Не сошел с ума, и вполне осознанно — Я вдыхаю этот яд вместе с воздухом. Туман не уходит с возрастом. Я ищу, я кричу охрипшим голосом. Эти полосы черно-белые. Я нашел любовь, но потерял в нее веру. Она жива и она еще дышит. И я чувствую: она меня тоже ищет.
***
«Это было наше место, помнишь?..»
Ветер… Вот первое, что Атрей почувствовал. Такой удивительно мягкий, будто бы бархатный, он несмело коснулся его ладоней. От самых кончиков пальцев, прочертив плавную, робкую линию, он осторожно перебрался на запястья, а затем, поднявшись к кистям, смог забраться под самые рукава и даже под самую кожу, чтобы наполнить его уставшее тело целебным теплом. Не теплом, нет — легкостью, что заставила мальчишку мгновенно позабыть обо всех невзгодах. И словно больше не было никаких проблем, не было ни боли, ни страха, разрывающих юное сердце — была лишь свобода. Сладостная, безграничная свобода, о которой Атрей не мог и мечтать. Его грудная клетка поднималась и опускалась в такт биения сердца — вверх-вниз, вверх-вниз, медленно и равномерно — и каждый новый вдох будто бы стал даваться ему легче предыдущего, а дыхание, прежде такое тяжелое, обрывающееся на жуткие хрипы, вдруг стало умиротворенно спокойным. Странная боль притупилась, пустота сменилась чувственной глубиной, и все его мысли наконец-то замолкли, словно бы тоже прислушиваясь, и стало так тихо-тихо… Атрей открыл глаза. Небольшая стайка птиц, будто все это время терпеливо ожидавшая его пробуждения, в ту же секунду слетела с веток, а новый порыв ветра, уже чуть более сильный, небрежно всколыхнул поникшие синие цветы. Лепестки взмыли вверх, описывая в воздухе несколько незамысловатых фигур, а затем устремились к мальчишке, начиная порхать и копошиться над ним, как рой самых настоящих сапфировых бабочек. Атрей так восторженно следил за каждым их движением, за каждым взмахом несуществующих крыльев, что даже не сразу сообразил приподняться с земли и, устало потирая глаза, все же попробовать оглядеться вокруг. Разве он был здесь раньше? Хоть когда-то? Он не мог припомнить. Такое огромное, безбрежное поле, выстланное множеством синих цветов… И он здесь один-одинешенек, такой маленький и беззащитный среди этих огромных, возвышающихся стеблей. И не взрослый совсем — всего лишь ребенок, по какой-то неясной причине потерянный в череде этих беспокойных лет. Маленькие руки и маленькое тело, а душа внутри него почему-то не по годам большая, спрятанная глубоко-глубоко под ребрами подальше от любопытных глаз. Атрей вздрогнул, когда услышал над самым ухом тихий девичий голосок: — Ты проснулся! Казалось, совсем-совсем рядом — только протяни руку и тут же ухватишься за его обладательницу, проворно отчитывая её за столь неожиданное появление. Но как бы старательно Атрей ни оглядывался, как бы внимательно он ни искал, в этом месте он по-прежнему был совершенно один. Однако таинственный голос зазвучал снова, уже чуть громче: — Ну наконец-то! Ты же снова все пропустишь! Ай-да за мной, Атрей! Зов уже отдалялся от него, становился все тише и тише, пока совсем не затих, словно неведомая девочка куда-то убегала, и трава негромко зашелестела, прогибаясь под ее торопливыми шагами. Сплетающийся с тихим пением звезд, такой участливый и нежный — её голос так настойчиво зазывал Атрея за собой, так тянул навстречу чему-то неизведанному и неясному, что ноги будто сами подняли его с земли и поманили навстречу маленькой незнакомке. А эти дивные синие лепестки устремились за ним следом, уже скоро обгоняя его, чтобы указывать дорогу.«Наши цветы…
Мы дарили их друг другу и обещали, что никогда не расстанемся, ты помнишь, Атрей?
Ты ведь помнишь меня, верно?..»
Силлецветы… Кажется, так они назывались. Белые, словно снежинки, почти прозрачные цветы! Мама говорила, что при ярком солнечном свете они нередко оставались незамеченными: теряясь средь пышных и пестрых бутонов, закрываясь от проворных лучиков солнца, они порою даже полностью теряли свой окрас и буквально таяли в теплых ладонях, стекая вниз по пальцам капельками дождевой воды. Но когда закат сменялся сумерками, когда искорки-звезды рассыпались по небу мозаикой, а луна занимала свое почетное место на небосводе, они вдруг начинали сиять ярким небесно-синим цветом, словно целый день старательно впитывали в себя этот прекрасный оттенок. Такими они были и теперь. Удивительными. Абсолютно волшебными. Атрей остановился и присел на корточки, чтобы легким и скорым движением отделить от земли один из стебельков. Даже в его руках бутон не переставал сиять и даже искрил лишь сильнее, словно бы узнавал в юноше ту же энергию, что и придавала ему это невообразимое синее свечение. Этот свет лился из самой сердцевины цветка, устремлялся вверх по жилкам тончайших листьев и достигал пальцев, оплетая узелок за узелком каждую черную метку на руке лучника, каждое его тату и каждую руну, что была высечена углем на коже. Этот свет добирался и до самого сердца, проникал в каждую его клетку и в каждый сосуд, постепенно заполняя все пространство своей необъяснимой магией. Он словно пытался о чем-то сказать Атрею, о чем-то неумолимо важном и сокровенном — быть может, о каком-то очень большом секрете, сохранившимся лишь в безумной красоте этих странных синих цветов. Но мальчик ничего не замечал. Пока он еще не мог понять этих тайных знаков, не мог увидеть дороги перед своими глазами и потому продолжал лишь безрассудно следовать навстречу этому безумному каламбуру звуков, среди которых так ясно выделялся этот голос. Девчонка звала его, но уже не словами — песней. Атрей был уверен: он знал её наизусть, знал каждую ноту и каждый такт до последнего треклятого тона, но вместе с тем не мог припомнить ни единой строчки. И чем сильнее ему хотелось не думать об этой навязчивой мелодии, тем громче она становилась и тем сильнее разгоралось в его юной душе нестерпимое желание увидеть его исполнительницу. А кружащие над ним лепестки, подобно дождю из самоцветов, падали вниз крупными каплями, осыпались на его тонкие плечи, путались в прядях вечно взлохмаченных рыжих волос и оседали на ладонях, как пышные хлопья самого первого снега. Снежинка за снежинкой. Лепесток за лепестком. Они летели все дальше и дальше вниз…«Мы впервые встретились той самой зимой… Помнишь?»
Юноша отчаянно помотал головой. В этом круговороте чувств ему как нарочно мерещились чужие прикосновения: словно чьи-то пальцы перебирали его волосы или выводили причудливые узоры на его ладонях, словно длинные пряди щекотали его щеки или чьи-то мягкие губы украдкой оставляли влажный след возле его острых, точеных скул. Словно кто-то действительно был рядом с ним, здесь и сейчас, совсем-совсем близко… Кто-то такой ощутимый, такой до ужаса ему знакомый… Но кто? Кто же? Неужели, та самая девушка, что так сладко пела ему? Неужели, она?«Я здесь, я с тобой, неужели ты не чувствуешь?»
Благоразумие оставляло Атрея слишком быстро. Он шел все дальше и дальше, будто зачарованный, не слыша ни шепота ветра, ни самого себя, и с каждым новым его шагом этот загадочный голос становился лишь только громче, только смелее, и скоро уже отчетливо звал его по имени. А затем и таинственная песня вдруг сменилась беспечным детским смехом, и яркое видение вспыхнуло прямо перед его глазами. — Не поймаешь, не поймаешь! — образ маленькой девочки ловко запетлял между деревьями и кустарниками, между огромными валунами и камнями, ветвями давно накренивших ив. И даже когда она порою полностью пропадала из виду или терялась за новым поворотом, ее веселый голосок все равно доносился до Атрея и в который раз напоминал ему о своем местонахождении. Ее прежде аккуратно уложенные волосы весело подпрыгивали на худеньких плечах, ее темные глаза горели небесными огоньками, а сама она кружила озорным мотыльком, смеясь заливисто и звонко — нет, хохоча во всю силу безо всякого стеснения и радуясь этой нелепой игре так, как радовались только самые счастливые люди на свете. И Атрей чувствовал нечто необъяснимое — что-то между дежавю и абсолютной растерянностью, словно теплота и нежность смешались в один напиток, но почему-то на языке осталась лишь гадкая горечь — и что-то зудело прямо у него под ребрами, не давая полноценно дышать, что-то с болью тянуло и ёрзало, отзываясь точно в сердце. Что-то, чему он не мог найти объяснения. — Ну же, Атрей, не отставай! Видения появлялись перед его глазами вспышками ослепительного света, такие яркие и ощутимые, что до них буквально можно было дотянуться рукой — достаточно едва лишь коснуться, чтобы почувствовать этот трепет под подушечками собственных пальцев. И Атрей безвольно тонул них, в этих воспоминаниях, в этих нечаянных картинках, поджидавших его на каждом шагу. Он слышал лишь короткие обрывки фраз на пару с недопетыми куплетами старых песен, он слышал смех и плач, что лились из каждого уголка, он ловил с отчаянием остатки собственных обещаний — никогда не исполненных, давно потерянных в ленте времён. Обещаний, которых, он, конечно, никогда и никому не давал, но которые действительно казались ему реальными. — Давай, поторопись, осталось совсем немного! — Постой! Игра захлестнула его. Атрей уже не шел навстречу этому голосу, он бежал изо всех своих сил и надеялся просто куда-то успеть, просто не потерять бы ее средь шепота весеннего ветра. Земля так скоро исчезала под его ногами, рассыпалась почти по крупицам, по маленьким камешкам, и не оставалось никакой уверенности в том, что он вдруг не провалится в пустоту. Плотная белая белена окутала его фигуру, словно теплое покрывало, замотала в крепкий кокон, и лишь синие цветы, как осколки чистого неба, теперь служили ему ориентиром. Но он не прекращал движения. Он бежал лишь быстрее, он бежал в пустоту безо всякого страха, сбивая ноги в кровь, царапая руки об острые ветви, и сердце его стучало так неимоверно сильно, будто бы точно знало, что там, в конце этого долгого пути, туман непременно рассеется, и он наконец сможет увидеть ее — ту, что так отчаянно не хочет быть забытой. И это придавало ему силы. Силы, чтобы идти дальше, бежать быстрее и срываться с безумством обреченного в пропасть давно потерянной жизни. Он не знал, куда приведет его этот побег, он даже не знал, куда и зачем он бежал, зачем искал глазами чужие следы на земле и снова цеплялся пальцами за вечно ускользающий силуэт. Но он точно знал, что не должен был останавливаться. Ни на одно мгновение. Ни на одну единственную секунду. Ведь сейчас на кону стояло даже больше, чем его собственная жизнь. И он должен был догнать ее. Он должен был! Чего бы это ни стоило! Но голос вдруг замолчал. В одно единственное мгновение. Лучник остановился как вкопанный, зарылся ногами в рыхлую землю и с тревогой оглянулся, надеясь уловить хотя бы мимолётное движение, хотя бы крохотный жест, указывающий путь, но среди чарующего тумана теперь гулял лишь одинокий ветер. Его порывы — уже совсем не бархатные и не мягкие — теперь протяжно выли, изнывая от боли, и словно специально, в попытке выпустить злобу, срывали с могучих деревьев изумрудные листья. И без того уже черное ночное небо сгустилось над Атреем еще сильнее, таинственные тени скользнули по земле и поползли к нему, обступая со всех сторон, а белый туман пеленой рассыпался по земле, лишая мальчика единственной его защиты. Ветер снова усилился: его холодные, почти ледяные мотивы теперь не просто вызывали дрожь, а пробирали до самых костей, сдвигали с места, и мальчик боязливо съежился, собрался в маленький, дрожащий комок, но не отступил ни на шаг. Боль клещами стянула грудную клетку. Все чувства собрались в единый тяжелый камень на его шее, легкие сжались до предела, и дышать вдруг стало совершенно невозможно. Атрей схватился рукой за горло, выпуская наружу лишь жалкие хрипы, и провел ладонью чуть ниже, к сердцу, чтобы почувствовать, как тяжело стучит оно внутри его тела. Ноги вдруг подкосились, он безвольно рухнул на колени и успел лишь выставить перед собою руки, чтобы лицом не встретиться с землей. От боли он зажмурился еще сильнее, жадно захватил губами новую порцию воздуха, но даже ее оказалось слишком мало, чтобы полноценно прийти в себя. И Атрей вдруг осознал: ещё немного, ещё несколько жалких секунд — и он непременно здесь задохнется. Но даже собственное сознание более было ему не подвластно. Его стальное терпение все скорее превращалось в душащий страх, а его мысли почему-то оказались заняты вовсе не надеждами на спасение — только ярым желанием увидеть ее наяву. Он всё ещё ждал и верил. Но действительно ли стоило кого-то ждать?«Однажды мы пообещали, что найдем друг друга. Избороздим все просторы огромных девяти миров, откроем каждую дверь и каждый проход, пройдем тысячи испытаний лишь для того, чтобы снова оказаться вместе. Так же, как раньше.
Только ты и я»
Ее голос неожиданно раздался прямо в его голове, словно она уже жила внутри него, управляя остатками мыслей и чувств. Её голос, голос уже взрослой девушки… Атрею казалось, что теперь он звучал куда беспокойнее, чем раньше; и не было в нем уже той беззаботности, не было и того неумолимого детского азарта, с каким она зазывала его за собой — была лишь тихая и горькая печаль, поселившаяся буквально в каждом слове. Он ощутил, как чья-то рука мягко потрепала его по волосам. Таким привычным ласковым движением, едва касаясь, словно она проделывала это уже много раз. Её ладони скользнули по его рыжей шевелюре, осторожно перебирая каждую прядь, пропуская сквозь пальцы, а затем спустились чуть ниже и провели плавную линию вдоль его лица почти до самого подбородка. И каждое её движение отзывалось в Атрее электрическими разрядами, и всё его существо, каждая клеточка его тела, тянулись навстречу её прикосновениям. Кажется, он уже чувствовал это… Однажды. Мелкая дрожь прошлась по его спине, волнение проплыло меж позвонков и затерялось в его собственных руках, лихорадочно пытающихся найти себе место. Атрей не посмел открыть своих глаз: он так сильно боялся спугнуть её, хотя сильнее всего, должно быть, он боялся найти возле себя пустоту. Но любопытство оказалось сильнее страха. Атрей заметил, что они вновь оказались на той же поляне, где он проснулся всего несколько мгновений назад. Но лепестки силлецветов теперь кружили над ними куда резвее, чем раньше, их яркий свет, казалось, достиг своего пика и смог пронзить даже беспросветную тьму этой теплой ночи. Тёмное небо было усыпано множеством звезд, ловко собирающихся в разнообразные созвездия, но вовсе не они так сильно удивили Атрея. Сияние. Будто неуклюжий художник расплескал все свои краски по чистому полотну: зеленый, синий, розовый, фиолетовый — казалось, здесь уместился весь колорит цветов, и теперь они весело блестели и переливались, смешиваясь в это пугающее и одновременно восхищающее явление. Атрей никогда ещё такого не видел. Его загадочная спутница молчаливо стояла чуть поодаль, спиной к нему, и так же внимательно, как и он сам, наблюдала за ночным небом. Он не ошибся: это была уже совсем не маленькая девочка, а вполне себе взрослая девушка. — Красиво, правда? — наконец отозвалась она, подставляя ладонь и осторожно ловя на нее один из сияющих синих лепестков. Его свечение только на миг осветило выразительные черты её бледного лица: её губы, изогнутые в мягкой полуулыбке, её расслабленные брови и вздернутый нос, сосредоточенный взгляд… Взгляд, полный тоски и неведомой Атрею печали. Она с такой грустью смотрела на лепесток, словно он был последней каплей воды в знойной пустыне острова Лемнос. Мальчик не сразу понял причину этой печали. Лишь в тот момент, когда силлецвет, едва коснувшись её нежной кожи, вспыхнул ярким серебряным пламенем и медленно осыпался на землю дождём из маленьких искорок. Такая прекрасная жизнь… угасла прямо у него на глазах. Девушка сразу же сжала ладонь в кулак. Завороженный и поглощенный этим зрелищем, забывший напрочь об её вопросе, Атрей продолжал внимательно вглядываться в ее лицо, будто пытаясь вспомнить. И почему-то её имя вертелось на его языке, такое сладко знакомое, словно он действительно знал его, но буквы то и дело выпадали и перемешивались, никак не собираясь в единое слово. И лишь когда он попытался отыскать ответ в её глазах, только в тот самый момент, он вдруг заметил, что она тоже смотрит на него. Но уже совсем не с грустью. Скорее, с робкой, мучительно слабой надеждой. Она сократила расстояние между ними за доли секунды и торопливо осела перед ним на колени. Атрей безмолвно застыл, не в силах нарушить их непростительную близость. — Зачем ты снова привела меня сюда? — вымолвил он. — Я же говорила: это место… Оно всегда было нашим, Атрей, — ее глаза засияли всего на мгновение, и она коротко обвела взглядом небольшую поляну, прежде чем снова вернулась к нему. — Разве ты… так ничего и не вспомнил? Атрей ничего не ответил. Это поле, эти цветы, так по-нелепому названные силлецветами, эти вспышки странных воспоминаний, лишённые всякого смысла… Атрей словно читал исписанные доверху листы, вырванные из чужих дневников: подсознательно он будто узнавал их, тянулся навстречу, но вместе с тем был точно уверен, что сам он никогда о таком не писал. Но почему-то ему так хотелось соврать ей, закричать так громко и счастливо на весь этот мир, что он помнит… Он всё же помнит! И чтобы содрогнулись даже маленькие звезды, чтобы пошатнулось это огромное бескрайнее небо над их головами, и земля под ногами побежала крупными трещинами. Атрей хотел бы… Но он не помнил. Он совершенно ничего не помнил. Она вздохнула, вероятно, предвидя такой ответ. — Конечно, ты не вспомнил… — ее голос, казалось, стал еще печальнее. Ладони, которыми она так старательно оглаживала ткань своего белого платья, вдруг снова сжались в кулаки, и она опустила голову, разрывая их хрупкий зрительный контакт. Атрей почему-то почувствовал себя виноватым. Хотя так и не смог до конца понять, почему он вообще испытывал это чувство. Девушка негромко всхлипнула, качая головой: — Наверное, мне стоит перестать пытаться. Кажется, в этом уже нет никакого смысла. Мальчик нахмурился. Это случается… уже не впервые? Повинуясь неведомому порыву, он несмело придвинулся ближе. Девушка вздрогнула. Разум убеждал Атрея сейчас же сорваться с места и бежать от нее не оглядываясь, но его собственное сердце почему-то кричало совсем о другом. По какой-то неясной причине оно жалобно молило его… остаться. Остаться здесь рядом с ней и хоть раз попытаться выслушать. То, что связывало его с этой девушкой, казалось неоспоримым. И Атрей не мог больше с этим бороться. А может, он просто того не хотел. — Ты права, — заверил он её. — Я ничего не помню о тебе, но я правда очень хотел бы вспомнить! Узнать тебя лучше! И, может… Может, тогда мы могли бы подружиться? — О, Атрей… — она слабо улыбнулась, утирая слёзы. — Атрей, милый… Ты уже знаешь, кто я. — Но я… — он попытался объясниться, но вышло как-то нелепо. — Я ведь не помню! Может быть, если бы ты рассказала мне… — Нет-нет, я не могу! — она тут же отдёрнула его. — Всё, кроме этого! — Почему же? Она молча помотала головой, давая понять, что она не может ответить на этот вопрос. — Тогда, как же я узнаю тебя? — растерянно поинтересовался мальчик. — Ты должен вспомнить сам, — настаивала она. — Я могу лишь немного помочь тебе, направить и показать эту крохотную часть наших воспоминаний, но не больше. Боюсь, это всё… — Я правда хотел бы, но… — её тепло обволакивало его, и он терялся в собственных словах и даже в собственных мыслях, словно действительно считал, что отчаянность его желаний поможет вспомнить то, о чём он никогда не знал. — Но только… Как? Как же я могу вспомнить, если я ничего о тебе не знаю? Я ведь не знаю даже твоего имени, настоящая ли ты, правдивы ли все эти воспоминания? Вдруг всё это — лишь один бесконечный сон, из которого я никак не могу выбраться? Девушка зашевелила губами, будто хотела о чём-то сказать, возразить ему, но тут же податливо замолчала. Предположение, такое очевидное и ясное, как день, вмиг озарило разум Атрея. — О, нет… — еле слышно прошептал Атрей, почти лишь одними губами, с тоскливой надеждой вглядываясь в глаза своей милой спутницы. — Это и есть сон, не так ли? И ты… Ты ведь тоже не настоящая, да? Ты просто видение… Он должен… Он должен был догадаться раньше, что это не могло быть реальностью. Для реальности это было бы слишком хорошо. — Ты мне скажи, — несмело ответила девушка, и мальчишка нахмурился, но она, как и всегда, была не намерена давать ему объяснений. — Это ведь твой сон, не так ли? Но даже если это всё не взаправду, Атрей… Разве это был не хороший сон? Разве ты не хотел бы остаться здесь? Со мной? Он понимал, что соврет, если ответит отрицательно. По какой-то странной причине он чувствовал в себе эту зудяще острую потребность находиться здесь, прямо на этой поляне, раз за разом разделяя чужие воспоминания напополам с очаровательной незнакомкой. Но это не больше, чем мечта. Это просто… иллюзия. Нескончаемый самообман. Её рука осторожно легла на его левую щеку, и мальчик оторопел, затаил дыхание и затрепетал ещё пуще прежнего под нежностью её прикосновений. Атрей следил затуманенными глазами за каждым её движением, за каждым жестом или переменой во взгляде, будто желая выкроить в этом какой-то подвох, коварный умысел, но когда она мягко обвела большим пальцем его грубо выступающие шрамы, а следом оставила на его скуле небрежный поцелуй, он и думать о том забыл. Он вообще обо всём забыл. Атрей болезненно нахмурился, позволяя себе чудовищную слабость: прикрыть глаза и неосознанно прижаться к её ладони ещё сильнее и чувственнее, ещё ближе, чем раньше. Непозволительно близко. Словно маленький одинокий зверёк, так нуждающийся в тепле чужих рук и ласке, словно неприкаянная душа, оголодавшая по любви… Он молил лишь о том, чтобы это мгновение никогда не кончалось. Чтобы весь этот мир навсегда застыл. Только для них двоих. Её имя… Он, кажется, вспомнил его! Но не успел Атрей и рта открыть, как ветер вновь потревожил спящие бутоны силлецветов, словно напоминая им о том, что время так ужасно скоротечно. Сначала осторожно, будто пытаясь пробудить природу от долгого сна, этот порыв поднял в воздух несколько маленьких лепестков, а затем возымел силу, и его напор тут же примял цветы к холодной земле. — Ты не прав, Атрей, — твёрдо сказала она. — Я настоящая. Мальчик попытался обхватить её запястье, но рука как нарочно прошла сквозь него, а ладонь обдало жгучим жаром. Он тут же открыл глаза, и брови его взметнулись в немом удивлении. Рука, которую он держал и которая прежде так крепко прижималась к его лицу, теперь медленно растворялась, и только яркая синяя пыльца, как след её присутствия, как ускользающее воспоминание, осталась на его пальцах. — Нет… — только и сумел он прошептать. Подол ее белого платья едва всколыхнулся, и тонкая ткань, словно крылья, позволила девушке немного приподняться над землей. Синие лепестки тут же закружились вокруг неё, как маленькие птички, и контуры ее маленькой фигуры приобрели ярко-голубое свечение. — Постой! — всматриваясь в её постепенно отдаляющийся силуэт, Атрей едва поддался ей навстречу, и новый порыв ветра, теперь куда более свирепый, тут же снес его с места. — Постой, куда же ты? — Как и всегда… У нас есть только этот миг, Атрей, — её голос с каждым словом становился всё тише. Он начинал звучать как эхо, как чей-то отголосок, потерявшийся в глухом забытом лесу. — Как же?.. Как же так?.. — мальчишка отрешённо помотал головой. Чувство, будто у него отнимают что-то родное, жизненно важное, с каждой секундой становилось всё сильнее. — Но этого было так мало! Атрей держал так крепко, как только мог, даже несмотря на то, что неведомые чары так стремились забрать её. Но сил уже не хватало, она отдалялась от него, улетала прочь, а он никак не мог ее удержать. — Нет… Не уходи! — Ты знаешь, что я не могу, — она с грустью окинула взглядом медленно светлеющее небо. Ночь заканчивалась, а с ней заканчивалась и их встреча. Она заговорила громче, надеясь перекричать ветер: — Только ты можешь замкнуть этот бесконечный круг, Атрей! Всё только в твоих руках! Прошу, пообещай, что найдёшь меня! Пообещай, что вспомнишь! Выставив ладони навстречу ледяным потокам воздуха, лучник ринулся вперёд, надеясь ухватиться за последние её частицы, надеясь просто сберечь, удержать её, хотя бы еще на одну секунду… Но было уже слишком поздно. — Я найду, обещаю! — закричал он из последних сил. — Я обязательно найду! Атрей обнял уже пустоту. И так он остался один, лицом к лицу с собственными страхами. И только чужие тени теперь планомерно кружили над его одинокой фигурой. Он снова слышал её голос — то самое сопрано, но теперь лишь отголосками — он шёл за ним по пятам, он снова бежал, что есть силы, но то и дело терялся в тропах. Её звонкий смех доносился откуда-то справа и одновременно слышался отовсюду; её запах вел его по её следам, словно верного пса, но только снова и снова приводил к обрыву. Девушка мерещилась ему буквально за каждым новым поворотом. В каждой пролетающей птице, в каждом шорохе, в каждом мимолетном порыве ветра Атрей видел только её одну. Черты её лица почему-то так остро врезались в память… Он был не в силах ее забыть! — Нет, пожалуйста! — юноша бежал за ней, стирая ладони о тугие ленты, падая в тысячный раз и разбивая колени в кровь. Он тянул к ней руки, задыхаясь, он звал её, моля о возвращении, но всё равно не получал ответа. — Подожди! Я прошу тебя, только не уходи! Только не бросай меня здесь одного! Пожалуйста! Луна скрылась за плотными свинцовыми тучами. Молния, сопровождаясь грозным басом грома, рассекла весеннее небо, и холодный безжалостный дождь обрушился на Атрея с неба. Нежный запах цветов мгновенно сменился гнилью и сыростью, чистые лазурные воды разлились в топкое болото, а темнота, словно прожорливый монстр, разом поглотила весь яркий свет. И даже силлецветы — его единственные верные огоньки — мгновенно погасли, и мир сразу же погрузился во тьму. А хор чужих назойливых голосов с каждым раскатом грома становился лишь громче. Густые черные тени обступили мальчишку со всех сторон, протянули к нему свои длинные костлявые руки и потащили куда-то на дно. Атрей захлебывался в грязи и потоках собственной черной крови. Он обрывисто кашлял, хватаясь за берег в бессмысленной надежде хоть за что-то удержаться, но пальцы упрямо соскальзывали, и каждая новая попытка лишь больше затягивала его в болото. Он пробовал закрывать уши руками, пробовал забивать эти звуки собственным криком, кашлем, хоть чем-нибудь, но только голоса гомонили сильнее, ведь находились совсем не снаружи, как Атрею хотелось бы, а где-то глубоко-глубоко внутри, в его собственной голове, заглушить порывы которой, увы, было ему не под силу. Здесь не было лука, не было и ножа, скованного с помощью двух металлов, здесь не было даже отца, способного встать на его защиту. Атрей был беспомощен. И он был совершенно один! И в этот самый момент он наконец осознал: это конец. И рука, которой он так отчаянно пытался уцепиться за край старой коряги, наконец сорвалась. Он начал уходить под воду, уже в предсмертной агонии вновь обращаясь к ней — так, словно она действительно могла бы его услышать. — Я найду тебя… Я… обязательно… найду… Его ослабшее тело медленно скрылось за густым слоем болотной тины. Тьма забрала последнюю частицу света, и теперь лишь молния, сверкающая где-то вдалеке, освещала поляну своими мощными разрядами. Дождь щедро осыпал свежую могилу.«Я буду ждать, Атрей»
«Я всегда буду»
Кажется, это была его тридцать седьмая смерть за последние два года.***
— Нет!.. Нет!.. Атрей рывком вскочил с постели, тяжело дыша. Его сердце стучало так громко, что заглушало даже вой бушующего снаружи ветра, холодный пот лился с него потоками, дрожь сковала все тело, и юноша едва смог найти в себе силы, чтобы хотя бы попробовать подняться на ноги. Хватаясь за лежащие рядом предметы в попытке отыскать опору, он то и дело ронял что-то на пол, неистово крушил, ломал все вокруг и поднимал целую волну раздражающе громких звуков, чем наверняка нарушал покой мирно спящего напротив Кратоса. Но все эти старания так и не возымели успеха: Атрей кубарем скатился с кровати, утягивая за собой и теплую шкуру, под которой спал, и медленно пополз к двери, чувствуя, как все внутри него раз за разом ломается с каждым новым его движением. Его бешено трясло, его знобило, но он упрямо продолжал тащить себя вперед, хотя и не видел практически ничего перед собственными глазами, кроме весело пляшущих черных кругов или резко загорающихся белых вспышек. Он уже не дышал: то ли хрипел, то ли сдавленно стонал, то ли молил о смерти. Всё вокруг казалось ему таким опасным, таким пугающим; всё вокруг будто могло навредить ему, причинить боль, может быть, даже убить, и ему так нужно было выбраться отсюда — прямо сейчас, в этот самый миг — куда-нибудь на свежий воздух, на улицу, а лучше сбежать на край света подальше от этих ужасных теней на стенах и вечно кричащих голосов в голове. Юноша едва смог приподняться, чтобы дотянуться рукой до ручки и сквозь небольшое приоткрытое пространство выползти из душной хижины. Но не успел он даже прикрыть за собой дверь и твёрдо ступить на древесный порог, как новый порыв ударил прямо ему в лицо, как ноги снова подкосились, и его ослабшее тело тут же свалилось на укрытую снегом землю. Он лежал ничком среди снежных покровов, окраплённых его собственной ядовито-черной кровью. Его нещадно рвало — хотя, казалось бы, чем еще? — ведь он не мог есть уже больше недели и только для спокойствия отца показательно брал самую большую тарелку, скрёб ложкой по деревянной посуде, а после выплевывал всё её содержимое где-то за домом, то и дело морщась от отвращения. Атрей запустил пальцы в рыхлые сугробы, сгрёб в кулаки побольше снега и сжимал до тех пор, пока руки не стали красными. Он ударил ими по земле — один раз, два, может трижды — но легче не стало, и он стиснул зубы покрепче, надеясь запереть эту дикую злость глубоко внутри себя. Хотя, какую злость? Атрей ведь уже не кричал и не плакал — лишь глухо, протяжно стонал себе что-то под нос, позволяя этой боли расти и разрастаться как изощрённому паразиту. В последние годы ему всё чаще снились подобные сны. В них он никогда не видел себя настоящего — только эту приторную, до раздражения сладкую и счастливую копию из далёкого прошлого. Это был не взрослый парень — всего лишь мальчишка: полный жизни и чувств, умеющий улыбаться и смеяться во весь голос. Это был Атрей, который по-настоящему жил и дышал. Такой размытый, забытый всеми образ, который давно уже канул в длинную ленту веков. Полубог и сам уже не помнил себя таким. Он не помнил жизни, в которой не было боли и страха, не было крови на стертых ладонях и этих ужасных, до безумия реальных снов. Но стоило признать: они ведь всегда начинались сказочно. Это большое, необъятное поле, усеянное чудесными синими цветами, бархатные мотивы ветра, подпевающие незнакомому сопрано, и искристое звёздное небо прямо над его головой — такая идеальная картинка, вышедшая прямиком из любимых маминых сказок. Лучник помнил, как смотрел в чужие глаза, как очерчивал взглядом контуры чьей-то маленькой озорной фигуры и ловил, словно солнечные блики, чьи-то яркие счастливые улыбки. Он помнил и прикосновения — лёгкие-лёгкие, почти невесомые, больше похожие на дуновение ветра — и это странное ощущение, неустанно растущее прямо у него в груди, природы которого он всё никак не мог разгадать. Но вот истинная проблема крылась совсем в другом: в этих снах… Атрей узнавал лишь себя одного. Он не помнил ни о какой девушке и был практически точно уверен, что за все свои восемнадцать лет он не встречал никого похожего. Да что там похожего — он вообще никого не встречал! А особенно, какую-то там девчонку! Он не помнил даже её имени. Не помнил ни черт лица, ни цвета глаз или прическу, не помнил абсолютно ничего, что могло бы дать ему подсказку. Он столько раз пытался нарисовать её, столько раз пытался повторить на бумаге отдельные черты её смутно знакомого образа, но ничего не выходило. Спустя несколько минут после пробуждения Атрей уже ничего не помнил. Словно кто-то нарочно не хотел возрождать в его памяти ворох этих запретных воспоминаний. Однако Атрей был убежден: этой девушки никогда не было в его жизни и быть не могло! Но что-то внутри него, такое едкое и противное, упрямо царапалось о ребра, скреблось и с желанием рвалось наружу — давай же, попробуй вспомнить! И порою он поддавался. Доверялся без задней мысли этим запутанным мыслям и снам и продолжал искать ее, даже когда это рвение медленно, но верно начало превращаться в безумие. Он блуждал по лесам и округе, он стремился к ней, как к чему-то запретному, недоступному, ощущая каждой частичкой собственного тела ее постепенно ослабевающее тепло. И это чувство — то ли камень на сердце, то ли крылья, выросшие у него за спиной: разве оно могло быть обманчивым? Разве не это люди называли любовью? Хриплый кашель вновь продрал его слабое горло. Словно сама судьба подсказала ему ответ. Влюбиться в девочку из собственных кошмаров? Это надо же было до такого додуматься! Атрей укрыл лицо мокрыми от снега ладонями, судорожно взъерошил пальцами и без того влажные и лохматые волосы. Он проделывал это снова и снова, пока ледяные капли окончательно не стёрли с его тела последствия ночных кошмаров. Голова гудела от мыслей и нелепых догадок, слабые лёгкие едва выдерживали резкие перепады температур и внезапные приступы паники, а сердце… Его бедное сердце, кажется, и вовсе готово было разорваться на части. Юноша едва нашел в себе силы, чтобы отползти назад, к порогу, и спиною прижаться к скрипучей двери. Он сжал зубы покрепче, откинул голову и устало прикрыл глаза, наслаждаясь такими редкими мгновениями тишины. Одной лишь рукой, даже не глядя, он расстегнул две верхние пуговицы своей рубахи и ослабил ленты на правом запястье. Они легко соскользнули вниз, опали на белый снег и оголили долгую, чёрную линию на его руке, что струилась почти до самого локтя. Прорезанная рунами и какими-то неясными знаками, она бежала вверх по его руке параллельно ручейкам вен, а затем неожиданно обрывалась — так резко, как обрывались обыкновенно части затерянных карт или тропы, ведущие к самому краю. Будто бы славный художник не довел кисть до конца белоснежной страницы, не закончил набросок, которому, вполне возможно, суждено было стать известной картиной. И мальчишке оставили только небрежный эскиз — ты твори, Атрей, рисуй жизнь свою, цветущую яркими астрами — но кисть не вручили в ладони, не отдали красок, а потому черновик этот, очевидно, не превратился в шедевр — на веки вечные остался лишь забытой кем-то потускневшей картинкой. Атрей не помнил, откуда это взялось на его руке, не помнил, как это протянулось почти до конца предплечья и обвязало запястья и пальцы. Идеально правильное, вычерченное дюйм в дюйм по самым лучшим спартанским традициям, это тату будто бы служило ему целой картой — здесь каждый рубиновый порез, прерывающий отрезок, имел своё собственное, неизменно особенное значение — словно засечка на дереве или заметка карандашом в уголке пожелтевшей страницы — это был знак, который рассказывал юноше о каждом испытании, которое он повстречал на своём пути, о каждой секунде, когда судьба решала проверить его душу на прочность. Атрей не знал, почему теперь эта россыпь рун приносила ему столько боли. Она гнила и чернела. Словно хронический ожог, каждое утро после дурного сна она напоминала ему о себе. Будто пытаясь дать ему какую-то подсказку, сказать о чем-то… Но Атрей, конечно, не подозревал, о чём. Он слишком устал, чтобы думать об этом. Серое солнце, уже давно потерявшее все свои краски, медленно поднялось из-за полосы горизонта. Окруженное таким же серым, бесцветным небом, оно почти незаметно осветило Диколесье своими тоскливыми лучами. Атрей нервно помассировал виски, пытаясь унять головную боль. Он услышал, как за дверью скрипнула чужая постель, как тяжелые отцовские шаги мерно измерили древесный пол, и всегда бодрый голос Мимира пожелал ему доброго утра. Солнце встало на положенное место, никудышно осветив оставшуюся часть лесной опушки, снег заискрился чуть ярче, а линия на его руке вновь отдала тягучей болью. Атрей негромко вздохнул. Так начинался новый день. Еще один паршивый новый день.