Жара

Услышав, как Рената вскрикнула, Земфира отпрянула. Литвинова, с белым как мел лицом, прижимала ладонь к нижней губе. Образовалась пауза, которую, сам того не зная, нарушил гудок проезжающей мимо машины. — Прости, я не хотела, — опомнилась Рамазанова. — Неожиданно было? Она привыкла думать только о себе. А Рената, как верный Санчо Панса, всегда была рядом: поддакивающая, непотопляемая. Когда болело что-то — а скорее даже, ломалось, — говорила, что ничего страшного, что она ломала себе все, что только можно, и по сто раз, что заживет как на собаке. Иным словом, не волнуйся, дорогая Зе, пиши свои песни и радуй всех нас. А тут, как кипятком ошпарило, пришло осознание, что любимая женщина — тоже человек. — Нет, просто… — Рената закатила глаза, собираясь с мыслями, и, так с ними и не собравшись, практически простонала: У меня губа треснула. Теперь не могу ни целоваться, ни улыбаться. — И мысленно добавила: «И это ведь не просто так. Полезно будет. Никого больше не поцелую. И никому не улыбнусь. Хватит!» «А тебя это когда-нибудь останавливало?» — приподняв бровь, поинтересовалась честная часть ее существа, но Рената не желала ничего слушать; она смотрела на испуганную Зе, похожую на взъерошенного воробья, которого выгнали из куста, где он чирикал всю жизнь, и чувствовала, как сердце разрывается от борьбы двух противоположных чувств — желания продолжить начатое и не менее сильного желания уйти и никогда не возвращаться. — Ты чего? Мы со всем справимся, слышишь? — Земфира взяла ее за плечи. — Не скажу, что мы справлялись с большим, но… — А как же смерть твоих близких? — сквозь удушающие всхлипы спросила жена. — Почему все так? Почему тебе нельзя просто делать то, что ты любишь? Что с нами не так, Земфира?! — Смерть близких — это… — Рамазанова опустила взгляд, чтобы не показывать, что у нее тоже слезы. — Наверное, так нужно было, понимаешь? Недавно я увидела Рамиля… — Голос ее задрожал. — Это было как наяву. И знаешь, что он мне сказал? Что если я люблю, то живу правильно. Что важнее всего — любовь. Что все мои проблемы — это такая ерунда, если вот здесь, — она ткнула пальцем в сердце, — еще что-то есть. Что-то теплится. — Скучаешь по нему? — Ты же знаешь, что да. Как и по остальным. Но я о другом. — Земфира встряхнула хныкающую Ренату и, поразмыслив, стоит или нет, обняла ее; женщина, попав в кольцо родных и любимых рук, завыла. — Мы справимся. Мы Ре и Зе. Слышишь? И мы будем бороться до конца. — А если… — Рената давилась слезами. — А если… Если жизнь меня вынуждает бороться с… С тобой? — Ну… — Земфира опустила руки и осмотрелась, будто искала что-то. — Что со мной, что против всех, борись, Рената, до последнего. — Но я же не умею! — Литвинова замотала головой. — Никогда я не могла сказать, что вот, я знаю, куда иду и что делаю. Постоянно меня куда-то несло. И сейчас несет. Так хочется собрать себя воедино. Все эти потерянные по городам и весям куски. Раздаренные не тем. Можно сказать, украденные. Меня растащили. Я сама себе не принадлежу. Земфира остановилась у окна. Рената гладила взглядом ее хрупкую спину, одетую в широкую, с дырками футболку. И почему они не вместе? — Если меня посадят, это будет пиздец. — Тебя не посадят. — Рената перестала плакать, голос ее заледенел. — Не говори ерунды. — Что, звезд не сажают? — Не сажают! — рявкнула Литвинова, словно хотели посадить ее, а не Земфиру. — И вообще, дай мне адрес той девушки! — Зачем? — Земфира обернулась: складка между нахмуренными бровями, в клубок свернувшаяся нитка губ. — Спрошу, трахались вы или нет, — в том же тоне выпалила Рената и, смахнув величественно слезы, встала. Закутав тело в халат, еще раз прыснула ядом: Любопытство, знаешь ли, распирает. — А, ну только ради этого… — съязвила Земфира по инерции и стала, прикусив язык, искать что-то в телефоне. — Я только улицу могу назвать, а дом… Это район мьюзхаузов. Блин, там все дома одинаковые! Ну, дверь зеленая была. Гараж. — Постараюсь найти. — Рената взялась за ручку двери. — Надеюсь, ты понимаешь, что тебе нельзя покидать здание отеля? — Но по нему-то ходить можно? — Не советую. — Блять… — Земфира подтянула сползающие штаны и зашагала по комнате. — А если в твое отсутствие сюда придут? Ренате очень хотелось ответить: «Позвони Градовой Ксении Ивановне. Она юрист и точно знает, что нужно делать», но выдавать свое тайное занятие не стала. — Не думаю, что они так быстро тебя вычислят. — Это же не Рашка, так что… — Рамазанова пожала плечами. — Возможно все. — Пожалуйста, не высовывайся. Сиди тут и жди меня. — Если будет что-то срочное, звони. Ладно? — Земфира повернулась к ней, как она это обычно делала: вполоборота, с приподнятыми бровями, взглядом внутрь себя, только под глазами цвели синяки и переносица раздобрела в боках. — И ты наконец-то возьмешь трубку? — с иронией спросила жена. — Ничего не остается, — пожала плечами певица, пряча возникшую так некстати улыбку. Отчеканив, что Земфире стоит вымыться и поесть, жена, махнув на прощание шелком, вышла. Рамазанова ухватилась взглядом за эту ускользающую, пропахшую сигаретным дымом и «Красной Москвой» ткань и долго стояла в центре комнаты, размышляя о жизни, в частности — совместной с этой безумной мадам. «А ты, Земфира Талгатовна, не безумна?» — спросила она себя и, вспомнив, как держала окровавленный нож сегодня утром, согласилась. Воздействие веществ ослабевало, и раскалывающаяся от боли голова мало-помалу возвращалась к трезвой оценке событий. Земфира знала, что Рената, даже находясь в оппозиции, сделает для нее все. Если бы Рената что-нибудь такое натворила (та злоупотребляла маханием перед чужими носами пистолетом, который перед этим демонстративно заряжала, а ведь он однажды и выстрелить мог), она поступила бы так же. Литвинова, забыв о съемках, которые были у нее всегда, брала накопленные деньги и направляла болезную то к психиатру (с охраной в виде двух амбалов), то в больницу, огороженную пятиметровым забором с колючей проволокой. Все лечение проходило в глубокой тайне, персонал держал рот на замке. Наученные горьким опытом массовых увольнений и взысканий, врачи и медсестры соблюдали военный режим, подумывая, конечно, что, если выдать все то, что они здесь наблюдают, общественности, можно сколотить целое состояние (но это не исключает того, что тебе нужно будет срочным образом менять паспорт и место жительства — пожары начинались с двери). Первые посещения психиатра были в присутствии Ренаты. Врач убеждал, что лечение необходимо, что болезнь — будь то анорексия, депрессия, наркотическая зависимость, обсессивно-компульсивное расстройство — достигла того момента, когда еще немного и пропасть. «Ты не сможешь нормально работать, — добавляла Рената, разместившаяся на краю кожаного диванчика (амбалы ждали за дверью). — У тебя руки трясутся». «А их зачем привела?» — огрызалась Рамазанова, кивая на дверь. «В последний раз ты сбежала и пропала на неделю. При чем ты так и не сказала, где была, — процедила сквозь зубы «мучительница». — Точнее, у кого». «Не твое дело, — цинично отрезала певица. — Любопытной Варваре на базаре кое-что оторвали». «Иван Сергеич, вы ведь вернете мне ее? Я не могу уже это терпеть! — взмолилась Муратовна. — Она пьет, нюхает, курит. Не спит практически. Представляете, стала сжигать дневники! Они же бесценны!» «Мои дневники. Что хочу, то и делаю», — проворчала болезная, закидывая ногу на ногу. «Сейчас я выпишу вам кое-какие медикаменты, но они, Рената Муратовна, не дешевые. Земфиру Талгатовну оставляем у нас…» — начал было Иван Сергеевич, но был прерван тем, что Земфира метнулась к двери, после чего ее — кричащую, что она всех «разъебет» — в кабинет занесли охранники. «Будь ты проклята! — кричала Рамазанова своей женщине. — Предательница! Ненавижу!» Через 2 месяца они созванивались, и Земфира, размазывая по щекам сопли, просила забрать ее из этого ада. И Рената, конечно, забирала — но через месяц. После пяти лет то и дело возобновлявшегося лечения, из-за которого нельзя было нормально ни писать, ни выступать, Земфира поняла, что может сама управлять этим процессом. Последние вылазки она совершала сама, Рената ничего не знала, думая, естественно, что все в порядке и опасность миновала. Так что все свои чаяния Земфира открывала лишь дневникам, которые, кстати говоря, сжечь не успела, потому что в комнату зашла Рената и загасила огонь сорванным с головы платком от «Шанель», и Ивану Сергеичу. Другого врача она не искала, с ним нужно было бы все начинать сначала, а главное — начать доверять, что для Земфиры было сродни полету на Марс (и сложно, и долго). Да и деньги Ренаты берегла, та постоянно что-то планировала: то книгу, то спектакль, то кино. Дочь тоже требовала трат (вкупе с домами и квартирами, разбросанными по всему миру). Так что Земфира заглянула себе в карман и увидела там не звезды, а одинокого паука, который поднял голову и спросил: «И чего?» Вспомнив последние слова Ренаты, Земфира заказала в номер фрукты и кофе, и, дождавшись заказа, шагнула в душ. Холодная струя накинулась на помятое жизнью лицо, и Рамазанова крепко выругалась. Под лондонским дождем уже оптимальной температуры она стала прокручивать утренние события и остановилась на том, что она сейчас в полной жопе, как минимум. Бросив намокшую повязку в мусорное ведро, Рамазанова обработала рану йодом, который на всякий случай возила с собой (и ничего, что срок годности истек в 2015-м). Взяла телефон, пролистала список контактов до «Градова Ксения», погрызла ноготь большого пальца, закрыла список. Нет, они сами справятся. Никаких левых баб. Глотнула кофе, вгрызлась в яблоко. Вспомнила, что в соседнем номере Уля. Посмотрела часы — теперь уже, наверное, не спит. Взяв яблоко с собой, подскочила к двери номера Ренаты, три раза постучала. Ответа не последовало. Может, тоже ушла? Земфира хотела постучать еще раз и, если ответа не будет, уйти. Она занесла кулак, чтобы коснуться двери, как та приоткрылась и явила певице совсем не дочь Ренаты. — М-м-м, а где Уля? — спросила Земфира по-русски и откусила от яблочного бочка. — Что? — не понимала переминающаяся с ноги на ногу Жазмин. — Ульяна здесь? — жуя, Земфира переключилась на английский. — Рената сказала, что она в номере. — Она ушла, — пропищала Жаз. — Недавно. — А вы кто? Подруга Ули? — Подруга Ренаты. — Жаз разулыбалась. — Ой, я сейчас вам все объясню. Заходите. — Ну, ок, — пожала плечами Зе и вошла. — Уля была здесь, но ушла, — тараторила Жаз, убирая со стола посуду и крошки. — А Рената нашла меня на улице и приютила. Мне негде было ночевать, с родителями проблемы, денег нет… — Девушка тяжело вздохнула. — Рената, кстати, тоже ушла, но раньше. Сказала дождаться ее. Земфира пробежала глазами по одеянию девушки. Даже футболку дочери дала. Мать Тереза! Тереза, мать! — И где же вы спали? — В смысле? — Жаз обернулась и посмотрела на кровать Ренаты. — Ну, это… Уля с Ренатой легла, а что? — Ничего, — дернула плечом певица. — Странно просто. — Почему? — Ну, потому что Рената таких, как вы, больше опасается, чем спасает. — А вы ведь Земфира, да? — У, так вы и меня знаете. Отлично. — Рената говорила про вас. — Еще бы она обо мне молчала, — усмехнулась Рамазанова и взглядом сыщика стала осматривать комнату, уж больно подозрительной казалась эта девчонка. — Я любимая тема ее монологов… И как они вас одну оставили? — Думаете, я аферистка? — Кто знает… — Я не аферистка, — скорчила гримасу Жазмин и села на кровать. — Просто у меня временные трудности. — Все, уговорила! — съязвила Зе со смехом. — Употребляешь? — Вы о чем? — Вот не надо только… — Земфира взяла ее куртку и сунула руку в карман. — «Вы о чем?», «Это не мой порошок» и тэ дэ и тэ пэ. Знаем таких. — То, что вы жена Ренаты, не дает вам права… — Дает. — Рамазанова стала листать блокнот, который там обнаружила. — А, барыжишь. Понятно. — Я вас не понимаю. — Продаешь, говорю, — пояснила Земфира по-английски и достала связку ключей. — Видимо, есть, куда идти. Вот и вали отсюда! Рамазанова бросила ключи в Жазмин, но она увернулась и те врезались ей в плечо. — Я скажу Ренате, что… — Ой, и что она сделает? — стала кривляться Рамазанова. — Побьет меня? Это видишь? — Она указала на синяки. — Била уже. — Вы ненормальная. — Жазмин взяла ключи и куртку. — Думаешь, я не встречала таких девочек рядом с Ренатой? Которые на жалость давят, а сами хотят одного? — Я не такая! — рявкнула Жаз в ответ. — Я… — Все они так говорят. — Я люблю ее! — выкрикнула Жазмин и, хлопнув дверью, закрылась в ванной. — И это они говорят тоже, — покачала головой Земфира и стала искать следы кражи. Но драгоценности — которые она помнила — были на месте, заначки в носках целы. Рамазанова посмотрела на стол: тарелки, бокалы. Так, бокалов два. Нет, не может быть. Написала Ульяне — спросила, виделась ли она сегодня с матерью. «Нет, я у друзей. А что? Скоро буду», — писала Уля, не зная, что в этот момент она вершит судьбы. Земфира бросила огрызок на поднос и, убитая, опустилась в кресло. Закрыла лицо руками и, когда их убрала, то увидела на полу блестящий в лучах разгоравшегося дня пояс от шелкового халата Ренаты. Из ванной выбежала уже одетая Жаз. — Стоять! — Земфира схватила ее за ворот ветровки. — Куда? — Я закричу! — Закричишь — скажу, что ты у меня кошелек украла. Интересно, кому они поверят больше. — Отстаньте от меня! — Жаз попыталась вырваться, но рассвирепевшая Рамазанова швырнула ее к стене. — Еще раз увижу тебя рядом с Ренатой, или, не дай Бог, Ульяной, убью, — процедила сквозь зубы Земфира. — Так, что не опознают. — Отпусти, сука! — А вот это грубо. — Рамазанова зажала ей рот ладонью. — И ни слова прессе, поняла? Жаз смотрела на нее широкими испуганными глазами, но не кивала. Не дождавшись реакции, Земфира со всей дури влепила ей пощечину. Схватившись за лицо, Жазмин сползла по стене и запищала. Рамазанова, запустив пальцы в волосы, пошла к окну. — Беги, иначе я за себя не ручаюсь… Жазмин продолжала рыдать, прислонившись к стене. — Беги, блять! Очнувшись, Жаз схватила пояс с пола и, сверкая разноцветной курткой, понеслась по коридору. Земфира достала телефон, пролистала контакты и нажала на один из них. После череды гудков она, стараясь не всхлипывать, потому что слезы так и лились, выдавила: «Привет, Ксюш».