Жара

Когда Земфира нервничала, она либо нарезала круги по комнате, вцепившись в волосы, либо садилась на стул, прижав правую ногу к груди, и курила одну за одной, рассматривая небо за окном. На самом деле ей не было дела до погоды, до подгоняемых ветром облаков. Она смотрела вглубь себя. Пыталась поймать свое состояние за хвост, чтобы дать ему название. Иногда так рождалась песня. Но зачастую выливалось все в дневники, которым она уже давно потеряла счет. В какой-то момент ими заинтересовалась Рената: «Ты представляешь, какую они имеют ценность?» «Для кого? Для СМИ? — Фыркая, Земфира сбросила пепел в подаренную Литвиновой — то ли 17-й век, то ли 18-й — пепельницу. — Для «желтых» журнальчиков?» Рената закатила глаза: «Для культуры, Господи…» «Что ты предлагаешь? Издать, когда мне будет восемьдесят? — Земфира, скрывая улыбку, посмотрела на жену исподлобья. — Это как догола раздеться. Когда тебе двадцать, раздеваться приятно. А вот когда тебе восемьдесят…» «Мне всегда неприятно, — заметила Рената, буравя взглядом стопочку аккуратно сложенных тетрадей, — но я всегда раздеваюсь…» Рамазанова поймала этот хищнический взгляд и, сунув сигарету в губы, подняла свою автобиографию в лаконичных обложках, чтобы убрать ее в ящик стола. «Вот чем мы отличаемся, — продолжила разговор Земфира, задвинув ящик и взяв изо рта сигарету. — Ты идешь у общества на поводу, а я делаю то, что хочу. То, что хочу я. Не кто-то там, кого я не уважаю. А уважаю я очень немногих…» «Мне кажется, ты забыла, что наши профессии с тобой — публичные. Все равно это накладывает какие-то рамки. Нельзя быть пьяной, рваной. Толстой — с жиром, свисающим с боков. Нецензурно выразиться как-нибудь. А ты ведь знаешь, как я люблю ругнуться. Чтобы были в порядке ногти. Да чего уж там, локти!» — Рената схватилась за голые локти и стала их активно массировать. Земфира снова фыркнула, покачав головой. «Не знаю, почему мы до сих пор вместе, — улыбаясь, ответила она. — Порой мне кажется, что мы как небо и земля». «Как это, почему? — Литвинова дернула плечами. — Ты смеешься над моими шутками». Земфира взяла ее за руку, усеянную красными и синими перстнями: «Это правда». Земфира встала с кресла, где она вот уже час думала, опустошая очередную пачку сигарет, и подошла к окну, в котором вчера она наблюдала Ренату, останавливающую такси. Вспомнив ее привычный аромат — смесь зеленого шипра, гвоздики и ментоловых сигарет, она почувствовала, как заныли зубы. Так бывает, когда хватанешь ледяного воздуха сверх меры. В солнечном сплетении, где-то очень глубоко, зашевелилось не поддающееся контролю желание. Сколько ни говори, что этот человек плохой, что он предал тебя, а потом еще и врал, глядя тебе в глаза, все равно ты будешь хотеть его. Хоть голову себе откручивай. Потворствуя стремлению тела, она вспомнила их последний поцелуй. Возможно, не была бы она под кайфом — она ничего такого не сделала бы. И держала бы глаза и руки в узде. С трудом, но держала бы. Но как это осуществить, когда внутри тебя все пляшет (и действительно хочется неистово танцевать), голова полна сексуального багажа, а напротив сидит твоя, судьбою — твоя, женщина в халате, который то и дело распахивается, желая оставить хозяйку совсем без всего? Сколько они до этого не касались друг друга? Несколько месяцев? Земфира, терзая нижнюю губу, вздохнула. Она никак не могла определиться со своим отношением к тому, что Ренату задержали. То ей становилось страшно: «А вдруг кто-то поднял на нее руку? Когда она в последний раз ела? Спала ли она?» То она, влекомая мстительностью, ехидствовала: посидит пару часов — одумается. Может, все-таки дойдет, что бегать по ночному городу с револьвером в руке — не очень умная затея. Должно же быть какое-то возмездие за то, что она с ней сделала! Ручка входной двери повернулась, и в номер забежала запыхавшаяся Градова. Бросив портфель на стол и сунув пустой бумажный стаканчик в руки подруги со словами «Урну не нашла», она открыла чемодан, стоящий в углу, и стала в нем рыться. — Я так замерзла, ужас просто, — говорила она между делом. — Зря я так легко оделась. Надо было сразу две кофты натянуть. Даже кофе не спасает, представляешь? У тебя, кстати, нет термокружки? Не хочу деньги тратить. Они тут жуть какие дорогие. — Как она? — выдавила из себя Рамазанова, ставя стаканчик на стол. — Ты о ком? — Ксения встала, держа в руках темно-синюю водолазку. — Нет, они бы могли как-то предупредить, что наступил ледниковый период. Не только я оказалась в таком положении. На дорогах аварии сплошные. Снег растаял, пошел дождь, потом мороз долбанул. Теперь можно только на коньках передвигаться. Видела, как двух бомжей в пакеты упаковывали. Замерзли, представляешь? А что бы они у нас делали? — Градова, ты меня слышала? — А? — Взгляд Ксении прояснился. — А, ты о Ренате… Прости, забегалась. Где я только сегодня не была. — Может, расскажешь хоть что-нибудь? — Земфира нахмурилась. — И желательно, не про погоду. — У нее все хорошо. — Градова сняла пиджак и стала надевать найденное поверх блузки. — Ну, как хорошо… Относительно. — Когда ее отпустят? — Надеюсь, что завтра. По крайней мере, завтра будет решение по этому вопросу. — Ксения надела пиджак снова и рухнула в кресло. — Знаешь, сколько я документов сегодня напечатала? Хорошо, что у меня ноут не тупил, а то он любит в самый неподходящий момент обновиться. Выдать «пожалуйста, не выключайте компьютер». И так минут сорок. Есть курить? — Что она сказала? Что там вообще произошло? — Рамазанова протянула ей пачку. — Ты что, почти всю выкурила? Во больная. — Градова, закатив глаза, закурила. — Скажу лишь, что полицейские обвинили ее в целом списке. Я сначала подумала, что они перепутали Ренату с кем-то. Знаешь, иногда бывает. У них все блондинки на одно лицо. Как оказалось, нет. Все правильно… До сих пор не верится. — Градова, не молчи. — Не молчу. Я подала встречные. Посмотрим, что из этого выйдет. — Ты так и не расскажешь, что там произошло? — Ты же понимаешь, что я не могу? — Ксения наклонила голову. — Я бы с радостью поделилась с тобой, но есть адвокатская тайна… — Кажется, ты забыла, что мы с тобой не чужие друг другу люди. — Вот только сарказма мне твоего не хватало! — Градова, выпуская из ноздрей дым, поморщилась. — Я могу рассказать только то, что не относится к делу. Рената пострадала. Не паникуй… Несерьезно. Помощь ей оказали. В камере условия не ахти какие. Мне сказали, что их там кормили. Но я не поверила. И правильно сделала. Потому что на самом деле им даже куска хлеба не дали. Попить они могут только в туалете, из-под крана. — Она что, в камере не одна? — Земфира распахнула глаза. — Их там трое. Насколько я смогла разузнать, это проститутки. — Господи… — Рамазанова, закусив губу, стала мерить комнату шагами. — И зачем я ее отпустила? — Да не нервничай ты так. Держится она хорошо. Чуть в лицо мне не вцепилась. — Вы поцапались? — Мы и не мирились, дорогая. Я, по мнению Ренаты, увела тебя у нее. — Ксения неслышно рассмеялась. — Забавная она. И совсем не такая, как на экране. — Чего?! — Земфира сдвинула брови. — Она в своем уме? — Я лишь знаю, что, попав в ограниченное пространство, она очень много думала. Не удивлюсь, если после этого она сильно изменится. Знаешь, это мне монашество напоминает. Человек принимает обет, уходит в келью. Думает, молится. Так сказать, варится в собственном соку. Кто знает, какие откровения к нему придут. — Она говорила тебе что-то… — Рамазанова замолчала, не решаясь продолжить; губы ее задрожали. — Ну, обо мне? О нас? — Нет, — соврала Градова. — В основном, мы говорили по делу. Ну, я ей еще бургер принесла. Один она прямо передо мной съела. Просила меня Ульяне не говорить. Якобы они от фастфуда отказались. Бургер и кофе. Ты бы ее видела… — Ксения расплылась в улыбке и унеслась мыслями куда-то. — Почему ты не говорила, что она такая? — Какая? — Ну, забавная. Бесшабашная. — Подруга дернула плечами и сфокусировала взгляд на кофейной чашке, куда она сбрасывала пепел. — Мы больше не сбрасываем пепел в фикус? — Мне лень до него ходить. — В общем, я такое удовольствие получила. — От чего? От беготни? — От беседы, Господи… — Ксения поднялась, похлопала себя по карманам и осмотрелась. — Кажется, все взяла. Земфира, закусив щеку, опустила взгляд и стала рассматривать напольное покрытие. Нет, она не может не спросить. И почему Градова не понимает, что ее интересует больше всего? — Она говорила что-то о той девчонке, — тише обычного поинтересовалась Рамазанова, — из номера? Как ее там… Жаз? — Ты хочешь узнать, влюблена ли она в нее? — Градова дернула плечами и, раздумывая, врать ей или нет, посмотрела по сторонам, будто что-то искала. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. «Седина в бороду, бес в ребро» — это не про Ренату. Она просто за нее беспокоится. Как за человека, попавшего в беду. — Она ведь нашла ее, да? — Земфира прищурилась. Пристыженная собственным враньем, Ксения нырнула в портфель, чтобы перебрать бумаги, которые она знала наизусть. Она готова была провалиться под землю — настолько ей было неудобно перед подругой, чью жену она покрывала. Нет, надо спасаться бегством. Перебрать бумаги для вида и выпрыгнуть в окно. — Нашла. Как видишь, закончилось все полицией. — Посмотри мне в глаза. — Земфира, я… — В глаза! Ксения нехотя подняла взгляд и обожглась о глаза напротив. — Чего ты от меня хочешь? — взмолилась она. — Я действительно не могу тебе сказать всего. Не потому, что Рената запретила мне говорить, а потому, что я не могу. Я нарушу закон. Это вы его с легкостью нарушаете. Лично я — не могу. Я не звезда! Я не могу себе этого позволить! — Лучшей подруге и не скажешь? — Рамазанова, качнув головой, хмыкнула. — Неужели меня ждет разочарование и в тебе? Сначала Рената, потом ты… Как сговорились! — Вот только не надо морализаторства! И манипулирования чувством вины — тоже! Я сейчас делаю все, чтобы спасти твою жену. Если ты не забыла, она сейчас за решеткой. А еще… — Голос Ксении задрожал, и она сделала паузу, чтобы немного успокоиться. — А еще у нее есть дочь. Которая сейчас переживает больше, чем ты. Потому что, когда меня бросала моя мать, я… Я готова была продать все свои драгоценные вещи, чтобы купить билет и доехать… — Градова закатила глаза, прогоняя слезы. — Да я готова была украсть! — Назови меня еще бессердечной, ага. — Да, Земфира, ты бессердечная. Я думала, ты все свои песни кровью, бегущей из сердца, пишешь, а ты… — Что я? — Земфира развела руками. — Ну, что? Договаривай. — А ты Железный Дровосек! — Кто-о-о? — Рамазанова расхохоталась. — Завтра утром Рената будет на свободе. Передай, пожалуйста, Уле. Она, в отличие от тебя, обрадуется. Ксения застегнула пиджак, схватила портфель и метнулась к двери. — Дороти, ты метлу забыла, — бросила ей вслед Земфира. Дороти, сверкнув глазами, повернула ручку двери, и шагнула за порог. Одному Богу было известно, на какой ноте они расстались. То ли с юмором, то ли с ненавистью. Рамазанова закурила и упала в кресло. Сунув сигарету в губы, она свесила руки с подлокотников и погрузилась в мысли. Точнее — в чувства. — Что вы сейчас чувствуете? — доктор поправил очки, за которыми моргали гипнотические глаза. — Проще сказать, что я не чувствую, — буркнула Земфира, разглядывая антураж. — Это ведь ваш кабинет, да? — Да, это мой кабинет. Так что вы сейчас чувствуете? — Этих чувств много… Неужели не ясно? — Хорошо, спрошу по-другому. Каково ваше самое сильное желание? — Разбить чего-нибудь. — Что бы вы разбили? — Что-нибудь большое. И дорогое. — Например? — Ну, не знаю. — Земфира почесала подбородок. — Аппаратуру какую-нибудь. Хотя нет… Пусть это будет что-нибудь из подарков. — Подарков Ренаты? Земфира посмотрела на мужчину исподлобья: «Возможно». — Ваши чувства связаны с Ренатой? — Почему я должна вам это говорить? — Я выдумка вашего сознания, Земфира. Меня не существует. — Ну, раз так… — Земфира на автомате облизнула пересохшие губы. — То, что я сейчас чувствую, действительно связано с этой безумной женщиной. — Что… — Подождите. — Рамазанова, широко расставив ноги, подалась вперед. — Если вы моя выдумка, значит, вы знаете абсолютно все, что касается наших с ней отношений? — Именно. — Кошмар какой… — Если вас не устраивает то, что я мужчина, вы можете изменить мой пол. — Да ладно. Сидите уж. — Земфира откинулась на спинку кресла и затянулась сигаретой. — А еще я бы задушила Градову. Собственными руками. — Почему? — Потому что она выбрала Ренату, а не меня. — Вы ведь про адвокатскую деятельность? — А про что еще? — Не забывайте, что вы сами поручили Ксении помочь Ренате. Будьте великодушны. — Не советуйте, какой мне быть. Иначе я поменяю вас на Тома Йорка. — Хорошо. — Лицо мужчины поменялось, и Земфира ахнула — перед ней сидел тот, чью музыку она считала гениальной. Солист группы Radiohead! Сам Том Йорк! — Кажется, у меня конфликт с собственным сознанием… — Почему не Цой? — Том по-доброму рассмеялся. — Том, ты гений. Тебе, может, это не нужно, но я сказала. — Ты же понимаешь, что я не настоящий? — А что в этом мире настоящее? — Земфира пожала плечами. — На чем мы остановились? — На том, что я хочу задушить Градову. — Почему ты не зовешь ее по имени? — А это какое имеет значение? — Почему ты от нее дистанцируешься? Боишься близости? — Том, или кто ты там… Вот не надо! Ничего я не боюсь! — Она раздула ноздри. — Просто бесит, что Градова знает больше меня. — И то, что она, зная о Ренате то, чего не знаешь ты, сблизилась с ней? — Чего? — Земфира нахмурилась. — Вот ты говоришь, что ничего не боишься… — Я похожа на ту, которая чего-то боится? — А если Рената действительно влюблена? — В кого это? — В Жаз. В ту девочку, которую ты прогнала. — Не прогоняла я ее. Я ее выгнала. Это другое. — Самое время придираться к словам. — Мое сознание — сволочь. — Почему? — Потому что оно знает, что я не буду убивать Тома Йорка. — Ты можешь представить того, кто был до меня, и убить его… — Да не хочу я никого убивать, на самом деле. И мы не будем обсуждать то, что случилось у Лулы. Я тебя не для этого выдумала. — Земфира, я твой друг. Том Йорк. — Шарлатан. — Немножко совсем. — Лицо Йорка смягчилось улыбкой, и его темно-синие глаза на секунду перестали быть грустными. — Почему она назвала меня Железным Дровосеком? — Видимо, потому, что у тебя нет сердца. — Иногда мне кажется, что у меня его слишком много… — Рамазанова положила ладонь на лоб и провела ею вниз, стирая собственное лицо. — Тебе надо выбрать. — Что выбрать? — Помнишь, ты когда-то сказала, что не простишь измену… Точнее — не знаешь, простишь или нет. — Да, журналюге какому-то. Сто лет назад. — Пришло время выбрать. Простишь ты измену или нет. — Какую из измен ты имеешь в виду? — Земфира сфокусировала взгляд на тлеющем конце сигареты. Пепел, как это обычно было, не образовывался. Более того, сигарета ни на сантиметр не уменьшилась. Чертовски удобно. — Прощать умеют не все. — Давай мы закончим на том, что я не умею прощать. — Рамазанова сделала еще одну затяжку. — Ну не могу я вновь довериться человеку, который меня предал. Понимаешь? Это как из битой тарелки есть. — Но вы же не раз расставались… — И что? Может, она с кем-то и была в этих промежутках, я не спрашивала, но это же не было прямо у меня под носом! Если бы я ее не вышвырнула тогда из машины, я бы ее действительно задушила! — Прости, что скажу это… Но ты еще не выросла. Не повзрослела. Ты так и осталась девчонкой, которую брат таскал за уши. — Чего? Том, я тебя, конечно, люблю, но ты оборзел. — Земфира пригрозила ему пальцем. — Брат не таскал меня за уши. Да, он дал мне пару оплеух. Но они нужны были, чтобы привести меня в чувства. Я тогда связалась с плохой компанией. Думала, что мне все сойдет с рук. Что комсомолку, спортсменку, красавицу не загребут, а если загребут, то простят. Рамиль знал правду — не простили бы. И тогда не было бы ни баскетбола, ни музыки. Лишь испорченная репутация. Больное сердце мамы. Короче… Только он знал, куда мне надо идти. Если бы не он, я бы так и на «джамбе» и бряцала… — Неплохо, кстати, бряцала. — Как же стремно слышать, что ты на русском разговариваешь, ты бы знал… Ну вот, я бы так и бряцала. А мне же надо выпендриться: я могу лучше, я могу лучше. Смотри, уже и на компьютере пишу. И в эфир уже поставили в три часа ночи… — Так что же ты чувствуешь? Земфира посмотрела в окно, которое только что представила. За окном стояли те же самые деревья, на которые выходили окна ее палаты. — Что меня обманули. И нет нигде правды. Она посмотрела на фильтр, зажатый между пальцами, а потом на футболку и брюки, усеянные пеплом. Это тебе не игра воображения, это реальная жизнь. Тут тлеют сигареты и изменяют жены. Смахнув пепел с одежды, Земфира бросила окурок в чашку и, взяв свою любимую черную сумку, стала собирать в нее самое необходимое.