Жара

Натянув по пути трусы известной марки, Земфира подошла к журнальному столику и сгребла с него то, что осталось после вчерашнего. Хотя какое это вчерашнее, если оно было почти сегодня? Часов она не носила, поэтому давно стала воспринимать время как «светло — темно». И если ее спросили бы, какое сегодня число, она бы не ответила. Возможно, если бы она вела ежедневник и сама заказывала бы билеты, все было бы по-другому. Но ежедневник находился в голове. «Зачем мне записывать дела, если я и так все помню?» — пожимала она плечами на слова Ренаты, догадывающейся таки, что причина кроется не в феноменальной, хоть и выборочной памяти, а в пресловутой паранойе, ведь ежедневник могут прочитать и, не дай Бог, украсть, как в рукописном виде, так и на телефоне. Рената удивлялась, если встречала обрывок бумаги с той или иной, похороненной под прессом перфекционизма, песней. Гениальной, но не настолько гениальной, чтобы ее обнародовать. «Где ты это нашла?» — огрызалась Рамазанова, бросая обрывок в пепельницу и щелкая зажигалкой. «На кухне, — всхлипывала Литвинова, наблюдая, как пламя пожирает белые холмы — бессмертное становилось смертным. — Зачем ты так со… — Ей хотелось сказать «со мной». — С ней?» «Это всего лишь набросок. Ничего примечательного. — Земфира с легким сердцем отмахивалась. — Не смотри на меня так. Я запомнила текст. При случае использую». Использовала она его или нет, одному Богу было известно. Билеты заказывала исключительно Рената, потворствующая комфорту ранимой возлюбленной. «Ты же знаешь, как я не люблю всю эту бюрократию…» — ворчала Земфира, почесывая затылок, стянутый резинкой. Рената наклоняла голову: «Но там же все в электронном виде. Там даже звонить никому не надо». «Я лучше делом займусь, — вспыхивала «главная певица страны». — И ты прекрасно знаешь, что это у тебя получается лучше, чем у меня. Зачем все эти разговоры?» И Литвинова открывала ежедневник, где были расписаны все их совместные планы: Франция, Италия, Англия, Питер. Цифры, стрелки, адреса, телефоны. Когда дел совсем было невпроворот, приходилось звонить помощнице, передавать личные данные, чтобы с билетами и отелем разобралась она, что Земфира, естественно, не одобряла. Она вообще мало что — и кого — одобряла. Сверкая скромной грудью в свете бледнеющих на фоне растущего зарева фонарей, она прошла на кухню и выложила содержимое кулаков на стол, который когда-то был свеж и молод, но с течением времени покрылся слоем кухонного сала. Сев на самый дешевый, «икеевский», стул в излюбленной позе, то есть прижав правое бедро к груди, Земфира оторвала ровный кусок сигаретной бумаги и, насыпав на середину тот самый план, стала крутить самокрутку. «Не шишки, не бошки, — подумала разбирающаяся в предмете, облизывая край бумаги, — но хоть что-то…» План был такого плохого качества, что она со смехом предположила, что его соскребали со всех полов всех сараев, позади которых росли плантации с заветным растением. И, если судить по консистенции этой трухи, кто только по ней не топтался. Но дареному коню, как известно, в зубы не смотрят. Вскоре аккуратный, но хилый косяк хватанул огня и затлел. Спиртного в холодильнике не оказалось: лампочка внутри накрылась, поэтому пришлось подсвечивать полки фонариком телефона. Сейчас она сделает несколько затяжек и ей сразу захочется жрать, да так, что желудок судорогой сведет: съешь кожаный ремень или умри. Сморщившись, Земфира налила в стакан немного кефира, о сроке годности которого оставалось только гадать. Нет, об этом она думать не будет, иначе стошнит: чужой стакан, чужой кефир. Между тем, она всегда придерживалась только определенной формы стаканов и определенной марки кисломолочных. Сначала Земфира воевала с матерью, потом с Ренатой. Никто не понимал ее зацикленности на некоторых вещах. Сок она пьет — из высоких стаканов (и чтобы без узоров всяких, иначе как я увижу, что внутри?). Воду — из широких и низких (и тоже прозрачных). Первые — из тонкого стекла. Вторые — из толстого. И не дай Бог кто-то подсунет ей хрусталь! Последние исследования показали, что это та еще токсичная дрянь. Не зря он пылится в сервантах — люди не дураки. Еще и «советщиной» несет, со всеми этими пошлыми свадьбами. В детстве она чего только не придумывала, чтобы свалить с очередного торжества, на которое их всей семьей пригласили. Однажды она спряталась на дереве и, щелкая семечки, смотрела, как возле кафе дерутся семьи жениха и невесты. Позже к семечкам прибавился кассетный плеер «Электроника П-401С», ставший частью ее организма. Она только и успевала менять батарейки — 4 штуки хватало всего на 3 часа. Обняв себя за плечи, Земфира подошла к окну. Зажав тлеющую самокрутку между большим и указательным пальцами, она бегала глазами по мертвым окнам — в поиске хотя бы одного выжившего. В которое можно было нырнуть ненасытным взглядом и выпить из него последнюю кровь. Проснулась ли Рената? И спала ли? — Ты чего не спишь? — раздалось за спиной, и Земфира, невольно вздрогнувшая, обернулась. — Завтракаешь? — Лула кивнула на стакан с кефиром. — А что, больше нет ничего? Там вроде хлопья были, но я не уверена в их качестве. Давно стоят. — Доброе утро, — прохрипела курящая. — О, ты куришь. Оставишь? — Девушка, завернутая в плед, заглянула в шкаф и поморщилась. — Только я на голодный желудок не хочу. Где же хлопья? Черт, я же помню, что они были… — Ты чего встала? Рано еще. — Земфира вернулась к рассматриванию мертвых глазниц. — Проснулась, а тебя рядом нет. — Лула попыталась накрыть обнаженную подругу пледом, но та остановила ее. — Испугалась. Думала, что ты снова сбежала. — Не сбегала я, — хмыкнула Рамазанова и, сделав глубокую затяжку, протянула «косяк» Луладдже. Подержав дым внутри несколько секунд, та медленно выдохнула. — Мы обо всем договорились, и я ушла. Меня могли повязать. Или ты забыла? — Ничего я не забыла. Я выпью? — не дожидаясь ответа, Лула сделала пару глотков из стакана с кефиром и вернулась к самокрутке. — Какой-то он странный… Просроченный, что ли? Кефир ведь может испортиться? — У тебя проблемы с деньгами? — игнорируя разговор на неинтересную ей тему, спросила Земфира. — С чего ты взяла? Нормально у меня все с деньгами. То, что у меня нет еды, не значит, что я голодаю. — И это твой кефир? — Нет. — Отлично. — Земфира, сузив глаза, рассмеялась. — Родители до недавнего момента помогали мне деньгами, но получилось так, что в последнее время я им помогаю. Наверное, так и должно быть? — И кем ты работаешь? — Кем придется. — Лула достала из холодильника кефир и, отвинтив крышку, нырнула в пачку носом. — Надеюсь, она не будет ругаться, если я его выброшу. Не удивлюсь, если внутри плесень. — Берта была в этом замешана? — В чем? — Девушка не смогла связать свои последние слова и вопрос Земфиры. — Она содержала тебя? — Я похожа на содержанку? — Девушка нахмурилась. — Не обижай меня. — Иначе я не знаю, во имя чего терпеть такую агрессию. — Но ты же разговаривала с ней. — Лула дернула плечами. — Нормальная она. Импульсивная — да. Но и ты импульсивная. Да и я… — Она выбросила кефир в мусорное ведро и застыла, повернутая лицом к раковине. — Она чуть не убила меня, — огрызнулась Земфира, приземлившись на стул. — А ты бы не убила, если бы клеили твою женщину? Земфира вспомнила, как чуть не убила Вику, журналистку, с которой ей изменила Рената, и решила промолчать. Возможно, ее спасло то, что Вика успела убежать, а Рената сама бросалась на капот ее машины. Литвинова действительно чувствовала себя виноватой, потому что они задолго до того договорились, что измены ни в какой форме недопустимы. И если Рената все же лукавила и очаровывалась то одной прекрасной девушкой, то другой («без проникновения»), то Земфира все держала под контролем, даже свое сердце. Ей несколько раз, еще в прошлой жизни, изменяли, и она не хотела еще раз вляпаться в это дерьмо, где перемешаны любовь, секс и опиаты. Лула натянула плед на оголенные плечи, и Земфира впервые за утро сфокусировала взгляд на этой хрупкой девушке. Сонная, с помятым, немного опухшим, лицом, Лула напоминала ей однокурсницу с философского факультета. Тогда они с Ренатой были уже вместе, хотя та все еще оставалась замужем, и Земфира была, так сказать, на гребне волны. Но в университете была одна девушка, с которой у нее могло бы что-нибудь получиться, если взять всех ее бывших и вычислить среднее арифметическое. Они даже несколько раз выпивали после экзаменов — сшибали камнем замок и пробирались на крышу высотки. Женя была влюблена в нее без памяти, хоть и не была фанаткой ее творчества. Возможно, это и сыграло свою роль в том, что Земфира обратила на нее внимание. Девушка смотрела на нее ангельскими глазками, а Земфира в этот момент прислушивалась к себе: шевелится ли что-нибудь внутри, или она просто хочет приятного общения? «Вот сейчас я могу приподнять юбку и залезть к ней в трусы, — давала себе отчет Рамазанова, заглядывая Жене в глаза. — Но я этого не хочу…» И возвращалась на Фрунзенскую, где в два часа ночи на пороге появлялась запыхавшаяся Литвинова, с новым платьем и букетом наперевес. Она бросала букет, платье, завернутое в плотный целлофан, не задумываясь об их цельности, и впивалась в ее губы своими, размазывая красную помаду по их лицам. — Ты была у Берты? — спросила Земфира после паузы. — У нее была Рената. Она мне писала. — Вы еще и переписываетесь? — Рамазанова откинулась на спинку стула и растянулась в улыбке. — И чья это была идея? — Какая именно? Пойти к Берте или обменяться номерами? — Не отвечай. Дай угадаю. Ренаты? — Ну да. Она… — Лула закусила губу. — Как бы тебе сказать… — Сумасшедшая? — Да нет… Не могу найти подходящее слово… Сердобольная? — Она сердобольная в угоду себе. Исключительно. — Земфира оскалилась. — Это человек, который ищет во всем пользу. У нее нет такого знакомства, которое бы не принесло ей что-то. Ты бы видела ее список контактов — кого там только нет. Чиновники, олигархи, жены чиновников и олигархов. Жен, конечно, больше. Не все жены, как ты понимаешь, гетеросексуальны. — Ты к ней до сих пор неравнодушна. — Луладджа выдохнула и покачала головой. — Она помогла тебе, потому что не знала, что мы тогда переспали. Если бы узнала, не помогла бы, поверь мне. — Земфира осмотрелась. — А обычных сигарет нет? — Ты привезла с собой? — Только что убитая Лула попыталась улыбнуться. — Кажется, да. Принесешь сумку? — Может, все-таки наденешь что-нибудь? — Тебя что-то смущает? — Земфира опустила взгляд на свою обнаженную грудь. — По-моему, хорошо все. — Холодно же… Простудиться можешь. — Ладно, и футболку тащи. Луладджа, взмахнув накидкой из пледа, скрылась в темноте квартиры. Ну вот, переспали они. Даже два раза. И что? Изменилось ли что-нибудь внутри нее? Екнуло ли сердце? Или, быть может, закостенело так, что даже «Хатико» не пробьешь? Было ощущение, что, вернувшись к Луле (отчасти потому, что они повязаны криминалом), она на развилке, где с одной стороны было шоссе со снующими туда-сюда машинами, а с другой — проселочная дорога, уходящая в лес, выбрала второе. С Женей было бы то же самое. Только там еще родители — дистиллированная профессура. И вот она, опустив стекла, едет по ухабам, прямо в туман, а шоссе, сверкающее огнями, уходит все дальше и дальше. Рамазанова посмотрела на стакан со следами кефира на стенке, которые оставила Лула, и оскалилась - желудок проклинал ее. Теперь она к нему точно не притронется. И ее даже не уговорит тот факт, что несколько часов назад они целовались взасос. Рената бы такого точно не допустила. Она бы, во-первых, не стала бы притрагиваться к ее стакану. Во-вторых, достала бы себе новый. В-третьих, сразу бы его помыла, потому что, если его оставить на какое-то время, кефир засохнет и превратится в нечто покрытое руслами рек, которое потом надо отчищать щеткой. А летом вообще мухи могут налететь. И откуда они берутся в стерильной квартире? «Порой мне кажется, что я в больнице, — шептала Литвинова, тщательно намывая тарелку, — или в музее». Да что ж такое! Каждая ее мысль будет заканчиваться Литвиновой? — Что ты сделала с ножом? — спросила Земфира, нырнув в сумку, которую принесла ей Лула, уже переодетая в будничное. — Выбросила в реку. Я побоялась бросить его в мусорное ведро. Я же смотрю эти сериалы… И они часто находят… Ну, орудие… В мусорных баках. Хоть какой-то толк от этих сериалов. — То есть у полицейских на тебя ничего нет? — Кроме показаний Берты. Хотя не думаю, что она даст какие-нибудь показания. — Почему? — Земфира нахмурилась. — Настолько все плохо? — Потому что она любит меня. — Лула пожала плечами. — Давай я сварю нам кофе. — Чужой? — Несмешно, — проворчала подруга, но все-таки улыбнулась. — Не понимаю, зачем ты все это затеяла… Почему меня надо было выгораживать? Я что, не могу за себя постоять? Пришла Рената, начала расспрашивать, а у меня язык не поворачивается ей соврать, понимаешь? Человек решил помочь, а я ему вру! И полицейским соврала… Это такая трусость! — Потому что тебя сразу арестовали бы. Взяли бы твои отпечатки с ножа — и все. Гораздо удобнее списать все на человека, о котором ты практически ничего не знаешь. О! — Земфира достала пачку сигарет, опустошенную наполовину, и бросила ее на стол. — Осталось зажигалку найти. — Ты ведь останешься с ней? — А? — Рамазанова выгружала на стол всякие вещи, но искомое все не находилось. — Ты ведь останешься с Ренатой? Земфира подняла на нее глаза и, вернувшись к настоящему моменту, встретила в нем девушку, застывшую у плиты с мерной ложкой в руке. Она ждала. Что же ей ответить? Сказать правду — что да, есть вероятность, что она, пренебрегая принципами, вернется к главной женщине в ее жизни? Или соврать — дать тем самым надежду, что эта ночь не последняя? Земфира обвиняла всех, кроме себя, во лжи, хотя лгала не меньше других. Она всячески пыталась себя обелить, чтобы не броситься в пучину саморазрушения, но совесть не затыкалась: «Ты такая же, как она!» Была бы возможность сбежать от себя — она бы сделала это. Но была только возможность на короткое время отключить голову — напиться или накуриться, заняться бешеным сексом. Но наступало утро и она снова встречала в зеркале не лучшую версию себя. — Господи, как же противно врать… — Лула, с разбитым сердцем, отвернулась. — Еще и Берте наврала. Сказала, что между нами ничего не было. — Ты правильно поступила. Если бы она узнала правду, она бы завершила то, что начала в клубе. И пришила бы меня. — В результате ее пришила я. — Луладджа подняла к потолку наполненные влагой глаза. — Если мои родители узнают, мне конец. Семья перестанет общаться со мной. — Ты не пришила ее. Ты защищала меня. И это была случайность. Берте надо было поменьше ножом махать. — О чем вы говорили, когда ушли на кухню? — Разве это важно? — Я хочу понять, почему вы поссорились. — Предположу, что Берта поняла, что у нас что-то было. — Но ты же ей ничего не рассказала? — Нет, конечно. Я что, самоубийца? — Так что ей не понравилось? — Я сказала, что она многое на себя берет. И что демонстрация ножа перед носом, может, и припугнет кого-нибудь, но точно не меня. Я сама могу ей помахать, и не только ножом. — Она стала угрожать? — Она рассмеялась. — Рамазанова сдвинула брови. — И все? — А меня это бесит. Лула с дрожью выдохнула и посмотрела в окно, будто искала там спасения. Земфира натянула принесенную подругой футболку и подошла к плите, конфорку которой еще надо было поджечь. — Хочешь, я кофе сварю? — Она потеряла столько крови… Скорая долго ехала. Я останавливала кровь до последнего. А она текла и текла… — Ты же, насколько я помню, медик. — Я сразу все забыла. Одно дело — отвечать на экзамене. Другое — видеть человека в луже крови. Я так и не смогла убраться… Еще мне что-то вкололи. Постоянно хотелось спать. Удивительно, что я Ренате не проговорилась. — А кто же убрался? — Рената. — В смысле? — Земфира повернула лицо Лулы к себе. — Ну, Рената сама все убрала. Я только кровь в унитаз выливала. Все в крови было… — Поверить не могу. Серьезно? — Она сказала, что в больнице какое-то время работала. — Я всегда думала, что она врет. — Господи, зачем это ей? — Ну, часть красивой легенды. — Земфира пожала плечами. — Странно все это. — Я же говорила, что она сердобольная. Она видела, как мне плохо. — Не о Ренате же после секса говорить… — Рамазанова кивнула на турку. — Может, я сварю? Ты уже вечность так стоишь. — Да нет, я сама. — Отмахнулась Луладджа. — Подожди. — Земфира вытерла с ее губ остатки кефира. — Ну вот. Так лучше. — У меня что, усы были? — Девушка стала тереть губы ладонью. — Дай сюда. — Земфира отняла у нее ложку и стала насыпать кофе в турку. — Ты не пришила Берту. Это было стечение обстоятельств. Не наговаривай на себя. — Иногда я думаю, что я должна была оказаться в такой ситуации. Чтобы понять, какая я на самом деле мерзкая. Что я строю из себя хорошего человека, а на самом деле… — Ты не мерзкая, — процедила сквозь зубы Рамазанова, поджигая конфорку. — Я изменила Берте, а потом чуть не убила ее. И соврала полицейским! — Ты все преувеличиваешь. Земфира помешивала содержимое турки, которое уже начинало закипать и пузыриться. И она закипала — вместе с ним. Вот почему она не любила молодежь: ничего из себя, по сути, не представляют, а зацикливаются на себе, будто лучшие представители человечества. Ну, обманули они всех, кого можно было. А что, надо было сознаться? Сказать: «Так и так, отнимала у подруги нож, а она возьми и напорись… Простите, я не хотела»? Да кто такое сделает? Человек без инстинкта самосохранения? А есть ли такие вообще? Земфира, конечно, перетрухала. Нужно быть полной дурой, если считать, что британская полиция не сняла отпечатки со всего дома и не нашла там ее «пальчики». А дальше — дело техники: «пальчики» ее в базе присутствуют — не просто так они бегают с Градовой по судам. Должно быть, она сейчас уже в розыске. И следующее, чем займется Ксения после освобождения Ренаты — это защита ее интересов. Хотя она изо всех сил надеялась, что Берта и Лула договорятся полюбовно и не станут ворошить улей, полный лживых пчел. Задерживаться в Лондоне Земфира особо не могла — ежедневник в ее голове обводил красными чернилами несколько дат, к которым нужно было основательно подготовиться. — Меня посадят? — спросила Лула после паузы. Голос ее дрожал. — Для этого тебе нужно будет сознаться. — Да, я сознаюсь… — Луладджа села за стол, не переставая кивать. — Я не хочу, чтобы тебя посадили. Но меня тогда накажут за ложную дачу показаний, да? — Не знаю, — выдохнула Земфира и сняла турку, в которой кипело кофе, с плиты. — Ты жалеешь? — О чем? — Рамазанова открыла шкаф в поисках чашек. — Можно брать любые? — Там кофейные есть… — Отлично. — Ты, наверное, жалеешь, что связалась со мной? Что взяла на себя вину? — Я никогда ни о чем не жалею. И тебе не советую. Если я хотела в тот момент, чтобы ты свалила всю вину на меня, значит, это было правильно. Ты должна оставаться на свободе. — Ты сказала, что вызвала адвоката. Он же тебе поможет, если что-то случится? — Все, что могло случиться, уже случилось, — резко ответила Земфира и, поставив кружки на стол, стала наливать в них кофе. — Она уже начала работать над делом? — Ну, как сказать… Она немного занята. — Случилось еще что-то? — Она вытаскивает Ренату из тюрьмы. — Что? — Девушка прикрыла ладонью рот. — И ты сейчас здесь?! — А что мне надо было делать? Пикетировать? — Рамазанова развела руками. — Стоять у консульства с плакатом? — Твой близкий человек в тюрьме! — А твой — в больнице… И это не помешало тебе спать со мной. — Да что ты сравниваешь! Я смотреть на нее не могу — это я ее зарезала! — Лула закрыла лицо руками. — Выпей кофе. Хватит истерить. — Я должна сидеть в тюрьме, а не Рената. — Пусть та тоже посидит. Полезно. — Как ты можешь?! — Ты не знаешь всего… — Земфира отпила из чашки. — Пей. Я не хочу с тобой ругаться. — Ты не должна была приходить. Ты не должна была спать со мной. — Можно я буду сама решать, что мне делать? Земфира сжала ручку кружки так, что фаланга большого пальца побелела. Еще немного, и она отломила бы фарфоровое ушко, как кусок сахара. Она уже открыла рот, чтобы высказать все, что накопилось, перескакивая с «фака» на «фак», но ее остановили всхлипы той, которую она собиралась отчитывать. Только этого сейчас не хватало — горьких девичьих слез. — Ты забыла кое-что. — Что? — заикаясь, спросила хныкающая. — Что я тебе нравлюсь. — Земфира взяла ее за руку. — Ты не стала бы проводить со мной ночь, если бы я не нравилась тебе. — Это правда. — У тебя что, окна на восток выходят? — Не знаю. А что? — Сейчас увидишь. Через несколько минут комната залилась оранжевым светом. Лула щурилась, рассматривая краски, разлитые над бывшими конюшнями. На ее щеках горели остатки слез. Земфира глотнула из чашки. — Представляешь, никогда не замечала, — прошептала девушка. — Может, это знак? — Знак? — Рамазанова рассмеялась. — Ты веришь в эту чушь? — Знак, что пора все изменить, — ответила Лула себе и посмотрела на Земфиру вопросительно.