неощутимо, провела по его бледной щеке, усеянной шрамами. Атрей вздрогнул от ее прикосновений: сердце забилось чаще, вот-вот норовясь вырваться из груди, а до этого тихое, размеренное дыхание во мгновение стало тяжелым и частым. Он находился будто в какой-то прострации — словно где-то там, между мирами, готовый в любую секунду сойти с пути — и мир застыл, остановился, позволяя ему повнимательнее вглядеться в***
— Тор…обвинил меня, — Моди, сын самого бога стихии, еле держался на ногах и с трудом облокачивался на старую колонну. — Меня…в том, что ты сделал с Магни. Родной отец…назвал меня трусом! — И словами не обошелся, — мальчишка гордо вскинул голову, позволяя себе окинуть врага надменным взглядом, и сделал несколько уверенных шагов навстречу мужчине. Злость — такая приятная, тягучая — текла по его тонким венам вместо крови. — Катись! Или мы тебя добьем! — Ах ты ублюдок! — сын Тора потянулся к нему, чтобы ответить, но мгновенно согнулся от боли и с глухим звуком распластался на холодном снегу, неприятно кряхтя и корчась. Атрей подумал, что эта несказанная удача — отомстить за все те грязные слова, что вылетели изо рта этого ужасного создания. Он едва повернулся, и строгий голос отца, дополняемый стальным взглядом янтарных глаз, разрезал тревожную тишину. — Нет, — его бас звучал достаточно убедительно, чтобы беспрекословно поверить на слова и покорно отступить. — Он побежден. Не убивай его. Атрею, удивительно, было совершенно все равно. Боль от обиды, злость, ненависть — тысячи самых разных чувств сошлись в безумном танце, не давая ему отступиться от своего решения. Никто. Никто не может так грязно осквернять память его матери. — Он заплатит за слова о маме! — детский голос уверенно возразил отцу. Лучник чувствовал, как неведомая сила с отчаянием билось прямо у него под кожей; мальчик чувствовал — он имеет право. — Я сказал — нет. А это парнишку уже мало волновало. Атрей развернулся к отцу и с гордостью, с коварной ухмылкой, произнес: — Но мы — боги, и можем делать…все…что…захотим! — он с презрением вгляделся в серые глаза собственной жертвы и с отвращением чертыхнулся. — Так я сказал твоей матери … перед тем, как взял ее! — Моди разразился отвратительным смехом, прерываясь лишь на тяжелое кряхтение, и увесистый нож Атрея мгновенно воткнулся в его толстую, неопрятную шею. — Что ты делаешь?! — вскрикнул Кратос, грубо разворачивая мальчишку к себе. В ответ он, однако, лишь оценивающе вскинул новое оружие. — Этот нож получше, чем мамин, — с гордостью оповестил его Атрей и с силой толкнул тяжелую тушу Моди в бездну, восхищаясь тем, что таким ублюдкам, как он, там самое место. — Ты убил, вопреки моему запрету! Вышел из себя! — спартанец сильно сжал его тонкое плечо и внимательно всмотрелся в синеву знакомых глаз. Добрый и мягкий, сейчас Атрей смотрел на него, подобно хищнику, готовый в любую секунду всадить нож и в его горло. — Ты сам учил меня убивать, — отстраненно бросил мальчишка. — Нет, я учил тебя выживать! — резко возразил Кратос. — Мы боги, мальчик. И у нас есть враги. Теперь отныне и до конца времен, ты отмечен. Я учу тебя убивать, да. Но чтобы защищаться и — никогда! — для забавы. — Да он все равно никому не был нужен, — Атрей лишь повел плечами. — Какая разница? — Убийство бога приводит к последствиям!***
Сколько еще невинных умерло, когда тонкая сталь его нового ножа лишила жизни сына Тора? А когда Бальдр, ослепленный желанием мести, рухнул на безжизненный снег? Теперь Атрей уже не мог знать наверняка. И тяжелая ноша, вина за всех, кто пал в боях против Всеотца, теперь легла на его хрупкие плечи. Так скоро, болью холодной, почти ледяной, заполняя разгоряченное сердце. Сейчас, впервые за много лет, он задумался о последствиях. И укоризненный взгляд матери сам собой вклинился в разбитую память. Невинные люди не должны были платить за их поступки. Невинные люди не должны были отвечать за их ошибки. Это было неправильно. Это было не по-человечески. Ему никогда не нравилось быть богом. Неудивительно, что отец столько времени хранил эту тайну подальше от сына. Теперь, пусть и не полностью, Атрей понимал, почему. И Элин не должна была знать, что смерть ее родителей — его вина. В ее шоколадных глазах одиноким маяком блестела надежда на то, что ей удастся спасти таких же невинных от кровавых расправ, и Атрей просто не мог признаться ей в том, что на его собственных руках крови было едва ли немного меньше. Если он расскажет…она возненавидит его и никогда не сможет простить. Сильная и жгучая ненависть… То, что Атрей никогда не хотел бы видеть в ее глазах. Полубог не мог этого допустить. Ложь во благо. Кажется, это было их самой худшей семейной традицией. — Но я никогда не хотела мстить, — ее тихий шепот резко вырвал его из бесконечного омута собственный мыслей. И удивленный взгляд лазурных глаз мгновенно обратился к ее образу. — Кем бы не были те, кто убил мою семью, они поступили низко. И я постараюсь быть выше этого…постараюсь спасти от этой участи других людей. Ее благие мотивы звучали так уверенно и смело, словно она действительно верила в каждое собственное слово. Неужели она взаправду решила спасти от кровавых рук Одина невинных жертв? Она. Хрупкая семнадцатилетняя девушка. Атрей многозначительно хмыкнул в ответ на ее слова, но кареглазая не обратила на это никакого внимания. Возможно, к счастью. Сейчас, в эту секунду, девушка так странно напомнила ему Фрейю. Ее почти безумное желание помочь каждому всегда было для него достойным примером. Она была хорошим человеком. И замечательной женщиной. И пусть они отобрали у нее самое дорогое, и она возненавидела их так сильно, насколько только позволило ее материнское сердце, порою, он все же скучал по ней. — Да и к тому же, мои родители всегда были достаточно строги со мной. Их привязанность к месту, к Всеотцу, к его словам, слепое поклонение Асгарду — все это привело к тому, что к своим семнадцати я почти ничего не знаю об этом мире. Совсем ничего не знаю... — Мы это исправим, — заверил ее лучник. — У тебя такая замечательная семья, Атрей, — грустная улыбка украсила ее фарфоровое личико. — Благодаря своим родителям, ты знаешь буквально обо всем на свете, а твой дневник — буквально бесценное хранилище знаний. Вы с отцом так много путешествуете. Вы сильные, вы можете защитить себя, а ваше общение… — Элин мечтательно повела глазами, с некой теплотой вспоминая те моменты, что ей удалось застать. — Я бы все отдала лишь для того, чтобы кто-то заботился обо мне также, как твой отец заботится о тебе. «Я могу заботиться о тебе», — кричало сознание, и Атрей едва сдержался [выдержку спартанскую включая до упора], чтобы пять слишком важных слов не улетели безвозвратно в тревожную тишину альвхеймского моря. — Он…сложный человек, Эл, — душа позволила себе так нежно, почти по-домашнему, сократить ее имя до минимума. Две буквы слетело с его тонких губ сладостной песней, и дыхание мгновенно дало сбой. — Но он очень тебя любит. Атрей на секунду задумался о том, что девушка бы очень понравилась его матери — ведь Фэй всегда любила таких людей — но он не позволил этим мыслям слишком долго обитать в его голове. Это уже было с л и ш к о м. Охотник напомнил лучнице о том, что завтра им предстоит важная встреча и стоит немного передохнуть, но она лишь недовольно вскинула брови и напомнила ему, что «совсем не устала». Через пару мгновений Атрей обнаружил ее возле себя: удобно расположив голову на его плече, она мирно посапывала и даже в такой момент умудрялась быть самым очаровательным созданием на земле. Он осторожно, боясь потревожить ее сон, заправил выбившуюся прядь обратно за ухо и с неким спокойствием взглянул на утихающее море. Тихий вдох совпал с плеском беспокойных волн. Атрей умиротворенно прикрыл глаза. Он никогда не чувствовал себя таким живым.