Жара

— То, что я съела ваши подношения, не значит, что я вам доверяю, — скорчила гримасу Литвинова, вытирая испачканные соусом ладони об оберточную бумагу. — Салфеточки не будет? Желательно, влажной. Если целая пачка, будет прекрасно. Антибактериальных. Тут ужасная антисанитария. Даже в туалете бумаги нет, представляете? — Так, подождите-ка. — Ксения хмыкнула и откинулась на спинку стула, который, не выдержав напора, скрипнул. — Подношения? Вы так это называете? — Значит, не будет? Градова принюхалась: «Чуете? Нет, вы чуете? Кажется, чем-то пахнет…» Литвинова оживилась и тоже принюхалась: «Господи, чем? Неужели проводка? Нет, не слышу». — Высокомерием, — ответила Ксения с ядовитой улыбкой. — Продолжим? — Эти ваши шутки… — Рената закатила глаза. — Это не шутки. — Считаете меня высокомерной? — Считаете себя выше меня? — Давайте продолжим. — Рената поморщилась. — Вы сказали, у нас не так много времени. Ксения пробежала глазами по тексту допроса. Не хотелось спрашивать сразу, поэтому она выждала время, изображая тяжелый мыслительный процесс. Рената рассматривала грязные, с заусенцами от вмешательства зубов ногти и готова была выпрыгнуть в окно, такими они были отвратительными. Но окна не было. Была лишь душная, с грубым юмором девушка, смотрящая на нее зелеными глазами чуть ли не впритык. — В допросе вы упомянули знакомую, ради которой пришли в клуб. Расскажите о ней. — Вы сейчас меня как адвокат спрашиваете? Или как поверенная моей жены? — Конечно, как поверенная, — недолго думая ответила Ксения. — Запишу все на диктофон, дам послушать Земфире. Может, кричать во сне перестанет. Переживает, понимаете. — Хочется сказать, что я вас ненавижу, но ненависть — это сильное чувство. Почти как любовь. А мое чувство к вам — обычное презрение. — Кажется, когда вы ели мои «подношения», вы были счастливы. И даже не хотели вцепиться мне в лицо. — Я бы с радостью вцепилась, правда. — Рената взглянула на ногти. — Сейчас под моими ногтями целые полчища болезнетворных бактерий. Можно сказать, со всего мира. — Но? — Ксения дернула бровями. — Но мы начали допрос. А я очень хочу домой. Я так устала. Еще столько скопилось дел… — Вы о разводе? Литвинова сжала кулаки. Не будь она дочерью своей матери, давно бы устроила потасовку. И загремела бы еще на несколько дней, если не больше. Но этот волк в овечьей шкуре был единственным звеном с внешним миром, к которому она так стремилась. Уму непостижимо — она должна быть вежливой с любовницей Земфиры! Какой урод писал этот сценарий?! — Нет, — выдохнула Рената, продолжая сжимать кулаки. — Я не о разводе. Чисто творческие дела. — С радостью приду на ваш спектакль. Ну, или кино посмотрю. «Узнаю, где сидишь — собственноручно подпилю ножки кресла», — подумала огнедышащая Рената и улыбнулась. — Расскажете? — Не понимаю, какое отношение это имеет к делу. — Я должна понять, как соотносятся клуб и ваша знакомая. — Откровенничать с вами я не собираюсь, — Рената подалась вперед и перешла на шепот, — но если мы начнем здесь копать, то докопаем до чертей со сковородками. — Это что-то очень плохое? — Ксения тоже перешла на шепот. — Не отмоешься. — Девушка продавала наркотики? — Откуда вы… — Земфира сказала. — А она откуда узнала? — Литвинова распахнула глаза. — Я не влезала в подробности. Она лишь сказала, что «поговорила» с ней. — Знаю я, как Земфира «разговаривает». — Рената, задумавшись, закусила губу и подняла тяжелый взгляд на Градову: Я так понимаю, вы в курсе? Не просто так она с вами «дружбу» водит. Сколько судов вы уже прошли, о которых я не знаю? — Ну, до суда часто не доходит. — Еще немного, и она бы убила человека. Это край, понимаете? — Рената, я знаю все обстоятельства этого инцидента и хочу сказать, что… — Не хочу я ничего слушать. — Литвинова отрицательно покачала головой. — Я разговаривала с Лулой, а вы, судя по всему, нет. Там все не совсем так, как говорит Земфира. — Она призналась. — Кто? — Земфира. — Что?! — Рената опешила. — Да не пугайтесь вы так. — Ксения взяла стаканчик с кофе и потрясла его, проверяя наличие напитка. — Выпейте кофе. Тут осталось немного. Призналась лично мне. Но мы сейчас не в том месте, где можно обсуждать подробности. — Подождите… — Рената, в глазах которой тотчас навернулись слезы, протянула ладонь и положила ее на руку Ксении; Градова, не ожидавшая подобной реакции от презиравшей, застыла, задержав дыхание. — Расскажите мне все. Плевать на допрос. Придите второй раз, третий. Я все стерплю. Только расскажите. Неужели она… — Она была в сильном аффекте, не понимала, что делает, — начала Градова, не отводя взгляда от руки с перстнями, которая, к тому же, оказалась ледяной. — Но да, это была ее инициатива. Она не хотела защищать Лулу. Она хотела, ну вы понимаете… Отомстить. — Боже… — Рената убрала руку и смахнула ей таки пролившиеся слезы. — Я догадывалась, но не хотела верить. Невозможно поверить, что человек, ставший за все эти годы родным, способен на такое. Нет, поднять руку — возможно. Накричать, там. С подачи эмоций. Но чтобы тяжкие телесные… Это же надо себе позволить. Иметь силу дать себе разрешение, понимаете? — Я очень постараюсь все уладить. — Быть на стороне виновного — это тяжело. — Никто ее вину еще не доказал. — Сейчас вы начнете апеллировать к Конституции, статьям… — А вы что хотите? Отдать близкого человека под суд? Дать его размолоть этим жерновам? Жернов — это камень. У камня нет души. Адвокат и подзащитная замолчали, углубившись в очень схожие мысли. — Ее зовут Жазмин, — начала Литвинова после паузы. — Но это может быть ненастоящее имя. Хотя какая разница… Ей около двадцати. Но это так, навскидку. В паспорт ее я не заглядывала. Она торгует наркотиками. Вынужденно. У нее очень тяжелая судьба. Родители выгнали ее из дома, ее подобрала какая-то женщина, вылечила… Она босиком шла по снегу, представляете? — Как вы познакомились? — У клуба. Там, где Земфира с Бертой сцепилась. Я попросила сигарету. Знаете, как обычно это бывает… — Рената хмыкнула, продолжая ковырять поверхность стола. — Ей было негде ночевать. — Как вы узнали, что она торгует наркотиками? — Ну, сама она сказала, что оказывает сексуальные услуги. Мужчинам. Неофициально. И что те ее кидают с оплатой. Но потом я порылась в ее карманах… Не смотрите так на меня. Я искала сигареты. Нашла телефон, блокнот и пакетик с чем-то. Я же не разбираюсь совсем. Без понятия, что там было. Но самое интересное, что бармен того самого клуба знает, на каких людей она работает. Только не говорит. Боится. Я видела одного из них. Он ударил меня револьвером. Не только меня, но и Жаз. С хохотом, представляете? Он говорил такие грубые и грязные вещи, что я до сих пор жалею, что в револьвере не было пуль. — И вас бы посадили. — Меня бы оправдали. Он женоненавистник. — Значит, его ДНК есть на пистолете. Как и Жазмин. — Уверена, она не хочет этим заниматься. Он держит ее на мушке. Угрожает чем-то. Вы бы видели ее глаза. Бедная девочка… «Неужели госпожа Литвинова влюбилась? — Ксения скрыла свое удивление и лишь слегка дернула бровями, но подзащитная ничего не заметила, так как в этот момент не смотрела на нее. — Или что это, извращенный материнский инстинкт?» — Я долго думала об этом. — Рената замолчала, решая, продолжать или нет. — Возможно, я не обратила бы на Жаз внимание, но мне она показалась чем-то похожей на Земфиру… Не ту, которую вы знаете. А на ту, которая была двадцать лет назад. Говорить такое — кощунство, но все же. Все мы меняемся. Тогда, двадцать лет назад, мы еще не были знакомы. Но я знаю тех, которые были рядом с ней. Тогда. И это был совсем другой человек. — Вы о том, что слава накладывает свой отпечаток? — Да все накладывает. — Литвинова тяжело вздохнула. — Слава, трагедии, отношения. Если я скажу, что любить все так же человека, который уже не тот, которого в кого ты влюблялся, реально, то я совру. Слава ожесточает. Да, именно ожесточает. Хорошее слово. — Думаете, поступок Земфиры — это продукт славы? — Как вы хорошо сказали… Продукт. — Литвинова оторвала взгляд от стола, принесенного в жертву, и посмотрела в пытливые зеленые глаза. — Не результат, а именно продукт. Вы случайно литературой не увлекаетесь? — Так, балуюсь. — Ксения смутилась. — Вы говорили о Жаз. — А что о ней говорить? Была у меня в молодости влюбленность… — Рената почесала спутанный затылок. — Безбашенная совсем. Хотя когда она «башенная», да? Сколько нам было… Господи, какой это был год… Девяностые. Страшно подумать. Столько лет прошло. Все уже не те. Многие умерли. В расцвете лет. — Литвинова на какое-то время замолчала. — Такие молодые, талантливые… Почему забирают самых талантливых? Да потому что они самые уязвимые, нет у них этой защиты — от быта, проблем, от жизни. Что ни стрела, сразу в сердце. — Я не осуждаю вас. — Как можно осуждать человека, живущего не разумом, а сердцем? — Литвинова, терзаемая воспоминаниями, снова сделала глубокий вздох. — Разум нужен на работе. Там соображать нужно: это организуй, с этим договорись, этих подтолкни. Иногда я захожу в комнатку, самую дальнюю и пыльную, и падаю на диван. Или пуфики. Даже матрасы. Падаю и смотрю в потолок. Нет, не рыдаю. Слез уже нет. Да и непрофессионально это. Кому нужен рыдающий режиссер? Мне лично — не нужен. Смотрю я, значит, в потолок и думаю: «Как же было бы здорово, если бы ты на меня обрушился. Со всей этой штукатуркой, строительными материалами. Чтобы без мучений, сразу, намертво». Потом, конечно, вспоминаю о дочери… Ей еще и восемнадцати нет. Глаз да глаз, ну вы понимаете. Но быть звездой заголовка «Рената Литвинова погибла, снимая новый фильм» так и манит. — Она рассмеялась. — Я, конечно, ненормальная. — Это всех и привлекает. — М? — Взгляд Ренаты прояснился. — Скучно, говорю, нормальным быть. — Поэтому я здесь! — Ненормальная развела руками. — Мне нужно будет кое с кем проконсультироваться, я не так хороша в британском праве, но уверена, что… — Мой вам совет, Ксения, никогда это не произносите вслух. Лучше соврите. — Если они не найдут достаточных оснований для вашего дальнейшего задержания, то завтра утром вас отпустят. — Еще сутки быть, — Рената обвела помещение взглядом и поморщилась, — здесь? — Если найдут, будут тянуть деньги. — Надеюсь, не очень большие? У меня сейчас все расписано. Не скажу, что до копейки. Но почти. — Это будет решать руководство полицейского участка… — Ксения, неужели они посмеют? — Литвинова подалась вперед. — Я чувствую, как теряю контроль над своей жизнью. Словно в тисках нахожусь. — Нужно было думать об этом, когда вы зашли в закрытый эротический клуб. — Я думала только о том, как помочь девочке, оказавшейся в трудных жизненных обстоятельствах. Посмотрите на меня… — Их глаза вновь встретились. — Я должна была сидеть на месте, зная, что знакомый мне человек сейчас страдает? У моих товарищей кто-то да есть: матери, отцы, братья, сестры… Те, с кем они встречаются. По любви или нет — неважно. А у Жаз никого, кроме этого урода! — Голос Литвиновой сорвался, и она на пару секунд замолчала. — Она не сбежала бы, если бы не Земфира. Ничего бы этого не произошло, если бы не Земфира. Она не смогла промолчать, ввязалась в драку, напугала Лулу до чертиков. Да и меня, чего скрывать. Я так злилась на нее. Ужасно. Не знаю, злилась ли я так когда-нибудь. Но меня внутри просто разрывало. Наверное, потому, что вина и на мне была — отчасти. Не просто так Земфира забыла об инстинкте самосохранения и пустилась доказывать правду кулаками. Хотя какая может быть правда? Так, личный интерес, личные счеты. Я же, когда увидела Земфиру, в синяках, с раной на плече, чуть с ума не сошла. Словно это меня избили, понимаете? Наверное, поэтому сейчас ничего не чувствую. Начувствовалась — тогда. — Она, поджав губы, вздохнула. — Бесконечные «если бы». «Если бы не она», «если бы не я» и так далее. — Это еще раз доказывает, что у всего есть последствия. — И что надеяться на то, что все будет как раньше — глупо. — Но оно же может перейти в более качественную стадию, — решила поддержать ее Ксения. — Или наоборот, — заметила Литвинова и продолжила: Если бы Земфира не стала ломиться ко мне в номер и, следовательно, не стала бы «разговаривать» с Жаз, та бы не убежала и осталась ждать меня. Я бы дала ей денег. Возможно, купила бы что-то сама. Нашла бы ее родителей, если надо было бы. Я бы не поехала искать ее, не получила бы все эти увечья в неравной борьбе. И не сидела бы здесь. Вы бы помогли Земфире с этим инцидентом и уехали бы восвояси. Не могу сказать, что я бы успокоилась. Я бы, конечно, нервничала, но направляла всю свою раздражительность в работу. Была бы излишне строгой… — Я вижу, вы много думаете об этом. — Я думаю как сценарист. Сценарий — это схема. Очень логичная. — Ну, если вы сценарист, напишите, пожалуйста, счастливый финал. — Где меня не убьют? — Литвинова рассмеялась. — А я заработаю много денег, — выпалила Градова и, покачав головой, рассмеялась тоже. — Все так плохо, да? — Не у меня, — замяла Ксения разговор и вернулась к делу: Так как я представляю ваши интересы, то не могу делиться полученной от вас информацией ни с кем… Даже с Земфирой. — Что ж, даже врать не придется. — Вы можете мне и дальше не доверять, но, — Ксения поднялась, — пожалуйста, держитесь. Хотя бы ради Ули. Она ваша родная кровь и все чувствует. — Она плакала? — Держится. Вы же не умерли. Так, сели за решетку. С кем не бывает. — Они ведь проверили мои отпечатки? — Литвинова прищурилась. — Надеюсь, вы случайно. — Я реально не хотела. Так получилось. — В три часа ночи? В алкогольном опьянении? — Всего лишь полбутылки, Господи… — Рената задумалась. — Или бутылка. Уже не помню. — Не порезались? — Нет, конечно. Я же сумочкой. Хотя в ней был подсвечник… Только не говорите никому. Если прознают СМИ, мне конец. А если мама, то вообще… Мягко выражаясь, не простит. — Я буду бороться за вас, — сказала Градова напоследок и направилась к двери. — До консула дойду. — Правда? — усмехнулась Рената. — Забыла совсем. — Градова бросила на стол упаковку влажных салфеток. — Не антибактериальные, освежающие. Но… Литвинова прижала очередное «подношение» к груди и уже хотела сказать «спасибо», как дверь захлопнулась.