Жара

Ульяна, натянув пижамные штаны, чтобы не шокировать жителей отеля, бросилась к номеру Земфиры. Дверь открыли не сразу. Земфира, с взъерошенными волосами и желтым от синяков лицом, стояла в одной футболке, слегка прикрывающей то, что ниже. — Привет, — прохрипела она, остановив взгляд на телефоне, который Ульяна прижимала к груди. — Что-то случилось? — Мама… — Кто там? — Ксения, в шелковом халате и с грушей в руке, подошла к Земфире. — О, Ульяна! На тебе лица нет. Что стряслось? — Звонила, — продолжила фразу Уля и замолчала. — Рената? — Земфира распахнула глаза, окончательно проснувшись. — Проходи… Не молчи, пожалуйста. Что она сказала? Где она? — Я не знаю, могу ли я говорить, когда… — Уля перевела взгляд с Земфиры на Ксению. — Господи, о чем ты? — Мачеха схватила ее за плечи и посадила в кресло. — Хочешь кофе? Мы не спим давно… — Она кивнула подруге, застывшей в ожидании истории от белой как снег Ули. — Ксюх, налей ей кофе. Тебе с сахаром? Кажется, ты отказалась от сахара. Или нет? — Все равно. — С сахаром. Крепкий, — проинструктировала «баристу» Земфира и села рядом с девочкой. — Она в полиции, — прошептала та дрожащими губами. — Я не знаю, что она сделала. Но ей плохо. Она плакала. Скрывала, что плачет, но я все поняла. — Приехали, — покачала головой Градова, размешивая сахар в кофе. — И пули, которые ты вынула, не помогли. — Пули? — Добровская нахмурилась. — Это мы так, аллегорически. — Земфира повернулась к подруге и произнесла одними губами: «Я тебя убью». Ксения, опустив глаза, протянула Ульяне чашку, и та сделала большой глоток, не почувствовав, что напиток был еще горячим. — Вспомни, пожалуйста, что она сказала. Дословно. Нам нужно все, — Градова перестала тормозить и наконец-то включила юриста. — Она сказала, что любит меня. — Это, конечно, очень трогательно, но нам не поможет. Что-то конкретное? Номер участка? Округ? — Забыла совсем! — Ульяна разблокировала экран телефона. — Она попросила меня позвонить Новикову! — Кто это? — Ксения кивнула Земфире. — Адвокат Ренаты, — выдохнула та и взяла Улю за руку. Рукав футболки Земфиры задрался, и Добровская увидела под ним лейкопластырь. — Не звони. Он друг твоего отца. Все ему сразу доложит, как бы Рената ни просила. — Но мама сказала… Земфира сжала ее руку: «Ты веришь мне?» — Верю. — А еще он мудак. — Рамазанова пожала плечами. — Твоя мама, наверное, забыла, сколько мы потеряли денег из-за него. — А что он натворил-то? — не понимала Градова. — Как бы так сказать. Поприличней. Вел двойную игру, в общем. — И Рената до сих пор с ним общается?! — Потому что он друг Леонида. И вообще, «мы могли ошибаться в причинах». Ну ты знаешь, как твоя мама может завернуть. Так скажет, что потом думаешь: «А может, я и не Земфира? И не Рамазанова?» — Что же делать? Не можем же мы сидеть на месте! — Градова, может, ты? — Рамазанова дернула ее за подол халата. — Я?! — А что? Ты же юрист. Адвокат. — Я в британском законодательстве, как свинья в апельсинах. — Свинья в апельсинах — это Новиков. Понимаешь? — Господи, Земфира… — Ксения зашагала по комнате. — Ты знаешь, как я отношусь к Ренате… — Как? — Трепетно, — ответила Градова после паузы и, остановив свою беготню, положила руки на талию. — И? — Если я налажаю, это будет пиздец! — Ты помогла мне. Почему не можешь помочь ей? — Когда я помогала тебе, я не была в другой стране. О последствиях я не думала. — Никогда бы не подумала, что ты ссыкло, — покачала мытой, но еще не расчесанной головой Земфира и взяла со столика свою чашку. — Вот только не надо брать меня на понт, а! — Какой понт? Я хочу, чтобы ты помогла моей жене! У меня, кроме тебя, никого нет! Чего не ясно? — Может, я пойду? — Добровская приподнялась, но Градова, схватив ее за плечо, вернула на место. — Градова, не будь сукой. Ты прекрасно знаешь, как я отношусь к людям. Сколько меня, блять, кидали, разочаровывали и прочее говно! Друзей не осталось! — А как же Гоша? — Уля тяжело вздохнула. — Он хороший. И Демна тоже. — У нас с ними взаимовыгодное сотрудничество. А твоя мама романтизирует все, что видит. — Но они хорошие. — Уля, во мне мужика больше, чем в них, — пояснила Рамазанова. — Да, люди они неплохие. Добрые, отзывчивые. Интриги, как большинство мужиков, не плетут. Но сейчас нам нужна активность. Иным словом, мужественность. Или — решимость. Ну что, Градова? Ты привезла с собой яйца? — Зачем ты так при ребенке, я не понимаю… — Этот ребенок пьет и курит. Как минимум. — Только маме не говорите. Она меня убьет. А папа — вообще… — Градова! — завопила Земфира. — Да подожди ты! — крикнула Ксения в ответ и отвернулась, с тяжелой душой, к окну. — Ксения, моя мама в опасности, — начала свою речь Добровская. — Возможно, это какая-то ерунда, о которой мы через неделю и не вспомним. А если вспомним, то посмеемся. Но мама никогда в подобных местах не была, понимаете? Сейчас она орхидея, попавшая в дикое поле. — Слышала бы тебя сейчас мама, с ума бы от гордости сошла, — заметила Земфира, широко улыбаясь. — Вы же обещали. Вчера. Когда мы с вами разговаривали. — Я помню. — Так что? — Уля, дорогая моя, — Градова обернулась и указала глазами на Земфиру, — вот эта женщина тоже сейчас в опасности. Просто еще не понимает, в какой. — Но я не в тюрьме! — Рамазанова развела руками. — Пока что. Тебе везет. — Ксения закусила губу, углубившись в мысли. — Номер участка она не говорила? Или округ, там? Хоть что-то. — Нет. Сказала, что не знает. — Где вы там тусили? В Сохо? — Градова обратилась к подруге. — Ну. Вот только не смотри на меня так. Все там тусят. — Хорошо. Попытка, как говорится, не пытка. Дашь номер, с которого Рената звонила? Добровская протянула телефон: «Последний который». — М-м-м, — промычала Ксения, забивая цифры в свой. — Минута целая. — Я так понимаю, больше ей не дали, — пояснила Ульяна. — Это плохо, да? — Ничего хорошего, — не стала врать Градова и, прислонив телефон к уху, ушла в другую комнату. — Она ведь поможет? — спросила у Земфиры Уля. — Надеюсь. — Та глубоко вздохнула. — Или, как говорит твоя мама, этой планете я бы поставила «ноль». — Ты же знаешь, что это для сценария. — Думаешь, искусство — это вранье? — Я думала в другом ключе. — Так подумай в этом. Земфира прислушалась. Градова с кем-то разговаривала по-английски, но уже на балконе. Нет, она поможет. Это единственный человек, — более того, женщина, — кому она доверилась. Кроме Ренаты, конечно, но там совсем другая история. Земфира вообще редко кого впускала в свою жизнь. Она обернулась на Ульяну, занятую телефоном. Та, наверное, решила, что они с Ксенией все-таки вместе. Кто знает, может, и вместе, только «в другом ключе». — Ну что? — вскочила Земфира, когда Ксения, мрачнее тучи, вернулась. — Ты нашла ее? — Да. — Что-то узнала? За что ее забрали? — Мне надо кое-что почитать. Не мешайте. — Градова налила себе кофе, взяла грушу, сразу вгрызлась в нее и скрылась в другой комнате, плотно закрыв за собой дверь. — Все так плохо, да? — прошептала Ульяна и закусила губу, чтобы не заплакать. — Она хороший адвокат. Не переживай. — У тебя были проблемы с законом? — Понимаешь… Как бы сказать без мата… — Говори, как есть. — Некоторые люди просто охуевают в край. Думают, что им все дозволено. — Ты ведь не о себе? — Нет, конечно, — ответила Рамазанова и, почесав затылок, задумалась. — Сцепились мы с одним мужиком. В общем, неприятная была история. Но до суда не дошло. Градова все уладила. — Тогда вы и познакомились? — Угу, — буркнула Рамазанова, распечатывая новую пачку сигарет. — Не смотри так. Курить ты не будешь. — Я курю уже два года. — Достижение, что ли? — Земфира расхохоталась. — Будешь курить двадцать два — тогда поговорим.

***

— В России действительно в каждой семье живет медведь? Я видела фотки. — Джина заерзала, приводя в чувство онемевшую «пятую точку». — Вы отказались от кошек или собак? Или съели их? У вас же там холодно. Или собак едят азиаты? Русские ведь не азиаты, да? — На какой из вопросов мне ответить? — поинтересовалась Рената, приложив ладони к щекам и оттянув уголки глаз. — Я просто интересуюсь. Ты что, опять угрожать будешь? — Слышали бы тебя мои близкие… — А чего? — Я никогда никому не угрожала. Нет, ну было пару раз. Но очень давно. Это уже не я. — Ты — это всегда ты. — Нет, Джина. — Рената вздохнула и стала царапать стену ногтем. — Я уже не та, что, например, два года назад. Да чего уж там, я не та, что была неделю назад. Столько всего произошло… — Ну да, мы в обезьяннике, — закачала головой женщина. — Кто бы мне сказал, что все так повернется… — Не приехала бы? — Да нет, почему. Просто не стала бы делать некоторых вещей. — Я считаю, что жалеть о прожитом — это слабость. — Слабость, — кивнула Литвинова. — Я никогда ни о чем не жалею. Даже о том, что связалась с бывшим, от которого родила двоих. Связывалась — рожала. И так два раза. Рука не поднималась аборт сделать. — Дети — это счастье. — Ага, если есть, чем их кормить. Вот у тебя есть дети? — Дочка. — И, судя по всему, ты родила ее в браке, — заметила Джина, прищурившись. — Так заметно, да? — Рената рассмеялась и схватилась за живот. — Господи, сил даже на смех не осталось. — И кто он, этот счастливчик? — Очень хороший человек. Я ему так благодарна. Мне кажется, он сам даже не знает, как сильно. — И сколько вы вместе? — Да мы в разводе. — Никогда не слышала, чтобы так говорили о бывших. Обычно костерят на чем свет стоит. — Он ничего плохого мне не делал. Да и я ему, собственно. — Литвинова посмотрела в потолок. — А почему разошлись тогда? Надоели друг другу? — Джина не стала ждать ответа и ответила себе сама: Это называется «беситься с жиру». — Я влюбилась в другого человека. Без памяти. Когда влюбилась, поняла, что до этого не любила никогда. Так, симпатизировала. Жалела. Не более. — Ничего себе, подруга! — Глаза Джины загорелись дьявольским огнем, и та подсела к подруге чуть ближе. — Можешь ударить меня по лицу за бестактность, но только после того, как все расскажешь. Литвинова опустила взгляд на подругу и, закачав головой, мягко рассмеялась: «Да нечего рассказывать». — В друга мужа? — Да нет. — В коллегу? — Нет. — М-м-м, — женщина крепко задумалась. — В учителя дочери? — Да нет, Господи. — Не томи! Иначе ударю я! — Вот ты говорила, в коллегу. Можно сказать, и в коллегу. Мы в то время сотрудничали. — Досторудничались. — Можно и так сказать. Но все было гораздо серьезнее. Здесь вообще обычные характеристики не подойдут. Настолько все это было из ряда вон. — А в чем сотрудничали? — поинтересовалась Джина после паузы. — Она мне саундтрек к фильму написала. — Она?! — Зря я тебе сказала. — Литвинова встала, чтобы выпрямить спину и уйти от любопытного взгляда собеседницы. — Ты понимаешь, что живешь в ебаной сказке? — Разве? — Рената пожала плечами. — И классный саундтрек был? — Лучший. — Она прямо певица? — Скорее, музыкант. Хотя и поет тоже. — Известная? — В России — да. — И что? — Джина нахмурилась. — Ты лесбиянка? Или бисексуалка? Не пойму. — Вот давай только без ярлыков. Я так и знала, что ты все опошлишь. — Да как тут не опошлить, когда режиссер с музыкантом спят, да еще и женщины? — Я бы тебя сейчас треснула, вот честно. — За что? — Джина рассмеялась. — За то, что говорю о сексе, а не о любви? — Хотя бы. — Любовь приходит и уходит, а секс можно найти всегда. — Я не согласна. — Докажи обратное. — Ты серьезно? — Что мне твои слова без доказательств? — Женщина дернула плечом. — Я уже говорила, как отношусь к сексу. — И я тебе сочувствую. — Как бы тебе объяснить. Чтобы понятно было. Россия, до того, как стала Российской Федерацией, была другим государством. Называлось оно «Советский Союз». Это коротко. На самом деле там длинное название. — Подожди, у вас ведь труп на площади лежит, да? Лениным звать. — Ленин — это не имя. Это фамилия. Ну да ладно. — А чего он там лежит? — Пусть лежит. Нравится нам на трупы смотреть, ну. — Ну вы и извращенцы. — Джина поморщилась. — Я о чем. Есть у нас расхожее выражение, что в Советском Союзе секса не было. — Что, серьезно? А как же ты родилась? — Господи, не понимай его так буквально. — Рената в сотый раз закатила глаза. — Оно говорит, что тема секса была жестко табуирована. Секс был, но о нем не говорили. Неприлично. — «О сексе не говорят. Сексом занимаются»? — Типа того. — Почему неприлично? Секс приносит удовольствие. Не только детей. — Потому что все, что ниже пояса, считается в нашей стране чем-то грязным. Запретным. До сих пор. А уже двадцать первый век. — Дураки вы, ну. — Может, и дураки. — Литвинова вздохнула. — Что, и геев нет? Подожди, но ты же есть… — Там вообще ужасно все. — Рената махнула рукой. — Об этом даже говорить больно. — Убивают? — Да нет. Дискриминация. Запрет пропаганды однополых отношений. Ерунда, да? — Литвинова замотала головой. — Представляешь, растешь ты, начинаешь узнавать себя. Ну, в физиологическом плане. Смотришь на мальчиков, на девочек. Твои подружки все встречаются с мальчиками, целуются и не только, а у тебя к ним ничего. Вот прям ничего. Ну, дружба. Симпатия еще, но чисто человеческая. А физиология молчит. И подружки уже на тебя косо смотрят. Вопросы всякие задают. От которых ты сразу краской заливаешься. Трогала ли ты… Его. А может, не только трогала? И она отвечает: «Да, трогала». Хотя не трогала ни разу. Просто чтобы не быть белой вороной. Чтобы эти вопросы прекратились. А потом у тебя растет грудь, мальчики начинают делать намеки. Это еще по-хорошему. Иногда сразу пристают. Якобы это девочкам нравится. Да не нравится! И приходится прятаться в библиотеке, где где-то там, в углу, кто-то уже предается тем самым утехам. И тебе, с одной стороны, завидно, что кто-то из девочек открыл себя как женщину, а с другой, это же не по любви. Еще вчера он лапал одну, а сегодня другую. — И как ты выбралась? — Почему я? — Рената нахмурилась. — Я не о себе. — Ага. Продолжай. — А девочка смотрит фильмы, где все всегда по любви. Там, конечно, не только любовь, но и страдания, слезы ручьем, стрельба. И она решает, что будет только так. Не в углу библиотеки, понимаешь? — Подожди, девочка влюбляется в девочку? Я потеряла нить. — Ни в кого она не влюбляется. Она даже и не думает, что может влюбиться в человека своего пола. — Хреново. — Джина прищурилась. — Или все же влюбляется? — Не влюбляется. — Я не понимаю. Она что, начинает спать с парнями? — А что ей делать? — Ну не знаю… Где-то же есть информация о лесб… Женщинах, которые любят женщин. — Если и есть информация, то она в этой стране запрещена. — Словно сюжет очень грустного фильма… Эта девочка не знает, что такое секс, это я поняла. Но она еще и не знает, что и любовь такое, да? — Скорее, она принимает за любовь что-то другое. Как я уже говорила, дружбу, симпатию. Влюбленность. Вот только не спорь сейчас со мной. Влюбленность — это очарованность. И она конечна. — Да все конечно! Наша жизнь конечна! — Ох, я бы сказала тебе кое-что, но не буду. Тебя не переубедить. — Объясни мне, зачем она спит с парнями, раз у нее на них не встает? — Вот у тебя встает на мужчин, которые тебе дают деньги? — не выдержав, вспылила Литвинова. — Парни ей деньги, давали, что ли? — Встает или нет? — Ну, иногда бывают хорошенькие. И не грубые. Но редко. — Ты не ответила. — Редко. — Джина задумалась. — Но они дают мне деньги, это другое. Может, у меня встает на деньги? — Девочка видит, как ее хотят. Некоторые из поклонников очень даже ничего. — И это все? — Все. — Она хоть удовольствие получает? — Ну, так. — Рената почесала затылок. — Знала бы она тогда, что такое настоящее удовольствие. — Скажи, она в девочку влюбляется или нет? Что ты мне про парней рассказываешь! — Девочками она очаровывается. — То есть на девочек дрочит, но спит с парнями? — Ну зачем ты так… Девочка запуталась. Она не знает, где правда. Понимаешь? — Правда у нее между ног. На что потекло — то и правда. — Джина! — Литвинова закрыло лицо руками и затряслась от смеха. — Ты неисправима. — Я знаю, мне мама говорила. — Литвинова! — к решетке подошел мужчина в форме. — А? — «Немая», прислонившаяся к решетке щекой, проснулась. — Где я? — Планета Земля, милочка, — съязвила Джина. — Ничего хорошего. Спи дальше. — Литвинова! Есть такая? — Есть, — с неохотой ответила задержанная. — К вам посетитель. — Ничего себе! — Джина встрепенулась. — Певица твоя? — Я вернусь и ударю тебя по лицу, — бросила Рената подруге, когда щелкнул замок. — Теперь уже точно.

***

Литвинова села за уже знакомый стол, но посетитель почему-то не приходил. Она взглянула на свои ногти и ужаснулась. В последний раз они были такими грязными, когда она сажала на даче цветы. Но там хотя бы была вода. А здесь даже руки помыть негде. Должно быть, сейчас на ней сотни миллиардов бактерий. Танцуют свои дикие танцы. И сношаются. Рената поморщилась. Дверь все так же противно скрипнула, и в помещение не зашла — забежала девушка с портфелем и бумажным стаканчиком в одной руке. Рената с трудном оторвала взгляд от ароматного стакана, в котором, судя по запаху, плескалось кофе, и перевела его на лицо вошедшей. — Где-то я вас уже видела, — выдала Литвинова с фирменным прищуром. — Градова Ксения Ивановна, — представилась девушка и села. — И что вы тут делаете, Градова Ксения Ивановна? — Я ваш адвокат. — Этого быть не может. Я жду другого человека. — Новикова? — Ксения дернула плечами. — Он не смог. Заболел. — Что-то серьезное? — Геморрой. Рената распахнула глаза и рот — от неожиданности. — Да шучу я. Чего вы. Меня Ульяна попросила. — Ульяна? — Литвинова скрестила на груди руки. — Она еще мала для таких вещей. Подождите, вы знакомы? — Да. — Градова собралась с силами и посмотрела подзащитной в глаза. — Ой, что с вами? Господи, вы бы сообщили как-нибудь. Я бы лекарства принесла. Болит? — Я уже не замечаю. Может, и болит. — Они оказали вам первую помощь? — Ксения, мне нужен Новиков. — Новиков сейчас в другой стране, а я здесь. — Я вам не доверяю. — Почему? — Губы Градовой задрожали. — А вы не догадываетесь? — Литвинова наклонила голову, в упор рассматривая замешательство сидящей напротив. Градова не выдержала этого взгляда и опустила глаза. Во рту образовалась пустыня Сахара, и она инстинктивно посмотрела на стаканчик с кофе, но тот был не для нее. — Кстати, это вам. — Ксения подвинула кофе к Ренате. — И, пожалуйста, не отказывайтесь. Не время задирать подбородок. — Я так соскучилась по русской речи, вы бы знали, — пролепетала Литвинова, беря в руки драгоценный напиток, — и кофе. У меня ощущение, что я сейчас сделаю глоток и умру. От счастья. — Ну тогда держите. — Градова достала из портфеля два чизбургера, завернутые в бумагу, и положила их на стол. — Это подкуп? — Литвинова, сделав глоток живительной влаги, закрыла глаза. — Да. — Умно. — Можете прямо здесь есть. — Ну, один я съем точно. — Литвинова развернула бургер. — Это против всяких приличий, но я так давно не ела. Боже… Только не говорите Ульяне. Мы отказались от фастфуда. Она меня не простит. — Так я помогаю вам или нет? — Я сейчас такая счастливая, — ответила Рената, активно жуя, и присосалась к стакану. — Делайте со мной, что хотите. — Постараюсь покороче. У нас не так много времени. — Градова разложила перед собой документы. — Что вам вменяют… Незаконное хранение оружия, проституция… Господи, поверить не могу… Они идиоты? Сопротивление сотруднику полиции. Вы ударили полицейского? — Он меня схватил. За кое-что. Представляете? — Не представляю, — покачала головой Ксения, скрывая улыбку. — Что мы будем делать? — Рыдать. — Градова пожала плечами. — Рыдать? — Литвинова, опешив, остановила пережевывание. — Как вариант. Но мы подадим два встречных. Посмотрим, что из этого выйдет. — На что? — На нападение и домогательство. — Давайте не будем подавать на нападение. — Почему? — Не хочу, чтобы всплывали детали. — Я не понимаю, вы хотите срок получить? — Ксения взмахнула руками. — Думаете, это постановка? Спектакль в вашем любимом театре? Как еще вас надо запугать, чтобы вы поняли, что это не игра? — Пожалуйста, не нервничайте. Мне нужен адвокат, у которого разум преобладает над эмоциями. Градова поджала губы и попыталась успокоиться, хотя сердце колотилось так, будто она бежала целые километры. Рената, с синяком на щеке и ссадиной на губе, педантично ковырялась в начинке бургера, ища подвох, и никак не походила на Ренату с экрана. — Что? — Литвинова отвлеклась от препарирования. — Давайте вы доедите, и мы сделаем все необходимые записи. Документы на оружие я принесла, так что одним делом меньше. Но у нас не так много времени, хочу напомнить. — Конечно… Как вы думаете, сколько мяса в этом фарше? — Столько же, сколько в жизни счастья.