Жара

Она уже открыла дверь такси, чтобы сесть и благополучно добраться до отеля, но из-за слез, застрявших в горле, не смогла продиктовать адрес и спросить, сколько возьмет таксист. Захлопнув дверь, Рената махнула рукой — водителю (чтобы не ждал), да и вообще — на все, что истрепало ее душу до состояния передающейся из поколения в поколение половой тряпки. Краем мысли Литвинова-взрослая вспомнила Литвинову-кроху, с тяжелой и мокрой тряпкой в руках, а над ней — высокую, с пальцами на грузных бедрах Екатерину Сергеевну. Из-за широкого бюста, обтянутого голубой материей платья, на нее — тростиночку с двумя крысиными хвостиками цвета выгоревшей на солнце пшеницы, в корне которых, как два облака взбитых сливок, зиждились белые банты — смотрело ухмыляющееся лицо, обрамленное пластмассовыми серьгами (или клипсами?) цвета темной фуксии. Малиновая, с помадным блеском, ниточка губ, искривляясь дождевым червем, выговаривала, что, мол, Литвинова, ничего из тебя не выйдет, раз ты даже тряпку выжимать не умеешь, а выжимать ее нужно вот так… И Екатерина Сергеевна брала толстыми руками, со свисающими в силу возраста мышцами, эту проклятую тряпку и, скрестив руки в районе запястий и направив ладони к себе, стала лишать эту серую ткань жизни. Не оборачиваясь на Земфиру и ее новую пассию, чтобы не стало больнее, Рената, перепрыгивая лужи, забежала в тот самый клуб, в котором некоторое время была потасовка. Следов драки не осталось, и бармен, с лицом Архангела Гавриила, продолжал смешивать в шейкере только одному ему известные напитки. Что-то в этом было: сидеть в клубе, в котором твоя жена, жаждущая стать бывшей, нашла себе девушку на одну ночь. Сидеть, вливать в себя яд зеленого змия — один стакан за другим — и знать, что в этот момент любовь всей твоей жизни занимается любовью не с тобой. Рената сжала кулаки. — Шампанское есть? — Может, что-нибудь покрепче? — наклонив голову, спросил Гавриил. «То ли он хочет, чтобы я расслабилась, то ли по моему лицу действительно заметно, что я брошенка», — подумала на русском растерзанная Литвинова и по-английски, с инопланетным акцентом ответила: «Самое крепкое, что у вас есть». — Коктейль с «Everclear»? — С чем? — не понимала Рената. — Everclear? — Самая крепкая водка, — не без гордости сообщил Архангел. — Девяносто пять процентов спирта. Литвинова завращала глазами, пытаясь перевести цифру с басурманского на родной, но так и не смогла. У нее даже с русскими цифрами было не очень. — Очень крепкая? — переспросила она. — Очень. — Окей. Архангел Гавриил сразу оживился и, захлопав крылышками, стал доставать с полок бутылки и бросать их над своей — слава Богу! — головой. Будто под потолком висел еще один акробат и ловил их. Рената, щуря близорукие глаза, акробата не разглядела, но заметила над головой бармена что-то похожее на нимб и отпрянула: еще не выпила, а такое мерещится! Но разум подсказал ей, что скорее всего это оптическая иллюзия, созданная зеркалом, на котором висели полки с напитками, и лазерными лучами, прыгающими в ритм музыке, густо подправленными безудержной фантазией самой Ренаты, видевшей этот мир вверх тормашками. — Я не умру? — спросила Литвинова, взяв стакан, в котором между квадратиков льда булькала светло-зеленая жидкость. — Если и умрете, то сразу воскреснете. «Уже умерла. И даже не заметила — как», — добавила про себя Рената и сделала глоток этого, без всякого сомнения, яда. В нос ударил сильный запах спирта, а нежные рот и горло обожгло огнем. Литвинова прикрыла губы ладонью и зажмурилась. В уголках глаз стали наворачиваться чисто физиологической причины слезы. — Боже… — прошептала она, делая перерыв в попытке охладить горящую полость рта жалкими махами ладонью. — И как этот коктейль называется? — «Продай душу дьяволу». — Серьезно? Вы не шутите? — Какие могут быть шутки, когда время за полночь? — усмехнулся Архангел и подмигнул. «Вот только флирта с барменом мне не хватало», — подумала Литвинова и, взяв стакан уже побойчее, повернулась к танцующей толпе. Она сразу же обратила внимание на брюнетку с короткой стрижкой. Приложившись к стакану на автомате и без задней мысли, Рената вновь ощутила во рту жар адских углей и, процедив сквозь зубы всесильное русское «блять», попросила себя пить лишь маленькими глотками. Гей-радар звезды российского кинематографа безостановочно пищал, а она продолжала, настраивая четкость картинки прищуром, рассматривать симпатичную незнакомку. — Первый раз вас вижу здесь. Рената обернулась. На нее масляным взглядом смотрел незнакомец с аккуратно подстриженной бородкой. Первой мыслью Литвиновой было сочувствие женщинам, с которыми тот целуется. А может, и мужчинам. — Я тоже, — съязвила Рената и сделала еще один глоток, но уже обдуманный. — Вы не англичанка ведь? — Я из России. — О, у вас в этом году будет чемпионат мира по футболу! «Еще одна достопримечательность!» — покачала головой вынужденная любительница футбола. Она бы с радостью не ходила на все эти матчи, но Зе радовалась как ребенок, покупала билеты, тащила ее за собой. А вдруг к Зе кто-нибудь подпрыгнет? Попросит автограф? Или, что еще страшнее, селфи? Земфира страшно нервничала, когда нарушали ее личное пространство. Ругалась как сапожник, пускалась в бега (и Ренате приходилось скакать за ней на каблуках). Так что пусть она рядом — локтем к локтю — посидит, посторожит. Спросит: «Как ты думаешь, Зе, кривизна ног влияет на точность паса?» Земфира улыбнется, показывая ямочки на щеках: «Думаю, точность паса зависит от наличия кривизны в мозгу». Ре вздохнет: «Раньше у мужчин была колесом грудь, а теперь — ноги». Рамазанова прикроет глаза ладонью, и только по вздрагиванию плеч можно будет понять, что она смеется. — А еще у нас есть Бродский. — Бродский? — Не знаете? — Нет. А кто это? — My own blood is cold. Its cold is fiercer than a river frozen to bottom. I do not do love men*, — процитировала ему Рената, благодаря пьянеющий разум, что он не подвел и таки подбросил ей недавно выученные, специально перед поездкой в Лондон, стихи Бродского на английском. Разум, как и душа, пока что были в ее власти. — Красиво. — Гениально! — выпалила Литвинова и пригубила еще немного яда. — Бродский — гений! — Хорошо, хорошо, — успокоил ее незнакомец. — Я Гарри. А как вас зовут? — Маргарита. — Какое красивое имя! — А вы читали… — Она хотела начать длинный монолог про булгаковскую Маргариту и про чертовщину вообще, но вскоре опомнилась, ведь она не в России и тем более не в Москве, а в Лондоне, где из всей русской литературы знают только Льва Толстого и думают, что у него всего два романа: «Анна Каренина» и «Война и мир». — Гарри, я сразу хочу вам сказать… — Я вообще мало читаю. Не вижу в этом потребности. — Я хочу сказать… — Но я знаю Толстого. — Господи… — У вас так принято? Флиртовать, рассуждая о литературе? — Гарри… — Русские действительно такие серьезные, как о них говорят? — Я сплю с женщинами, Гарри. — Просто я… — Гарри нахмурился. — Что? — Я люблю женщин, — повторила Рената. — Не надо со мной флиртовать. — Но вы совсем не похожи… — На лесбиянку? Мужчина кивнул. — Русские лесбиянки очень хорошо скрываются. — Даже не бисексуалка? — цеплялся за брошенную себе же соломинку Гарри. Литвинова отрицательно покачала головой и, рассматривая опечаленное лицо густобородого незнакомца, улыбнулась. Душа утекала сквозь пальцы. — И вы что, женаты? — спросил он после продолжительной паузы. — Жената. — Да что ж такое-то! — вскипел мужчина. — Уже к пятерым сегодня подошел, и все лесбиянки! — Советую вам выпить. — Рената погрохотала льдом в стакане. — Есть очень хороший коктейль. Называется «Продай душу дьяволу». Литвинова заметила, что исследуемая ею брюнетка в сопровождении длинноволосой блондинки направилась к выходу. «Интересно, как бы ты к ней подкатывала…» — издевательски произнес внутренний голос. «Как все», — огрызнулась богиня. Голос не унимался: «Когда ты в последний раз это делала? Ты хоть помнишь?» Рената задумалась. Действительно, а когда она кого-то клеила? Нет, ну, конечно, самый удачный клей получился, когда она «соблазняла» Земфиру. До близости ей приходилось выслушивать продолжительные и ранящие сердце монологи, как Зе устала от Калманович, от ее постоянных измен, что Земфире с горя тоже пришлось «свернуть налево», что, допустим, сегодня, она подцепила очень милую девочку, которая осталась на ночь. Стиснув зубы, Литвинова слушала и не могла поверить, что делает это. В других обстоятельствах, с другой женщиной она бы давно уже вспылила: «Не хочешь спать со мной — тогда иди к черту!». Но тут была вероятность, что Земфира — гений и, безусловно, ее вторая половина — проверяет ее: кто из них двоих Ренате важнее. Земфира даже показала ей фотографию этой девушки: «Симпатичная, да?» Литвинова кивала и делала большой глоток вина, затыкая рвущийся изнутри крик: «Не спи с ними! Спи — со мной!» В вечер, когда они первый раз поцеловались, Литвинова замотала головой и заплакала — от бессилия своей любви. «Ну что ты? Ну что? — тараторила Земфира, вытирая с ее щек горячие слезы. — Не знаю, что делать, когда люди плачут. Всегда теряюсь. Как тебя успокоить?» «Я не могу тебе быть другом, Земфира, — мокрыми от слез губами сообщила актриса. — Мне этого недостаточно, понимаешь?» «Но я думала, что мы… — Певица дернула плечами. — Я думала, что наконец-то нашла подругу. Просто ты все выслушиваешь. Так безропотно… М-да!» «Пожалуй, я пойду. Не могу больше», — взвыла Рената и, шлепая босыми ногами по полу, поплелась к двери. Земфира метнулась за ней и по пути сунула в зубы сигарету. Литвинова уперла ладонь в дверной косяк и, задрав черную обтягивающую юбку, стала надевать туфли на высоченной шпильке. «Не знаю, как буду без тебя», — тихо сказала Земфира, со скрещенными и положенными себе на плечи руками. «Что?» — Рената подняла голову и посмотрела на Земфиру из-под выбившейся на свободу соломенной пряди. Рамазанова потопталась на месте с опущенными глазами: «Ты, наверное, думаешь, что, если я пишу песни о любви (и как ты говоришь, делаю это хорошо), то хорошо о ней и говорю…» Рената ждала, пытаясь искромсать ногтями косяк. «Я вообще плохо говорю. Мне все время кажется, что выбранное мной слово — не то, — продолжала «косноязычная». — Но я не смогу без тебя. Ты сейчас уйдешь, и огромная часть моей жизни — возможно, самая светлая — погаснет». «Я огромная часть твоей жизни? — не веря своим ушам, переспросила Рената. — Что это значит? Что я твоя очень хорошая подруга? Лучшая подруга?» «Да», — Земфира кивнула, и Литвинова закрыла глаза: все, это конец. «Которую я очень люблю, — добавила между делом певица и кивнула в сторону кухни: Может, вино допьем? Я специально для тебя выбирала». Рената вывалилась из клуба с громко орущей толпой. Прислонившись спиной к стене, чтобы не рухнуть, она нырнула вглубь дамской сумочки, которая совсем не подходила к ее простонародному наряду из толстовки, спортивных штанов и кроссовок. Но сигарет почему-то там не оказалось. Она попыталась вспомнить, брала ли она их, но голова так сильно кружилась, что все силы разума были направлены лишь на то, чтобы не вернуть зеленый яд и легкую закуску этой реальности. В трех метрах, так же прислонившись к стене, сидела девушка — с опущенной головой и голыми коленками. Литвинова осторожно прикоснулась к ее шевелюре. — С вами все в порядке? Девушка вздрогнула. — На самом деле мне без разницы, как вы, просто я хочу попросить у вас сигарету. Вы курите? Незнакомка выпрямилась и запустила руку в карман ветровки. — Держите. — Она протянула ей сигареты и зажигалку, пряча глаза. — Может, они вам нужнее. — А что случилось? — Заткнитесь и курите. — Хорошо. Рената невольно вспомнила лицо Лулы, которое успела немного разглядеть в свете фонаря. Юное, красивое, практически невинное (как-никак девочка развлекалась в ночном клубе и тащила на себе незнакомую женщину — не куда-то там, а к себе). Аккуратная челочка, спадающая на глаза. Прямые пряди, возможно, нарощенных волос (слишком уж прямые), спускающиеся на оголенные плечи. Не по погоде (летнее) платье — тонкое, легкое, короткое. «Несерьезная, — заключила богиня. — Не боится себе ничего застудить». Она перевела взгляд на незнакомку в кожаных шортах (но это не мешало ей носить теплую ветровку) и содрогнулась. Еще и имя такое — Лула. Сокращение? Если да, то от какого? Они привыкли с Земфирой называть друг друга по первому слогу: Ре и Зе. А теперь у Зе другой слог — «Лу». «А у Ре?» — вмешался внутренний голос. — Может, вернете? — проворчала незнакомка. — Я тоже закурю. — Ой, извините! — Рената протянула ей пачку с зажигалкой. — Задумалась. — А вы чего — не внутри? — Внутри кого? — Клуба. — Девушка кивнула в сторону входа и, сунув в губы зажженную сигарету, улыбнулась. — Устала, — на выдохе ответила Литвинова и нахмурилась, вспоминая нужное слово на английском: От инаковости. — Думаете, здесь ее меньше? Рената пожала плечами и, подняв руку с дымящейся сигаретой, указала в небо. — Здесь хотя бы звезды. — Я Жазмин. — А я Рита. — Можно просто Жаз.